Улыбнись

«Улыбка, малыш, улыбка — лучшее, что есть в человеке. Ты не совсем человек, пока не умеешь улыбаться»

(Мариам Петросян «Дом, в котором...»)

      — И ты? Ты тоже один из них? — шепчет девчонка.       — Да... — смешок срывается с губ Бекли. — Боишься? — он хмурится, всматривается в её лицо, желая уловить испуг: поджатые губы, дрожащие зрачки и ресницы... хоть что-то...       И если только она согласится, скажет заветное «да» – он укусит. Точно.       Дыхание сбивается. Парень замирает, даже, кажется, не моргая, заламывает пальцы, сам того не замечая, а внутри что-то режет, разрывает на части, из-за чего каждое слово, каждый вздох даются с трудом.       — Так что, Маркина?

***

      Она была невысокой. С маленькими вечно холодными ладошками и русой макушкой. Волосы неровно срезаны, едва достают до подбородка, магнитятся и подлетают вверх. Точно одуванчик. Коленки расцарапаны, на щеке пластырь, а на локтях до дыр протёрт любимый узорчатый свитер. И имя старое-старое, забавное в сокращении и величественное в паспорте – Ярослава. Подходящее как нельзя кстати: сильная, энергичная, светлая...       И Саша всегда щурился, смотря на неё, складывал руки на груди и усмехался.       Она ему не нравилась.       Совершенно точно.       Слишком искусственная – вечно улыбающаяся, радостная, солнечная... Будто существующая в своей альтернативной реальности – сказочной, без проблем. Оно и понятно. Она не житель окраин, как он, Бекля, а городская, знавшая совершенно другую жизнь: чистую, тёплую, сытную, из-за чего заплатки, ссадины и пластыри казались жалкими фальшивками.       Ярослава смотрела на него нечитаемым взглядом, по-птичьи склонив голову и слегка улыбаясь, но он был убежден: она с трудом выносила его. Иначе и быть не могло. Пропахший никотином и гарью, вечно матерящийся бандюган из неблагополучного района мог заинтересовать только дуру. Маркина не такая...       Она вообще какая-то "не такая". Странная. Ненормальная.       Но точно не дура.

Знакомство

      Он шаркал грязью, проходя вдоль рельсов и пиная заледеневшую консервную банку. Поезда шли с перерывами в пять минут, правда, с них почти никто не сходил и никто на них не садился. Мальчишка вернулся из города довольно давно, однако так и торчал на станции, докуривая старые отцовские сигареты и цепляя носками прохудившихся ботинок снег.       Это место было одним из тех, где хорошо «думалось». Тихо и нет никого, лишь железная дорога, уходящая вдаль. Начало чьей-то новой жизни, а может, и конец...       На станции было темно и пустынно. Раньше он любил оставаться тут после наступления темноты, представлять, как садится в полупустой вагон электрички и вырывается из замкнутого круга, из осточертевшего микраша от отца-алкоголика и этой жуткой серой жизни. Иной, он, конечно, не знал, но периодически видел её в счастливых лицах незнакомых ребят.       В знакомых такого не увидишь...       Сейчас в голове Бекли совсем другие мысли: драки, дискачи, сборы с пацанами, деньги... Тут его держит слишком многое. Сама жизнь крепко привязала к этому месту, не предлагая вариантов. Школа, каблуха, тюрьма – у всех один маршрут... Улица приняла и дала товарищей, которых он не бросит. Уж ради какой-то мифической лучшей жизни – точно!        Когда вдали послышался очередной гудок, Бекля потушил ботинком бычок и выбрался на асфальт. Он старался не вспоминать о неудачной разборке, не думать о предстоящей встрече с отцом и тем более на что-то рассчитывать. Живи сегодняшним днём, часом, минутой!       Перемолотый до состояния кашицы батончик «Ротфронта» щипал щёку и смешивался со вкусом крови. Ветер трепал отросшую чёлку. Серая улица, однотонное небо, давящее на верхушки деревьев, луна – огромный кривой диск, смотрящий единственным глазом на жителей соцгородка и путь в потёмках до дома. За одиннадцать лет своей жизни Сашка запомнил всё это до мельчайших подробностей.       И его тут тоже помнили.       Помнили деревья и глаз луны, пацаны, бабки у подъездов, да шлюховатые девки. «Сумасшедший малец», «больной психопат», «демонёнок», «ублюдок», «Бекля» – у него много имен, но ни одно из них ему не нравится.       Словно чужое что-то.       Ведь он не такой.       Пока не такой...       Он боролся со страхом смерти – безрассудством: зацепом и поножовщинами. С нелюбовью к дракам – тем, что провоцировал их. Лез на рожон, вынуждал. Бывало, подойдёт, посмотрит исподлобья и усмехнётся: «Пацан, пригости сигареткой. Садись, в ногах правды нет» — и нажмёт чужаку на плечо мозолистой ладонью, насильно усаживая того на корточки. Мелкий шкет, а от взгляда и ухмылки по спине мурашки бегут. – «Ты откуда, кого знаешь? Есть полтишок?». Внутренне спокойный и собранный, он цеплялся к словам, повышал тон и подводил ситуацию к хорошо отработанной истерике: «Ты чё, в натуре? Бочку катишь?». После обычно следовал удар в глаз.       Однако то далёкое, загнанное и забитое, трясущееся перед отцом, вздрагивающее от звона ножа-раскладушки и криков, всё ещё жило в нём. Он душил Это в себе, злился и стыдился. Боролся с Этим. Боролся каждый чёртов день, проигрывал и наказывал себя за проигрыши новыми синяками. Но даже побеждая, он не чувствовал удовлетворение. Всё равно понимал – глубоко внутри остался прежним...       Тряпкой!       Он был груб и весел, говорил невпопад заумные словечки, пытаясь выглядеть значимо, храбрился... И вновь сцеплялся в невидимой схватке с собой – маленьким и жалким.       Он научился шить. Сам штопал разорванные штаны и кофты, зауживал брюки и даже сделал себе рубашку. Он прятал нитки под кроватью, там же, где периодически прятался сам.       Он любил гонять голубей и гонять в футбол. Любил двор, железные качели, яблоню с яблоками, киоск за углом, звон монет в кармане. Любил свежий хлеб и молочный шоколад, хотя ел такое нечасто. Любил закат и луну, железнодорожные пути, окрашенные алым от заходящего солнца, и огромных бойцовских собак. Любил, когда ему подчиняются. Любил дом – серый, кирпичный и дряхлый, зелёные мусорные баки, от которых разило за километр, заводы и фабрики, окна третьего этажа, где по вечерам звучала флейта, тусклые фонари, копоть, въедавшуюся в лёгкие, обклеенный пивными этикетками самодельный дубовый стол и старый бабушкин шарф...       Он любил многое и многое, сумел заставить себя полюбить всё это через силу, иначе просто не выжить.       Единственное, что полюбить не смог – отца.              Нахмурившись, Бекля мотнул головой, прогоняя непрошеные мысли, проводил взглядом грузовой поезд и смял упаковку «Примы», бросив ту на пути.       Грозненская улица встретила мальчишку сероватым снегом, невысокими хрущёвками и старыми лагерными бараками. Низкими. Выстроенными в ряд. Смог завода, не видимый обычно в воздухе, успел скопиться за неделю на крышах и подъездах, и чем ближе Бекля подходил к Нефтянке, тем виднее становился этот налёт. Не доходя до КНПЗ, срезав путь через дворы и расчищенное место под будущий бассейн, он заглянул в окошко жилого дома. Тут в коммуналке с семьёй ютился его приятель Слон, пухлый парнишка с железными кулаками. На кухне у того было тепло, горела конфорка и висели часы.       — Двадцать... — вздохнул Беклемишев.       Двадцать минут он шел от остановки. Мало. Домой ещё нельзя, слишком рано... Секунды тянулись так долго, будто кто-то отчаянно хватался за стрелки, замедляя их бег. Саша бесцельно бродил по улицам Стошки. Прихрамывая, он плёлся по самым дальним от дома улочкам, знал: покалеченная нога и наливавшийся тёмно-фиолетовым фингал под глазом не понравятся отцу, а порванная штанина только спровоцирует. После неудачной стычки с хиппарями получить ещё и от папочки не хотелось.       Бекля подрагивал, вжимал голову в плечи и от холода хлюпал носом. Лёгкая явно не зимняя куртка спасала разве что от пронизывающего, свистящего ветра, мороз же спокойно проникал сквозь неё. Парень ускорял темп, натягивал молнию до подбородка, тёр ладони, но домой упорно не шел – через пару часов отец, возможно, будет в бессознанке, тогда можно осторожно, не разбудив его, прошмыгнуть в комнату, а сейчас путь домой просто заказан.       Перепрыгнув небольшой заборчик и пройдя пару корпусов, Бекельмишев притормозил. Взгляд цепануло движение, слишком резкое даже для ветреной погоды. Он обернулся. В центре скверика, где летом с мальчишками обычно играл в футбол, на залитом не так давно катке, мелькала чья-то фигурка. Худенькая, мелкая. Прищурившись, стараясь разглядеть получше, Бекля облокотился на холодную кирпичную стену дома. Козырёк подъезда отбрасывал тень. Мальчишка не двигался. В темноте его едва ли видно, он почти слился с фоном, словно затаившийся хищник. Зрачки сузились, цепкий взгляд скользнул по льду.       В жёлтом свете фонаря каталась девчушка, ловко заворачивая и кружась. Наверняка фигуристка. Но привлекало в ней вовсе не это. На голове у неё Жанкина шапка. Бекля ошибиться не мог, сам отрывал помпон. Но Шалаева выше, а эта...       — Воровка, — осклабился он. — И чужачка...       Парнишка повёл плечом и твёрдым шагом направился к ней. Нога всё ещё болела, однако он старался не обращать внимание. Кто испугается инвалида? Никто. Придется терпеть. Не впервой.       Она обернулась, коротко взглянув на незнакомца, остановилась в раздумьях и вновь продолжила движение по кругу, набирая скорость. Тёмно-рыжая куртка свободно болталась на ней и была явно велика. Рукава подвёрнуты. Однако бедной она не казалась. Джинсы на ногах и такое небрежное отношение к ним уже говорили о многом. Бекля встал недалеко от бортиков, прищурился. За его спиной огромный рассыпчатый сугроб хрустящий и холодный, под ногами – замёрзшее зеркало, всё в трещинках и пузырях. К ней он не подойдёт, дождётся, пока сама подъедет. Дурак, что ли, за бабами бегать? Да и отношения с ними обычно не выясняет. Не по-пацански. Однако прогнать и отобрать шапку вполне может.       Злость все ещё гудела где-то в груди, так и рвалась наружу, жглась на кончиках пальцев из-за недавней драки. И виновата девчонка в принципе лишь в том, что попалась ему на пути. Не кошка, которую можно пнуть, не кто-то из соседней школы... но зато чужачка. Так даже лучше. Он привык спускать злость на улице. Не тащить её в дом, где и так будет очередная проверка – выдержит ли, сломается...       Злобная усмешка растянулась на лице. Девчонок он не бьёт, не в его принципах, но какое же это чудесное чувство, когда на тебя смотрят со страхом и уважением, дрожат, боятся... Именно то, что нужно после очередной неудачи.       Девчонка всё быстрее и быстрее. Первый круг, второй третий. Коньки, сверкая, режут лёд. Она пронеслась так близко, что он неосознанно отпрыгнул, чуть не упал. Она же хихикнула, мельком поглядывая на него.       — Ну-ну, — прошептал Бекля себе под нос.       Однако вдруг что-то пошло не так. Она покачнулась, взмахнула руками.       — Ой-ой-ой! Лови-лови! — вскрикнула, несясь ровно на него.       Бекля усмехнулся, показательно сделал пару шагов в сторону, и девчонка на полной скорости влетела в сугроб, в последний момент успевая выставить руки.       — Эх, ты... — пробурчала она, переворачиваясь на спину, при этом радостно улыбаясь.       Бекля хмыкнул, разглядывая её лицо – снег налипал комками на чёлку, светлую, слегка сероватую и на ресницы, щёки красные-красные, задорные карие глаза с рыжими крапинками с интересом и опаской глядели на него.       Она смотрела снизу вверх, и, пусть пока не боялась, он чувствовал себя всесильным. Большим и могущественным. Пока она лежит где-то в его ногах, он решает, что с ней будет. Как какой-нибудь император древности.       «Нравится?» — смеясь, зашептал внутренний голос. — «То-то же. А сегодня и ты, как шавка побитая, валялся. Только на девчонок свысока и можешь смотреть».       Бекля нахмурился, но ухмылку подобные мысли не стёрли, лишь заострили, превращая в оскал. Он нагнулся, встречаясь с ней взглядом, усмехнулся, когда она вздрогнула, и протянул руку.       — Держи краба, сумасшедшая. Второй раз не предлагаю.       Она кивнула, и Бекля, перехватив её за запястье, дёрнул вверх. Девчонка показалась совсем невесомой, быстро встала, попутно отряхиваясь от снега и молча разглядывая его.       — Джентльмен... — все же выдала она. Голос тихий и спокойный.       «Приятный» — отметил про себя Бекля.       — Других тут не водится.       Она отошла на пару шагов, поправила шарф и снова улыбнулась.       — Спасибо.       — Спасибо в карман не положишь, — оскал стал лишь шире. Он придвинулся к ней, нависая, прищурился и сложил руки на груди. — А теперь выкладывай. Кто ты? Откуда будешь? Да и шапка-то именная. Небось, не твоя, а?       Она удивилась, по инерции схватилась за голову, а потом неожиданно рассмеялась.       — Думал, стащила? Так это сестры.       — Врёшь, не было у Жанки сестёр, — зрачки Бекли вновь сузились.       — А она докладывает? Двоюродные мы.       Он задумался, постоял немного, сведя к переносице брови и вспоминая обрывки фраз, услышанные от девчонок за последнее время. А ведь действительно, Шалаева мельком говорила, что кто-то у неё гостить будет. Правда, словам этим значение он не придал, забыл почти сразу. Нахрена ему эта бестолковая инфа и сплетни?       Но иногда, видимо, все же может и пригодиться.       — Ладно, живи пока, — благосклонно махнул рукой мальчишка и немного расслабился. — Как звать-то?       — Яся. А ты?       — Бекля.       — О, так это ты Саша Беклемишев? Ты же...       — Бекля, — злобно перебил он, скрипнув зубами. — Не Саша.       — Ладно.       Яся сперва попыталась ещё что-то спросить, однако, видя жуткую гримасу недовольства, быстро передумала. Вывела лезвиями на льду ещё один круг, вернулась и, переобувшись, закинула сумку с коньками на плечо. Не оборачиваясь, вприпрыжку направилась в сторону дома. Тоненькие косички подпрыгивали в такт её движениям и весёлой новогодней мелодии, которую Яся напевала себе под нос.       Бекля поплёлся за ней следом метрах в десяти. Изначально провожать не собирался. Глупо. Увидели бы пацы – засмеяли. Он-то не страдает такой хренью, как остальные. Бабы ему не нужны. Однако… Пиная пивную крышку и громко шаркая по обледеневшему асфальту, он всё же решил проследить, точно ли идёт эта чудачка к дому Шалаевых. Странная. Так спокойно подставлять спину незнакомцу просто ненормально, знает ведь – он следом тащится. Вдруг нагонит, заволочет за угол... Бекля скривился и сплюнул. Мерзость какая в голову лезет.       Остановившись у третьего подъезда, Яся всё же обернулась. Первый раз за весь путь. Улыбнулась и махнула рукой. Домофон затрещал противным свистящим писком и девочка, дёрнув изо всех сил ручку, скрылась за тяжёлой железной дверью.       Бекля облегчённо вздохнул. Да, дом и подъезд те же. Не обманула. Хотя кто ее знает... Вдруг что задумала?       «Задумала? На Стошке? Не смеши» — подумал он. — «Тут кроме кормёжки крыс и расстрела голубей заняться нечем, особенно такой, как она».       Мальчишка развернулся на пятках и сгорбился, засунув руки в карманы, вальяжно побрел в противоположном направлении. Он схаркнул накопившиеся в горле сопли и повыше натянул край куртки. Погода не радовала, промораживая насквозь, ледяной ветер бил в лицо, и Бекля уже не чувствовал ни носа, ни щёк. Пару раз чихнул, шмыгнул носом и сдвинул шапку ниже.       — Достало... — зашипел он, пнув ботинком урну.       Времени прошло достаточно, и теперь он возвращался домой. С виду расслабленный, но натянутый внутри как струна. В голове мысли сплетались в невнятный комок, воскрешая образы прошедшего дня: разъяренную рожу отца, подбитых челкастых хиппарей в расклешенных джинсах и маленькую улыбчивую фигуристку, совершенно его не боявшуюся.