Однажды появится новое имя, которое превратит предыдущее в пыль

╳

Младший сидел на грязном подоконнике, подогнув одну ногу, и медленно жевал зубочистку. Рядом сидел Чанбин и тоже грыз деревяшку. Если Ёнбок зубы вонзал, чтобы стресс сбить от нехватки никотина, то старший это делал просто для крутости. Оба в чёрных кожаных куртках, у обоих кожаные браслеты украшают запястья, но один выглядит и чувствует себя настоящим Богом этой дыры, а второй глаза чешет, потому что снова плакать хочется, как пятилетнему. Ресницы слиплись мокрыми пучками, от чего глаза стали совсем кукольными. Да и сам подросток чувствовал себя самой настоящей куклой потрёпанной, и никакая крутая одежда не исправляла гнетущие ощущения. Внутри такие дыры, что ни одной нити утешения не зашить их. — Ну чё такое опять? — Чанбин протянул младшему упаковку шоколадного молока. — На, хлебни. В пустом заброшенном доме, полы которого усыпаны разбитыми стёклами и старыми пожелтевшими листами газет, было по-своему хорошо. Это место Чанбин называл своим вторым домом. Тут он и грушу самодельную колотил по выходным, и спал иногда, когда засиживался со своей компашкой и ленился идти домой. Теперь здесь, у единственной чистой стены, не испорченной несуразными граффити, стоит небольшой диван с протёртой обивкой, на котором отдыхает Двэкки. Это место Ёнбок считал своей исповедальней — тихо, как в церкви, да и мрачненько под стать. — С-спасибо, — чуть склонил голову младший и сделал глоток. — Я тут… Можно с тобой поговорить, хён? — Нельзя, — почти серьёзно ответил старший, но не сдержался, улыбнулся, забрал напиток и всё же согласился послушать очередное нытьё мелкого. Ёнбок знал, что его другу, а если сказать точнее, то названому старшему брату, абсолютно похуй на Хёнджина. Неизвестно, с чего всё началось, но Бинни стал как-то слишком груб с другом детства и, как Ёнбок ни силился разузнать, в чём дело, старший лишь отмахивался, мол, всё нормально. Потом Чанбин наотрез отказывался видеться с Ёнбоком, если с ним будет «дохлый» — такое обидное прозвище закрепилось за Хёнджином, и старший частенько в разговорах использовал именно это «имя». Просто в один день Хван перестал быть человеком в глазах старшего, и Ёнбока это мучило. Одного он любит как брата, а второго он не просто любил, а обожал всем сердцем и душой. Страшно, когда приходится разрываться. Так не должно быть. — Мы тут с Хённи оставшиеся вещи забирали на днях, и я помогал, и… — глаза снова начало щипать, а слова превращались в кашу. — Мелкий? Вдох-выдох, и нормально рассказывай. — Хён… Я… Короче, я книги с полки в рюкзак бросал и там в одной увидел, что лист торчит. Я сначала не хотел лезть… — опять окончания проглатывались, что непременно должно было разозлить старшего, но тот лишь руку на плечо положил и попросил помедленнее. Видимо, внезапно брызнувшие слёзы пробили суровую броню, и Чанбин отставил свои шуточки в сторону. — Там был листок. Мы вернулись ко мне и я начал книги эти на свою полку ставить. Хённи тогда в ванной был, а я решил посмотреть и… Там типа письмо было… — Кому? — Всем, кажется, — парень пожал плечами, нарушив недолгую тишину скрипом искусственной кожи. — Он там писал что-то типа «надеюсь, вы меня поймёте и забудете». Это… Это то, о чём я думаю, хён? Сейчас, как никогда, младший нуждался в совете. С самим Хёнджином о находке говорить не хотелось, язык не поворачивался. Да и как тут начать? Эй, Хённи, ты случайно не хочешь себя убить? — Мда-а, а карамельный-то совсем потёк, — прыснул Чанбин и плотно сжал губы. Задумался, наверное, но больше ничего не сказал. — А если это правда и… Что делать мне? — Ну… Каждый день кто-то умирает, это нормально. Ничего тут не поделаешь. — Что?! — Да я про то, что… Бля, не знаю, я не хочу тебя обижать, но поверь, мне глубоко похуй, что там в голове у этого дохляка. Скинется он там с крыши или таблеток нажрётся — похуй. Прости, но… Может, это и к лучшему? — Да как ты можешь? Он… Он… Он друг мой! — Ёнбок уже не плакал. Злился страшно на старшего за его слова и за мысли. Чанбин уже давно «похоронил» Хёнджина, да, но для Ёнбока это всё ещё живой человек. Может, какая-то извилина подсказывала Бинни, что Хёнджин — гей, и именно поэтому он его ненавидел и сторонился, но почему тогда эта извилина не шевелилась рядом с младшим? — Ты знаешь моё отношение к нему, — старший швырнул смятую картонную пачку куда-то в темноту и добавил, — сегодня друг, а завтра труп. — Да как ты можешь? Я же л… — Ёнбок был на грани и чудом успел рот захлопнуть, пока старший его не прихлопнул. Была некая уверенность, что если Со и узнает страшную правду о личной жизни младшего, то не убьёт, а просто изобьёт хорошенько и забудет его имя навсегда. А вот за Хёнджина он боялся — его Бинни будет избивать медленно и с наслаждением, пока тот собственной кровью не захлебнётся. Вот такой он жуткий гомофоб. — Я же переживаю. Просто так умереть ведь не хотят, да? Может, это из-за тех ёбнутых? Может, мать опять чего учудила? — И чё? У всех проблемы. Ты, например, тоже, считай, брошенный, но в петлю же не лезешь? — для Чанбина это был не разговор по душам, а повод ещё раз посмеяться над Хёнджином. — У Су Ёля брат застрелился, но он же не убился сам. Выживают сильнейшие, мелкий, и это нормально. Они говорили на разных языках. Ёнбок на языке любви и заботы о ближнем своём, а Чанбин на языке пережитого опыта и какой-то обиды. Оба были правы и неправы. — Что мне делать? — снова ресницы стали мокрыми, а пальцы пришлось сцепить в замок, потому что руки колотило. — Забей. Возможно, Чанбин реально был прав — нельзя за другого решать, как тому жизнью распоряжаться. Но своим эгоистичным сердцем Ёнбок хотел вмешаться, желал помочь и ни за что не допустить ещё одной потери. Может, и не о Хёнджине он думал, а о себе любимом, но что-то делать нужно было. Забивать — вообще не вариант. На грязном подоконнике, под смешки старшего и тихий храп собаки он решил, что обязательно поговорит с другом прямо сегодня… Нет, они же вместе, так что ему придётся серьёзно поговорить со своим парнем.

╳

Чтобы завоевать доверие, нужна вечность, для разочарования достаточно одного мига. Хёнджин раз и навсегда разочаровал Феликса, и никакие ответы потерянного доверия не вернут. Именно с такой установкой парень уверенно зашёл в знакомое помещение. Берри на руках тихо поскуливает, учуяв резкий запах лекарств и других животных. Та же рыжеволосая девушка громко приветствует и просит заполнить несколько форм. После разборок с бумагами его ведут к другому кабинету. Берри снова издаёт взволнованный визг. «Понимаю, малыш». — Извините, но мне нужен… Эм… Господин Хван… — Он сейчас занят, — каждый слог чеканит девица, Юна, кажется. — Я подожду. — Он не скоро освободится, — теперь в голосе слышна какая-то… Ревность? — Я не тороплюсь, — парень упрямится и, игнорируя дальнейшие протесты, разворачивается, намереваясь устроиться в кресле у окна. Он настроил себя на этот разговор. Ему просто жизненно необходимо уколоть бывшего друга и потешить себя. Ждать пришлось не так уж и долго. Женщина с упитанным котом зашла и вышла из кабинета почти сразу. Следующий на очереди был взволнованный Феликс и такой же неспокойный Берри. В кабинете было очень светло. Стоило Хёнджину повернуться и поприветствовать вошедшего, Феликс сразу отметил про себя бледный цвет кожи и жирные бордовые капилляры, собравшиеся паутиной в уголках глаз. Либо Хван много плакал, либо он болеет чем-то страшным. «Может, опять пьёт?» Зрелище, скажем так, не из приятных. — Привет. Феликс проигнорировал вежливость и усадил щенка на смотровой стол, откидывая уголки пледа в разные стороны. Берри дрожал, как последний лист на ветке, и Феликсу хотелось уподобиться этому «листочку», хотелось тоже сорваться и улететь куда-то далеко. Облокотившись о стену, он молча наблюдал, как бывший друг… Как бывший парень аккуратно надевает перчатки, поправляя каждый палец. Он видел, как эти кровью налитые глаза мучительно долго изучали его, пробежались по всем частям тела и только потом, после непонятного фырканья, принялись осматривать щенка. — Ему хуже? Что беспокоит? Феликс продолжал молчать. Он не услышал этих и последующих вопросов. Сам сейчас стоял и придумывал, как бы свой вопрос озвучить, да так, чтобы бывшему другу-парню побольнее сделать. — Вялости нет, слюноотделение в норме… — Хван медленно ощупывал лимфоузлы «больного» и снова рассматривал своим липким, как казалось Феликсу, взглядом его застывшее лицо. — Воспалений нет. Он здоров, да, малыш? — Берри облизывал длинные пальцы ветеринара и тут же морщился от неприятного вкуса резины. — Ёнбок? Ты так и будешь молчать? — Почему ты жив? Вот и всё. Он спросил, что хотел. Осталось лишь услышать ответ и навсегда успокоиться. Хотя ничто не успокоит парня, наверное. Он столько лет жил в неведении, надеялся, что друг тогда пошутил, что это всё какая-то ёбанная злая шутка и Хённи просто сбежал, но что-то подсказывало, что Хёнджина больше нет. — А ты надеялся, что я умер? — непонятно было, какие чувства Хван скрывал за этим вопросом. Он казался спокойным, но тяжёлое дыхание выдавало его с потрохами. — Я верил в это, — неизвестно, что чувствовал сам Феликс, отвечая на этот бредовый вопрос. Парень бил себя по щекам, когда подсознание шептало «его больше нет», он скулил и слёзы в ладони собирал, когда представлял холодное тело друга, он ненавидел себя за то, что не смог, не успел, облажался. Но это всё делал Ёнбок. Феликс же… Он просто принял, что каждый сам ответственен за свою жизнь, как и настаивал Чанбин-хён, и только сам Хёнджин виноват во всём этом. В его ночных истериках и утренних срывах виноват только Хван. Понял это, пусть и со временем, но груз вины это принятие не сняло. Ёнбок ведь любил Хёнджина, а Феликс продолжал бережно хранить ту любовь. До сих пор хранил и охранял незаслуженное чувство вины. — Мне нечего тебе сказать, — слишком уж нагло ответил Хёнджин. Он вообще не выглядел виноватым, а раскаянием тут и не пахло. — Нет уж, рассказывай. — Зачем? — Хёнджин уже отлип от щенка. Он в три шага обогнул стол и встал прямо напротив Феликса, снова терроризируя того непонятным взглядом. «Раньше он был робким…» — Ты считаешь, я не заслуживаю правды? — Я считаю, что это неподходящее место для подобных разговоров, — парень сделал попытку взять Феликса за руку. Он раньше всегда так делал, ведь друг его был до ужаса тактильным, ему прикосновения были нужны, как воздух. Но всё меняется и все меняются. Феликсу теперь нахуй не нужны его руки и объятия, в которых он себя и находит. Его сознание снова выключилось и вернулось именно в тот момент, когда вдоль позвоночника пробежались длинные пальцы, украшенные простенькими тоненькими кольцами из керамики, а на плечо упал тяжёлый подбородок. Ёнбок внутри ликовал, а Феликс начал раздражаться. Тараканы в его голове взялись за ножи и вилы. — Отвали! — Ёнбок… — Прекрати! Прекрати меня так называть! И прекрати меня трогать… Ты… — резко отстранившись, Феликс стукнулся затылком о стену. Хван снова потянулся, чтобы утешить, но руку грубо оттолкнули. Вернулся тот знакомый Хёнджин, который тупо хлопал глазами и не знал, что сказать и что делать. Оба не знали, что делать. — Не трогай меня и не приближайся ко мне. Мне… Мне мерзко… Ёнбоку очень хотелось ещё раз оказаться прижатым к груди, снова ощутить тёплые ладони на спине и шее и набрать полную грудь этих пряных ноток. А Феликсу было противно. Он ведь обижен на Хёнджина. — Ладно, ладно, — Хван сделал шаг назад и убрал руки в карманы халата. — Только истерик мне тут не устраивай. — Зря я пришёл, — выплюнул Ли, обогнув Хёнджина, и подхватил питомца на руки. — Надеюсь, больше мы никогда не увидимся. — Ёнбок, стой, — парень сделал выпад вперёд, и ему удалось ухватиться за рукав олимпийки. Он знал, что их крики сейчас слышат все, кому не лень, но плевать было. — Подожди, пожалуйста, прошу. Феликс бы с большим удовольствием дёрнул рукой и вмазал локтем по роже Хёнджина, но Ёнбок остановил. Вот прям тихо-тихо прошептал внутри: «послушай его, подожди». Рука ослабила хватку. Что дальше делать, Хёнджин не знал, а Феликс смотрел на его смятение и даже позволил себе ядовито улыбнуться. — Слова кончились? — Я… Давай поговорим, но не здесь… Не сейчас, — красные глаза бегали по лицу напротив. — Если ты всё ещё хочешь поговорить, то… Приходи к 10, я как раз закончу. Феликс ничего не ответил. Пусть Хван помучается. Хотя мучаться будет сам Феликс, раздумывая над тем, стоит ли ему вернуться или стоит плюнуть и забыть. Отличный способ избежать предательства — это не верить никому. Вообще никому, даже самому себе. Феликс вернулся домой с тяжёлой головой. Его снова встретили пустые комнаты и дух одиночества. Поселилось некое чувство внутри, что ещё немного, и Крис окончательно забудет про младшего. Его работа — его любовь, а Феликс был лишь островком ожидания или трамплином для прыжка в счастливое будущее. Парень чувствовал обиду, необъяснимую такую, но горькую. Феликс не верил своим ощущениям и тому, что на самом деле он ни капельки не зол на Хвана, наоборот, он несказанно рад, что тот цел и невредим. Он счастлив в глубине своей бесполезной души, что снова нашёл его. Только он никому этого не скажет и уж тем более не покажет. Пришлось отгонять эти предательские мысли никотином. Пока щенок вынюхивал любимую резиновую косточку, Феликс выполз на балкон и спрятал лицо в коленях. Он не плакал и даже не собирался. Просто сидел и пытался элементарно подумать о жизни своей. Когда Берри всё же отыскал игрушку, принялся искать хозяина, а тот сидел и жадно втягивал третью сигарету. Затушив уже четвёртую, он так и остался сидеть на холодном полу и встал лишь тогда, когда кости заныли. Феликс думал отвлечь себя работой, но он представил, как руки его не слушаются и все ровные штрихи обязательно смазываются. Ему прилетел очень интересный заказ, можно сказать, мечта — обложка к переизданию любимой детской сказки про Питера Пэна, но Феликса это сейчас не вдохновляло, а угнетало. Вернулись прошлые вечера рядом с Хённи и книгой, всплыли ночёвки, во время которых мальчики, устроившись под одеялом-шалашом придумывали своё будущее и обещали друг другу «вместе и навсегда». Кожу снова покрыла вечная мерзлота. Детские воспоминания — это то, что непременно потеряется во времени, но обязательно сохранится внутри. Феликс хранил и бережно охранял всё, как редкое сокровище, ведь его детство — это тоже Хёнджин. Он помнил всё, только зачем? На экране смартфона светилось 21:33, когда Крис отправил короткое видео со студии звукозаписи. Загруженный и уставший, но по-настоящему счастливый. Феликс ответил несколькими короткими приободряющими сообщениями и снова глянул на время. 21:38. Оказывается, он добрых часа 2-3 без сил просидел на балконе, заполняя себя горьким дымом. «Приходи к 10…» И Феликс срывается, натягивает удобные кеды на толстой подошве, хватает серую кофту Криса и выбегает, на ходу запуская ледяные руки в широкие рукава. Может, это не он сам, а заёбанные тараканы ведут его по знакомому маршруту и толкают к необдуманному? Это демоны внутри всё помнят, только нахуя? Детство кончилось, но сегодня вечером захотелось в него вернуться. Сердце скулило и просило ещё раз увидеть Хёнджина. Парень бежал по тихим улицам и даже не тормозил на красных сигналах светофора. Красный свет никак не останавливал, а лишь подгонял, потому что он тоже был напоминанием о Хёнджине — его любимый цвет. Всё снова закрутилось вокруг одного единственного человека: сигареты, полевые цветы, книжные магазины, клубничный лимонад, чёртов кофе без сахара, и даже Берри теперь является лишним напоминанием о прошлом… О бывшем… Весь мир был Хёнджином. Детство — это когда ты безумно счастлив просто так, и от бега сердце сейчас разогналось на всю, а адреналин выпустил в кровь то самое простое забытое счастье. Он всё сохранил. Не должен был, имел право ненавистью сжечь всё былое, но не смог. Ещё один пешеходный переход, и он на месте. Последние несколько шагов, и он увидит любимые глаза, по которым тайно скучал. Снова придётся играть неприкрытую неприязнь и обиду, потому что Хёнджин не должен знать о реальных чувствах. Ему должно быть плохо от холода и от острых, как лезвия, слов. Но стоило влететь в кабинет и зацепиться за ручку, переводя дыхание, как всё сразу идёт не по плану. Феликс вымученно улыбается и получает заслуженную улыбку в ответ. Он скучал. Хёнджин был уже не в халате, а в обычном лонгсливе бледно-жёлтого цвета. Светлые брюки, тонкий ремень и тоненькие нитки-браслеты на запястьях, разрисованных голубыми узорами вен. Не зря Чанбин когда-то придумал называть этого долговязого парня дохляком. Хван действительно оправдывал это прозвище — слишком высокий и худой, чуть несуразный и костлявый, но по-своему прекрасный. Все его несовершенства были, на самом деле, совершенным произведением искусства. — Ты пришёл, — парень выдохнул, откидывая в сторону какую-то тряпку. — Я скучал, Ёнбок-а, — тяжёлая копна длинных волос упала с плеча за спину, и парень сделал шаг навстречу солнечной улыбке. — И я с-скучал… — Феликс отлип от ручки и сделал не один и не два, а все остальные шаги, навстречу широко-расставленным рукам. Его прижимали, как когда-то давно на тесной кровати, его обнимали так крепко, как когда-то в далёком прошлом. Все былые протесты против самого себя и своего собственного достоинства пошли в одно место. Он бы хотел злиться, бить по крепкой груди Хвана кулаками и кричать от обиды, но ещё больше он хотел снова чувствовать Хёнджина. И это просил не Ёнбок, а сам Феликс. — Почему? — в плечо простонал Ли, размазывая веснушки о мягкую ткань. — Почему-у-у? — Что почему? — Почему я не хочу тебя придушить? Почему, скажи… Почему я не могу выкинуть тебя из головы? — Феликс отпрянул, чтобы не просто услышать ответы на свои вопросы, но ещё и увидеть. — Ты застрял там и… Я думаю о тебе так много, что мне даже страшно… У меня на себя столько времени не уходит, и… И откуда у меня время на всё остальное? — Это потому, что всё остальное — это тоже каким-то образом я, — улыбнулся Хван, притягивая Феликса назад. — Это всё я… И, возможно, ты всё ещё любишь меня.