Однажды появится новое имя, которое превратит предыдущее в пыль

╳

В комнате неимоверно душно и пахнет спиртным. Первая мысль, которая стреляет в голову, — заходила мать, но у той нет ключа. Вторая мысль, единственно-верная, горчит на языке и колит под рёбрами — Хёнджин снова напился. Ёнбок прожигает спину лежащего парня гневным взглядом и с шумом хлопает дверью. — Серьёзно? Опять? Хван молчит, но по дрогнувшим плечам понятно, что он проснулся. Парень переступает через брошенный рюкзак, отпинывает сдувшийся давным-давно мяч, который пора бы выбросить, и, минуя кучу грязной одежды, устраивается на подоконнике. Теперь он своими глазами видит, что старший уже не спит. — Какого хуя? — Не ори, — сонно тянет парень, отрываясь от примятой подушки. — А ты не бухай, — протестует второй, выпуская струю дыма прямо в центр комнаты. — Тогда и орать не буду. Думаешь, мне приятно видеть тебя таким? Этой суки хватает, теперь и ты туда же… — пепел падает на пол, пачкает новые брюки, но Ёнбоку всё равно. — Ты бы лучше по универам бегал и документы подавал, а не пропивал время, которого и так нет. — Завтра пойду. — Я уже слышал это, — фыркает младший и достаёт из пачки вторую сигарету. — Ты обещал, что подашь документы сегодня! Сегодня, хён! — Я пойду завтра, сказал же, — Хёнджину хочется уши заткнуть или завыть так громко, чтобы бас Ёнбока перебить. — Месяц остался до начала учёбы. Куда ты пойдёшь? Куда тебя возьмут? — Где сдам экзамены, туда и поступлю. — Тебе всё равно? — Ёнбок теперь злится из-за лени, которой его парень внезапно заболел. Хандра и на него временами накатывает, но он же не прилипает к бутылке. — Ну почему ты такой, а? — хочется прыгнуть на кровать и прибить Хвана, который излучает недовольство от его громких упрёков. — Не молчи! — А что мне тебе сказать? — Что больше не будешь пить, например? Что реально пойдёшь завтра в университет… Да хоть что-нибудь скажи. Меня твоё безразличие бесит. — А меня бесят твои нравоучения, — Хёнджин резко встаёт и тут же хватается за голову. — Куда ты собрался? — Прогуляться. Ёнбок быстро тушит недокуренную сигарету и спрыгивает с окна. Хван в это время, отмахиваясь от противного дыма, ныряет головой в просторный свитшот. — Прогуляться до магазина за новой бутылкой? У младшего уже кулаки чешутся, так и хочется что-то сломать, разбить или просто врезать кому-нибудь. В последнее время Хёнджин его расстраивает всё больше, и поэтому злиться ему приходится всё чаще. — Хватит меня жизни учить, — Хёнджин завязывает волосы в неаккуратный хвост, даже не стараясь спрятать торчащие по бокам пряди. — Ты мне не мамочка. — Ага… Твоя-то тебя ничему не научила. — Что ты сказал? — Я сказал, что твоя тебя ничему, блять, не научила, и именно поэтому ты такой… — Ёнбок не понимает, что несёт обидную хуйню. Он просто злится, и эта злость пеленой накрывает здравый рассудок. Он обязательно пожалеет о сказанном в порыве гнева, а пока… — Ты жалкий. У тебя нихуя не получается, и ты сразу сдаёшься, даже не пытаясь исправить хоть что-то. Нет настроения, и ты напиваешься. Уволили с работы — ты сразу за бутылку. Я задерживаюсь на работе, и ты снова заливаешься, как и моя мать. Ты с неё пример теперь берёшь? — голос опять срывается на крик. — Хочешь, как она, валяться на улицах и собирать на себе плевки? — Ты… Ты слышишь себя? — Хёнджин поверить не может, что младший назвал его жалким, да ещё и с матерью своей сравнил. За что? — А что? Правду слышать неприятно? — То есть… Ты правда считаешь меня таким? Серьёзно? — руки обессилено падают. Это всё неправда. Нет. Одно дело самого себя ненавидеть и считать ничтожеством, но совсем другое — слышать такое от любимого человека. Хёнджин в последнее время и правда сдал по всем показателям, но у него ведь свои причины. Он так старался уберечь младшего от всего этого личного говна, пытался сам очистить себя хоть как-то и не видел другого выхода — только алкоголь помогал, заглушал и давал заветные часы бессознательного существования. — Да. Я смотрю на твоё поплывшее лицо, — Ёнбок небрежно махнул рукой. — В глаза твои красные смотрю и считаю тебя жалким. Извини, конечно, но если хочешь и дальше пропивать свою жизнь, то проваливай, — он принялся пинать первые попавшиеся вещи в сторону друга… В сторону парня, который тупо смотрел на это представление и слов подобрать не мог. Хёнджин растерялся, реально. Он никогда не видел Ёнбока таким агрессивным. — Вали нахуй! Забирай вещи и уходи. Я это терпеть не хочу, — тяжело дышали оба, но один таким образом успокаивался, а второй — впадал в отчаяние. — Выбирай… Выбери, чёрт возьми, я или бутылка? — Ёнбок… Остынь, — приходилось чаще моргать и ещё чаще дышать. Он ведь старше, но почему сейчас чувствует себя себя глупым провинившимся ребёнком? — Выбирай! — Ёнбок снова орал, добавляя к головной боли ещё и боль в сердце. После того, как входная дверь за Хваном захлопнулась с характерным треском, с кухни потянулся смех матери. Видимо, очнулась, услышав пару добрых слов про себя любимую. — И тебя бросили, сынок? — этот противный голос сейчас был явно не к месту. — Сдохни, сука, — тихо ответил брошенный всеми сын и упал лицом в подушку, которая сохранила запах спиртного и нотки корицы.

╳

Феликс сейчас перебирал в голове оправдания, которые ему явно пригодятся, когда Крис спросит, где его носило. Это Ёнбок согласился поехать к Хёнджину, он и только он запрыгнул на заднее сидение такси, но разгребать это всё придётся Феликсу. Молчание всегда наполнено словами, как бы тупо это ни звучало. Хёнджин молчит, пялясь в окно по своим личным причинам, а Феликс молчит, потому что уже сказал, кажется, слишком много, но всё равно недостаточно. Хван непрошибаем и ни в какую не хочет возвращаться в тот день и объяснять причину своего поступка. Голова снова заполняется мыслями о Крисе. «Он ведь там явно места себе не находит, а я тут… Я с Хённи…» Совесть кусает, вонзает свои клыки и оставляет невидимые следы. За дорогой он не следит, просто не хочет запоминать маршрут, но едут они не так долго, значит Хван живёт в нескольких кварталах от клиники. Внезапный ветер на улице порывами ударяет в спины, подгоняя парочку к подъезду. В лифт они заходят тоже молча. Феликс снова утыкается в пол, чтобы ненароком не узнать, на каком этаже они окажутся, но двери открываются, и раздаётся громкое «12 этаж», и приходится мысленно побраниться на эти современные технологии. Квартира встречает приглушённым свечением. Розовый неон разлился по полу, приклеился к бежевым стенам и тускло отсвечивал от матового потолка. Феликс скидывает кеды, от которых ноги уже начали гудеть, и идёт за хозяином квартиры, бегло осматривая стены длинного коридора. Справа и слева висят акварельные рисунки и карандашные скетчи в простеньких рамках. Как какой-никакой художник он быстро оценивает эти творения и ему, вроде, нравится — цветы хоть и расплывчатые, без видимого контура, но нарисованы аккуратно, а зарисовки зданий вполне походят на нечто реальное, что можно увидеть в учебниках по построению проекции. Основная комната, откуда и лился приятный, пусть и пошлый, розовый свет, уставлена горшками со всевозможными растениями. Вдоль одной стены тянется длинная полка, заставленная книгами, напротив — длинный диван-книжка, над которым светится неоновое сердце, разбитое на две половинки, рядом низкий столик, больше напоминающий отшлифованный огромный пень на ножках, окно прячется за тяжёлыми светлыми шторами, и всё — ничего больше. Две другие двери, по правую и левую сторону от белого дивана, видимо, скрывают другие комнаты, и любопытный нос Феликса так и чешется, намекая владельцу заглянуть и посмотреть, что там. — Миленько, — цедит Феликс и находит маленькие часы на полке. Стрелки приближаются к 11 вечера. — Я ненадолго, так что… Может, сразу к делу? Брови Хёнджина ползут вверх, и он чему-то ухмыляется. — А я думал предложить тебе чай. — Я кофе люблю, — теперь и Феликс ухмыляется. Раньше он и правда обожал чай. Он даже с барахолки однажды притащил целую чайную энциклопедию, чтобы в сортах и вкусах разбираться. Австралия его поменяла, но бывшему другу… Бывшему парню знать об этом не обязательно. Хёнджин снимает ветровку и бросает её на край дивана, а сам усаживается в центр, подтягивая одну ногу к груди. Картина маслом. Феликс устал от всей этой затянувшейся и порядком надоевшей загадочности. Он томно вздыхает и складывает руки на груди, пытаясь хоть так заставить Хёнджина говорить. — Присядешь? — Постою. Ёнбок внутри кипит от желания плюхнуться рядом с Хваном, а Феликс, как злобная мать, одёргивает бунтаря и нервно шикает, чтобы тот заткнулся, пока взрослые разговаривают. — Как хочешь, — Хёнджин уже обнимает обе согнутые ноги и устраивает голову между коленей. — Спрашивай. — Я уже спрашивал. В чём проблема просто ответить? — недовольно фыркает парень. Ноги гудят, но он упрямо продолжает стоять на своих двоих. — Подумай ещё раз и правильно сформулируй вопросы, — даже на расстоянии видно, как блестят глаза Хёнджина — холодная сталь, обрамлённая в тёмное олово. — Хорошенько подумай, Ёнбок, и будь готов ответить на мои вопросы. В голове вихрем взметнулись старые вопросы, давно терзавшие сознание и память и появилась парочка новых. Он, вроде бы, пережил тот кризис, но без нужных ответов этот этап нельзя считать пройденным. — Почему ты тогда… — слова обрываются, потому что главный вопрос уже не кажется ему таким уж и главным. Он решается задать самый первый вопрос, который стоило бы задать давным-давно. — Помнишь, мы вместе пришли к тебе, чтобы забрать какие-то вещи. Я тогда в книге нашёл прощальную записку… И прочитал… — Феликс следил за реакцией, но её как таковой не было. Хёнджин не двигался, даже дышал незаметно. — Что это было? Зачем ты её написал? В детстве, когда ещё мир полон загадок и сюрпризов, когда не знаешь, как всё устроено, проще видеть вещи такими, какие они есть. Маленькому Хёнджину не повезло с ранних лет хапнуть горя: умер отец, мать слетела с катушек, одноклассники издевались из-за его тощего телосложения, а затем и новые дружки-сектанты мамы прибрали мальчика к рукам. С ранних лет Хёнджин видел мир настоящим — прогнившим, а людей просто терпеть не мог. Только одному Ёнбоку он и доверял, только этот веснушчатый и громкий мальчик его спасал и отвлекал. А потом и друг «распробовал» похожее говно и начал смотреть на мир глазами самого Хвана. Тогда он бы мог его понять, а сейчас? Сейчас никакой уверенности не было. Они давно не дети. — Может, всё же присядешь? Это некороткий разговор. — Ладно, — несколько шагов, и Феликс устраивается рядом, но на приличном расстоянии. Пока назойливый Ёнбок снова не вырвался, он постарается держать дистанцию. — Мне было лет 10-11, когда я это писал. Я помню, как сидел вечером в комнате и кто-то вошёл без стука. Их было двое, и они казались мне очень большими, но добрыми. Я думал… — Хван ненадолго замолчал, размышляя, как правильно преподнести это воспоминание, — осторожно или сразу в лоб? — Я не знал зачем они пришли. Думал, что снова потащат меня к маме, посадят возле неё и заставят петь те дурацкие песни, но они пришли и стали меня трогать, — Феликс резко повернулся, когда Хёнджин опять сделал паузу. — Один держал, а второй шарил руками под майкой и… И там тоже. Они говорили, что так они проверяют, как я расту, — Хёнджин как-то горько хмыкнул и покачал головой. — Типа папы у меня нет, а они такие молодцы, выполняют его работу и заботятся обо мне. — Это было один раз? — Феликс не мог оторваться от выточенного профиля Хёнджина. Такого признания он не ожидал, даже и подумать не мог, что за этой проклятой запиской кроется такая история. А знал бы… Он бы не спрашивал подробности, потому что сейчас, представляя в красках эту мерзость, хотелось уши заткнуть и хорошенько помыться. Как бы он принял это откровение в свои 15-16, например, он понятия не имел. — Нет. Приходили и другие, усаживали на колени и трогали. А кто-то просто просил раздеться и разглядывал. — Ты говорил маме? — Не сразу, но да, я рассказал. Не спрашивай, что она мне ответила… — Хёнджин развернулся лицом к младшему. — Тогда-то я и написал то письмо. А потом ты своим горем как-то меня отвлёк, и я забыл о своём. А потом я переехал к тебе и… Ну… Я тогда был слишком занят тобой, и всё это из головы вылетело. Феликс лишь кивал и даже не думал спрашивать, почему Хённи ему обо всём этом раньше не рассказывал. Да разве о таком говорят? Даже самым близким друзьям иногда страшно признаться в чём-то, и этот кошмар как раз попадал в эту оправданную секретную категорию. Одно открытие повлекло за собой другое. Хёнджин страдал, да, но убивать себя он не хотел. Так ведь Феликс его понял? «Мне было лет 10-11…» Это пиздец. — Могу я задать свой вопрос? — Д-да, спрашивай, — пришлось пару раз головой тряхнуть, чтобы страшные картинки из головы ушли. «Мне было лет 10-11…» — Где ты был? — Улетел к отцу, — Феликс немного расслабился и даже перестал хмурить брови. Голос его тоже был ровнее и тише, чем час назад. Всё располагало к разговору. — И как он? — Ну, у него своя семья. Две дочки и… Всё у него хорошо. — А мама? — Не знаю. Её больше нет, вроде, — Ёнбок отогнал образ заплывшего спиртом лица женщины, которую и матерью не считал. Его настоящей мамы не стало давно… Теперь в глазах был образ нового Хённи, его красивое лицо, подсвеченное нежным розовым светом, его длинные до невозможности ресницы, ключицы, выпирающие через облегающую светлую ткань и… — А ты что? — Что я? — Учился где-то? Работал? — А… Окончил художественный колледж там, в Австралии, — тут реальный Хван забылся, и перед глазами встал тот, что из прошлого. Вспомнилось его ночное заявление об украденной мечте, и Феликс позволил себе улыбнуться, пряча эту улыбку за завесой из рук. Хёнджин, наверное, тоже вспомнил тот разговор и ту ночь, их первую ночь, и тоже сладко потянул один уголок губы вверх. — Работаю иллюстратором. — Украл мою мечту. — Извиняться не буду. — А почему вернулся? 23:22. Пора бы домой возвращаться, но Феликса не отпускает ни эта природная атмосфера, ни улыбающийся Хёнджин, перебирающий кончики волос. — Мой вопрос. Почему ты тогда подсел на алкоголь? Ты же знал, что я ненавижу это всё… Знал же, как меня выворачивает. Почему? — Наверное, в тот период я снова вернулся в детство… Не знаю, — Хёнджин устало потёр глаза и схватился за прядь волос, медленно накручивал её на палец, не моргая уставившись куда-то в стену. — Когда я школу закончил и начал выбирать, куда пойти дальше, я захотел… Не знаю… Я тогда вернулся к маме, чтобы просто сказать «смотри, твой сын чего-то добился». Я хотел ещё раз её увидеть, поговорить, убедиться, что не всё потеряно и что я смогу вытянуть её из той кабалы когда-нибудь, а там всё… Она уже во мне сына родного не признавала, называла новым кем-то там и думала, что я в секту к ним пришёл. Я тогда сломался, Ёнбок. — Почему ты не говорил? — голос начал дрожать, и это только злило. Каждый ответ Хёнджина вызывал не только сочувствие, но и злость к себе в прошлом. Снова вина давила на плечи, и опять глаза покрывала мокрая плёнка. — Ты не спрашивал, — Хёнджин не плакал — даже намёка на слёзы не было. Прошёл, пережил, отпустил, наверное. Сейчас он всё это вспоминает с какой-то улыбкой. А как иначе? — Ты серьёзно? Не спрашивал? Ты, блять… А как я должен был? — ярость во всю жгла горло. — Забудь. Это ведь прошлое, так? Мы тогда помирились, и я бросил. Потом, правда, опять начал бухать, но это уже другая история, — Хёнджин встал с дивана и прохрустел затёкшей спиной. — Может, всё-таки чаю? 23:30. Пора домой. Точно пора, но ещё так многое хочется спросить, столько пазлов хочется откопать в этом ворохе воспоминаний, чтобы сложить и понять, кто же всё-таки облажался: он сам или Хван Хёнджин? — Нет, мне пора. — Куда? — в голосе было реальное удивление. Неужели Хёнджин думал, что младший останется? Бред. — Домой, — Феликс тоже поднялся и встал статуей, запустив руки в карманы кофты. Кофты его парня. Феликс, как мантру, повторял его имя, отвлекая себя от желанных губ, которые прямо сейчас, в эту чёртову секунду выглядели неприлично соблазнительно. — Где ты живёшь? — Пф, даже не мечтай, — такой глупый вопрос мог задать только полный придурок. Только Хёнджин, который… Который всё ещё его любит. — Проводишь? — Ты не ответил на мой вопрос! — старший недоумевал, и это читалось в морщинках на лбу и во всей позе в целом. — Так нечестно! Феликсу похуй было, честно или нет, но адрес он свой ему не назовёт, да и этот забудет. А если и решит всё же заполнить оставшиеся пробелы, то скорее в клинику к бывшему заявится. Эта квартира… Это место… Здесь он расслаблялся и терял контроль над собой. Когда он обулся и встал перед хозяином этой «волшебной» квартирки, поправляя взъерошенные волосы, ему снова захотелось впиться в эти неприлично пухлые губы и зарыться носом в чёрные пряди. Прям жизненно важно было ощутить на своём лице этот шёлк и распробовать вкус нового Хённи. Пора домой. — Ты очень красивый, Ёнбок, — тишина. — Ты придёшь завтра? — Нет, — резко ответил младший и тут же язык прикусил. Хотел бы зайти, очень-очень хотел, но нельзя. Всё. — Почему? — Хван опять с недоумением разглядывал вроде знакомое, но в то же время чужое лицо, пробежался глазами по светлым прядям и чуть отросшим корням. Хотел бы пальцы в них запустить, но опасался реакции. — Приходи. Эта прямота подкупала, а руки, которые Феликс позволил устроить у себя на талии, жутко бесили. Не хватало сил оттолкнуть от себя старшего. Последние крупицы ушли на то, чтобы сжать губы, когда Хёнджин нагло потянулся за поцелуем, словно не было между ними нескольких лет разлуки и они всё те же Хённи и Ёнбок, утешающие друг друга глубокой ночью под одеялом в прокуренной комнатке. Не было сил устоять перед тем, чего его незаслуженно лишили. — Ёнбок-а-а, — прошептал старший, убирая руки с талии и хватаясь за лицо, как тогда, в ночь их первой близости и все последующие ночи вместе. — Я чувствую, что ты тоже хочешь… — тёплое дыхание щекотало уголки губ, но границы парень не переходил, ждал разрешения. — Приходи завтра. Я буду целый день дома… — до боли знакомые поглаживания по щекам мягко отдавали вибрацией по всему телу, на что Хван лишь лукаво улыбался, соблазнительно облизывая нижнюю губу. — Я буду ждать… «Блять, блять, блять».