Шкаф

***

Лежу не шевелясь, не желая встречаться с его ненавидящим взглядом. Лучше бы он смотрел как обычно: с нежностью и томлением. Что я натворил? Он груб со мной, наверняка ещё и шлюхой считает после моей выходки. Ещё бы, я же показал себя с другой, с настоящей и отвратной стороны. И теперь неважно, что он у меня первый, я заочно становлюсь чем-то грязным, мерзким и отталкивающим. Он сдаётся, но мстит мне. Он делает это. Мне больно, до одури больно и в голове лишь одно: «Блядь! Блядь! Блядь!» Я сжимаю пальцы на покрывале, чувствуя, как их сводит судорога, и боюсь… Боюсь открыть глаза и заплакать, боюсь сорвать голос и боюсь, что Августу всё это просто-напросто надоест и он уйдёт. Просто покинет моё тело, развернётся и уйдёт. Может быть, он милый тоже лишь с виду, кто знает? Но нет, он остаётся и словно пытается выбить из меня всю дурь. Я отчётливо слышу его тяжёлое дыхание и шипение, его бёдра не останавливаются, и парень явно хочет, чтобы я ходить и сидеть потом неделю не смог. Пусть. Я заслужил. Меня потряхивает, как от удара высоковольтным проводом, только от его тёплых рук на своей талии, которую он сильней сжимает с каждым новым толчком. На теле точно останутся следы, на которые я потом буду любоваться, буду рассматривать и вспоминать, как головокружительно пахнет тот, кто их оставил. Зверски дёргает за волосы, хорошо… хорошо, буду играть по его правилам. Потому что мне до остервенения и до помутнения сознания нравится это. Боль, хоть и была во мне, но она странным образом глохнет, рождает вместо себя сладострастный разврат. И от одной только мысли, что всё это реальность, уже хочется кончить. Мы оба утоляем наконец эту тягу друг к другу, ломаем границы запрещённого, и я полностью доверяюсь лишь ему. Я получаю кайф уже на эмоциональном уровне, что он — первый, кому я позволил вытворять со мной подобное. Пусть и с ненавистью и разочарованием. Пусть. Об этом я поразмышляю потом. Сейчас главное, как его тело бьётся об моё, как спинка кровати долбится в стену и как мы оба, ведомые лишь желанием, пропадаем без остатка. Я чувствую, что он буравит меня своими вожделенными глазами, а я не могу играть эмоции… он видит меня голого — и не только в физическом плане. Стыдно признавать, но мне чертовски хорошо. Я ещё никогда в своей жизни не кричал от удовольствия, особенно от жестокости вкупе с ласковостью. От прикосновения его ладони опять бегут мурашки и подкашиваются не только колени, но и сгибы в локтях, я оборачиваюсь и гляжу на него. Это отвал башки, заверните меня, выносите и хороните заживо. Как он красив. С влажными дорожками пота на лбу, с сердитым, но жаждущим взглядом, с каждой напряжённой мышцей своего тела. Двигается во мне, контролирует всё и злится. Потому что на самом деле контролирую всё только я. Несмело пробую двинуться назад, со временем теряя разум окончательно, и стараюсь не разрыдаться от получаемого удовольствия. Август диким ударом бьёт по ягодицам — и это тоже больно, но чертовски заводит. Хочу ещё, хочу попросить его вслух, но он и без моих слов делает то, что мне нужно. Я позволяю себе развратно стонать так, как я этого хочу… и плевать, что мимо проходящие люди могли услышать это из полуоткрытого окна. — Поцелуй меня, прошу, — и правда, чуть не умоляющим голосом шепчу я, потому что больше не в силах смотреть на его губы, на то, как он постоянно их облизывает, чем пуще прежнего чарует. Он сексуально хватает меня за шею под подбородком, как на всех этих пошлых картинках, и неистово целует, не сбавляя темпа. А я даже и не догадывался, что умею так выгибаться… — Я тебя ненавижу. — Не-е-е-т, ты меня любишь. Сдавленно хриплю в ответ ему. Глупенький, конечно, любишь, я же знаю. Парень сжимает моё горло точно как в первую нашу встречу, только в первый раз я не ловил кайф как законченный наркоман, а сейчас… Я понимаю, почему он хочет меня убить, я бы и сам себя убил, но инстинкт выживания срабатывает автоматически и в какую-то секунду среди пелены возбуждения ощущается дикий страх. И нет, не из-за смерти, а из-за того, что всё кончится так и я не смогу больше видеть Августа. Он сжалился, нужно отдать должное, потому что я бы не расцепил пальцы, скорее всего, на горле такого, как я. Мой изверг не даёт мне кончить, управляет моим телом, словно пластмассовой игрушкой, доводит до щекотки и смущения. Меня никто не трогал за ноги, разве что я сам. Это настолько интимно, что в моей душе щемится глубокая тоска от того, что, скорее всего, я потерял этого человека. Позволяю себе касаться разгорячённого Августа дрожащими пальцами, вновь выгибаться телом и не стесняться своего жалкого скулежа вперемешку со стонами. Вообще никогда бы не подумал, что бывает на свете что-то подобное и это можно ощущать вот так, здесь и сейчас. — Я тебя люблю, — звучит его соблазнительный голос набатом, и я в разы глохну, от его слов, от его удачного движения бёдрами, потому что меня бьёт по всему телу новая ударная волна удовольствия и блаженства. Я хочу ему ответить тем же… я раскрываю рот, чтобы сказать: «Я тоже тебя люблю, прости меня», но всё, что я могу сейчас, это издавать стоны и преданно смотреть плохо видящими глазами на моего Августа. Который теперь с неистовой силой зажимает мне рот и не хочет слышать правды. Сапфировые глаза, уставленные в одну точку, расслабленная рука со смычком опущена вниз. Во второй руке умещается скрипка, дожидаясь своей участи от «мучителя». Я, поведя плечами, выпрямил спину и, глянув сквозь белоснежную занавеску в палисадник, вздохнул, наблюдая, как вальяжно покачивается из-за ветра невысокое вишнёвое дерево. Крепче сжав гриф инструмента левой рукой, ощущая, как влажность покрывает мою кожу вмиг, я кинул обеспокоенный взгляд на руку, но уместил скрипку торцом напротив шеи и упёр уголок челюсти в подбородник скрипки. Смычок легко и будто бы невесомо заскользил по открытым струнам, затем я перешёл на гаммы, спокойно сохраняя ритм… и спальня наполнилась пронзительным, будто плачущим, звучанием скрипки. Я не закрывал глаза, как многие герои в фильмах, я пристально смотрел в окно и вспоминал то утро, когда мой изверг бежал по улице и тормознул у дома. Зачем он остановился? Лучше бы не делал этого, тогда не было бы всего того, что мы сейчас имеем. Мелодия грустной скрипки медленно продолжала заполнять всё пространство, отражаться от стен и селиться в моём слуху. Я ощутил тупую боль по всему телу, и руки вмиг стали дрожать, а затем… скрипка и смычок звонко и одновременно упали на пол, и я с ужасом смотрел на свои бледнеющие пальцы. У меня синдром Рейно первой степени; болезнь, при которой я иногда мог не чувствовать своих конечностей — рук или ног — из-за расстройства артериального кровообращения. Сосуды отдаются спазмом и из-за эмоционального стресса, я это знаю точно. Синдром жил во мне уже восемь лет. Пальцы холодеют и немеют в секунду, я судорожно пытаюсь вспомнить: пил ли сегодня с утра лекарства? Ах, ну да, я же был так занят привлечением Августа в дом, что на радостях забыл о медикаментозном лечении. Чёрт! Молниеносно оказываюсь на кухне, достаю еле как свою таблетницу и с помощью пока ещё более-менее послушных пальцев открываю её, мигом закидывая с десяток разноцветных, разных по форме таблеток себе в рот и отпиваю из графина воду. Лишь после этого я прогибаюсь в спине. Эта стреляющая боль в заднице теперь не даст покоя. Справедливо он меня оттрахал, ничего не поделаешь. Я заскулил и захотел сжать ладони, но у меня это не получилось, теперь я с трагичностью в глазах смотрел на синеющие с каждой секундой пальцы. Достал этот синдром, всю мне жизнь испортил. Может, из-за него я и стал таким ужасным человеком, кто знает? Из-за этой чёртовой болезни я не умею плавать, толком бегать, играть в активные игры и никогда не смогу пойти в армию. Из-за моих вечно немеющих пальцев на руках я стараюсь играть на скрипке, фортепьяно и ежедневно пользоваться специальной мазью, разрабатывая свои руки и ноги. На гитаре играть нельзя, к сожалению, удар пальцами агрессивно травмирует кожный покров, болезнь может лишь ухудшиться и перейти на более тяжёлую стадию. Бегать, прыгать, драться, поднимать что-то тяжелое и многое другое — мне тоже нельзя. По сути дела, мне ничего нельзя, и я должен сидеть на месте как овощ или фарфоровая кукла… не то чтобы я был против, бездельничать-то я люблю, но иногда напрягает чрезмерная опека со стороны родителей. И ведь видно — фальшивая. Не тужьтесь и не старайтесь, я-то знаю, что вам стыдно за меня. За такого немощного и больного ребёнка. Омид, мой старший брат, вот он идеал иранского народа, а я — нет. Внешне не заметно, что я с дефектом, но на деле… Я с заводским браком не только из-за синдрома, ведь я к тому же ещё и гей. Сатана ликовал, когда я родился, по-любому, ибо я люблю делать людям плохо, я обижен на эту жизнь и творю всё возможное, чтобы портить остальным её. Если плохо мне, значит, плохо будет тому, кого я выберу в жертвы. Август попался на моём жизненном пути чисто случайно. Сначала я видел, как он выходил из машины в день приезда из армии, когда я ехал на велике из магазина; восхищаясь его военно-парадной формой, его статности и мужественности. А потом ночью наблюдая весьма пикантную картину того, как он натягивал рот дружка на свой член. Вот тебе и деревня… Я даже помню, как по приходу домой в ту ночь подрочил аж три раза. И помню, как что-то щёлкнуло внутри. Не было никакой цели, мести, или чётко продуманного мною плана. Я даже не знал как живёт этот человек, всё ли у него в порядке, стоит ли его трогать и обижать. Да плевать, мне было скучно и я хотел потрахаться. Всё. Нет никакого скрытого подтекста в моих действиях. Вы же не всегда заходите в интернет и листаете бездумно ленту с какими-то конкретными целями. Вам просто скучно, вот вы и делаете эти привычные действия. Так же и у меня. Таким образом я развлекался, ведь всегда было интересно как будет вести тот или иной человек рядом со мной, плюс ко всему есть возможность услышать много новых историй, быть может даже чему-то научиться и вывести для себя интересную гипотезу. Август… Из необычного у него лишь имя и разноцветные глаза. Так думалось мне поначалу. Потом мы стали сближаться и мне было действительно любопытно с ним проводить время. Я не понимал себя: ну он же простой, скажи ему прямо, что хочешь секса, что видел его в сарайчике тогда, да и дело с концом. Но нет… Отношение Августа ко мне сбивало с ног, как сбивают хоккеисты на льду своих противников. Но я сильней. Я прощупывал почву… сгибался ничком всё ниже и ниже к земле, как хищник, который готовился напасть на добычу. Внаглую любовался его атлетическим телосложением: широкая спина, ровные плечи, напряжённая шея, в меру подкаченная грудь, крепкие руки с торчащими венами, уверенная походка. Его взгляд в мою сторону, когда я смотрел на него: быстрый, колкий, со смешинками в зрачках, с любопытством… Ровные губы в архаической улыбке, форменные светлые ресницы, волевой нос со слегка вздёрнутым кончиком, выпирающие широкие скулы и мужественный профиль. Поджилки тряслись от того, как он иногда враз становился серьёзным и вовлекался в какое-то дело, сосредоточившись на нём. Он — эталон настоящего русского мужика. Без прикрас это заявляю. И я поражался тому, как он держится рядом со мной, как невозмутимо не замечал, что я трусь своего ногой о его; как нарочито часто и специально поправляю волосы, откинув голову назад и выгибаясь, оголяя тем самым низ живота. Я ловил его взгляды, но он держался молодцом. И я так хотел, чтобы он наконец-то сорвался, не держал себя в руках и завалил где-нибудь на берегу реки или в этом проклятом доме. Чтобы поставил меня раком и воплотил всё то, о чём наверняка тоже думал изо дня в день. Я же не слепой, постоянно видел его стояк. Но нет, он продолжал упрямиться. И меня это конкретно выбесило. Неужели ему не всё равно, кого оттрахать? Тем более я сам чуть ли не просил об этом, сам шёл к нему в руки, а он мордой воротил. Изверг. Довёл меня до такого, что я рассказал всё то, что хотел скрыть в себе. Я не хотел расстраивать его и сбивать розовые очки, но… сколько было можно. Неужели настолько сильно втюрился? А что такое любовь вообще? Да вертел я эту любовь сами знаете на каком месте… ведь во мне, кроме красивого лица, нет ничего и вовсе. Я — Дориан Грей, который верит только в упадок. И пусть Август теперь ненавидит меня, ведь я полностью ощутил это отвращение сегодня в спальне, зато я получил, что желал. Только вот радости и удовлетворения от этого я почему-то не чувствую. Где ликующие фанфары, где звуки салютов и бабахающая бутылка с шампанским от того, что я добился секса с ним? А их нет, потому что я теперь хочу, чтобы он был моим и только. Чтобы только со мной он так страстно и нежно занимался сексом, чтобы лишь мои губы ощущали всю его внутреннюю страсть. Я позволю только ему так управлять мной в постели, только под него желаю прогибаться и отдаваться полностью. И у меня нет ни малейшего желания представлять, как Рус отсасывает ему, как мой Август стонет и получает удовольствие от этого козла. Мне неприятно… не хочу, чтобы он влюбился в кого-то другого, я этого не вынесу, сойду с ума и натворю дел, скорее всего. И если это и есть ваша так называемая любовь, то я действительно люблю этого изверга. А он мне даже сказать этого не дал, гад. Накрыл рот так, что челюсть до сих пор болит. Отымел так, что теперь придётся мазать свой проход левомеколью, стараться не ходить враскорячку и не шипеть от боли при родственниках. Сдавливал мне горло настолько сильно, что теперь я вынужден буду замаскировывать синяки тональным кремом матери. Но это проблемы житейского характера, их можно пережить и они скоро заживут. А что делать теперь мне с Августом? Его даже мои слёзы не остановили, а ведь плакал я в тот момент действительно искренне, потому что понимал, что натворил. Потому что парень уходил, а я не хотел терять его. — У тебя всё хорошо? — мягкий тембр Альфии вывел меня из ступора. Стоя у окна, я всё пытался увидеть в проходящих людях того самого. Неделя. Неделя мучений, но я даже на метр не смел подходить к его дому. Да и что бы я ему сказал? «Привет, прости и…» А что «и»? Дальше-то что? Мы станем парочкой? Очень сомневаюсь, потому что, зная своих радикальных гомофобных родственников, мы, скорее всего, станем мёртвой парочкой. Без шуток. Моя двоюродная сестра как-то давно заявила, что она би, что ей нравятся и мальчики, и девочки. Так её отправили в Иран, и больше я с ней не виделся, хотя мама и отец уверяют меня, что там она удачно вышла замуж и муж запрещает ей общаться с «неверными», то есть с нами. Что якобы мы «обрусели» и стали давным-давно тонуть во грехах. У меня всегда вспыхивали мысли, чтобы валить подальше от всех, но куда мне: с таким синдромом, без образования и без денег. Машинальным движением я провёл ладонью от шеи до живота, враз вспоминая, как меня гладил Август. И вообще никогда не задумывался над тем, что я такой чувствительный… что даже обидно немного, стонал как девчонка и неженка. Бесит. — Всё нормально, — просто отвечаю, не глядя на Алю. Не хочу смотреть на неё, ибо я знаю, что она любит Августа, а я враждебно теперь к ней отношусь из-за этого. Не сказать, что раньше мы с ней ладили, но сейчас… Хотелось съязвить ей, что её горячо любимый человек обалденно целуется и управляет своим телом, чтобы увидеть её разочарование, боль и шок, но нет. Я не буду подставлять таким образом Августа. — У тебя лицо бледное, точно всё хорошо? Кстати, да. Я сам не понимаю, но меня мутит и мне чертовски плохо который день, словно морскую болезнь подцепил. — Да что ты пристала? — реагирую я нервно, уже держу ладонь на своей шее и пытаюсь вернуться мысленно в тот день, когда я отдался Августу. — Чего ты грубый вечно такой? Тебя, что ли, кто-то обижает? Постоянно агрессивный, злобный, саркастический, будто тем самым ты делаешь лучше, и люди к тебе по-хорошему относиться будут, — Аля не стала слушать мой ответ, развернулась и молча вышла из общего зала. Ну да. Я же не Аля, которая готова была костьми лечь, лишь бы спасти кого-нибудь или помочь. Отвлёкся я от чтения, встав с кровати и выходя в гостиную, из-за шума, который доносился оттуда. Я только и видел, как отец Али, мой папа и старший брат собирались куда-то и передавали из рук в руки вёдра. — Вы куда? Что случилось? — на крыльце за домом слышался нервный голос Али, которая просила кого-то ехать куда-то быстрей. — Да чё происходит? — бесило, что я невидимка для всех. — Пожар, едем помогать. — Я с вами, — вызвался, но сразу же встретился со строгим взглядом тучного отца. — Дома сиди, нечего там делать. — Ну… хотя бы просто возьмите с собой, интересно же, — мне и правда было интересно, потому что за свои восемнадцать я ни разу не видел реальных пожаров. Да ещё и деревенских. А судя по тому, как собираются родственники, здесь с этим не шутили и помогали всей деревней. По-любому там будет Август, хоть так на него погляжу. Поглядел. Лучше бы не видел. Август был весь в копоти, грязи, насквозь мокрый из-за воды, которую передавали односельчане и уже никто не смотрел: куда, кому и зачем. Они просто лили воду из вёдер, лишь бы потушить пламя и не дать огню перекинуться на соседние дома. Дом Августа спасли, сгорела только пристройка и несчастный курятник. Огонь также зацепил кусочек бани, но то, как выглядел Август, меня дико настораживало. Парень растерянный, напуганный и метался глазами от человека к человеку, не совсем соображая, когда к нему кто-то обращался. Словно дезориентированный в пространстве. Его, судя по всему, успокаивали сейчас друзья, давали попить и похлопывали по плечу, пока он, облокотившись о капот своей наспех брошенной машины у дороги, смотрел на полу-сгоревший дом. Я точно узнавал Мишу и Руса, чтоб ему пусто было, гадёныш. Потому что он находился ближе всех к МОЕМУ Августу и обнимал за плечи, утыкаясь в его плечо головой. Я же стоял в стороне, мне вообще было велено сидеть в машине, но когда я увидел, чей дом горит именно, я выскочил, как в одно место ужаленный, сразу успокаиваясь завидя знакомое лицо в толпе. Ладно, он — жив, а мама где его? Моё терпение лопнуло в тот момент, когда Рус стал утирать мокроту и грязь со лба Августа, я сорвался с места и быстрым шагом пошёл к ним. — Привет, — на меня тут же уставились четыре пары глаз, — я… может помощь нужна какая-то? Боже, что я несу, какая от меня помощь-то? Кажется, Август подумал о том же, потому что он хохотнул, молча отворачиваясь и вновь рассматривая дом. Из всей толпы дружелюбно пожал мне руку лишь Михей. А я вообще странным образом и с лёгким прищуром косился на Руса. — Август, всё в порядке, где твоя мама? — продолжал унижаться я зачем-то. Ведь было видно, что меня тут не особо-то и хотят наблюдать в данный момент. — Те чё надо? — в каждом его слове слышалась ненависть, — вали, куда шёл. — Гус, ты чего? — удивился Михей, явно не понимая, почему его друг сначала заступается за меня, а теперь чуть не на хер шлёт. — Ничего. Как следак себя ведёт, вот чего, — Август порывисто встал и сделал пару шагов в сторону дома, затем остановился и долго о чём-то думал, пока я безотрывно смотрел на его мокрую майку. Он глянул на меня полубоком и резко дёрнулся в мою сторону, а я машинально отступил. Мало ли что ему в голову-то пришло. Тормознули мы вдалеке от толпы, и он, сдавленно дыша, смотрел мне прямо в глаза: — Ты чего тут делаешь? — ядовито-тихо спросил парень, а я уничтожал желание, которое так и просило признаться ему во всём. Прямо сейчас, вот в такой вот неподходящий момент… — Просто… Мне даже договорить он не дал, сразу же прерывая: — Просто и мухи не ебутся. Чтобы даже на этой улице больше не показывался, ты меня понял? — Да что с тобой не так? Я имею право… — Всё со мной не так, и нет, ты не имеешь право. Права свои знаешь куда себе засунь? — парень натянуто улыбнулся и приблизился ладонью к моему лицу. А я думал, что всё — конец мне. Надеюсь, он решил меня погладить всего лишь… но Август пару раз хлопнул меня по лицу: — Ну ты знаешь куда, да? — завершил он свою мысль. Даже не верится, что этот человек вообще что-то когда-то испытывал ко мне. Теперь я знаю, что будь его воля, то он бы правда задушил меня голыми руками.