Лоскутное одеяло

До чего красив лес после дождя! Я смотрю на небо сквозь звёздочки хвои, вдыхаю глубокий сырой запах мха, коры, грибов, слушаю птичий щебет и журчание ручья. Вот крикнула горлица, а вот… Что это, сойка? Или попавший в когти коршуна зайчишка? Ох, чует сердце беду! Бегу по кочкам, перепрыгиваю через хрусткие веточки, а крики всё громче, всё отчаяннее! Наконец я на поляне. Раздвигаю кустики багульника, выглядываю и охаю. Схватили мои берёзоньки какого-то мальчугана за руки да за ноги и треплют его, и мучают! Свист стоит, визг! — А ну прекратите, — кричу, — негодницы! Тут берёзки мальчугана отпустили. Я его еле разглядеть успел — забавный такой, рыженький. Штаны подтянул, а потом как стукнет кулаком о кулак! И пропал мальчуган, нет его. Заместо него грибочек во мху стоит, ладненький такой мухоморчик. — Ишь ты, — говорю. Оборотился я, чтобы, значит, себя не выдавать, иду, в две погибели согнулся, палкой себе путь щупаю. К самому мухоморчику подошёл, тык его по шляпке. — Ишь, — говорю, — крепенький. Что ли взять на суп. — Не надо, — говорит, — на суп, дедушка лесовичок! Вот так здрасьте. — Ты, — говорю, — откудова знаешь, кто я таков? Мухоморчик мой подрос немножко, уже за гриб не сойдёт, но и на человека не совсем похож, да оно и ясно: лесная душа. Смущается, воротничок теребит. — Вот что, — говорю, — тебя как звать? — Колька. — Вот что, Коленька. Ты давай-ка рассказывай, зачем пришёл да чем берёзоньки обидел. Коленька покраснел весь, щёки под цвет шляпки стали. Смотрит обиженно и бубнит: — Я на них зарубку хотел сделать, чтобы не потеряться. А ещё лесная душа! — Ух, посечь бы тебя за это надобно, да берёзки уже посекли, я вижу. Коленька ещё пуще краснеет. — Так зачем же ты пожаловал? — спрашиваю. — Я в лесу жить хочу, — бубнит. — Ишь ты. А чего так? Вздыхает Коленька, глаза кулаком трёт. — Нет, — говорит, — в городе житья, отчим ругается. — Просто так, — спрашиваю, — или за дело? На это Коленьке отвечать явно неохота. — За дело, значит? — Понимаешь, дедушка, когда ругают, это неприятно, даже если за дело, — объясняет Коленька. — И что за дело-то, — говорю, — поправимое аль как? Коленька плечами пожимает. — Я, — говорит, — ничего поправлять не буду, я в лесу теперь жить буду. Я так решил. — Ну, — говорю, — ежели решил, вопросов нет. Ты, Коленька, вон туда становись, на пригорочек, там и дождик тебя будет поливать, и лось, ежели повезёт, не съест, и солнышка предостаточно. Коленька брови свои рыжие хмурит, соображает. — Ты что, дедушка, думаешь, я всегда грибом буду? — А как же, — говорю. — Ты давай-ка, Коленька, до конца превращайся, а то, знаешь, место тут хорошее, грибное, а грибники — они лесные души не слишком-то жалуют. Вот я завсегда шишкой оборачиваюсь, ежели люди рядом. Только ты поаккуратнее, а то некоторые грибники и к мухоморам неровно дышат. Нет, срезать-то не срежут, а морду напинать — это за милую душу. — Я так не хочу! — протестует Коленька. — А как хочешь? — В избушке какой-нибудь жить. Вот у тебя есть избушка, дедушка? И смотрит с надеждой. — Ишь ты какой, — говорю. — Ну, пойдём, поживёшь пока у меня, а там посмотрим. Пришли мы, значит, в самую гущу леса. Там ёлки верхушками небо чешут, чаща непролазная, темно даже в самый солнечный день. Коленька всё шляпкой за ветки цеплялся, не выдержал, оборотился в человека полностью. Смотрит вокруг, удивляется. — А где, — говорит, — избушка, дедушка? — А вот же, — говорю и в ладоши хлопаю. Ой, как Коленька забавно удивился, вы бы видели! Не видал ещё, чтобы избушка из ниоткуда выскакивала. — Как это, дедушка? — говорит. — Понимаешь, Коленька, не жалуют нас простые люди, завсегда сжечь да на вилы поднять норовят, вот и прячусь. Коленька кивает задумчиво. — И я тоже прячусь. Про то, что я мухомор, ни одна живая душа не знает, кроме кошки. У нас в городе, — говорит, — одного дяденьку в тюрьму посадили за то, что он водяной. Тебя не посадят, дедушка? — Моя избушка от людского глаза надёжно защищена, кто попробует искать — заплутает, век из леса дороги не найдёт. Да ты проходи, Коленька, располагайся. Заходим мы с ним в избушку, я сразу самовар ставлю да на стол собираю, а Коленька глазами хлопает, всё ему в диковинку. — Ты привыкай, — говорю, — ежели насовсем остаёшься. Вот я тебе на сундуке постелю, перинку положу пуховую, в самый раз будет. Коленька чаю попил с плюшками, на перинку залез, привыкает. — Ну, как оно? — спрашиваю. — По дому-то не скучаешь? Коленька задумался, вздыхает: — Разве что по кошке немножко. Но кошка кошкой, а жить в лесу Коленька твёрдо решил. Уснул на перинке, на живот улёгшись, потому как постарались мои берёзки на славу, да так до утра и проспал, а утром говорит: — Дедушка лесовичок, вот бы кошку мою сюда наколдовать, а? — Эх, — говорю, — такому не обучен. Вот показать, чего дома делается, — это могу, а кошку прям сюда — не сумею. — А покажешь? — говорит Коленька и смотрит с надеждой. — Отчего же не показать… В общем, лезу я в сундук и достаю блюдечко да яблочко. — Ух ты, почти как планшет! — говорит Коленька. Яблочко по блюдечку катится да Коленькину квартиру показывает. Бедно живут, но чистенько. Половики выбиты, кровати застелены, скатёрка на столе чистая. — Вон она, моя Мурёна, — говорит Колька и на шкаф показывает. Там, на самой верхотуре, чёрная кошка спит. — А это кто это? — спрашиваю. Коленька молча смотрит. По квартире дядька ходит, молодой ещё, но хмурый, мятый. Всё звонит кому-то, нервничает, в окошко выглядывает. Потом на диван сел, руками лицо закрыл. — Ишь, — говорю, — чегой-то он? Потерял чего? — Это он, дедушка, меня потерял, — говорит Коленька. — Ну, чего теперь, — говорю. — Нечего было ругаться. Теперь ты, Коленька, у меня будешь жить. Ух, мы с тобой такой порядок в лесу наведём! Вот я тебе сегодня покажу, где все птицы да звери живут. Дупло беличье покажу, заячью нору, сорочье гнездо… — А он как же? — говорит Коленька и всё на блюдце смотрит. — А чего он? Ты же сам говорил, всё решено, — говорю. — Пущай теперь локти кусает, что тебя обижал. — Нет, — говорит Коленька. — Он же за дело ругал… Я, дедушка, домой побегу, ладно? Всё-таки доброе сердце у моего мухоморчика оказалось, хоть и обидчивое. — Беги, — говорю, — конечно. И помни, Коленька, на людях свою лесную душу не показывай, береги себя. Сюда ко мне приходи, ежели в лес потянет, лады? И ежели кто обидит, тоже приходи. — Ага, — говорит. — Спасибо, дедушка! И побежал вприпрыжку мой мухоморчик назад в город. Вот смотрю я ему вслед — и душа мается. Как он там будет один, без леса? Ну да ладно. Блюдечко у меня есть, пригляжу. Ежели чего, всех его обидчиков силой леса призову. Я особый грибной зов знаю, никто не устоит. Призову, а там уж берёзоньки подсобят. Мы, лесные души, друг за друга горой.