Однажды появится новое имя, которое превратит предыдущее в пыль

Поднимите руки те, кто любит перебирать всё плохое и хорошее за день под мягкое свечение последних лучей солнца. Феликс пессимистом себя не считал, скорее похуистом он был, но стоит вот перед окном и зачем-то грустит, глядя на закат. Этот красный свет проникает сквозь кожу, неприятно щекочет и готовит к неизбежным слезам. Красный — любимый цвет Хвана. Закат — это тоже каким-то образом Хёнджин. Феликс походит на тех, кого обычно называют злопамятным. И он вполне оправдывает это «звание» — память у него работает исправно, он помнит всё и не только плохое. Стоит с кружкой чая, ладони греет и сам старается согреться этим ёбанным закатом, утешает себя зачем-то. «Я ведь не сделал ничего плохого? Но сделаю…» Стоит и перебирает не только кошмары прошлого, но ещё и хорошее перематывает. Хёнджин не только «пользовался» им, он и многое давал, сам того не понимая. Он подарил Феликсу повод возвращаться домой, он был его домом, его семьёй, научил любить и чувствовать. Это ведь многое? Этого ведь с лихвой хватает, чтобы на всё прочее глаза закрывать? Дом там, где тебя ждут, где любят и понимают. Хёнджин ждал, любил и понимал, как никто в этом мире. Это Ёнбок действительно его не понимал просто потому, что не знал всего. А знал бы, то и исправить что-то мог бы, наверное. Мог бы ведь? В квартире тихо и пахнет лавандовым кондиционером для белья. Тошно от этой чистоты. Последняя багряная полоса, последняя минута, и всё — солнце уйдёт, вернётся Крис, и нужно будет что-то сказать. Холодный бетон на балконе неприятно щиплет за пятки, Феликс подкуривает, но не затягивается. «Хённи ведь просил курить поменьше…» Вот он и не курит, а просто бесполезно вдыхает дым. Ждёт начала конца, ждёт неизбежного разговора, ждёт возвращения своего парня. Крис всего этого не заслужил, и Феликсу его жаль по-человечески. Но ведь их отношения с самого начала были не такими, как в фильмах. Он врéзался в Криса на самокате, упал сам и парня повалил. Матерились оба и долго, а потом этот странный парень посмеялся, сказал, что это лучшее, что случалось с ним за всю его недолгую жизнь, и Феликс его понял. Какая-то струна души в тот момент завибрировала. Он не думал с ним сближаться, хотел просто позависать недолго, кофе попить пару раз да на пляже вместе побегать в свободное воскресенье, но у старшего-то свои планы на нового знакомого были. Феликс вспоминает заявления Хёнджина о «собаке» и сравнивает его с тем Крисом. Старший тоже, уж извините, собакой брошенной к Феликсу прицепился: сам звонил, сам писал, заезжал к нему по вечерам с бургерами и куском домашнего брауни — это было обязательно, как говорил старший, и эта внимательность вкупе с заботой подкупили Феликса в итоге. Хёнджина мама действительно ничему не научила, даже на объяснение элементарных вещей времени не нашла, в том числе не рассказала сыну, как справляться с трудностями — сама ведь понятия не имела и тонула, держась за своих демонов. А Криса родители научили многому. Когда старший привёл его в свой дом, представил как парня, как своё солнышко, Феликса тут же окутали семейным теплом, заботой и всем прилегающим к этому добром. Его слушали, его спрашивали, двум незнакомым людям было правда интересно узнать его, ведь Крис почти признал в нём свою семью. Неудобно было так же, как и хорошо в их просторном доме за круглым столом. Мама Криса расспрашивала о его родителях, и тут пришлось врать. Не грузить же этих славных людей своей драмой, не признаваться же им, что папаша в соседнем городе плодится с другой женщиной, а мать в это время заливается спиртным и получает очередную черепно-мозговую. Крис поддерживал, руки под столом сжимал и грел, а главное — понимал. Тогда он понимал его даже лучше, чем сам Феликс понимал себя. Тогда им было хорошо вместе… В Австралии… Солнце уходит, выглядывает Луна, и парень теперь обращает все свои мысли ей одной. Снова прокручивает слова Хёнджина, злится на него страшно, но лишь по одной причине — потому что промолчал, не сказал, а Феликс… Он ведь тоже имел свои секреты. Подобное притягивается к подобному. Пока он бродил от холодильника к дивану и назад, мысли метались от Хёнджина к Крису. «Вы всё уже решили давно, Феликс». В этот вечер слишком много сигарет истлели зря. Феликса порядком утомили блуждания в стенах своего сознания и в стенах пустой квартиры. Он прогулялся с щенком, проветрился сам, но голова по-прежнему была забита. Всё без изменений, потому что это была не просто короткая прогулка, а самые настоящие хождения по мукам. Криса он так и не дождался. Уснул на диване часам к 12 ночи, завернувшись рулетом в махровый плед. Солнце утром и солнце вечером — два разных светила. Если закат навевает грусть и толкает к долгим раздумьям, то рассвет всегда горит радостью, новыми открытиями и предстоящими тёплыми встречами. Сегодня рассвет, пожалуй, принесёт только боль. — Ликси, ты чего так рано встал? Ещё 6-ти нет, а Феликс уже делает первую затяжку. Это Крис привык опережать солнце и вставать ни свет ни заря, а Феликс другой — для него утро начиналось в привычные 11-12 часов. Поэтому вопрос был вполне уместен, но ответа Крис не дождался. Младший молча закрылся на балконе. — Ликс? — Крис накидывает на голые плечи парня свою кофту и обнимает со спины. — Выспался? Молчание, которым «кричал» младший, Крис не воспринимал как знак чего-то хуёвого, поэтому продолжал обнимать и нежно целовать затылок, пока на плите румянился белковый омлет. За первой сигаретой по традиции последовала вторая. Было холодно до ужаса, но старший не отрывался и грел своё солнышко. А вот стоило этому солнышку повернуться, так все тревоги про осенние холода отпали. У Криса зрение идеальное, и он видит покрасневшие и натёртые глаза, подмечает слипшиеся ресницы и тянется ко лбу, чтобы температуру проверить. Крис не слепой, и он понимает, что всё это безобразие на лице — признаки не недосыпа, а чего-то посерьёзнее. — Да не отмахивайся, дай проверю температуру, — старший снова тянется ко лбу, но Феликс снова отворачивается. — Ты заболел? — Не трогай, — просьба вежливая и тихая, но Крису от неё не легче. — Ладно, — парень оставляет младшего одного, а сам торопится перевернуть завтрак. Его снова невербально послали нахуй, и он снова проглотил своё недовольство. Феликс жадно тянет никотин, ему торопиться некуда. Ему холодно, его колит этот предноябрьский мороз, но идти навстречу неизбежному он не спешит — поджигает ещё одну сигарету. — Ликс, — Крис опять выглядывает на балкон и застаёт парня буквально примёрзшим к тому же месту. — Будешь завтракать? У меня ещё где-то час есть, и я успею тебе тоже омлет приготовить. Феликсу не хватает сил даже головой покачать. Может, он реально замёрз на этом холодном балконе? — Ликс-и-и, пойдём, — старший тянет за плечи на себя, и промёрзшее тело поддаётся. Феликс кутается в наброшенную кофту, от которой так и тянет самим Крисом и всей его заботой, садится на стул и колено подтягивает к подбородку. — Чай? Кофе? — Кофе, — едва проговаривает младший. — Слушай, — Крис во всю поглощён кофейным процессом и на парня своего не смотрит, не видит, что на лице там мрак проступает, кожа сереет и глаза снова на мокром месте. — Мама звонила… На Рождество приглашает нас, но я не думаю, что меня компания отпустит… — когда ароматные зёрна превратились в пыль, турка отправляется на плиту, и Крис теперь следит с особым пристрастием, но не за тем он следит, вообще не за тем. — Поэтому я подумал, что мы можем в начале декабря слетать на пару дней и отпраздновать Рождество раньше, — Берри притаскивает резиновую игрушку, бросает к ноге Феликса, а тот никак не реагирует, переваривает услышанное. — Ты ведь хотел уехать, вот и шанс. Твоя любимая Австралия ждёт нас. Это «ждёт нас» эхом звучит в голове, колокольным звоном давит на уши. — Я подумал, что ты не против, поэтому… — Крис на носочках разворачивается лицом к столу и с неописуемой радостью по-детски похлопывает ладонями. — Билеты уже куплены. Вылетаем 1-го декабря вечером, а назад… — Нет. — Прилетим 5-го рано утром. — Нет, — Феликс теперь яро мотает головой. — Я… Я не хочу. — Почему? — Крис? — Феликс осмеливается поднять глаза, показать себя во всей «красе». — Мы… Я… Скажи, мы… При каких обстоятельствах мы можем… — парень давится каждым словом, но старается не расплакаться, пытается быть в меру холодным и сдержанным, хотя понимает же, что Крис не заслужил всего этого. «Я никогда не считал себя святым». — Мы можем… — Ликс, может, правда к врачу? Я выходной выпрошу, только… — Нет, — хочется крикнуть, чтобы Крис пошёл к чёрту со своей излишней добротой, чтобы заткнулся и не кидался с заботой о ближнем своём, когда ближнему это не нужно. — Я… Плотная тёмная пена выкипает из медной турки и с шипением заливает плиту. «Все мы не святые». — Блять, я переделаю, — Криса снова занимают мелкие утренние хлопоты. Он ставит тарелку с чуть остывшим омлетом рядом с младшим и снова пропускает отвращение, выгравированное на его лице. — Не надо, — у него не получается говорить, и слова сливаются с обычными утренними звуками, с шумом проточной воды, с неприятным звонким лаем Берри и причитаниями старшего. — Крис, мы… Мы можем расстаться друзьями? Крис реально отвлечён, он не слышит эти сухие всхлипы, не видит опущенные уголки губ и уж точно понять не может, о чём там Феликс болтает. — Кстати, — голос старшего звучит громом, но таким, который непременно ждёшь, по которому скучаешь жаркими сухими летними вечерами. — Я ещё загородный домик присмотрел на следующие выходные, всего час езды от центра — и мы на месте. Рядом лес, ёлки и сосны… Можно даже порыбачить, там крытый аквариум и… — Крис, я… Наконец-то Кристофер слышит да ещё и видит своими прекрасными глазами цвета только-только скошенной травы, что младшего знобит и он губы в кровь кусает, заламывая пальцы. Он устраивается на полу рядом с ним, ведь Феликсу нравится, когда его трогают, особенно в моменты его душевного дисбаланса. Крис забирает скомканные руки себе, нежно гладит и даже целует ледяные пальчики, не отпуская мысль, что врача всё же стоит позвать. — Мы можем остаться друзьями? — О чём ты? Крис теперь видит, что Феликс болеет, да, но чем-то другим, кем-то другим, и в глазах читает «это конец». Он думал, что наступит день, и он сам сдастся, просто устанет быть пустым местом для Феликса, готовился заранее, что придётся приучать себя жить одному без того, кто был неотъемлемой частью утра и ночи. Он думал об этом, и это нормально, но первым сдался сам Феликс, и это тревожило. — Я не хочу больше… — Что не хочешь? Ликси, ну всё же… — Крис не может сказать, что всё было хорошо, но что-то ведь нужно сказать, да? — Ты же говорил… — он не может вспомнить, чтобы Феликс ему говорил слова с надеждой на будущее. — Почему, Ликси? — Дело не… — Бля, только не пори чушь типа «дело не в тебе, дело во мне», — голосом Криса можно было бы писать самые печальные серые картины, где даже намёка на светлые оттенки нет. Он сейчас разбит, но надежды не теряет — снова хватает младшего за руки и смотрит снизу с проблеском веры в их совместное будущее в глазах. Он старается звучать нежно, но звучит жалко. — Прошу, не надо, Ликси. — Я… — Скажи, наконец, в чём дело? Что я сделал не так? Что я… Чего тебе не хватает? Расскажи мне, Ликси, прошу. — Дело правда во мне, — Феликс тоже звучит жалко, даже слишком жалостливо. Давит в себе скулёж, но он всё равно вырывается и обрывает окончания слов. — Так не бывает. Просто так не хотят всё бросить. — Я… — Просто скажи мне правду, Ликси, — Крис своим словам не верит, себя не слышит, когда тихо говорит, уткнувшись в костлявое колено любимого солнышка. — Если ты решил, что это конец, то хоть… Хоть будь честен со мной, пожалуйста… Скажи, что я сделал не так? Где ошибся? Феликс прокручивает слова Хёнджина в голове и понимает его, представляете? Когда старший оставил его, он считал, что поступает правильно. Надо было и Феликсу записку оставить и скрыться. Так было бы правильно, только так. «Разговора бы не получилось, и друзьями мы бы не расстались». — Я же убегал от… Ото всех, но… — Это тот Бинни? Из-за него, да? — Нет. Берри скулит где-то сбоку, просит внимания. Пролившийся кофе на плите уже намертво прилип к чёрной поверхности, завтрак остыл. — Значит, есть другой? — Да, Крис. — И? — Крис всё головы от ноги оторвать не может. Не в состоянии он сейчас смотреть на это многострадальное лицо. Больно почему-то, но не за себя. — И мы поговорили. — И? — Да что и? Я… — Я просто хочу расставить грёбанные точки над всеми этими «i». — Ты не виноват, правда, — Феликс водит рукой по светлой макушке, перебирает слипшиеся кудри старшего, запоминает этот момент, потому что сегодня-завтра нечего будет перебирать. С людьми всегда расставаться проще, чем с образами и иллюзиями в голове. Он никогда не сможет попрощаться с Крисом — оставит его как напоминание о чём-то хорошем и светлом. Старший будет его маяком, и, когда Феликс вновь потеряется, Крис выручит. Пусть не настоящий, а воображаемый, но он вытянет его к суше из моря слёз. Может, поэтому Феликс сейчас не заливает лицо? Может, выплакал всё вчера, и его море высохло? Может, и не жаль ему вовсе расставаться вот так: на кухне, под едкие запахи гари. — Ты просто не он, вот и всё. Крис поднимается с колен и по-прежнему не смотрит на Феликса. Он забывает про время, про чёртов кофе и про это доброе, судя по первым лучам солнца, утро. Он сейчас цепляется за внутреннее ощущение. Кто-то сравнивает эту боль с разбитым сердцем, а Крис бы посмеялся вымученно, потому что у него не сердце болит. Ему сейчас все кости разом сломали — вот, почему он кричит, спрятав лицо в ладонях. Точнее, он старается сдержать этот порыв, но громкие звуки всё равно разлетаются по кухне. Ему больно. Ему и раньше было больно — Феликс ведь не первый, кто меняет его на другого, но он думал, что всё плохое, наконец, отступило, все чёрные полосы пройдены, а дальше только дорога из белого кирпича. — Крис, я не… Мы… — Замолчи, — сердце ведь одно, и если однажды его разобьют, то другим этого не сделать. Следующие будут лишь на осколках топтаться и выбирать лакомый кусочек побольше, чтобы и его растерзать. Если Феликс станет утешать, то жалостью своей превратит оставшиеся осколки в мелкую пыль. Потом будет пусто. — Я не ухожу к другому, Крис, я… — Феликс встаёт рядом, но не трогает, боится. — Я просто не хочу мучить тебя, и… Мне правда жаль… — Ликси, замолчи, пожалуйста, — Крис волком воет. Слёз не видно, лицо по-прежнему прячется в ладонях, а по поднимающимся и плавно опускающимся плечам вообще не понятно. Может, старший и улыбается даже. Ничего не ясно. — Я уйду сегодня. Феликс уйдёт и заберёт часть себя, ведь Крис тоже сохранит какую-то частичку на долгую память, будет изводить себя днями напролёт, стараясь распутать клубок вопросов и недосказанностей. Пусть и в этих отношениях он чувствовал себя одиноким, но это одиночество легче переносилось, когда дома ждали, когда улыбались перед сном и требовали купить вкусняшек к фильму. Он, может, и не до конца и не во всём был счастлив с Феликсом, но был же. Теперь он останется один на один со своим одиночеством, и квартира будет слишком пустой, и завтраки будут слишком холодными, и ночи всегда будут казаться слишком длинными. Ему будет нелегко. — Ты точно решил? — Да, — «Вы всё уже решили давно, Феликс…» И младшего по голове бьют эти слова психолога, и он корит себя, что поддался тогда своему собственному одиночеству и упал в омут заботы Криса с головой. Он ещё тогда, в Австралии, понимал, что не будет у них счастья, никаких «‎вместе»‎ и уж точно не «навсегда». Он не святой, да, ведь если был бы таковым, сам себе не врал бы и других своей ложью не портил. Он мразь, да, потому что бывшим Криса хотя бы смелости хватило не скрывать, что они предпочли кого-то другого. Феликс даже до этой позорной планки не дотягивает, не хочет причинять ещё больше страданий старшему. Он не любит и не любил, но Крис — действительно хороший человек, с которым и так жизнь поступила хуёво, и люди с ним обращались недостойно, поэтому не хочется добавлять ещё больше грязи. — Прости… Что говорят при расставании люди, которые прожили долгое время вместе, узнали почти все привычки друг друга и пожелания, но никогда так и не полюбившие друг друга по-настоящему? Крис не знает, что ему ответить на это неуверенное «прости», а Феликс тем временем обходит и буквально отрывает сильные руки от лица. Крис всё-таки плакал, но старался запихнуть эти капли в себя. — Прости, — мягкая ладонь ложится на щёку, а большой палец стирает прозрачные дорожки. — Я бы не хотел, чтобы ты уходил из моей жизни, и я… Я… Я желаю тебе счастья, Крис, — всхлипы прерывают, снова палец стирает влагу, и вторая ручка прилипает к нежной коже старшего. — Я просто не могу сделать тебя счастливым, потому что сам… Сам не такой, и… Я не хочу тебя терять, правда, и мне жаль. — А ты сможешь? Солнце уже вовсю заливает кухню, лучами тёплыми укрывает гладкую столешницу, рисует бликами узоры на полу и касается спины Криса. Феликс стоит в тени и глаз оторвать не может, запоминает и мысленно фотографирует каждую морщинку и ямочку, каждый маленький шрам и каждую незначительную трещинку на бледных губах. Потом будет вспоминать, доставать этот архив, сдувать невидимую пыль и жалеть, наверняка ему будет плохо от этих ментальных «снимков», но он заслужил. — Я хочу остаться тебе другом, правда. — То есть… Ты… Ты не… Крис знает, что он справится с потерей сам и не нужно ему ненадёжное плечо, которое уже раз подвело. Он снова сможет смотреть фильмы с видимой улыбкой на лице, постепенно вернётся вкус к еде и желание готовить что-то самому, он знает, что сможет выходить на улицу и быть таким же открытым и светлым. Просто с этого самого момента он будет жить осторожно и больше не будет надеяться и верить в других людей. Хватит с него, он не мазохист. — Что? — Не любил меня? — Не знаю… Это, наверное, была любовь, но не та. — Как друга? — Как самого прекрасного человека в моей жизни, Крис. Таким я тебя видел, — Феликс стягивает с плеч кофту и теперь сам укутывает старшего. — Таким любил и именно таким я запомню тебя. Кристофер протестует против себя, вжимает ногти в кожу. Сможет ли он запомнить Феликса? Не его внешний облик, а смех и громкий кашель, улыбки и стоны, руки и губы. — Ликс, — Крис тянет парня к себе и сам делает шаг навстречу. — Поцелуй? И Феликс целует, но это просто безвкусный прощальный жест, лишённый тепла и всякого смысла. Ему сейчас холодно, старшему наверняка тоже. Остывшие чувства мешаются с едва слышными выдохами. Оба понимаю бессмысленность этого действия, но оторваться друг от друга не могут долго. Всё продолжается, когда Крис прижимает Феликса спиной к холодильнику и тот отдаёт на растерзание свою шею, а сам выцарапывает через тонкую ткань своё послание. Никто из них не подбирает в голове нужные слова, они уже не помогут. — Тебе на работу пора, — Феликс ловит лицо старшего, ещё раз отпечатывает в памяти и тянется, чтобы оставить последний невинный поцелуй, который и поставит ту самую точку над их i. — А мне пора собирать вещи. — Куда? Куда ты… — Не знаю, но… — Останься, — Крис тоже наклоняется, чтобы самому поставить чёртову точку, больше похожу на запятую. — Не уходи. — Будет больно, — Феликс позволяет целовать свои веки, он знает, что, пока старший не поцелует каждую веснушку, он не отстанет. — Я потерплю, солнышко. — Нет, Крис, — теперь приходится отворачиваться, потому что уже неприятно. Проще уйти от человека, чем сбежать от чувств к нему, от того прошлого, которое не отстанет. Крис навсегда останется в сердце и мыслях и будет лишний раз напоминать о себе вспышками и приступами, от которых загнуться захочется. Старший будет очередным напоминанием о том, как легко ранить кого-то и пораниться самому. — Нам пора расстаться.