Как на войне

      Анна бежала, не разбирая дороги. Бег ее был тяжел, словно она пыталась сделать шаг в увязающем ее болоте, хотя дорога была совсем пуста. Она уже выбилась из сил, но продолжала их тратить. Воздуха порой не хватало вовсе, она задыхалась и все бежала. Бежала, бежала, лишь бы убежать от этого навязчивого стука в висках, который повторял, как в граммофон: «Убит!». Анна не плакала и не останавливалась ни на секунду. Она видела какую-то призрачную цель, которая, по ее убеждению, спрятала бы ее и уберегла от всех напастей. Еще немного, немного, думалось ей, и она невольно вспомнила свой домик в маленькой деревушке, почти глуши под Псковом; Анна любила этот дом и знала, что там ее всегда ждут. На мгновение она остановилась и прислушалась к тишине.       — А где теперь меня ждут?.. — пробормотала она себе под нос, не замечая жгучих слез на щеках.       Штутгарт и поместье Феликса было для нее убежищем, где Анна знала, что ее там непременно ждут. Феликс ждал ее.       — А теперь?.. — продолжала она.       Анна знала ответ и от осознания того самого ответа, она горько заплакала, содрогаясь всем телом. А ведь Анна не поверила, даже когда увидела его труп. Она не хотела верить, а потому не плакала вовсе. Это не он, звучало тогда у нее в голове, и Анна так и сказала инспектору, который расспрашивал ее. Он ничего не ответил, лишь как-то странно покосился.       Она хотела убежать. Хоть куда-нибудь, где нет этой сжимающей пустоты в груди. Анна стояла посреди дороги, ощущая себя, как у края пропасти. И этот импульс звенел в голове, заставляя ее почти кричать. Анна невольно прокрутила перстень с ониксом на большом пальце, подаренным Феликсом еще на открытии игорного дома Ягера, и, поднесся к губам, благоговейно поцеловала.       — Ничего, отец, — улыбнулась она сквозь слезы, — мы справимся.

***

      У Анны не было времени плакать после. Она держалась мужественно и сдержанно даже в морге. Увидев мертвого Феликса, чье тело было изрезано и исколото, Анна сжала челюсти, проронив лишь одну незаметную слезинку. Патологоанатом, доктор Хофер, почти удивленно глядел на Анну, когда откинул белую ткань на теле.       — Двадцать шесть колотых ранений, — отстраненно оповестил он, — а с выколотыми глазами — двадцать восемь.       — Когда можно забрать труп? — не своим голосом спросила Анна после долгого молчания, — Я знаю, он… содержится здесь до двух недель, но панихида и…       — О, разумеется. Бальзамирование будет завтра утром и к полудню все будет готово.       Анна кивнула, не сводя глаз с трупа Феликса. С чрезвычайным усилием она сжала свои чувства в кулаке и держалась прямо, стараясь сыграть стойкость. Не дослушав монотонное объяснение доктора Хофера, Анна вылетела из морга на улицу. Вздохнув полной грудью и подставив лицо под порыв ледяного ветра, она вновь зарыдала.       Панихида прошла на следующий день в полдень. Герр Леруа предлагал кремацию в соответствии с канонами католической церкви, но Анна возразила. Представить, как гроб с Феликсом сжирает огонь ей было подобно собственному самосожжению.       — Пусть хоть камень от него останется… — ответила она, — куда мы могли бы прийти и вспомнить.       В церкви на отпевание собралось больше ста человек: выражали соболезнование и поддержку и Анна с благодарностью отвечала, однако всем сердцем желала вновь сбежать. Церемония проходила долго, священник отчего-то медлил и неохотно произносил речь, а когда настало время прощания с покойником, Анна пропускала очередь, стараясь унять внезапную дрожь. Некоторые друзья, не таясь, плакали над гробом, другие — сдержанно и печально прощались, Анна даже не запомнила их лица и всю процессию, лишь смутными и мимолетными отрывками. Тогда она сидела на церковной лавочке и глядела на присутствующих, а после услышала душераздирающий вскрик: Мария, содрогаясь, плакала над гробом, порой что-то выкрикивая, когда ее хотели успокоить. У Анны не было сил на утешения и потому она равнодушно наблюдала за ней, не смея мешать. Пусть уж лучше сейчас выплачет все, подумалось ей и все же встала в очередь.       Когда гроб уже заколачивали, Анна чувствовала, как внутри какая-то маленькая часть ее уходит вместе с Феликсом в землю. Мария не могла успокоиться и вновь рыдала, теперь на плече у Анны. Она лишь прижимала ту к себе и поглаживала по волосам, шепча что-то неразборчивое. Поглядев, как гроб засыпают землей, Анна не удержалась, и слезы вновь наполнили ее глаза.       — Прощайте, отец…

***

      — Прошу прощения, фрау Ягер, но мы должны провести обыск по наличию некоторых улик… — не закончил инспектор, стоя на пороге их дома.       — Вы были здесь несколько дней назад. — холодно отрезала Анна, переглянувшись с фрау Дифенбах.       — Да, но у нас есть ордер на обыск. — с еле заметной ухмылкой оповестил инспектор.       Анна смотрела на него горящим взглядом, желая разорвать на части. Инспектор, не дожидаясь ее разрешения, кивнул позади стоящим офицерам, и те самовольно вошли в дом. Ей хотелось взвыть от злости. Очередной — может, четвертый, Анна уже и не помнила — обыск по делу Ягера был ей пыткой. Эти полицейские вели себя фривольно, обшаривая все, что видели. Какое унижение, подумалось ей, когда офицеры стали рыскать по шкафу с ее платьями.       — Не понимаю, что Вы хотите там найти, герр офицер. — отчеканила она, пронзая его пламенным взглядом.       Он повернулся, смерив ее оценивающим взглядом, ухмыльнулся и промолчал. Анна зарделась от возмущения и силилась не закричать на него во все горло. Инспектор, верно, услышав ее замечание, вышел из-за угла и напомнил:       — У нас ордер на обыск, фрау Ягер. И не стоит нам мешать…       — А что Ваш офицер пытается найти в ящике с моим бельем? — прошипела она, — Линкор «Бисмарк»?       Инспектор надменно оглядел ее и выпрямился, гордо ответив:       — Это наша работа, фрау Ягер.       — Весьма приятная для Ваших офицеров…       Они смерили друг друга злобными взглядами, но инспектор обратился к тому офицеру и кивнул. Гадко осклабившись ей, инспектор вышел, оставив Анну еще более обозленной. К черту, подумалось ей и, взглянув ненавистно на того офицера, спустилась на первый этаж, а после и вовсе выбежала из дома.       Ветер холодными порывами обжигал ей лицо, но Анна не желала возвращаться за плащом. С недавнего времени дома находиться ей стало невыносимо, но о Штутгарте она не думала более, хоть и всем сердцем желала туда вернуться; все же понимала, что там, в том поместье, неминуемо сойдет с ума, а здесь болезнь, как она чувствовала, протекала медленнее.       После похорон Анна оставалась подле Марии несколько дней, однако та желала уединения. Противиться Анна не могла, находя общее с собой в ее просьбе, а потому вскоре удалилась к себе. Поначалу она звонила Марии узнать о самочувствии; та нехотя отвечала, но отвечала, а вчера впервые не взяла трубку. Состояние Марии было более чем гнетущим и подавленным, однако от помощи доктора она решительно отказывалась. И Анна заволновалась. Еще никогда она не видела ее такой потерянной и разбитой…       — Анна? — удивилась Мария, завидев ее на пороге, — Что ты здесь делаешь? Разве мы договаривались о твоем визите?       — Простите, фрау Ягер… Я волновалась за Вас. Вчера Вы не ответили на мой звонок.       — Ах да… Верно, я… — она запнулась, — я уже спала. Пожалуйста, проходи.       Анна вошла в дом и почувствовала странное ощущение беспорядка, хотя его как такого не было совсем. Все было чисто и прибрано, как всегда. Однако это ощущение преследовала ее все больше от каждой проведенной здесь минуты. Дом выглядел пристойно, но не его хозяйка. Мария в старом халате и непричесанными волосами походила на призрак своего былого величия. Анна прошла вслед за ней на кухню и на мгновение остановилась: на столе стояли несколько пустых бутылок коньяка и один бокал.       — Выпьешь со мной? — спросила Мария, проследив за ее взглядом.       Анна помолчала и взглянула на нее.       — Нет, фрау Ягер. И Вам… не стоит. Вряд ли это, — она кивнула на пустые бутылки на столе, — поможет.       — Поможет? — расслабленно улыбнулась Мария, — Так мне легче.       И только теперь Анна поняла, что та была пьяна. При свете дня на кухне из-за широких, почти панорамных окон она разглядела ее темные круги под глазами, тусклый цвет лица и общую небрежность. Мария, увидев в ней непонимание, усмехнулась и медленно опустилась на стул.       — Не смотри на меня так. Я… — она закусила губу, — Никто не может меня осудить!       — Я не осуждаю, фрау Ягер… Лишь беспокоюсь за Вас. Может, доктора?       — Доктора? Да чем мне теперь он поможет?.. Нет еще такого доктора, чтобы боль и пустоту вытащил! Нет!       Анна замолчала после ее выпада, но видела, что Мария, осознав, что невольно напугала, потупила взгляд виновато и тяжело выдохнула.       — Ты только проведать пришла? Или еще зачем?       — В нашем доме снова обыск, — призналась Анна, — уже четвертый или пятый… Я уже не могу там находиться.       Мария хмыкнула, но промолчала, задумавшись. И Анна знала о чем.       — Неужели Вы в это верите?       — А во что мне верить?.. — взглянув на Анну, Мария вновь потянулась за бокалом, — Они были дома одни. Феликс еще до того распустил всю прислугу, кроме этой… — она задумалась, — как ее?       — Розмари.       — Да. И все было так тихо… Розмари лишь наутро обнаружила его мертвого. А если тихо, значит, Феликс знал убийцу и не сопротивлялся, а в доме был один Клаус! Да и зная его характер, это даже предсказуемо… Он всегда ненавидел отца.       — Какие бы ни были у них отношения… он не мог этого сделать.       Мария недоуменно взглянула на нее и нервно усмехнулась:       — Не мог?! Кровь на его рубашке, а еще нож… Тот самый, который подарил ему Феликс на десятилетие. Что-то вроде фамильной ценности, передающейся по мужской линии в семье Ягеров.       Анна вновь промолчала, внимая ее правоте. Все же как бы она ни старалась, оспаривать факты было невозможно. Она помялась на одном месте, рассматривая носки своих туфель, и тягостно вздохнула.       — Ты не веришь? — спросила Мария, и Анна уловила в ее голосе отчаяние, — Не веришь в его виновность?.. Почему?       — Не знаю…       — Клаус хотел уничтожить Феликса! Еще начиная с тех скупаемых векселей! У него это не вышло из-за тебя, и потому он решил просто убить его! Очевидно! Он же ненавидит отца…       Анна выпрямилась, ничего не ответив. Она не была уверена теперь ни в чем и вновь задумалась. Эти раздумья известно о чем, разрывали ей сердце ночью и тяготили днем, но конца им так и не было.       — Ты любишь его? — вдруг спросила Мария, пронзая ее своим карим взглядом.       Она резко взглянула на нее в недоумении и сначала совсем потерялась. Анна слышала вопрос и порой даже задавалась им, однако ответа никогда не находила. Как и теперь. Мария взглядом почти требовала от нее точности, но Анна, отчего-то смутившись, вспомнила свой визит в Берлин и его пьяный выпад.       — Разве можно любить боль, которая мучает?       Ее взгляд смягчился, и Мария понимающе, почти ласково улыбнулась ей.       — Надеюсь, Клаус когда-нибудь осознает, какую ошибку совершил…

***

      Анну вызывали в полицейский участок на допросы почти каждый день. Инспекторы и следователи, которых она не запоминала, задавали одни и те же вопросы и допрашивали особенно, точно ее вину уже доказали. Однако Анна, вспомнив S III, держалась подобающе: сдержанно и отстраненно, чем, разумеется, выводила из себя следователя Гуммеля, не сумевший догадаться об ее мыслях. Но она, как сама и уверила, была честна и ничего не утаивала, а то, что ее совершенно не пугали скрытые угрозы и тон этого Гуммеля, так это лишь опыт подобных мероприятий.       — Да… — протянул Гуммель своим скрипучим голосом, когда они уже заканчивали, — и я желаю допросить Вашу горничную, — он перебрал несколько папок на столе и, взяв одну, прочитал, — фройляйн Розмари Раске.       — Она уже давала показания и не единожды. — холодно ответила Анна, взглянув на него, — У Вас есть право на три допроса свидетелей, а это уже будет четвертый. Поэтому не вижу оснований тревожить мою прислугу.       Гуммель смерил ее недовольным взглядом и проговорил:       — У нас есть еще вопросы…       — Зададите их на суде, а теперь довольно. Могу я идти?       Он долго и испытующе глядел на нее, однако более держать не мог и вынужденно кивнул. Анна вышла из участка и подошла к машине, в которой ее ждал Хайнц, и отправила его домой. Ей чрезвычайно хотелось уединения и пешей прогулке, несмотря на ветренную погоду. Однако это все же было лучше, чем стены, помнящие ее страдания. Но теперь ее мысли занимала Розмари. После трагедии она перестала походить на себя: стала отстраненной и хмурой, а эти допросы лишь более усугубляли ее состояние. Анна хотела уберечь хотя бы ее от тяжести всех недавно навалившихся невзгод, но Розмари, совсем привязавшись к Феликсу, как к отцу, таила в себе скорбь тихую, что порой совсем пугала. Она оставалась, как и прежде исполнительной и ответственной, но теперь походила, как и Мария, лишь на призрак себя…       После похорон прошла неделя, и рассуждать о насущном, по мнению их семейного адвоката Дрезднера, стало уместно. Он оповестил Анну, что огласит завещание Феликса через несколько дней и в связи с этим просил прийти к нему в адвокатскую контору. Тогда Анна не придала вниманию его деловой тон, однако вскоре — через эти несколько дней — позвонила негодующая Мария и заявила, что герр Дрезднер внезапно перенес встречу из-за удивительной причины — потери завещания.       — Как потеряли? — переспросила Анна, удерживая трубку возле уха, — Как это могло произойти?..       — Я в совершеннейшем недоумении, Анна! Этот Дрезднер заявил, что намедни, почти перед самой этой трагедией, Феликс спрашивал завещание и просил его дополнить, но на этом все! А после оно как испарилось!       Анна задумалась и более не слушала возмущенных возгласов Марии. Она невольно вспомнила недавно поданные иски Фредерики против покойного Феликса и просила суд удовлетворить ее просьбу о передачи Фюрстенберга. Но если Фредерика и могла повлиять на судью с помощью своих связей, то не на бюрократические процессы, а после и вовсе выяснилось, — об этом незамедлительно объявил герр Дрезднер — что оглашение завещание отложено на неопределенный срок из-за его отсутствия. Анна вновь задумалась, стараясь не потерять нить рассуждений, и поняла одно: Ягер, даже будучи в тюрьме и под конвоем вновь, контролировал ситуацию в своей семье. Она отчего-то усмехнулась и, не дослушав очередные возмущения Марии, положила трубку.       — Розмари! — позвала Анна, и она тотчас появилась в ее комнате, — Позвони Тилике, я хочу его видеть.

***

      Как знала Анна, по зову Розмари Тилике явился в течение часа, несмотря на немалое расстояние от Бабельберга, где он находился до Берлина. Предугадав его страстное предвкушение встречи с Розмари, Анна предусмотрительно отправила ее к герру Леману, местному молочнику, за швейцарским сыром, которого у него было несколько видов, а поскольку тот сам являлся швейцарцем, то, разумеется, непременно увлек бы ее рассказами о процессе получения такого сыра. Когда Тилике приехал и понял, что свидания с Розмари не выйдет, то не сумел скрыть разочарованного и печального вида, однако быстро нашелся под насмешливым взглядом Анны.       — Вы, верно, расстроились, что не обнаружили Розмари? — заметила она и улыбнулась, — Прошу, не терзайтесь, это я попросила ее о встрече и хотела увидеть Вас незамедлительно, а зная Вашу страсть к моей горничной… грех было не воспользоваться.       Тилике выглядел удрученным, и Анна угадала, что уколола, однако совсем не преследовала такой цели, а потому сменила тон и попросила его присесть. Он отказался от чая, и Анна, облегчившись от его негласного пренебрежения светских любезностей, начала:       — Право, теперь мы видимся с Вами редко, герр Тилике. Отчего же?       — Хлопотно стало, особенно с недавно появившимися обстоятельствами…       Анна гордо вскинула подбородок в неудовольствии. О, Тилике всегда был деликатен, даже в S III с арийской идеологией в голове, но теперь Анна сомневалась в его приверженности заветам Рейха. Он глядел на нее прямо, открыто и был у нее почти на ладони, однако Анна знала, что поймать его становилось невозможно, когда речь заходила о конкретных неугодных ему обстоятельствах.       — Да, теперь именно так… Но я позвала Вас, чтобы обсудить другое, герр Тилике. И узнать Ваше мнение. Видите ли, Вы являетесь приближенным к нашей семье. Знаете больше и видите шире, поскольку можете оценить со стороны. — она проследила за его взглядом и уловила настороженность, — Вы наверняка слышали о внезапно пропавшем завещании покойного герра Ягера?       Тилике сглотнул, и это не укрылось от зоркого взгляда Анны. Он кивнул, но оставался спокоен.       — Вам известно что-нибудь об этом?       — Совсем ничего, фрау Ягер. Вы упомянули, что я приближенный Вашей семьи, это верно, но только Вашей семьи с герром Ягером. Об его отношениях с отцом мне мало известно. А об их делах… — он пожал плечами, — я не интересовался.       Хоть Тилике был естественен и прямодушен, Анна не поверила ему. Тилике оставался единственным доверенным Ягера, а потому он, так или иначе, посвятил его в некоторые подробности, а именно в те, которые неизвестны теперь ей.       — Вы виделись с ним? — отстраненно спросила она, не глядя на него, — После ареста.       — Нет. Допускают только родных, — заметил он и добавил чуть укоризненно, — Вы могли бы прийти.       Анна впилась в него строгим взглядом и выпрямилась. Она почти разозлилась, однако все же признала, что Тилике озвучил лишь то, о чем она запрещала себе думать.       — Я могла? — насмешливо спросила она, — А для чего мне навещать убийцу моего отца?       — Неужели Вы в это верите?       — Я верю фактам.       — Я уже говорил, что не посвящен в особенности их отношений, но знаю, что они были неприязненные, но Вы, — он взглянул на нее, — Вы знаете лучше. И Феликса, ведь сблизились же с ним, раз он провозгласил Вас своей дочерью, и Клауса. Так ответьте мне: неужели Вы в это верите? Неужели Клаус способен?       Анна задумалась, потупив взгляд, вздохнула и приняла, теперь привычный, свой гордый вид.       — Зачем Вам знать? Клаус будет признан виновным, в этом сомнений нет.       — И Вам совсем безразлично, что его обвинят несправедливо?       — А Вы так уверены в его невиновности? Почему?       Тилике помолчал, смотря в окно. Она не знала о чем он думал, но предполагала его мысленные терзания. Все же Анна признавала его преданность Ягеру и даже восхитилась.       — Его вины здесь нет, — наконец проговорил Тилике твердо, — я уверен. Но я ничего не могу сделать, а Вы…       — Я? — улыбнулась Анна, — Что Вы хотите сказать, герр Тилике?..       — Вы могли бы его спасти.       О, она хотела это услышать. Анна думала об этом, но не верила, не признавая до конца своего теперь крепкого положения. Однако когда Тилике это сказал… ей, какой-то расово-неполноценной, вся пелена вмиг сошла с ее глаз. Теперь сила и власть были на ее стороне, она понимала, и от осознания того нервно и истерически расхохоталась. Тилике опасливо косился на нее, однако Анна, совсем даже забыв про его присутствие, не могла остановиться.       — Спасти его?.. — оправившись от смеха, переспросила она, — О, герр Тилике, не слишком ли великодушно?..       — Фрау Ягер…       — Палач просит помощи у когда-то оскорбленной жертвы… Право, сюжет романа, не находите? — вновь засмеялась она, но вскоре стихла и продолжила серьезно и холодно, — Да только в романе, жертва непременно простит своего палача, поскольку увидит в нем надломленную душу и раскаяние, но мы с Вами не в романе, герр Тилике… И я не прощу.       — Фрау Ягер, он не виновен! И Вы сами это понимаете!       — И что с того, что понимаю? Это моя возможность поквитаться с ним, а задумываться над его невиновностью… Признаюсь, раньше задумывалась, а теперь поумнела и поняла, что не стоит. Герр Ягер в тюрьме, пусть там и остается. Зачем мне вызволять нелюбимого мужа, который так жестоко со мной обошелся? Вновь терпеть его измены и унижения? Нет. А теперь куда уж лучше? Владеть почти всем состоянием покойного герра Ягера… Клаус как никогда мне угодил. И на этом все.       Тилике опустил глаза, словно разочарованный, но Анна лишь улыбнулась от его такого выражения. Неужто он хотел другого, подумалось ей. Она знала, что права и справедлива и не хотела никаких оценок своим суждениям, но этот взгляд Тилике…       — Я имею некоторые соображения о причастности герра Ягера к внезапной пропаже завещания… — сказала она больше для самой себя, чтобы отвлечься от навязчивых мыслей.       Он вновь удивленно взглянул на нее, однако Анна уловила в его взгляде немой вопрос и заинтересовалась.       — Как же он может, если теперь в тюрьме? — Тилике спросил так невинно, что Анне захотелось рассмеяться; о, ты бы хотел, чтобы я так и думала, вновь подумала она.       — Поэтому я спрашивала Вас: известно ли Вам что-нибудь об этом?       Тилике понял, что Анна догадалась и выругался про себя. Он не рассчитывал на ее проницательность, особенно после такого несчастья, однако она невольно его поразила. Тилике сохранял бесстрастное свое выражения, но придумать убедительный ответ не сумел.       — Зачем же Вам спрашивать меня, когда можете спросить самого герра Ягера. Он Вам и ответит, причастен ли к исчезновению завещания или нет.       Анна признала, что Тилике смог ее заинтриговать, ведь понимала, что он здесь не более, чем посыльный. Она невольно задумалась, а Тилике, заметив ее колебание, продолжил:       — Я могу устроить Вашу встречу. И не в комнате для свиданий, а лично.       — Лично? Как же?       — У герра Дрезнера завтра запланирована встреча с герром Ягером, но, думаю, он уступит ее Вам.       — Но как же я пройду к нему?..       — Оставьте это мне, — вздохнув, ответил он и взглянул на нее, — согласны?       Анна закусила губу и замолчала. Весь ее гордый вид исчез из единственной лишь возможности увидеться с Ягером. Она терзалась колебаниями и размышлениями, но желание видеть его решительно и в мгновение победило в ней. Тилике, заметив ее выражение, кивнул, встал изо стола и направился к выходу, бросив ей напоследок:       — Завтра в полдень будьте готовы.

***

      Анна все еще носила траур и сегодня надела черное. Однако когда уже стояла перед дверями той комнаты для переговоров заключенных и адвокатов, отчего-то пожалела. Анна старалась вести себя неприметно, но охранники и некоторые офицеры будто вовсе не замечали ее. Она не стала спрашивать Тилике об этом, полагая, что так и должно быть. Ее сдержанность и холодность он оценил, однако подозревал, что Анна не удивляется этим мрачным стенам единственно лишь из-за волнения предстоящий встречи. О, она, разумеется, не призналась, если б он спросил, но ей хватило мужества признаться себе. Видеть Ягера, возможно, в наручниках еще дома, в воображении было даже забавно, но теперь она от одной своей фантазии чувствовала проходящий холод по спине.       Когда Тилике ввел ее в пустую комнату, он остановился на мгновение и проговорил загадочно:       — В Штутгарте нынче дождь и два градуса тепла, передайте это герру Ягеру.       — Что? — удивилась она и повернулась, — Зачем?       — Герр Ягер интересуется погодой… Хоть какое-то развлечение. Передайте ему обязательно.       И Тилике поспешно вышел. Анна осталась одна и невольно задрожала. Эти серые стены, небольшой стол, и два стула, на один из которых она присела, отчего-то чрезмерно пугали ее. Она вспомнила карцер в S III, который, без сомнений, был страшнее, но пугал ее все же меньше. Анна вспомнила и Ивушкина, который лежал на этой деревянной доске, и Ягера, еще штандартенфюрера. Она усмехнулась, вновь представив его в наручниках.       Его долго не приводили, и Анна начала нервничать. Она не знала, что ему скажет, хоть всю ночь думала об этом и воображала их встречу. Но теперь, сидя здесь, она продумывала каждое свое слово, тон и выражение. Руки не слушались и тряслись, словно от холода, однако в этой комнате было до невыносимого душно. Дверь открылась слишком неожиданно, что Анна даже вскочила от страха. Ягера ввели в наручниках, однако теперь она не могла на них смотреть.       — У вас полчаса, — буркнул небрежно офицер и удалился.       Ягер неотрывно глядел на нее, и под его взглядом она вновь чувствовала себя заключенной, закованной в наручники. Анна невольно усмехнулась своей мысли, но продолжала молчать. Все, что она хотела сказать ему вмиг куда-то исчезло и ей нестерпимо захотелось рассмеяться. Он выглядел вполне обыкновенно, словно заключение совсем не коснулось его, хоть и прошло чуть меньше месяца, но Анна знала его свободолюбивый нрав. Она хотела заговорить, однако оцепенение и вновь внезапно возникший перед глазами труп Феликса в морге заковали в ступоре…       — Я знаю, что Вы хотите спросить, Анна, — начал он, — так чего же Вы ждете?       — Скажите мне правду. Прошу Вас, только правду… — ее голос дрогнул, и она в нетерпении прикрыла глаза, — Это Вы убили отца?       Ягер смотрел на нее сочувственно, видя ее страдания, и еле подавил в себе страстное желание поддаться к ней. О, только теперь он осознал, как неистово скучал по ней и проклял себе в который раз за свою грубость.       — Нет, Анна.       — Врете! — иступлено прошипела она, и волна внезапного гнева поразила ее, — Его кровь на Ваших руках…       — Вы уже все решили, не так ли? Зачем же Вам моя правда? Она у Вас своя.       На ее глаза нахлынули слезы, и Анна, не таясь более, заплакала.       — Я видела его в морге… — проскулила она, — Двадцать шесть колотых ранений и выколоты глаза…       От нее не укрылось его тягостное выражение, однако Анна лишь усмехнулась сквозь слезы.       — Я не трогал его… — процедил он, потупив взгляд, — Я бы не посмел… Я уже потерял Маргарет. И как бы я ни злился на отца… Он — мой отец. Был им. И я… я всегда надеялся, что однажды… он раскается, и мы забудем. Забудем обо всем и начнем сначала. Хоть я и ненавидел его, но я все же жил с этой надеждой. И я потерял его, как и Вы, Анна.       — Его кровь нашли на Вашей рубашке… — прошептала Анна, прикрыв рот, вновь вспомнив труп Феликса, — и на Ваших руках.       — Я не помню тот вечер…       — Это Ваша вина! Почему Вы убили его?! Из-за ревности и ненависти?!       — Я не трогал его! — воскликнул он горячо, — Анна, прошу поверь мне! Это не моя вина! Он — мой отец!       Она содрогалась от рыданий, и припадок подступал все сильнее. Ей было невыносимо видеть его и слушать оправдания. Она не верила ему, как бы ни хотела.       — Убийца! — выдавила она яростно, — Какие различия: что заключенный, что отец, все едино! Никого тебе не жаль… О, теперь ты отомстил сполна!.. И мне, и ему…       Ягер глядел на нее затравленно и побеждено, ведь знал, что не переубедит… Но он и не роптал на это, поскольку понимал свою вину перед ней. Ее ненависть определила его вину, не оставив даже шанса на сомнения, и он знал, что это из-за него.       — Что с завещанием?.. — спросила она упавшим голосом после их молчания, — Где оно теперь? Зачем оно тебе понадобилось?       — Я не знаю, где завещание… Разве я могу влиять?..       — Ты всегда можешь влиять! Всегда был ты! Что бы ни случилось, это по твоей вине или приказу!       Ягер потупил взгляд, рассматривая пол, и молчал. Ей не нужен был его ответ, он понимал, а оправдываться, даже теперь он считал низким. Да и ни к чему сейчас, рассудил он.       — Когда-нибудь ты все поймешь, Анна. Но не теперь. Тебя еще съедает горе… Ты еще не выплакала его.       Она усмехнулась горько и, вытерев слезы, взглянула на него:       — А как Вам жить с этим?.. Неужели у Вас совсем нет сердца?       — У меня?.. — он не мог более вынести, и его голос осел, — У меня сердца нет?       Ягер более ничего не сказал, лишь глядел на нее, и Анна не выдержала первой: направилась к выходу, но заметила, что Ягер и сам будто облегчился ее намеренным уходом. Замерев у двери, Анна сглотнула и оробела от непонимания и некоторой комичности просьбы Тилике, о которой внезапно вспомнила.       — Герр Тилике просил передать Вам, что в Штутгарте нынче дождь и два градуса тепла…       Анна постучала в дверь, ей открыли, и она поспешно вышла, перед этим разглядев оживленный вид Ягера.

***

      После разговора с Ягером Анна чувствовала себя подавленной всю следующую неделю. Как она ни старалась вновь примкнуть к обществу и снять траур, каждые ее попытки заканчивались тревогой и припадками по ночам. Она не понимала, отчего так отчаянно рыдает, однако зияющая пустота в груди почти физически причиняла боль. Анна думала о Феликсе и о последнем разговоре с Ягером, его тягостном взгляде… И каждый день по одному и тому же кругу, из которого она не могла выбраться. Дела ее интересовали лишь поверхностно: Мария звонила ей и сетовала на герра Дрезднера, который до сих пор не мог найти завещание, Фредерика подала новые иски, герр Леруа порой оповещал ее о делах на предприятиях.       — …но у меня есть опасения о возможных намерениях фрау фон Фюрстенберг, — заявил он Анне как-то за очередным их обедом.       — Что Вы имеете в виду?       — Я думаю, что в связи с гибелью герра Ягера, фрау фон Фюрстенберг попытается воспользоваться ослаблением… особенно с этим потерянным завещанием. Это намного усложняет дело. Фактически, на данный момент, у предприятий нет хозяина и продлевать или заключать договоры и контракты уже невозможно. А если так, то производство встанет, и мы потеряем много, а после это восстанавливать, — он поморщился, — двойные траты, долги… И тогда, возможно, фрау фон Фюрстенберг сделает ход «конем»…       — Вы думаете, что она станет, как и Клаус, скупать наши векселя в случае долгов?       — Нет. Я полагаю, она сделает проще и масштабнее: будет продолжать ослабевать нас, а потом купит за бесценок, особенно ей удастся с выигранным делом по передаче Фюрстенберга, а оно уже заочно выиграно, поскольку герр Ягер лично подписал его. И тогда… Она завладеет всем Баден-Вюртембергом.       Анна вздохнула и, скрестив пальцы в замок, задумчиво ответила:       — Значит, все решит завещание…       Герр Леруа тягостно кивнул, и Анна прикрыла глаза от внезапно накатившей усталости. Они помолчали, и она, закрыв глаза, погрузилась в собственные мысли и не заметила подошедшую Розмари. Она склонилась к ней, что-то прошептала, и Анна резко распахнула глаза, увидев перед собой встревоженного герра Леруа.       — Что-то случилось? — спросил он.       — Опять полицейские… — процедила Анна, подойдя к окну, — Что теперь им нужно? Я уже ответила на все вопросы по нескольку раз…       В дверь внезапно постучали с неистовой силой, и Анна, хоть знала, что так будет, невольно вздрогнула.       — Черт, — проговорила она сквозь зубы, — Простите, герр Леруа, но…       — Я понимаю, — кивнул он, проводив ее взглядом, пока она не скрылась в гостиной.       Не вынося такой громкий звук, Анна с силой открыла дверь, успев рассердиться. Перед ней стоял упитанный инспектор, очередной из них, которого она не запомнила, и спросил:       — Фрау Ягер?       — Да. Что Вам нужно?       — Мы по делу герра Ягера. Прошу проехать с нами.       — Что? — почти взвизгнула Анна, — Для чего? Я ответила уже на все вопросы!       — Но не на вопросы об его побеге. — твердо с нотками недовольства ответил инспектор.       — Сбежал?.. — выдавила она после короткого нервного смешка, — Но как? Когда?..       — Сегодня. Установили приблизительное время, — он задумался, — где-то около двух часов ночи. Прошу, пройдемте с нами и ответьте на некоторые вопросы.       Анна позволила себя увезти и вновь не заметила Розмари, наспех накинувшую на нее пальто. Она не видела дороги и была на грани обморока, слыша лишь единственную свою мысль, что пульсом звучала у нее в висках: «в Штутгарте нынче дождь и два градуса тепла…».

***

      Анну отпустили ближе к ночи. После изнуряющих допросов и очередного обыска в доме ей стало до того омерзительно, что даже сумела привыкнуть к подобному унижению. Она лишь страстно желала лечь в постель и заснуть, возможно, мертвым сном. От этой мысли она засмеялась, понимая, что восприняла ее всерьез. Дома было спокойно и тихо. Кроме нее и Розмари здесь более никого не было, и она, по предположению Анны, уже спала. Анна тихонько прошла в свою комнату, чтобы не потревожить Розмари, которая всегда спала чутко и непременно бы вскочила, и стала всячески обхаживать ее, желавшую теперь лишь тишины и ночного забытья. В ее комнате было темно, только полная луна, вставшая сегодня особенно высоко, светила романтическим полумраком, но Анна была слишком вымотана допросными мытарствами, чтобы заметить. О, она даже не заметила темную фигуру на стуле, что с чрезвычайным вниманием следила за ней. Раздевшись до комбинации, Анна вновь почувствовала внезапный холодок и резко обернулась.       — Это Вы?.. — не веря, прошептала она, — А Вас…       — Да, я знаю. — ответил Ягер и вышел из тени.       Анна отшатнулась и уперлась руками о трельяж. Заметив ее волнение, он помялся с мгновение и проговорил:       — Не стоит меня бояться. Я не сделаю Вам ничего плохого. Я лишь хотел… увидеться и отдать долг.       — Вас ищет весь Берлин, а Вы… как Вам удалось?..       — Здесь же уже был обыск. Больше они сюда не придут… Дома теперь безопасно.       Анна усмехнулась простодушием и обыденностью его тона, которые совершенно обескуражили, но уже не пугали.       — Что Вам нужно? — спросила она увереннее, чувствуя необъяснимый прилив сил, — После всего Вы посмели прийти ко мне?       Он глядел на нее устало и удивленно, будто она являлась его дальней знакомой, но Анна лишь ободрилась такому его взгляду. С его нежным, обожающим взглядом справится ей было почти невозможно. И он вдруг улыбнулся:       — После всего?.. Я знаю, что Вы имеете в виду, но я думаю о другом. Да, я посмел. Посмел после всего, что Вы вынесли от меня. — он задумался и выражение его стало таким печальным, почти скорбным, но Анна знала, что он думал не о Феликсе, — Знаете, еще в лагере Вы были рядом, я все для этого сделал… и теперь Вы рядом, Вы — моя жена и мне до Вас всего один шаг, но он… как оказался длиннее всей моей жизни. Я знаю, о чем Вы теперь думаете. Вы считаете меня виновным, но это не так. Крови отца на моих руках нет. Раскаивается и нести наказание за то, чего не совершал, я не стану из одной только гордости. Если я и виноват, то лишь перед Вами. И мы оба об этом знаем. — он помолчал с минуту и отчего-то усмехнулся, — Я не буду молить о прощении, ведь то, что я сделал прощения нет… Как бы я страстно не желал осчастливить Вас, мое прошлое решило за меня. Теперь же нечего менять и сокрушаться о потерянных мною годах и Ваших слезах. Я бы не хотел, чтобы Вы ненавидели меня из-за одной Вас, поскольку мне известна та разрушительная сила, которая обрушится на Вас при этом чувстве. Но я хочу сделать единственное, что в моих силах… — Ягер отошел к столу, взял что-то и положил ей на кровать длинный белый конверт, — Вы были правы, когда подозревали меня в исчезновении завещания. С его помощью я изменил ход игры. Поскольку меня больше здесь не будет, будете Вы, и я не мог допустить, чтобы Вы остались ни с чем. По завещанию лично Вам причитается малая часть, но теперь… с моими поправками и юридической силой герра Дрезднера — все Ваше. Отец оставил около семидесяти процентов наследства Марии, но я никогда не доверял этой… — он облизнул губы и тяжело выдохнул, — женщине. В завещании еще и передача Вам Фюрстенберга. Если Вы предъявите его суду, то наверняка выиграйте дело, поскольку сами являетесь прямой наследницей Фюрстенбергов. Вы достойны всего Баден-Вюртемберга…       Ягер замолчал и неспешно подошел к ней. Анна, изумленная и покоренная его прямотой, стояла, не шевелясь, и не испугалась его внезапной близости. Он взял в руки ее лицо, поглядел недолго и, потянув к себе, поцеловал в лоб.       — Может, однажды мы с тобой встретимся… — иступлено прошептал он, — И тогда ты будешь уверенной и сильной женщиной, которая перешагнула через всех своих врагов… Если ты меня узнаешь, всего лишь пройди мимо. И я уже буду рад.       Ягер отошел от нее, и Анна не заметила, как он скрылся в темноте, а когда включила свет, в комнате уже никого не было.