Однажды появится новое имя, которое превратит предыдущее в пыль

Провал в памяти — вот, о чём сейчас мечтает заметно покачивающийся Феликс. Обжигающий и раздирающий горло виски дал ему куда больше, чем рассчитывал парень. Он наивно верил, что они сейчас нажрутся, начнут вспоминать истории из детства, но вот во что всё вылилось — пиздец, и точка. Лучше бы ударная доза алкоголя сейчас из тела каким-то магическим образом вылилась да память подчистила бы всё, что он услышал. «Я подцепил…» С Чанбином он попрощался скомкано, слишком быстро и обязательно извинится за это, но потом, на трезвую голову. Пока у него ступени плывут перед глазами, ему вообще не до перепалок со своей совестью. В квартире тихо, Берри встречает с резиновой косточкой в зубах. Феликс сначала тихо, а потом во всё горло зовёт Криса, но того нет дома. Так и не пройдя дальше пыльного коврика, младший разворачивается, оставляя щенка в тотальном недоумении, и сползает по гладкой стене вниз. Свежий воздух немного приводит в чувства, и недолго, но удаётся всё же стоять ровно. Шаг за шагом он приближается к круглосуточному магазину, который своим холодным светом глаз режет, как лезвием. В одном тонком свитере и с начатой бутылкой такого же виски, что он распивал со старым другом, Феликс бредёт по узкой тропинке и сам не знает, чьё горе заливает и от чего его потряхивает. Слова Криса его так «замотивировали» напиться? А может, Чанбина или… Или Хёнджина? «Ты очень красивый, Ёнбок». Со тоже про красоту говорил, но не так. Из уст Хённи звучало как-то приятней, по-родному. «Приходи завтра. Я буду целый день дома». Если всё это сон, то он придёт. Поймает машину, заявится к нему весь такой никакой, и пусть Хёнджин «поёт» ему комплименты. Пусть за всё отобранное время теперь отдувается. «Я буду ждать…» А Крис его не ждёт. Хуй знает, где он и чем он там с Уёном занимается. Стало безразлично, и даже ревность не колола своими копьями. «Ты очень красивый, Ёнбок». Он точно спит. Голова устало прилипает к холодному боковому окну, и такси медленно везёт его в место, в которое он поклялся себе больше не приходить. Это алкоголь мажет пейзажи за запотевшим окном и смазывает сознание в одно большое ничто. «Ты не спрашивал». Зато таксист встревоженно спрашивает, всё ли в порядке, когда Феликс начинает давиться всхлипами. Он думал, что хорошо знал Хёнджина, а оказалось — не знал многого. Сейчас заявится к нему полу-мёртвый и всё узнает. Это ведь всё ещё сон? «12 этаж», тёмная металлическая входная дверь, к которой Феликс тоже припадает щекой, тихие царапания свободной рукой и заветный щелчок открытого замка. Хёнджин выглядывает. На лице надета такая маска спокойствия, даже некоего дзена, что младший теряется ненадолго. Он ждал улыбок, радости, фонтана приятных слов. Он ведь пришёл, буквально приполз, хотя говорил, что не придёт. — Успел, — выдыхает хозяин квартиры, который явно не спал, хоть и был в одних боксерах. — Иди сюда. И теперь, можно сказать, наконец-то, Феликс прилипает щекой к гладкой оголённой груди, к самому сердцу, как когда-то давно, на тесной кроватке, где им двоим было мало места. Он шарит ладонями по спине и дышит пряной корицей, и это лучшее дополнение, которое можно было придумать к крепкому напитку, болтающемуся сейчас в руках Хёнджина. — Может, зайдём? Мне холодно, — старший трётся подбородком о прокуренные пряди, хотел бы поцеловать по привычке, но останавливается. — Давай, пошли, Ёнбок-и. По полу льётся всё тот же пошлый розовый. Хёнджин в этом свечении выглядит просто потрясающе, и в глазах младшего во всю пылает желание, а точнее, всё плывёт, и он желает сфокусироваться, но то тут, то там видны лишь пятна и бесконечный розовый, а потом он натыкается на обнажённого друга. Волосы красиво лежат волнами на плечах, а некоторые пряди касаются груди. Феликс снова щурится, потому что сознание над ним явно издевается, алкоголь в крови смеётся, а зрение выдаёт чушь какую-то. Он видит на груди чёрные линии, пятна, и эта несуразица ему что-то напоминает, только разобрать не получается. — Хённи? — Кофе хочешь? — Феликс тянется куда-то вперёд, и Хёнджин решает, что бутылку забрать хочет. Приходится подхватить его и медленно вести за собой. — Воды, может? И вообще, ты чего так накидался? — Хённи… Обычно говорил Ёнбок, и очень-очень много, а Хёнджин слушал, думал и отвечал. Этой ночью хотелось поменяться местами, и когда голова оказывается на чём-то мягком, когда розового больше не видно, когда в нос ударяет аромат жгучих пряностей, только тогда Феликс выдыхает и говорит куда-то во мрак: — Скажи, Хённи, — язык не слушается и растягивает слова, как жвачку. — А тебе жаль? Хван стоит у кровати и смотрит не на пьяного младшего, ласкающего щекой подушку, а куда-то сквозь него. Не знает он, что ответить, и отвечать не хочет. Это прошлое, и ковыряться в том, что изменить нельзя, — пустая трата времени. — Я всё-таки принесу тебе кофе, — шепчет парень. Уж если Ёнбок решил поговорить, то его надо в чувства привести. — Не-е-т, Хённи… — Феликс снова тянет руки куда-то, глазами ищет что-то. — Чай… — Ты всё тот же, — сам себе бормочет Хёнджин и скрывается за дверью. Феликс, оставшись один на один с больной головой, продолжает разгонять воздух руками и тянуться к потолку. Он пытается схватить какое-то ощущение, старается поймать что-то, что ему очень нужно, но он сам не знает, что именно. Губы то растекаются в улыбке, то снова каменеют, но он продолжает кого-то звать. Хван уже несколько минут наблюдает за этим представлением у дальней стены. Не хотелось видеть Ёнбока таким… Раньше младший алкоголя боялся, как мотылёк огня, до того самого вечера, когда… Феликс отвлекает, что-то напевает, почти пищит, и снова пытается ухватить воздух. Пальчики щёлкают, а ладони всё ещё пусты. — Что ты делаешь? — Хёнджин всё ещё подпирает стенку. — Ищу, — сразу отвечает младший, и руки замирают. Хёнджин лишь тихо смеётся и мысленно благодарит Вселенную за то, что его друг под воздействием алкоголя становится милым ребёнком, а не диким животным, как он сам. — И что ты ищешь? — стена уже остаётся позади, а кружка чая в руках больше не обжигает ладони. Хван тихо крадётся, подмечает, что парень в сознании — глаза широко открыты и смотрят в одну точку, ровное дыхание срывается с чуть приоткрытых покусанных губ. — Ёнбок? — Хёнджин наклоняется и ещё больше умиляется этому светлому личику на своей подушке. Тот теперь смотрит прямо на него и сладко-сладко улыбается, поднимая щёки до самых глаз, а затем хватается за свисающие шторы из волос и несильно тянет на себя. — Нашёл. Они оказываются на одной кровати, как когда-то давно, и, так же как и в детстве, ни одного из парней не волнует, что им неудобно, а пролитый на одеяло чай они просто игнорируют. Хёнджин снова греется в объятиях своего Солнца и жалеет, страшно жалеет, что когда-то давно спонтанное идиотское решение лишило его всего этого тепла. «Жалею, Ёнбок-и, я так жалею, что тратил своё время не на тебя». Один неверный шаг скомкал его счастье и выбросил на помойку. Но так было нужно, да? Тогда его вела твёрдая уверенность. Последние несколько лет Хван Хёнджин сам чувствовал себя отбросом — засыпал, уткнувшись лицом в барную стойку, спал в туалетах ночного клуба и даже на улице пару раз отрубался. Его хватало на месяц, чтобы накачать себя горькой дрянью, а потом долго опохмеляться — примерно месяцев 8-9. Алкомарафоны продолжались бы и дальше, и неизвестно, где бы он сейчас был, если бы не один назойливый сосед по комнате, который не просто доколупал его своими бесплатными жизненными советами, но и реально помог, познакомив со своим парнем-психологом. — Хённи? — Ёнбок продолжает тянуть за волосы ближе и ближе. Несколько сантиметров разделяют их губы, но Хёнджин держится, первым он не полезет, боится, что младший опять, как напуганный зверёк, оттолкнёт его, сбежит и не вернётся. — Это правда ты, или я сплю? — Это правда я, — лицо Ёнбока так близко, что каждое его слово, каждый нежный шёпот буквально целуют кончик носа и губы, которые явно истосковались по первым в его жизни губам. Первым и единственным. Больше Хёнджин никого к себе не подпускал, и ему даже сравнить их поцелуи не с кем, но он слепо верит, что слаще губ просто нет. Нужно отвлечься, потому что ещё секунда, и крышу сорвёт — он наплюёт на свои же рыцарские принципы и сам прилипнет к Ёнбоку, чтобы вспомнить вкус детства. — Так ты почему напился? Расскажешь? — Я Чанбин-хёна встретил, представляешь? — Ёнбок откидывается на подушку и чуть ослабляет хватку, даёт шанс старшему отойти на безопасное расстояние, но то всё ещё сверху, над ним. — Он… Он гей, прикинь? И он сосед мой… — тело трясётся от смеха, который по нарастающей становится всё громче. — Я знаю, Ёнбок, знаю. — Почему мне не сказал? — парень легонько шлёпает Хвана по рукам, которые столбами вжимаются в кровать рядом с головой. Про волосы он забывает на мгновение, а потом снова руки вытягивает и хватается за подкрученные концы. — Это был не мой секрет, и я… Обещал… — «И тебе я обещал вместе и навсегда…» Смех постепенно сходит на нет. Хёнджин не двигается, хоть руки уже немного подрагивают. Он рассматривает каждую морщинку, пересчитывает веснушки, любуется ресницами, которые красиво закручены в уголках глаз. Слов не нужно, чтобы признаться, что он скучал. Ёнбок тоже рассматривает и отвечает тем же — глазами показывает, что скучал. Даже не так… Он ахуеть, как страдал в своих скучаниях. — Хочешь, я расскажу тебе историю, но без слов? — мямлит Феликс, отрывая голову от подушки. Хёнджин кивает, но не сразу. Удивился сначала этому вопросу, а потом понял, что младший просто его мысль в воздухе поймал. Это проклятый виски рывком притягивает Хвана за волосы и продолжает тянуть, когда губы царапают сначала подбородок, а потом поднимаются к чужим, невозможно нежным и гладким, губам. Это алкоголь толкает язык вперёд и путает пальцы на затылке Хёнджина. Хриплое дыхание — единственное, что слышит Феликс. Бешеные удары сердца о рёбра — первое, что ощущает Хёнджин. Он медленно размыкает губы и позволяет младшему грубо целовать себя, почти кусать, как когда-то давно, как в незабытом прошлом. Феликс морщится от солоноватых капель, а на нижней губе Хёнджина проступает кровь, но это не мешает, не отвлекает, а лишь больше распаляет и ускоряет. Хван не думает об этой самой «истории», которую выцеловывает Ёнбок, он уже не боится его спугнуть и наваливается сверху, подбирая уставшие руки. Теперь, наконец, и он может вдоволь похозяйничать в светлых волосах. — Ты сказал, что я всё ещё… — слово за словом, поцелуй за поцелуем, сантиметр за сантиметром, и губы Феликса уже расцеловывают шею, стремясь добраться до ямочек над ключицами. — Ты думаешь, что я люблю тебя… — язык можно сравнить с раскалённым булыжником — такой же тяжёлый и на коже ощущается слишком горячо. — Я не люблю тебя, Хённи… — зубы тянут тонкую кожу, и приходится стонать, Хёнджину приходится приятными звуками заглушать пьяный лепет, который льётся изо рта младшего. — Любишь, — Хёнджин припадает к макушке губами, прижимаясь шеей к колючим губам младшего. Он чувствует всё то же, что и в их первый раз. Соль раздражает слизистую, губа ноет, но это не доставляет столько боли, сколько тихие слова Ёнбока. — Ненавижу тебя, Хённи, — Феликс подкрепляет своё заявление ещё одним долгим укусом. Он зажимает торчащую косточку, яростно шипит, пока зубы впиваются всё глубже. Он больше не зализывает отметины, а кидается ко второй ключице и повторяет то же самое. Хван терпит, стонет, комкает углы подушки, но не останавливает, потому что заслужил. Каждое слово, каждый укус и удар — это то, чего он достоин. Пусть он и не верит, что Ёнбок ненавидит его, но слышать такое неприятно — это срывает тонкую корку с едва заживших ран. Младший без стеснения закидывает ногу на поясницу и без конца извивается. В лёгкие как будто камни набили, а в горло нож вонзили — дышать трудно, а говорить больно, но приходится, потому что Ёнбок сползает ещё ниже и теперь принимается терзать соски, кончиком языка режет каждую линию татуировки. — Нет… Стоп… Феликс лишь тихо смеётся, продолжает всасывать кожу и острыми сухими зубами проходиться по особо чувствительным местам. — Остановись, Ён… Ёнбок… — Хван шумно тянет носом и проталкивает вместе с запахом сигарет и спиртного новый глоток воздуха. Ёнбок пьян и, возможно, не до конца осознаёт, что происходит. Их первый раз после столь длительного перерыва не должен быть таким, но младший упирается, шепчет, что не остановится, и новая порция укусов вновь «поджигает» кожу. Член болезненно ноет, как и искусанные в кровь ключицы, и всё заходит слишком далеко, терпение кончается. — Хватит… Эти стоны мольбы лишь больше возбуждают Феликса и подгоняют запустить одну руку под резинку, а следом и вторую. — Поднимись. — Нет, — они слишком тесно прижаты друг к другу, и младшему неудобно обхватить ствол. Липкие ладони давят и пытаются приподнять Хёнджина, но тот упирается, опускает подбородок и находит серебряные пряди. Нос снова царапает никотин и спирт. — Прекрати, ну… Все укусы разом вспыхивают, когда большой палец проходит по головке, размазывая предэякулят, и Хван отрывается от макушки, закидывает голову назад и громко стонет. Ему нравится, и это пугает. Он снова выдыхает стон, когда горячий палец сильнее надавливает на разбухшую головку, и бёдра поднимаются сами собой. Хрупкая ладонь тут же обвивается вокруг ствола, и теперь влажный палец ласкает плотные вены, медленно проходится от конца к самому началу и возвращается к головке. Хван буквально перестаёт дышать, когда вторая ладонь оказывается под мошонкой и такие же горячие и чуть влажные пальцы оттягивают нежную кожу вниз. Ёнбок превращает свои пытки зубами в прежние ласки губами, и грудь теперь пылает от влажных поцелуев, слишком слюнявых, но до жути приятных. — Ёнбок-а-а… — старший снова наклоняется и зубами тянет светлые пряди на себя. Пора бы уже поравняться с младшим и проделать свои нежные манипуляции с губами, оставить отметины на веках и скулах, напомнить, что он любит спокойно и аккуратно, но когда его яйца сжимают так же крепко, как и основание члена, вся нежность вылетает нахуй из головы. Несколько резких, не совсем аккуратных движений вверх-вниз, и теперь уже лёгкие поглаживания под мошонкой заставляют прижаться тазом к Ёнбоку. От быстро сменяющихся ощущений темнеет в глазах, и возбуждённый орган в маленьких умелых руках уже дёргается сам по себе. — Ты кончил, — не вопрос и не претензия. Факт. — Извиняться не буду… — Хёнджин едва дышит, но всё ещё держится на локтях, хотя с радостью бы сейчас упал лицом в подушку. Ёнбок продолжает осторожно поглаживать головку и снова втирает выступившие капли спермы, по всему стволу бесстыдно размазывает то, что удалось поймать в кулак. Это больно, это ахуенно больно. — С-стой, Ёнбок, всё… Парень хоть и отлипает от члена, возвращая нижнее бельё на то же место, но губами продолжает терзать, мучить засосами и постанывать от наслаждения, словно Хёнджин — самый вкусный десерт, который он когда-либо ел в своей жизни. — Я серьёзно. Остановись, — приходится рычать, голосом влиять, потому что тело в камень превратилось. — И я тебя процитирую, Хённи, — младший легко выползает и прикасается, наконец, к губам, языком рисует улыбку от одного уголка к другому и сам устало улыбается. — Я чувствую, что ты тоже хочешь… Лунного света вполне хватает разглядеть уверенность в угольных глазах младшего. Он говорит вполне осознанно, язык ловко справляется не только со словами, но и с губами, которые снова сохнут. Влага, ему нужны губы Хёнджина, чтобы смыть последствия спиртного. Ему хочется пить и захлёбываться чужой слюной и протяжными глухими стонами сквозь зубы. Он просит парня лечь на спину, и тот снова поддаётся, хотя всё внутри кричит и бастует против продолжения. Феликс усаживается чуть выше колен и снимает заляпанный свитер, попутно стирая пот со лба. Он видит прилипшие ниточки волос к лицу и шее Хёнджина и наклоняется, чтобы поправить, очистить место для дальнейших поцелуев. Хван, сжав кулаки, позволяет. Его снова тянут за волосы, как игрушку, шея снова горит от новой дозы засосов. Завтра он не узнает своё отражение, ну и пусть, он заслужил. Феликс снова опускает ладонь на пах, прямо на тёмное пятно, и принимается слабо тереть вновь оживший член. Он не видит, как зрачки Хвана поглощают радужку, когда выпрямляется, чуть отклонившись назад, и принимается царапать свою тонкую шею, цепляясь второй рукой за неё, как за канат. На мгновение младший открывает глаза, глядит на вспотевшего Хёнджина, роняет взгляд на нахмуренные брови и пятно крови на нижней губе и улыбается. Никто ничего не говорит — комната полна лишь вздохами и стонами. Хёнджин вроде как видит, что Ёнбок в сознании, выглядит бодрее, чем тогда, на пороге квартиры. Движения плавные, заторможенные, но не от алкоголя, а от удовольствия. — Уверен? Феликс молчит, ведёт ладонью от шеи по груди к своему паху и начинает мять плотную ткань джинсов. Он старается быть тише, спокойнее, но черти в нём снова просыпаются, и он, оттянув знакомую резинку белья, теперь царапает Хвана, обходя стороной член. Дразнит, играет на нервах. Хёнджин делает попытку сесть, но получает незаслуженный толчок в грудь. Оттолкнули сейчас именно дракона, и младший, словно прозрев, замирает и разглядывает чернильный рисунок. — Это то, о чём я думаю? — он склоняется и, не касаясь, рассматривает татуировку. Феликс и правда протрезвел, хотя должен был, наоборот, раскиснуть на мягкой постели в складках белого одеяла. — Ты… Реально? — Да, — Хван мысленно благодарит вселенную за эту паузу и всё же садится, роняя руки на осиную талию младшего. — Ты был со мной всё это время. Феликса прошибает. Дракон. Он дракон, когда-то подаривший этот рисунок и своё сердце старшему. «Драконы любят лишь однажды». — Зачем? — Феликс сам не знает, что именно «зачем?», но задать этот вопрос сердце подсказывает. Хёнджин руками крепче хватается за талию, словно боится, что парень сейчас сорвётся и сбежит. Видимо, ему сердце тоже даёт подсказки. — Потому что люблю. — Люблю? Ты ахуел? Разве… Разве можно бросить свою любовь? — всё, Феликс трезв, и все колкости исходят лично от него, на алкоголь, увы, не спишешь. — Разве можно… Можно было… Ты… Один слабый удар за другим. Хёнджин терпит, потому что так будет правильно, Ёнбок должен всю свою обиду выплеснуть. Пусть бьёт, пусть царапает, орёт, да хоть режет. Пусть. Он всё молча стерпит, переживёт, так ему и надо. — Ненавижу! — оба валятся на бок. Где-то сверху, над головой, мокрое пятно от чёрного чая, а на лице младшего мокро от боли и обиды, которую он носит много лет. Вот он, шанс избавиться, но внутри опять что-то останавливает его, руки замирают, и больше не хочется бить. — Хённи, ты… — Понимаю, малыш, — он тянет младшего к груди, дышит через раз и склоняет свою голову к лицу Ёнбока. — Знаю, накосячил. Я виноват, и ты можешь хоть убить меня, но перед этим прости, — поцелуи сыпятся на щёки, скулы, тёплый лоб и прикрытые веки — куда угодно, но губы он не задевает, боится. — Я идиот, уёбок, сволочь, мразь последняя… И я облажался, прости, если сможешь. Феликс не знает, что ему сказать и нужно ли. Свою душевную боль он почему-то чувствует физически, но сил бить Хёнджина у него больше нет, как и желания. Он хочет тепла, заслуженных объятий под покрывалом ночи, как когда-то давно, на продавленном матрасе. Он больше не плачет, успокаивается, упираясь ладонью в морду дракона. Нос всё ещё подрагивает от всхлипов, но это лишь немые протесты на слова старшего в свой адрес. Это не он идиот, а Феликс. Это не он уёбок, а Уён… Тут Крис и этот гадёныш занозой впиваются в глаза. Его оставили, про него забыли, и он весь такой брошенный дел наворотил. Он не может один, не хочет. И Криса винить он не хочет, но это ведь он настоял переехать? Тёплые пальцы, украшенные тонкими прохладными кольцами, успокаивают, поглаживая плечи. Хёнджин здесь, рядом, как когда-то давно, как будто не уходил никуда, не оставлял его наедине с самим собой. Его бросали много раз: бабушка, папа, мама… Крис. Но почему самый болезненный разрыв был именно с Хённи? «Драконы любят лишь однажды». Новая волна истерики пробивается, и Феликс снова навзрыд плачет, размазывая слёзы по груди Хёнджина, как когда-то давно, в их не очень счастливом детстве. — Прости, Ёнбок. Прости меня… Феликс хотел сделать больно старшему, отомстить, может, а может, ещё и потоптаться на его раскаянии, станцевать свой победный танец, а вот Ёнбок хотел быть просто счастливым. И счастья ему не нужно просить у падающих звёзд, ему просто нужен был Хённи. — Мне жаль, — продолжает Хван. Он лежит на боку, рядом сопит и всхлипывает его любовь, и сердце, как в книгах и описывают, разрывается на куски от каждого звука. Он думал, что время лечит, затягивает старые раны, но нихуя оно не помогает — только хуже делает и больнее. — Ты можешь ненавидеть меня, ты должен, но… От своей любви я не откажусь, Ёнбок-а, не смогу… — парня трясёт, и надо бы ему воды принести или тёплый чай. Алкоголь наслоился на переживания, и что-то срочно нужно предпринять, пока оба тут не утонули в своих солёных водах. — Без тебя не хочу больше, слышишь? Ты и я… Вместе и до конца… Теперь и плотина Хвана дала трещину. Он не надеялся, но отчаянно верил, что рано или поздно их дороги снова пересекутся, и вот они снова на одной кровати… Как когда-то давно… А слов правильных подобрать не получается. — Это… Это у Бинни парень — уёбок… — бормочет Феликс. — А ты просто придурок… «А я самая настоящая мразь…» — Все мы не святые, малыш, — капли медленно стекают по щекам и падают на простынь. Феликс ловит, трёт мокрые следы пальчиком, а потом грустно улыбается, и лунного свечения достаточно, чтобы увидеть облегчение в блестящих угольках. — Я никогда не считал себя святым, — ещё одна скромная улыбка куда-то в складки простыни, и младший хватается за живот. — А ты… Ты научился готовить? Я есть хочу… Хёнджин не был уверен, но всё равно продолжал ждать день, когда он, наконец, услышит этот вопрос, и к нему-то он точно подготовился. — Научился, — нежный неглубокий поцелуй, такой, который эгоистично нравился одному Хёнджину, приподнимает уголки губ младшего. — Блинчики или омлет? — Омлет, — выдыхает в приоткрытые губы парень. — И чай, пожалуйста.