Пари

В течении нескольких дней после Шарль ожидаемо жалел, что поддался. Ему было неловко писать после этого Розалин. Он чувствовал свою ответственность за ее судьбу, только теперь понимая, какую ужасную вещь совершил, заставив барона Рейнборо жениться. Это можно было бы оправдать, забрав девушку себе, но подогреваемые ненавистью и желанием рассчитаться с бароном чувства уже не были столь яркими. А то, что произошло между ним и Найджелом после… Разве после этого он имел право встречаться с ней? Раньше маркиз никогда не попадал в такие ситуации. Если он терял интерес к своей даме, загораясь чувствами к другой, это никогда не требовало уступок совести. Но потерять интерес к девушке, которая зависела от него, потому что поддался страсти к мужчине! Эта мысль ввергала в отчаяние. Вся шаткая конструкция, на которой он выстраивал свою жизнь после пари и месяцев подчинения Найджелу, рассыпалась от одного поцелуя, показав полную ничтожность его воли. Если только не начать все заново, смириться с произошедшим, слушать голос совести, который требовал больше не играть чувствами Розалин. Забыть все, что было между ним и Рейнборо, вычеркнуть его из памяти, заставить исчезнуть… Самому стать узником своей совести и мужем чужой жены. Шарль не был уверен, что сможет. Отношения после угасания чувств требовали огромных моральных сил. Прошлый раз, когда он был настолько же утомлен женщинами и бесконечными играми, он поддался барону. В этот раз ситуация ничем не лучше, зато выход остался прежним. Признать свое поражение окончательно. Без пари, без условий, без надежды когда-нибудь стать свободным… Но внезапные события заставили искать новый путь. Повсюду разгорались народные бунты, засуха прошлого года и нерешительность короля вылились в походы черни со всех концов страны на Париж. На фабриках Рейнборо и многих других рабочие громили свои же рабочие места под лозунгами «Кто был ничем – тот станет всем!» Розалин не отвечала на приглашения, чего никогда не было раньше. А самое странное, гадкий грязный памфлет, в котором маркиза де Сент-Флер обвиняли в противоестественной связи с монархом. Это было настолько неожиданно, что Шарль даже не принял его всерьез. Уж его-то репутация дамского угодника была достаточно прочной, к тому же он не стремился занимать высокие посты и не пользовался для этого не то, что близкой дружбой с Его Величеством, но даже протекцией Его Высочества, своего крестного-герцога. К слову, последний визит к герцогу до поездки в «свадебное путешествие» тоже странным образом внушал тревогу, но Шарлю в тот момент было не до нее. Герцог, бывший гроссмейстером Ложи Востока, стал слишком рьяно разделять либеральные взгляды. На какой-то момент маркиз даже решил, что именно смена его взглядов к «равенству и братству» поставила самого маркиза в то нелепое положение, в котором он оказался, когда вовремя не получил освобождающее его письмо. Он не хотел об этом думать, все казалось случайностью, на какой-то миг он вдруг представил, что это было задумано кем-то, спланировано, и если бы Найджел добровольно не освободил его от условий пари, он до сих пор был бы игрушкой в его постели. Образ Найджела, который до ужаса стыдно ласкал его губами, заставил щеки потеплеть, но маркиз напомнил себе, что нет, это было другим. Теперь ему не нужно было подчиняться, как раньше, он просто позволил барону делать то, что ему нравится. Просто он сам уже упал настолько, что получал удовольствие от грязных, неприличных вещей, и барон тут был не при чем. Памфлет был тем омерзительнее, что почти повторял такие же низкие обвинения к королеве, которая якобы забавлялась то с мадам Ламбаль, набожной вдовой самой строгой морали, то с герцогиней Полиньяк, то с другими фаворитками. В том, что для короля был выбран Шарль, не было логики, и это внушало еще больше тревоги, чем обвинение, которое опиралось бы на правду. Маркиза упрекали в том, что играя в мяч с Людовиком, они занимали зал, в котором хотели собраться депутаты третьего сословия, ведь в зал заседаний их не пускали. Попутно короля упрекали в половой слабости, из-за которой ему самому требовался мужчина. Все это смешалось в полную чушь. А как известно, чем больше глупость, тем охотнее в нее верят. Даже обнародование связи с бароном, порочной и имевшей свидетелей, не задело бы Шарля так сильно. Снова не дождавшись ответа от баронессы, Шарль решил нанести ей визит сам и с удивлением встретил отказ ее служанки: - Мадам не желает вас видеть. - Тогда я войду на правах, которыми меня обеспечил барон Рейнборо, - настоял маркиз. Будь это кто-нибудь другой, никогда маркиз не позволил бы себе входить против воли дамы, он бы и вовсе не добивался внимания там, где не ждал расположения. Но теперь, не понимая ни своих чувств, ни отказа Розалин, он хотел объяснений. - Я не могу вас принять, - холодно встретила его Розалин, которая раскладывала пасьянс в своем салоне. Шарль присел у ее колена, заставив отвлечься от своего занятия. Ему действительно было грустно осознавать, что он испортил жизнь девушке, да еще и предал ее. Раскаяние, отобразившееся на его лице, не могло оставить ее равнодушной. - Я не могу и не буду на вас смотреть! – Воскликнула она. – Вы ужасный человек, маркиз, вы – настоящее чудовище! Пожалуйста, уходите!.. - Вы правы, дорогая. Я не имел права вас тревожить. Я просто пришел услышать свой приговор от вас лично. Шарль даже не был удивлен, что она все знает. Тем проще было для него – не нужно было бы объяснять свое нежелание продолжать встречи. - Приговор! – Возмущенно повторила она. – Это вы вынесли его всем нам! Теперь я знаю, как именно вы уговорили барона Рейнборо жениться на мне. Я ведь не верила ни анонимному письму, не верила даже Мари Ле Норман, которая предупреждала меня об этом! Но своим глазам поверить пришлось. Что ж, я покажу это и вам. Шарль последовал за баронессой, выйдя из ее комнат, они прошли через холл с лестницей в другой крыло, туда, где располагались гостевые спальни барона. Розалин вошла туда, открыв дверь мастер-ключом. Это был ключ Шарля, который он, видимо, оставил когда-то в ее спальне. В кабинете Найджела произошли изменения, барон избавился от легкомысленных шпалер и штор, сделав комнату более аскетичной, но главным изменением была выставленная напоказ откровенная до неприличия картина. Тем ярче она привлекала к себе внимание, чем проще была обстановка вокруг. Шарль ни разу ее не видел. Он не хотел, ему было неприятно даже думать о том, чтобы увидеть свидетельство того, что было между ним и бароном… Живое, чувственное свидетельство, которое кричало громче любого памфлета. Одного взгляда было достаточно, чтобы щеки сгорели от стыда. На картине он чуть запрокинул голову, мышцы шеи были напряжены, тело будто изогнуто в экстазе, пошло, вульгарно, будто он находился в том трепетном моменте перед самим блаженством, испытывая сладостную муку и отдаваясь ей. Во рту пересохло от увиденного. Но Шарль поборол смущение, деланно удивившись: - Интересная интерпретация образа Святого Себастиана. Это ведь работа Дескарсена, я помню, что когда-то барон спрашивал у меня имя моего художника… - О, маркиз, не надо лгать! Я верила всему, что вы говорили! Про любовь, про ваше желание жениться на мне, а потом и про запрет короля! А вы… Вы!.. Я не хочу вас видеть. Довольно того, что из-за вас меня выдали замуж за человека, который безумно в вас влюблен. Вы воспользовались своей властью над ним, воспользовались его любовью, чтобы поступить так жестоко со всеми нами?! Это ведь была ваша идея, Шарль? - Моя, - согласился маркиз. – Но все остальное… Вы должны знать, что речь никогда не шла о любви. Барон презирал меня, и это было взаимно. Это и сейчас взаимно! Наши отношения всегда были основаны на унижении и боли. Из-за него я не мог на вас жениться сам. Но все это не важно… Я слишком виноват перед вами, вы правы. Это не единственное зло, что я причинил вам. Шарль поклонился и вышел, не желая смотреть Розалин в глаза. В чем же был смысл его победы, если он не мог ею воспользоваться, не причиняя вреда другим? Он хотел забыть Найджела, но продолжил их ужасную игру, чем привязал его к себе сильнее. Он приказывал не прикасаться к себе, но сам желал объятий, сам просил о них! И теперь не знал, что делать. Картина с изображением своего падения не выходила из головы. Когда-то Найджел говорил, что хочет оставить себе хоть что-то после того, как кончится их игра, а Шарль думал тогда, что речь идет о жизни, ведь условием было вечное подчинение. Но нет, значит, барон уже тогда не собирался пользоваться своими правами слишком долго. Он сдался, и Шарль считал это своей победой, Найджел добровольно отдал ему письмо. Но если он планировал отпустить его с самого начала, то все жертвы, все, на какие пошел Шарль, испытывая и провоцируя своего господина – все было зря! Картина была слишком откровенной, чтобы выражать презрение владельца к бывшему рабу. Она не унижала, даже открыв настолько интимный момент, как запечатленное удовольствие от близости. Дескарсен превзошел себя и остро передал чувства, которые должен испытать зритель. Не стыд, не унижение, не позор. Барон Рейнборо заказал его портрет для восхищения. Он жадно использовал каждый момент власти над Шарлем и был готов отпустить его потом, когда власть начнет уничтожать обоих. А Шарль вовсе не собирался вступать в свои права, но уже опоздал. Шарль отчетливо осознал, что сам загнал себя в ловушку. Не после того, как поддался Найджелу, испытав ужас в лодке. Не тогда, когда встретил его взгляд впервые. А намного раньше. С самого начала это не Рейнборо стоило презирать за его неприкрытую бесстыдную страсть, а самого себя! Его падение началось с первой мысли, когда он только представил себе, как проиграет. Ужас щекотал острыми иголками, он хотел встретиться со своим страхом, чтобы развлечься, чтобы просто понять, что он почувствует, когда потеряет все. Потеряет самого себя! И в результате понял, что терять было нечего, потому что в своих развлечениях, картах, изменах и так давно был потерян. Поэтому так легко и проиграл, добровольно поддался, потому что проигрывать было нечего. Но даже в послушной игрушке барон видел большее. Успел насладиться тем, о чем Шарль и не подозревал. Восхищался им. Вытащил это на поверхность, запечатлел в картине. И вернул обратно. Раньше для таких случаев нечастой душевной боли Шарль хранил опий. К счастью, боль душевная, как и телесная была ему почти незнакома. Его чувства мало что могло ранить. У него было все для беззаботной счастливой жизни, и это развращало. Теперь же переживания хоть и терзали мукой, привлекали новизной. Но когда избыток мыслей стал невыносимым, он заказал слугам принести кальян. Барон Рейнборо приехал в гости без приглашения и записки, как было раньше, когда он заявлялся в любое время без оповещения. В другой раз маркиз бы возмутился, прогнал или приказал бы забыть его дом, но тогда промолчал. Пожалуй, его даже позабавила такая наглость. От барона несло пеплом, спиртным и потом, и он был возбужден событиями в провинциях. Он сел на пол у камина рядом с Шарлем: - Я не мог не увидеть сперва тебя, мой Шарль. Никогда еще дни не казались мне такими долгими. Но какая дикость творится повсюду! Бродяги и бунтовщики разгромили фабрики, разграбили поместье моего управляющего, и выпили столько портвейна в его складе, что умерли от отравления прямо у бочек! Тридцать жертв возлияний! Какое счастье, что благодаря моим приготовлениям инструменты, мебель и инвентарь были заранее вывезены и спрятаны. - Твоя предусмотрительность впечатляет. - Да, я ждал бунтов. Но это все мелочи. Расскажи, лучше, о чем думал ты? Наверняка жалел о нашем свидании? – Он понизил голос, склонившись к его уху. - Или о том, что слишком быстро меня прогнал? Шарль вдохнул дым, выпустил его кольцами и опустился на шкуру, закрыв глаза. Найджел был прав. По обоим предположениям. - А я уже и забыл, каково это. Когда ты приходишь после полуночи и требуешь рассказать о том, как прошел мой день. Прежде, чем заняться любовью. - Разве это было настолько плохо? – Спросил барон. Он еще не решался прикоснуться к нему, но вряд ли сможет сдерживаться долго. Шарль посмотрел на него, задумчиво трогая кончиком мундштука губы. - Теперь это кажется даже милым, - дым он выпустил Найджелу в лицо. - Тогда я считал это насилием. - Это не было насилием. - Как скажешь. Мои письма на консоли, Найджел. Барону явно понравилось это предложение. Сделать все, как было раньше. Но он снова сдержался. - Там есть что-то интересное? - Нет, ерунда. Есть письмо от анонима, который ставит меня в известность что барон Рейнборо спонсировал типографию на рю Лотан. Там печатают листовки и распространяют памфлеты, в том числе и обо мне. Шарль знал, от кого пришло письмо без подписи. Он уловил знакомый аромат мяты от гладкой бумаги, и нарочно неровный почерк все равно выдавал автора. Но почти сразу он пожалел, что прочел его. Письма мадам Валиньи всегда останутся для него отравленными. - Я не знаю, что они печатают, Шарль. Хозяин типографии – мой хороший друг из клуба. Но я его не контролирую. - Тебе не нужны оправдания, барон, в самом деле! - Хорошо, тогда расскажи о себе. Или ты хочешь приказать мне уйти? Шарль все-таки рассмеялся. Он не поверил, что барон действительно уйдет, если он прикажет. - Нет, не сейчас. Позже. Я расстался с твоей женой. - Я знал, что рано или поздно она тебе надоест, Шарль. Уверенность в голосе барона раздражала. Но он хотя бы не казался слишком довольным. - Дело не в этом. Она считает, что ты женился на ней из безнадежной любви ко мне. - Баронесса умнее, чем я думал. Шарль приподнялся на локте. - Я не могу ее видеть по другой причине. Я никогда не обманывал своих любовниц! И не спал одновременно с другими, если они не желали меня делить. - Какая драма, - усмехнулся барон. – Я ведь не женщина и тем более не любовница. Мог бы поступиться принципами. - Еще хуже, барон, ты ее муж. Какая пошлость – спать с вами обоими! Глаза барона потемнели. Он запустил пальцы в волосы Шарля, поворачивая его голову к себе. - Значит, ты сделал свой выбор? - Нет! Ты не оставил мне выбора. Барон сделал так, как ему нравилось раньше: потянул за волосы, чтобы припасть к открытой шее. Он болезненно поцеловал над артерией, затем влажно провел выше. - Ты победил, барон, - говорил Шарль, пока он покрывал поцелуями грудь и плечи, освобождая от баньяна. - Я сдаюсь. Мне не нужны эти игры. Не нужна власть над тобой. Ты свободен. Но это… - Найджел замер над ним, и Шарль проговорил ему в губы: - Это последняя встреча. То ли Найджел не расслышал, то ли не придал значения, но он не остановился. Сначала лаская осторожно, потом распаляясь сильнее. Он больше не спрашивал, чего хотел Шарль, даже прошлый раз вопрос был просто условностью. Последним шансом перед капитуляцией. Он добился того, чего хотел, добился принуждениями, лаской. Все, что Шарль принимал за игру и потому соглашался. Шарль так хорошо вжился в свою больную странную роль, что не смог из нее выйти. Найджел забрал у него из пальцев мундштук, заставляя повернуться. Лег сверху, любуясь покорностью. Просунул ладонь между бедер, чтобы Шарль приподнялся, шире расставив ноги, бесстыдно открытый и ждущий. Барон не испытывал терпения, слегка коснувшись влажными пальцами, он направил, надавил головкой, вошел до конца. Оперся лбом в спину Шарля, двинулся снова почти сразу. - Всегда хотел услышать, как ты кричишь, мой Шарль, - сказал Найджел, когда он обронил тихий стон. – Не стесняйся слуг. Они должны уже спать… Он двинулся резче, так, как не делал даже раньше, когда не нужно было быть нежным. Когда мог делать все, что захочет, потому что Шарль был бы вынужден терпеть. Найджел уже входил размашисто, звонко шлепая кожей, и Шарль едва сдерживал стоны. Ему нравилось даже так, резко и сильно, он давно привык к Найджелу, доверял ему, не смотря ни на что, по крайней мере в занятии любовью. Точнее, только здесь и доверял. Кому еще можно было так открыться, как не врагу? Смесь предвкушения ужаса, ожидания боли, страх, ради которого Шарль согласился на все это, всегда оправдывался диким, противоестественным удовольствием. Барон, даже получив его тело в полное распоряжение, доказал, что некоторые границы не перейдет никогда. Впрочем, Шарль уже не знал, мог бы он запретить что-либо. Был ли в этом смысл? Барон обошел все запреты. В этом была своя прелесть – наблюдать, как далеко люди готовы зайти. Сначала – чтобы получить желаемое, потом, чтобы взять больше, чем способны унести, и в самый последний момент – чтобы удержать то, что маркиз так щедро раздавал. Он не чувствовал себя Дон Жуаном, как ходили сплетни, но понимал, за что любовницы считали потом себя обманутыми. Ни одна женщина не могла поверить, что неподдельные чувства, которым она поддалась и поверила, все это может исчезнуть быстрее, чем свет задуваемой свечи. Конечно, нет. Но равнодушие выразить было не намного сложнее любви. Ближе к утру, после бессонной ночи, одной из самых мучительных, сладких и долгих ночей в компании барона, Шарль с интересом ждал, когда Найджел почувствует это. Раньше это было бы невозможно. Он не мог и не хотел притворяться, что остыл, о нет. Столько ярких впечатлений не скоро его оставят! Шарль успел насладиться всеми – начиная от страха поражения, заканчивая сладостью, которое оно дало, и сделало эту ночь особенной. Большего Найджел получить не мог – теперь его победа была полной и безоговорочной, теперь ему не нужны были унижения, боль, принуждения, он добился своего, получил маркиза, его душу и тело. И оставит у себя немало – все их дни и ночи, все они щедро останутся у барона Рейнборо в памяти вместе с его чувственной картиной. Прекрасный, предусмотрительный ход, как все, что предпринимал барон. Шарль вполне хорошо представлял, как это свидетельство будет мучительно напоминать Найджелу о его победе. Он даже не чувствовал усталости, к своему удивлению. Все тело было ватным и томным, Найджел не щадил его, заново утверждая свою вернувшуюся власть, но Шарль не был изнурен, напротив. Или это было действие кальяна, он был доволен. Скорее хотелось вызвать слуг и умыться, но влажная губка вряд ли поможет, нужна ванна. Масла, семя, вино, пот, кожу стянуло либо щекотало липкими следами, и все это продолжало дарить удовольствие от испытанного. Все, что между ними произошло с самой первой встречи, дало гораздо больше, чем он рассчитывал. Барон Рейнборо был великолепен. Он ни разу не остановился, он хотел получить все – и шел до последнего. Это было лучшим решением, которое Шарль мог только принять. - Был бы ты моим иначе? – Спросил Найджел, когда в серой дымке утра комната уже не была во тьме, но очертания мира складывались в причудливые образы из фантазий. - Конечно, нет, барон. Шарль про себя добавил, что единственный шанс Найджел использовал, но большего не будет. К сожалению. - А ты хотел бы, чтобы все было по-другому? – Шарль склонил голову, зная, что на шее темнеет укус барона. – Зачем? - Я был согласен на все, мой Шарль. Чего бы ты ни пожелал. - Значит, я не хотел ничего иного. - Ты захочешь большего. Шарль рассмеялся, барон умел удивлять, даже когда казалось бы больше нечем. Он не стал спорить. Все было впереди. Он передумал вставать с постели, куда они все-таки перебрались ночью, и опустился обратно на пуховую подушку. - Ты ведь понимаешь, что я тебя не отпущу? – Барон словно читал мысли. - Нет, Найджел, ведь все рано или поздно подходит к концу. Это твои слова. Нас больше ничего не связывает. Даже хуже, барон. Ты – часть той силы, что разрушает мою страну и развращает общество лживыми идеями. Будь все иначе, если бы мы сразу стали любовниками… Я бы не простил тебе то, что ты делаешь сейчас. - Это все лишь прогресс, Шарль. Он неумолим, как время. - А я вижу отлично срежиссированную пьесу, где играют глупцы. И толпы одураченной черни стали вашим орудием. - Такого же мнения ты о герцоге? – Удивился Найджел. – Брат короля идет той же дорогой. Шарль перестал улыбаться. То, что крестный принял революционные идеи, его действительно ранило. По вине герцога он сам едва не стал орудием предательства Его Величества. Гроссмейстер считал его пешкой и легко подставил под удар барона Рейнборо. Но больно было даже не от предательства, Шарль не лишал людей права на идеи, пусть и глупые, но он оказался разочарован. Человеком, которым восхищался с детства! А в результате герцог и сам оказался на том же поле. Не гроссмейстер, а такая же жалкая фигурка. «Равный»*! Вот как он хочет себя называть в новом обществе. Как будто это спасет его от гнева толпы. - Хорошо, назовем это прогрессом, - легко согласился Шарль. – Я безнадежно отстал от ваших модных политических клубов, барон. Нам не по пути даже здесь. - Ошибаешься, Шарль. Найджел положил ладонь ему на шею, а потом крепко сжал пальцы. Шарль решил, что это очередная игра, беспомощная выходка, которая ничего не изменит. - Все это неважно! Я могу отказаться от всего. А ты, Шарль? Шарль сглотнул, чувствуя, как кадык болезненно дернулся под чужой хваткой, и барон навалился на него всем весом. Но он ничего не сделал. Они смотрели друг другу в глаза. Легкие начали гореть, Шарль и не думал сопротивляться. Он мог толкнуть барона коленом или локтем, достаточно, чтобы расслабить хватку и сделать вдох. Но это было именно то, чего ждал Найджел. Маркиз прекрасно владел савате, но драка в постели? Чувствуя, как судорожно вздымается грудная клетка, Шарль вдруг обхватил ладонями голову барона и прижал к себе губами. Взгляд раздвоился в мутное пятно, требовательные губы барона не давали сделать вдох, но потом он резко отпустил его. - Если ты не будешь любить меня, я заставлю тебя ненавидеть, - сказал Найджел. – Но равнодушным ты не будешь никогда.