Улыбнись

      Спустив ноги с кровати, Саша потянулся и зевнул. Солнце игриво светило в окошко, выглянув первый раз за две недели, лучи скакали по комнате жёлтыми кляксами, забираясь в трещинки штукатурки и слепя глаза. На свету даже тошнотворно горчичные стены с невнятным узором казались не так плохи. Мальчишка привычно сощурился, подставляя лицо солнцу, и замер. Сосредоточив всё внимание на звуках и запахах, проникающих в щели двери, он притих. На кухне шкворчала сковородка и закипал чайник, в углу у окна что-то шуршало. Воздух пах подгоревшей яичницей и пылью.       Суббота.       А значит, отец дома.       Саша подтянул ноги под себя, передумав выходить из комнаты, и укутался в одеяло, точно в кокон. Оно кололо, тысячей иголочек впивалось в кожу, однако так становилось теплее и появлялось ощущение защищённости. Чувство забытое давным-давно маячило на грани сознания. Спокойствие...       Но в пыльной каморке с потрескавшимся потолком, давящими стенами и дырой в обоях расслабиться сложно. Беклемишев опасливо поглядывал на дверь, из-за которой вот-вот мог появиться отец. Не двигаться, не дышать, не говорить... Тогда он не заметит, пройдет мимо...       За стеной послышались шаги, и Саша вздрогнул. Замков в комнатах нет, пусть он и сделал самодельный из двух погнутых вилок, но вряд ли они долго продержатся под натиском здоровенного мужика. Однако проходило время. Пять минут, десять, пятнадцать... за стеной лишь слышен негромкий свист, да шарканье тапок. Видимо, настроение у отца приподнятое и буянить он не собирается. Саша выдохнул и всё-таки встал с кровати. Та скрипнула, выправляя старые проржавевшие пружины, немного накренилась и с трудом вернула прежнее состояние. Одеяло, зацепив простынь, медленно съезжало вниз. Босые мальчишечьи пятки встретились с холодным полом, Саша поёжился, влез в домашние шлёпки и накинул первую попавшуюся под руку футболку. Со стула схватил любимые замызганные штаны, удобные, спортивные, старые-старые, и аккуратно выглянул из-за двери. Коридор в квартире узкий и прямой, от Сашиной комнаты идёт в две стороны: с одной отцовская спальня, с другой кухня и туалет. Напротив же входная дверь, деревянная и почти не запиравшаяся. Рядом с ней постоянно валяются стеклянные бутылки и крышки, под потолком висят часы.       Саша привык вставать рано, около пяти-шести, но сейчас почему-то провалялся до часа дня.       В животе второй день пусто, за душой ни гроша. От запаха яичницы выделяется слюна и немного подташнивает. Есть хочется жутко, когда ты на ногах. Желудок скручивает и жжёт. Мальчишка на цыпочках, прижимаясь к стене, прошмыгнул на кухню. Опасливо оглянулся, стащил со стола ломоть чёрного хлеба, а со сковороды часть яичницы, и уж было хотел унестись обратно в комнату, как столкнулся в дверях с отцом. Чуть не выронив от неожиданности еду, младший Беклемишев весь как-то сжался и зажмурился. Чтобы казаться меньше, незаметней.       Мужчина, занимавший собой весь проход, хмыкнул и потрепал мальчишку по голове:       — Воруешь, щенок? — прохрипел он весёлым и не совсем трезвым голосом, поглядывая на плотно сжатые руки. — Ох, я бы тебя проучил, — он схватил сына за волосы, заставляя того поднять голову и посмотреть в глаза, — но не хочу портить себе настроение, просто свали с моих глаз.       Саша едва заметно кивнул и быстро направился к себе. Отец даже не отругал за фингал под глазом, что было удивительно. Только заперев дверь, мальчишка как следует отдышался и немного расслабился. Пока отец держал его, он боялся не только сказать что-то или шевельнуться, но и просто вздохнуть. Саша прислушался к себе. Сердце всё ещё бешено колотило, разрывая грудную клетку, руки подрагивали, а нога, болевшая со вчерашнего дня и притихшая после сна, вновь неприятно заныла.       Хлеб и яичница в руках превратились в жуткую смесь, будто бы пережеванную пару раз. Ладони обожгло масло со сковородки, они покраснели и запульсировали. Но как теперь от них пахло! Хлебом, жареным луком, маслом и яйцами!       Чёрная подгоревшая корочка хрустела на зубах, Саша её не отделял и не выкидывал. Он даже не заметил, как разом проглотил всё, совершенно не почувствовав вкус. Мало. Для растущего организма безбожно мало. Он облизал пересохшие губы, поперекатывался с пятки на носок, разминая ноги, и ненадолго завис. Вилка торчала в замке, блокируя дверь, в углу комнаты валялись ботинки и ветровка (пробираясь домой вчера вечером, мальчишка не решился останавливаться в прихожей).       «Встреча! Чуть не забыл о ней!» — пронеслось в голове.       Недолго думая, Саша накинул курточку, переобулся и, подойдя к окну, распахнул его. Ровно под железным отливом в полуметре идёт край крыши подъезда. До него надо тянуться. Сорваться легко, но Беклемишев привык. Из шкафа достал крепкую альпинистскую верёвку, привязал к ножке кровати и перекинул за окно. Лезть так каждый раз было жутковато, но одновременно захватывающе. Он перелезал через подоконник, вставал на край крыши и только тогда разжимал руки, затем спускался по решётке подъезда, идущей от крыши до самого низа. Так и сейчас, чуть не вывалившись из-за обожженных и скользких от масла рук, но сумев удержаться, он сбежал на улицу.       Часов в пять будет дискач, до него Саша собирался встретиться с Седым, забрать у него давно обещанный выкидной ножик зоновской работы. Мечтал о таком. Настоящее произведение искусства.       Саша спешил. Чуть ли не бежал, вечно себя одёргивая, стараясь успокоиться. Он чувствовал, как губы в предвкушении растягиваются в улыбку. Давно не улыбался так, почти забыл ощущения, а тут... без привычного притворства...       Вновь запнувшись, притормозил и вдруг встал как вкопанный. Прислушался и огляделся, глубоко вздохнул, прикрыв глаза, и досчитал до трёх. Идти было сложно. Он понял это поздно. Улыбка сползла с лица, мальчишка насупился и фыркнул. Улица его не принимала, а он сперва и не заметил. То и дело спотыкался об вмятины на асфальте, чуть не падал, куртка цеплялась за неровную железную решетку заборчиков...       Так бывает.       Улицы, они ведь живые!       Беклемишев понял это давно. Они смотрят на него, движутся, дышат, перешёптываются. Решают, кого унизить, втоптать в грязь, а кого вознести. Слежку заметить сложно, но он научился это делать и научился обманывать их. В отличие от Саши, Беклю они любили. И он на время становился им – диким, неотёсанным и бесстрашным хулиганом. Беклей. Иначе нельзя. Улицы заведут в тупик, натравят злобных собак, прирежут битым стеклом.       А Бекля – не Саша. Бекля может постоять за себя, он не боится отца и на улице чувствует себя как рыба в воде. Бекля – кличка, данная ему Седым. А Саша... «Саша» даже звучит не так, как-то жалко, почти по-девчачьи. Таких Улицы не любят. Но он уверен, из Саши когда-нибудь станет Беклей. Точно-точно. Научится кривить рот гримасой безразличия или презрения, даже когда улыбается и смеётся, поймет, как это «жить на расслабоне», и попробует шмаль, которую Седой крутит в подвале. Обязательно.       Сменив маску, Бекля не спеша прошел пару улиц, свернул перед ларьком и направился к пустырю. Рядом шла железная дорога. Поезда, несясь, громыхали колёсами и сотрясали землю. Пустырь в такие минуты слегка пищал. Там жили крысы, недовольные шумом, валялись битые бутылки и горы строительного мусора, постепенно исчезающего с появлением новых дворников. Под землёй проходили трубы, и тёмная земля проглядывала сквозь талый снег. Уже издали Бекля заприметил знакомую фигуру. Седой сидел, сгорбившись, курил через длинный мундштук из наборного плексигласа зоновской работы и то и дело вскидывал ножик. Тот самый!       Седой высокий и тощий, бледный, точно мертвец. С длинными острыми пальцами, побитыми костяшками и пятном белых волос на виске. От него пахнет спиртом и дешманскими вонючими сигаретами. В кармане финка, в резюме одна отсидка. Ему девятнадцать и он негласный вожак той части Стошки, что идет близ железной дороги.       Завидев Беклю, парень растянул губы в жуткой ухмылке, в такие моменты он всегда напоминал мальчишке волка – непредсказуемого и очень опасного:       — Пришёл, — констатировал он, гнусавя и растягивая гласные.       Бекля кивнул в ответ, не проронив ни слова. Седой хмыкнул, расчёсывая кулак.       — Принёс? — спросил он.       — Принёс.       Бекля вывернул карманы, выкладывая на деревяшку содержимое: ключ, фантики, пачку сигарет и горсть монеток. И принялся считать:       — Раз, два, три, четыре...Раз, два... — он сгрёб отложенные копейки и протянул Седому — Вот, трояк, — и быстро начал запихивать выложенные ранее вещи обратно. А эти копейки он копил около месяца и вот наконец сумел набрать.       — Пачку только оставь, — усмехнулся парень.       — Но она же... ладно.       Бекля вытянул сигареты и положил рядом с Седым. Всего-то осталось штуки две и покупал их не он, так что даже почти не жалко. Седой же сунул пачку в карман и воткнул нож в дерево в паре сантиметров от Бекли. Мальчишка вздрогнул, чем вызвал очередной смешок.       — Теперь твой, — сказал Седой и отвернулся.       Он провёл рукой по ёжику бритых волос, взял в руку мундштук и сделал затяжку.       — Перед папашей своим не маши. Не прибьёшь, сам отхватишь.       — Не дурак, — буркнул Бекля. — Знаю.       Он восхищённо смотрел на ножик. Сложил его, разложил, провёл по лезвию пальцем. Острый и красивый. Такой в магазине не купишь, этот другой. С историей. Зоновский.       Бекля вновь сложил его и сунул в карман. Он бы взял финку, но ее так просто не спрячешь, отец найти может. А этот маленький, как раз в руку хорошо ложится. Как бы признавать это не хотелось, а всё равно мальчишка понимал: брать то, с чем работаешь, надо под себя. Ему двенадцать, ладонь ещё вырастет, тогда и возьмет что побольше, а, глядишь, и сам делать научится.       Сидя на скамейке, он покачивал ногой, куртка дёргалась и ключ бился о новенький ножик. Звяканье отдавалось теплом где-то в груди. Он вспомнил, как в прошлом попал в центр заварухи, с собой не взял ничего. Теперь такое не повторится, а тогда... Как дурак с голыми руками пошел в драку. Человек сорок-пятьдесят с их стороны. Противников не считал. Толпа на толпу. В рукопашную. Бились долго, мелькали ножи, цепи, дубинки... Вокруг всё вертелось, кружилось. Кто-то налетал справа, кто-то из уже лежачих тянул за ногу. Крики, стоны, маты... Кого-то выносили с одного удара, на кого-то кидались толпой. У маленького Саши в глазах всё смешалось в пёстрый круговорот. По нему лежачему пару раз прошлись; стоило встать и ответить, противники били, не сдерживаясь. Когда в стоячих остались единицы, местные зеваки вызвали милицию, и только при подъезде машины борцы разбежалась. Оставались лишь подбитые и не успевшие далеко уйти, их забирали и увозили на «воронке» или «скорой».       Тогда ему хорошо прилетело по ребрам, и он, чуть не падая, согнулся пополам. Из под чьих-то тяжёлых копыт его в последнюю секунду вытянул за плечо Седой. Дёрнул сильно и больно.       «Тебе бы нож» — бросил он и утащил мальчишку к гаражам.       Саша поначалу сопротивлялся, но, завидев машину с мигалкой, притих. Седой усмехнулся. Была у него какая-то особая чуйка: умел уйти в нужный момент, знал, куда можно податься, что говорить, а главное как. Сашу всегда восхищало это.       — Хорош, не сдрыснул, — добродушно оскалился Седой. — Далеко пойдёшь, — он потрепал мальчишку по голове и привалился спиной к гаражу. Беклемишев сперва вздрогнул, стоило Седому занести руку над его головой, но быстро расслабился. — Имя?       — Саша... Саша Беклемишев.       Седой качнул головой и выпрямился.       — Так, давай за мной, — он поманил мелкого рукой и устремился куда-то вглубь гаражей, решив пройти их насквозь и оказаться на соседней улице.       Саша семенил рядом. Шаги Седого большие, ноги длинные. Саша ему по грудь: медленный, короткий и щуплый. Маленький-маленький.       За гаражами начинается дом, идет почти впритык. Первый, за ним второй и третий... Все серые и кирпичные, вытянутые, напоминающие коробки, похожие друг на друга точь-в-точь. Этажей по девять. Рядом небольшие цветочные дворики, деревца и кусты. Перед подъездами пёстрые кошки и голуби, на проводах неугомонные воробьи. Парень и мальчишка шли быстро. Мелкий едва поспевал, периодически переходя на бег, пыхтел, закусывал губу, но не жаловался.       Сашины рёбра побаливали, у Седого разбита губа. Одежда обоих в уличной пыли и следах от ног, на локте Седого виднеются капли крови. Видок не из лучших, но оба держатся хорошо.       Когда до железки оставалось буквально пару кварталов, их вдруг окликнули. Раздался режущий уши свист.       — Стоять! Что за видок? — раздалось позади.       Саша дёрнулся, рефлекс сработал быстрее. От мильтонов он обычно сбегал, вот и сейчас ноги решили быстрее головы. Седой вновь сдавил мелкому плечо и недовольно шикнул:       — Не парься.       Милиционер приблизился, поправил фуражку и нахмурился, пытаясь придать своему виду важности и суровости, но видно было, настроен он не очень серьезно. Уставший, вызванный, видимо, по делу драки.       — Тут, говорят, разборки были. Видели что? Слышали, может, — начал он.       — Нет, — пискнул в ответ Саша.       — А видок... так и не скажешь. Почему так одеты?       Сашка скосил взгляд на Седого. Парень стоял расслабленно. На нем испачканное, но при этом новое серое пальто из каблухи, коры, белый шарфик и бабайка из каракуля на лысой башке.       — Ты чё, начальник, в натуре? Я ленинец! — с издёвкой ответил он. — Ленин был лысый – и я лысый. Ленин носил фурагу и пальто – и я ношу, — Седой отвернул ворот пиджака, на котором носил значок. — Ленина видишь, начальник? — дождался кивка и усмехнулся. — Имеешь что-то против?       Милиционер поморщился и тяжело вздохнул.       — А грязь? Так улицы чистить лучше надо! — добавил парень.       — Ладно. Малец, тебя-то не обижают? — обратился он к Саше. — Родители твои где?       — Так это ж братец мой. Саня. Гуляем мы, — Седой сильнее сжал плечо, чтобы Саша даже не думал что-то вякнуть.       — Нормально всё, — ответил мальчишка.       — Точно?       — Точно.       Мужчина постоял, нахмурился, пробормотал что-то себе под нос и всё же отступил.       — Ладно, бывайте, — махнул на них рукой и направился к машине.       — Учись, — сказал тогда Седой, закуривая. — Докапываться мусора вряд ли будут. Особенно такие, как этот, — он хмыкнул и перевёл взгляд на Сашу. — Эх, Саня, Саня. Бекель... Бекле... Тьфу ты! — потёр лоб рукой. — Беклей будешь. И заруби себе, убегают трусы. Учись взгляд читать.       Саша серьезно кивнул.       — Пошли уже, герой.