синдром прекрасного спасателя

Сны Кирсана всегда были пугающими. Либо слишком хорошие — от которых не хочешь просыпаться; либо сверх меры плохие — остающиеся в воспоминаниях такими же яркими, как реальное прошлое. В тот ясный день Кирсану приснился хороший сон. В нем влюбленный юноша гулял по лесу. Солнце пробивалось сквозь ветви деревьев, а парень отчаянно старался коснуться ладони своего спутника. Он то и дело порывался взять его за руку, но что-то вечно мешало: то он, споткнувшись, падал, и пальцы проскальзывали мимо цели; то магию момента нарушало что-то со стороны — белки, начавшийся дождь или громкий крик птицы. Кирсан ощущал пустоту в ладони — в ней сильно не хватало тяжести, и он точно знал, какой. Наконец спутник юноши из сна остановился. Он обернулся, улыбнулся одними глазами — отдаленно знакомыми, темно-зелеными — и сам зацепился за его пальцы своими. Они улыбнулись друг другу и пошли дальше — два счастливых человека, понимающих друг друга без слов. Когда Кирсан проснулся, он почувствовал улыбку на губах. Промаргивая сон, он понял, что плачет. *** Спустя три дня после ошеломительного падения в руки Димы Кирсану наконец официально разрешили покинуть кровать. Все это время чем-то обеспокоенный гость из Москвы каждый вечер приходил проведать больного и в тайне ото всех вытаскивал его на ночные прогулки по соседнему парку. Боясь, что Кирсан снова решит испытать гравитацию, он шел рядом — по крайней мере, так их вечную близость объяснял себе первый. Для Димы же эти разговоры в темноте были похожи на игру. Он давно начал чувствовать смущение Кирсана. Было нетрудно догадаться, почему всегда спокойный доктор так терялся в его обществе. Но Дима не хотел рушить магию их странных отношений циклом привычных действий, которые он выучил когда-то наизусть — поцелуй, секс, прощание. Он точно знал, что чувствует Кирсан. Но знал ли это сам Кирсан? В глубинке вроде Элисты, с тем жизненным опытом, о котором Гончаров слышал от главврача, Кирсан мог просто не понимать тех вещей, которые стали бы очевидны любому, кто поставил бы целью узнать предпочтения молодого доктора. И давить на человека, чьи чувства и эмоции он заведомо понимал и принимал, было последним, чего хотел Дима. Кирсану же и в голову не приходило как-то определять их отношения. Он наслаждался прохладным ветерком, свежим ночным воздухом, сумраком озаренной редкими фонарями тропинки и обществом Димы, который слишком легко влился в его одинокую жизнь. Их беседы были такими непринужденными, что уже на второй день знакомства Кирсан сам рассказал ему о своем детстве. Он думал, что делает это просто чтобы объяснить близость с Маратом Теменовичем, но только после возвращения в постель осознал, насколько необходимо ему было выговориться. И Дима был тем, кто как никто другой умел слушать. Но было и то, что все еще оттеняло радость их встреч. На этот короткий период они, казалось бы, поменялись местами. Доктор начал проявлять инициативу, а москвич, напротив, стал тих и тревожен. Когда прогулка подходила к концу, они вместе поднимались в палату Кирсана. В глазах оборачивающегося напоследок Димы каждую ночь читалось отчаянное желание чем-то поделиться, но дверь неизменно закрывалась, а вместе с ней комнату покидала надежда. На четвертый день Кирсан твердо решил узнать причину беспокойства Димы. Получив у Марата Теменовича разрешение на прогулку, он вышел на пару часов раньше обычного времени визита Гончарова и пошел в гостиницу, где, по словам медсестер, тот остановился. Бинт с головы Кирсана сняли, и на месте, где пуля оцарапала череп, теперь красовалась менее заметная повязка. Уже подходя к зданию, он задумался о том, как сам Дима расценит его визит. Будет ли он рад встрече или разозлится на то, что Кирсан вышел один? Отодвинув размышления подальше, он зашел в гостиницу. За стойкой у входа сидела блондинка с отстраненным взглядом. Когда Кирсан спросил, в каком номере остановился Дмитрий Гончаров, она осмотрела его с ног до головы, а затем предложила подождать внизу. Кирсан был слишком спокойным для громких сцен, а потому послушно последовал на диван, утешая себя мыслью, что, получив звонок, Дима вряд ли заставит его долго ждать. Но ждать не пришлось вовсе. В двери гостиницы Гончаров зашел в ту же минуту, как Кирсан приземлился на диван, — но он был не один. Рядом шел высокий человек в длинном пальто. Он был одет в костюм, а за очками прятались хищные и холодные глаза. Они остановились в паре метров от зоны ожидания, о чем-то оживленно беседуя, и Кирсан решил не обнаруживать своего присутствия, пока они не закончат. Гончаров стоял к нему спиной, и отвлекать его окриком было неловко. — Нам правда пора возвращаться, — донеслись до Кирсана слова незнакомца. Рука мужчины опустилась на плечо Димы и как-то слишком интимно сжалась. — Нам или тебе? У меня здесь еще есть дела, Петя, и бросить все это… — Я понимаю, что ты обижен на меня. И, знаешь, ты прав, — мужчина тяжело выдохнул, — Но сейчас, пожалуйста, прислушайся к тому, что я говорю. Оставаться здесь опасно. Непозволительная роскошь — рисковать теми, кого я люблю — и расточительным я больше не буду, — он долго смотрел в глаза Димы, прежде чем тот решился ответить. — Я подумаю, — Гончаров снял его руку со своего плеча и пошел к лестнице. Кирсан молчал. Он продолжал сидеть, глядя, как незнакомец идет следом за Димой, и прокручивал в голове слова мужчины. «Люблю» — очень сильное слово. Особенно в том контексте, в котором оно прозвучало. И почему-то чьи-то чувства вызвали резкий укол где-то внутри Кирсана, заставили до боли сжать челюсть. — Простите, а кто этот мужчина в очках, который только что проходил? — спросил он у блондинки. Голос Кирсана безуспешно изображал незаинтересованность. — Петр Шипов. Они с вашим Гончаровым остановились в одном номере, — увидев, какой эффект слова произвели на гостя, холод в глазах женщины немного оттаял. — Не знаю, что у вас к ним за дело, но не советую связываться с Шиповым, он из чекистов*. Рассеянно кивнув, Кирсан развернулся и пошел назад в больницу, снова и снова мысленно возвращаясь к той фразе. «Люблю» — очень сильное слово. Особенно в отношении человека, с которым делишь комнату. — Что-то случилось? — спросил Марат Теменович, увидев на лице Кирсана не свойственное ему равнодушие. Тот лишь отмахнулся, так же непривычно и деланно улыбнувшись, чтобы показать, что все хорошо. Вернувшись в кровать, он натянул одеяло на голову и заплакал. Эти слезы отчаяния и разочарования смыли утренние слезы зарождающегося чувства. Перевернув подушку, Кирсан твердо решил, что больше не будет плакать. * — чекистами в СССР называли сотрудников чрезвычайного комитета (ЧК) — прообраза позже образовавшегося КГБ. Термин перетек не только на агентов КГБ, но также употребляется для характеристики сотрудников нынешнего ФСБ.