Наше «здесь»

Когда Гомер сказал: «Всё становится прекраснее, потому что мы обречены. Ты никогда не будешь прекраснее, чем сейчас. Мы никогда не будем больше здесь», Тэхён это почувствовал. Наверное, стоило дать своему циклу намного более поэтичное название, чем «Здесь». Раньше Кан Тэхён мог придумать поэму на ходу, мысленно перевести её на латинский, а потом отмахнуться, словно такое по силам каждому пятилетнему ребенку. Но сейчас Тэхён, скрестив руки на груди, рассматривал свой цикл, состоящий из пяти картин, и помещенных в самом большом выставочном зале Кореи. И как вообще он умудрился додуматься до такого безвкусного названия? И что он имел в виду под «здесь»? «Здесь» — это в самой престижной сеульской галерее или в мастерской в Кванджу, где он пропадал месяцами, пока помощник таскал Кану холодный кофе без сахара? Под этим словом точно должна скрываться истина, намёк на чувства художника, но на самом деле Кан Тэхён просто устал думать. Мужчина бросил взгляд на наручные часы. Ремешок давно бы пора поменять, но руки никак не дойдут. Тэхён слишком любил постоянство, слишком долго привыкал к изменениям. Наверное поэтому он постоянно пользовался одними и теми же красками, выбирал белоснежную бумагу и чашками пил кофе. С самого утра Тэхён запирался в мастерской, мертвой хваткой держал кисть из белки и первые два часа гипнотизировал чистый холст. Картинка вырисовывалась постепенно, легкими акварельными мазками появлялась задумка, призрачный силуэт и плавные очертания, и лишь потом Тэхён осмеливался прикоснуться к холсту и оставить на нём первый след. В те моменты для Тэхёна не существовало времени и места, лишь только он и холст. Тэхён говорил с помощью красок, он кричал и смеялся, страдал и изнывал, он любил и был любимым. Кан Тэхён проживал свою жизнь только таким образом. Он не умел иначе. Цикл «Здесь», который принёс ему мировую славу, Кан рисовал почти четыре года. Слишком много для пяти картин, он это прекрасно знал и слышал множество раз, но Тэхён не смел себя подгонять. Первое правило настоящего творца – позволить эмоциям прийти естественным путём. Кан Тэхён растерял свою сообразительность и смекалку, забыл илиады и латынь, перестал верить в чудо и растворился в красках. Он не искал славы, не ставил целью прославиться, Тэхён просто хотел поставить точку. Удивительно, но он даже считал, что после этой серии и вовсе перестанет рисовать, но это даже звучит жалко. Художник, каким бы он не был, никогда не сможет отречься от искусства. Известность подкралась незаметно. Постепенно, шаг за шагом, она привела его сюда, в галерею, где он уже полчаса после закрытия рассматривает свои же картины, которые видел тысячи и сотни раз. «Надо было сделать больший контраст», — думал Тэхён, подмечая новые и новые недочёты. Человеку искусства не стоит смотреть на свои работы дольше положенного, но Кан Тэхён не мог просто уйти домой. И вопрос всё ещё остается открытым: где это, его «здесь»? Тяжело быть реалистом и человеком, приближенному к творчеству. Тяжело жить с камнем вместо сердца и кистью вместо пальцев. Тяжело растворяться в картинах и ранить красками, но Кан Тэхён превосходно с этим справлялся. Он не знал, почему люди продолжали приходить и смотреть на его картины, он не знал, почему они всё ещё находятся в этом месте, и в какой момент этой мелочной жизни он вдруг проснулся с мировой славой, но что-то в его картинах всё же привлекало людей. Их тянуло с разных уголков страны, их манили краски и цвета, оттенки, что переплетались с сердцем, что колыхали душу и лелеяли, будто младенцев на руках у мамы. Картины Кан Тэхёна оставляли след на ладонях, слетали с уст, как волшебство и проклятье одновременно. Его «здесь» откликалось в сердцах у многих людей, ведь каждый находил в нём нечто своё. Кан Тэхён умело мастерил чувства, касался эмоций, играя на холсте, как на музыкальном инструменте. Он был гением, настоящим мастером своего дела. Но такая участь у людей искусства: скрывать несчастья за своими работами. — Как долго ты ещё собираешься стоять здесь? – Вдруг раздался голос над плечом. Донхёк, шатен в свободных джинсах и фланелевой рубашке цвета слоновой кости, склонил голову набок. – Я чисто ради интереса засёк, сколько ты уже торчишь на месте: почти час. Думал, меньше? Я знаю, что для тебя времени не существует, но простые люди, как я, мечтают оказаться дома в уютной кровати с банкой пива и любимой кошкой. Так что давайте, господин Кан, закругляйтесь, иначе я скажу директору лично выпроводить тебя. Тэхён усмехнулся, поворачиваясь к хёну и поднимая руки вверх в знак поражения. — Как скажите, господин директор. Куда пойдём в этот раз? Ли Донхёк любил спокойные, немноголюдные места. Он каждую пятницу водил своего приятеля, Кан Тэхёна, а с недавних пор ещё и звезду современного искусства, в новые заведения. В этот раз выбор пал на скромный бар в духе двухтысячных, где просмотр футбола и полный бокал пива считались высшей степени совершенством. Друзья присели прямо за барную стойку, заказали выпивку и одновременно вздохнули. — Разве директору полагается пить со своими клиентами? – вдруг поинтересовался Тэхён, когда Донхёк протянул ему кружку, до краёв наполненную светлым пивом. – Вы не собираетесь меня спаивать, господин Ли? — Да захлопнитесь вы уже, господин Кан, — Донхёк громко рассмеялся, отпивая большой глоток пива. – Если бы не мой многоуважаемый отец, сидел бы я сейчас где-нибудь в Кёнгидо, разговаривал с птичками. Да и дышалось там лучше, особенно в Аняне! Помнишь, я тебе фото присылал? Загляденье же, скажи? Вот и я о том же! Но отец посчитал отличной идеей передать галерею мне, своему среднему сыну. Идея-то неплохая, но все прекрасно понимают, что я для этой роли, мягко говоря, не подхожу. — Почему-то я даже не удивлен, что ты выбрал разговор с птичками, нежели карьеру, — Тэхён отставил кружку, едва к ней притронувшись. Пить не хотелось, но он просто не мог отказать лучшему другу в их традиционной вылазке. Тэхён познакомился с Донхёком двенадцать лет назад по приезде в Сеул. Тогда, только окончив университет, Тэхён мечтал лишь о комнате с небольшой арендной платой и пачке рамёна. В мегаполисе он чувствовал себя потерянным ребенком, задыхался от здешнего воздуха и озирался по сторонам в поисках знакомых лиц, но столица встретила его пустым и серым взглядом. Тогда Тэхён не знал, что в игровом кафе, в котором он проведёт первую ночь в городе, он встретит такого же брошенного парня, как и он сам. Этим парнем оказался Ли Донхёк, позор семьи и ни на что неспособный сын. Донхёку пришлось уйти из дома, временно ночевать в разных местах, будь то кафе или общественная баня, и искать подработки, чтобы выжить. Средний ребенок в семье выпускников Сеульского, он с трудом окончил старшую школу и провалил экзамен в университет. Не оправдав ожидания родителей, с несколькими тысячами вон в кармане, отец вышвырнул его из дома. Казалось, их свела судьба: находчивый Кан Тэхён и глуповатый Ли Донхёк. Они столкнулись в коридоре, зацепились друг за друга и по сей день крепко держались. Парни росли вместе, вместе строили жизнь, искали своё место, не забывая, с чего начинали. Донхёк нашёл своё «здесь» рядом с Тэ, стал его лучшим другом и опорой. Теперь, по прошествию семи лет, Сеул больше не казался Тэхёну таким хмурым и негостеприимным. Тэхён крепко стоял на ногах, зарабатывал хорошие деньги и мог позволить себе нечто лучше, чем пачка рамёна. — Я тоже не понимаю, что господин Ли нашёл в тебе. Его решение слишком поспешное. Твой хён до сих пор с тобой не разговаривает? — Марк удалил меня из друзей. Думаю, он и правда серьезно обижен. Может, мне посвятить ему выставку? «Прости меня, любимый хён, что отобрал работу всей твоей жизни. Купи билет и приходи на выставку?» Или про билет уже слишком? Сделать ему скидку? — Просто позвони ему. Или назначь встречу через Джейн. Вы не можете и дальше избегать друг друга, — Тэ со скучающим видом разглядывал пенку на стенках кружки, пока Донхёк вздыхал. Разговоры о семье каждый раз заставляли его производить сложные мыслительные операции, а это отнимало слишком много сил и энергии. Ли Донхёк был создан для отдыха и путешествий, а не для работы в какой-то галерее. В искусстве он так же осведомлён, как и Тэхён в работе с детьми. — Господин Ли использует странные методы воспитания: выставляет из дома без гроша в кармане, а через несколько лет назначает главой национальной галереи. Ты видишь в этом связь? Наверное, он пытается научить меня ответственности и привязать к одному месту, лишь бы я больше не сбегал на Чеджу или в Японию, но я скорее съем хвост белки, чем стану таким, каким он хочет меня видеть. Марка он готовил к подобной работе годами, а потом вдруг поменял своё решение. А что касается Джейн... Может сам её попросишь? Тэхён вскинул брови, что показалось Донхёку ужасно забавным. — С чего бы мне разбираться с твоими семейными проблемами? — Да хотя бы с того, что тебе пора жениться. Серьёзно, моя сестра хоть и ужасно глупая, зато красивая. Это у нас семейное, не считаешь? Заделаете маленьких малышариков, купите домик у моря, будешь писать свои картины и каждый вечер пить со мной пиво. Разве не сказка? Ну же, господин Ли и так считает тебя своим зятем всё это время, пришло время и породниться. — Мне не нравится твоя сестра, Хёк, — теперь Тэ смотрел на друга, как на назойливую муху, которых он обычно добивал газетой. – Из меня отец такой же как из тебя художник. — Ты мне льстишь! – Донхёк широко улыбнулся. – Если не Джейн, то кто? Ты вообще когда в последний раз был на свидании? Думаешь, найти пару так просто? Это же огромный труд: подбираешь галстук, заказываешь блюдо в самом лучшем ресторане, отвозишь её домой, пытаешься не сморозить чушь... Слишком сложно, знаешь ли! — У тебя словесный понос? – Кан прикрыл глаза рукой, молясь всем богам, чтобы рядом сидящие не услышали их интеллектуальную беседу. Донхёк был неисправим – и в этом его очарование и погибель. – Мне не нужны отношения. Они будут только отвлекать от работы. Официант, ещё одну кружку, пожалуйста. Ли благодарно улыбнулся и потянулся к новой порции, жадно обхватывая кружку пальцами и причмокивая от удовольствия. В прошлой жизни он точно был алкашом, думал Тэ, качая головой. — Да кто тебе такое сказал? – вдруг оживился Ли. – Отношения только станут тебя вдохновлять! У многих художников была муза, если вдруг не знал. И как ты можешь вообще такое мне говорить, когда сам ни разу не состоял в отношениях? Кан Тэхён покрутил перстень на пальце, запустил пятерню в волосы и шумно вздохнул. Донхёк напьётся через полчаса, снова попросит отвезти его домой, а там, не снимая обувь, повалится на диван и громко захрапит. Тэхён знал это, потому что не раз тащил его до дома и платил за такси, оставлял стакан воды и аспирин на тумбочке. — Слушай, вот ещё что хотел спросить. Я тут на днях твоё интервью смотрел. Ну, помнишь, то самое, где тебя почти уломали надеть те тесные латексные штаны? Так вот, на пятнадцатой минуте и двадцать шестой секунде ты сказал, что «каждый находит в моих картинах что-то своё». Звучит, конечно, пафосно, но я сколько бы не смотрел на твои шедевры, понять не могу, что ты изобразил. Это город или человек? Потому что я отчетливо вижу чей-то силуэт, — Донхёк отпил ещё пиво и хлопнул приятеля по плечу. Хлопок оказался сильнее, чем Ли предполагал, и Тэхён закашлялся. – Так что? Кем ты вдохновлялся всё это время? Если честно, Тэхён и не думал, что друг вдруг заинтересуется его работами. Донхёк никогда не разбирался в искусстве, не читал про и Тициана и Микеланджело, и уж точно не знал о да Винчи. Может быть, он смотрел одноименный фильм, но Ли Донхёк далеко не человек искусства. Ли Донхёк – человек-выпивка, человек-беззаботность и человек-сегодня. Он живёт сегодняшним днём, не заглядывает в будущее и не беспокоиться о чужом мнении. Он всегда смотрел на работы Тэхёна пустым взглядом, называл мазки «кляксами» и терпеть не может, когда друг неделями пропадает в студии. Тогда с чего такое любопытство? — Это юность, — просто ответил Тэхён. Ли принял его ответ за чистую монету, только пожав плечами в знак понимания. Тэхён прекрасно знал, что тот ни черта не понял, и не собирался и дальше его расспрашивать. Но отчего-то Тэхёну вдруг захотелось высказаться. Уже тысячи раз ему задавали подобный вопрос на интервью, в комментариях в социальных сетях и многие художественные критики пытались понять посыл мужчины, но Кан лишь многозначительно отмалчивался, дав волю их воображению. Но, может быть, пришло время рассказать? Неужели истоки его творений, его славы и признания имеют свои корни? – Она важна для каждого из нас, поэтому и откликается в сердце. Каждый помнит свою юность, разве нет? И многие мечтают повторить то время, поменять ход вещей или, наоборот, прожить те моменты снова. Мои картины не волнуют умы, как это делает «Мона Лиза», но они несут в себе посыл молодости и свежести, первых неудач и первых шагов к себе. Можешь не слушать, я люблю читать лекции. Знаешь, когда-то я даже руководил клубом и... — Ты бы хотел вернуться назад? Ну, во времена своей юности? Господин Кан, ты бы что-нибудь поменял? Внезапные вопросы Донхёка словно заставили Тэхёна проснуться из вечного, долгого сна. Его затуманенный взгляд скользнул по Донхёку, будто Ли вдруг появился из неоткуда. Ещё никогда Тэхёна не спрашивали об этом. Хочет ли он вернуться в то место, хочет ли снова жить в небольшой комнатке, делить кухню и добираться до академии? Правда ли хочет снова посещать занятия, волноваться из-за несданных работ и изучать ненужные дисциплины? Правда ли Кан Тэхён хочет снова засыпать под шум поездов, прогуливаться по рынкам вместо крупных магазинов и не спать ночами? — Я… Если честно, мне... Донхёк с грохотом отставил бокал и перехватил взгляд Тэхёна. — Спрашиваю лишь потому, что мне поступил заказ на твою картину. Заказчик хочет, чтобы ты написал место, где учился. Об этом мало, что известно, да и ты мне никогда не рассказывал о своих студенческих днях. Работа о твоей юности, как я понял. Я сказал, что ты не пишешь на заказ, хотя он и предложил просто офигительно высокую цену. В общем, я сказал, что ты подумаешь над этим. Так ты подумаешь, да? Перед глазами Тэхёна предстали образы просёлочных дорог, цветения персика в теплый апрель, акварель на просевших ступеньках и засушенные листья ромашек. В нос вдруг ударил знакомый сладко-цветочных аромат, в волосах пронёсся ветер, а бар превратился в первую мастерскую. У Тэхёна был принцип: никогда не рисовать на заказ. Он не хотел, чтобы кто-то диктовал ему условия, не хотел вписываться в рамки. Искусство, не раз говорил он на интервью, должно заставлять человека чувствовать себя свободным. А какая свобода в проведенных границах? У Тэхёна были принципы, и всё же он задумался. Если вдруг кому-то понадобилось взглянуть на юность Кан Тэхёна, тогда стоит ли ему показать её? Открыть альбом с университета, достать первое портфолио и давно засохшую гуашь, баночки от которой он использует под комнатные цветы? Двенадцать прожитых лет в Сеуле кричали о том, что пора возвращаться. Кан Тэхён, на самом деле, твоё сердце никогда не сможет забыть Кванджу. Ты можешь спрятать воспоминания в банку, закупорить её и закопать где-нибудь во дворике, но они просочатся через землю и вернутся в виде новых картин. Тэхён, не глядя на Донхёка, произнёс: — Скажи ему, что я согласен. Но я не хочу брать за воспоминания деньги. И ещё, хён, — Ли поднял на него взгляд удивленных глаз, — тебе нравятся персики? // Провинция Кёнгидо почти не изменилась. Тэхён с замиранием сердца встретил тихий городок, который точно так же с распростертыми объятиями встретил когда-то и его, потерянного студента, которому только и оставалось цепляться за мечту. Кванджу отличался от Сеула, был его полной противоположностью. Здесь тебе ни новомодных торговых центров, ни автомобилей последних марок, а автобусы встречались ещё реже. В Кванджу предпочитали передвигаться на велосипеде, а единственный автобус до сердца города можно было поймать раз в сутки. Тэхён не заметил, как задышал полной грудью. Он крепко сжимал сумку в руках, вдыхал родной воздух и пытался запомнить всё до единой детали. Донхёк рядом изнывал из-за жары, то и дело поправлял съезжавшую панаму с головы и литрами пил воду. Он не казался сильно довольным поездкой, ведь пришлось три часа добираться на душном автобусе. Тэхён отказался брать машину, лишь сказав, что она здесь будет неуместна. — И куда нам теперь? Где ты хочешь переночевать? Здесь вообще есть отели или типа того? Не знал, что ты притащишь меня в такую глушь, господин Кан. Здесь у тебя точно будет вдохновение писать? — Я уже связался со своим старым другом, — ладонь Тэ прикрывала глаза, которые то и дело щурились из-за яркого солнца. Для конца мая в городке стояла невыносимая жара, когда в Сеуле лишь начинало теплеть. Тэхён, в джинсовых шортах и белой футболке, с воодушевлением сделал шаг вперед. Донхёк, отказавшись верить, что в провинции может настолько сильно отличаться погода от столицы, расстегивал куртку и пытался оттянуть ткань прилипших к ногам джинсов. Тэхён вручил ему панаму в автобусе, на полпути в город, и Ли с недоверием взглянул на него: «Ты выглядишь неловко, дружище. Кто вообще носит джинсовые шорты?» «Не глупи, — помотал головой Тэ. – Надевай. Я не собираюсь смотреть, как ты повалишься в обморок. Ближайшая больница в часе езды, а цены на такси здесь заоблачные. Ещё вопросы?» Сейчас Донхёк, чувствуя себя максимально нелепо в джинсах и панаме, нехотя следовал за младшим, оглядываясь по сторонам. Небольшие одноэтажные дома и местные магазинчики со свежими фруктами встречали их по пути, провожая вглубь города. Донхёку, сеульцу до мозга костей, город казался сплошным лабиринтом, но Тэхён же, наоборот, уверенно шагал вперед, сворачивал в переулках и обходил лежащих на солнце кошек. — А ты и правда очень вписываешься в местный колорит, — заметил Хёк. – И как тебе удалось так быстро влиться? — Мне и не приходилось вливаться, — внезапно Тэхён засмеялся, чем заставил друга подпрыгнуть на месте. Кан Тэхён нечасто улыбался, разве что перед ним не стояла жареная курочка. Ещё реже он громко смеялся, обычно отдавая предпочтение глухим смешкам в кулак. Тэхён менялся на глазах. Он расцветал с каждым шагом по местной улице, с каждым вдохом здешнего воздуха. Донхёк так и видел, как через одежду Тэхёна обвивали цветы гречихи и ромашки, как домашние кошки бились к ногам, как жители распахивали свои двери. Тэхёна ждали. Кванджу стоял в забвении все эти годы, преданно ждал. – Не отставай, нам немного осталось. «Немного» для Тэхёна значило пройти пять улочек, свернуть три раза направо, пройти мимо магазинчика с мороженым, миновать заброшенное здание и наконец выйти к одноэтажному домику, что граничил по соседству ещё со множеством таких же домов. Кан застыл возле ворот, огляделся по сторонам, бросил укоризненный взгляд на умирающего от жары и быстрой ходьбы Донхёка и наконец открыл ворота. За ними оказался аккуратно подстриженный газон с деревянной лавочкой и небольшим круглым столиком, который был весь нагроможден горшками с цветами. Сам дом показался Донхёку самым обыкновенным, ничего примечательного в постройке он не нашёл: просевшие широкие ступеньки, ловец снов на двери вместо звонка, небольшая веранда с кучей хлама в виде винтажного черно-белого телевизора и магнитофона, множество стопок книг и бумаги. Забор показался Хёку ненадежным: кое-где отходили доски и виднелись просветы. Подобное место уж точно никак не вязалось с Кан Тэхёном, человеком, привыкшим к удобствам и огромным помещениям. — Слушай, мы же не здесь собираемся остаться, да? Да мы тут даже не поместимся! Ну же, господин Кан, с нашими финансами мы можем найти местечко получше... — Хён! Дверь дома распахнулась, закачавшись на несмазанных петлях. Мужчина, на вид их ровесник, словно ребенок перепрыгнул через ступеньки и заключил Тэхёна в крепкие объятия. Его темные, иссиня-черные волосы, спадали на лоб, а на щеках появились ямочки, стоило мужчине улыбнуться. За годы он возмужал, а широкие плечи и непропорционально тонкая талия делала из него настоящего красавца, человека, который точно не вписывался в такое захолустье. — Я так рад тебя снова видеть! С тех пор как ты уехал, ты ни разу не написал мне! Я пытался связаться с тобой, но, кажется, кто-то сменил номер, — с этими словами он недовольно надул губы – и Тэхён широко улыбнулся, вспоминая старую привычку друга. В этом месте и правда будто застыло время. Он будто вернулся на десять лет назад. – Я купил этот дом и несколько по соседству. Бизнес вдруг пошёл в гору, хотя я не знал, что заинтересуюсь чем-то, кроме живописи. А ещё я... – он осёкся на полуслове, словив на себе взгляд Кана. Тот смотрел на друга с нескрытым восхищением и радостью. Его глаза, такие большие и завораживающие, вдруг засияли. После незнакомец взглянул куда-то за спину старого друга – и хлопнул себя по лбу. – Я же забыл представиться! Я Ян Чонвон, друг Тэхёна со времён академии. Вы, наверное, Донхёк? Спасибо, что позаботились о хёне в Сеуле. — Это кто ещё о ком заботился, — буркнул Кан, не дав Хёку и слова сказать. Тэхён схватил Чонвона под руку и, не обращая внимания на маячившего позади друга, обратился к Чонвону: — Она всё ещё такая, какой и была? Скажи, что не изменилась. «Они про девушку говорят?» — задумался Донхёк, следуя по пятам за Чонвоном и Тэхёном. Те зашли в дом, прошли по узкому коридору, в котором пробивался свет из открытых окон и завернули направо. Поворот был таким же резким, как и всё в этой провинции. Место, о котором говорил Тэхён, оказалась небольшой комнатой. Антураж придавало заклеенные газетами окно чуть ли не во всю стену. Тэхён, отделившись от друзей, подошел к рабочему столу прямо напротив окна, провёл кончиками пальцев по деревянной столешнице, которая давно утратила блеск былых дней. Большая часть дерева хранила в себе остатки давно застывшей краски - кажется, это был акрил или что-то подобное, Тэхён уже не помнил. В углу, около односпальной кровати со свежим постельным бельем, выстроились стопки картинных рамок. Они-то и занимали большую часть комнаты, словно жители, которые отказывались уходить. Тэхён поднял самую верхнюю, сдул с неё слой пыли и под кашель Донхёка провёл ладонью по стеклянной вставке. За ней на Кана смотрел один из первых, нарисованный первыми подручными красками, пейзаж. Мазки явно были неловкими и неспешными, а сама композиция точно выбрана неудачно: автор так и не смог определиться с тем, что же хотел передать этой работой. Остальные рамки также прятали от посторонних глаз работы молодого неопытного художника, который только начинал видеть в искусстве своё спасение. — Я думал, что предыдущие хозяева давно их выбросили, — с улыбкой сказал Тэхён, садясь на кровать. Та заскрипела под тяжестью веса, и Тэхён вспомнил, с каким удовольствием плюхался на кровать после бессонных ночей за дедлайнами. С этого ракурса комната выглядела совсем иначе: Тэхёну редко удавалось понежиться в постели, особенно в свой выпускной год. Он жил за рабочим столом, возле окна, просыпался от яркого солнца и совсем прирос к стулу. В то время он уже не так часто посещал мастерскую, как ему хотелось бы. Наверное, память о ценных мгновениях в ней никогда не позволит Кан Тэхёну, известнейшему корейскому художнику-современнику, забыть о том месте. — Я тоже так думал, — Чонвон подошёл к окну и стал отдирать газеты. Солнце постепенно пробивалось в комнату. – Но я нашёл их все в чулане. Наверное, стало жалко выбрасывать. Я бы тоже не решился на такой шаг. Всё же не каждому под силу избавиться от картин. // На ужин Чонвон пожарил самгёпсаль и принёс пару бутылок соджу. Донхёк с радостью накинулся на еду, а когда Чонвон поставил перед Ли стакан, то он и подавно зауважал младшего. Но всё же, как такой человек, как Кан Тэхён, мог жить в подобном месте, совсем далеко от цивилизации, торговых центров и нормальной сотовой связи, да еще и в такой крохотной комнатке? Признаться честно, когда Донхёк впервые встретил Тэхёна, то точно подумал, что перед ним богатенький мальчишка, который решил устроить бунт против родителей. И друг никогда и словом не обмолвился о своих студенческих временах, об художественной академии, в которой, оказывается, проучился четыре года, и никогда даже не упоминал о Ян Чонвоне. Всё своё прошлое Тэхён будто старательно закупорил в бутылку и оставил под кроватью в Кванджу. Парни расположились на деревянных досках, вытянув ноги и наслаждаясь едой. Как сказал Чонвон, магазины уже закрылись (а ведь ещё всего-то десять вечера!), но перед приездом друзей он успел прикупить закуски. Веранда всё ещё оставалось захламленной, и Тэхён думал, что следовало бы заняться ею завтра, прямо на рассвете. Донхёк расположился в соседней комнате, такой же крошечной, но более уютной. — Я когда-то жил в ней. Не волнуйся, пастельное я поменял, — Чонвон завернул мясо в салатный лист и с удовольствием проглотил, даже не прожевав. – Мы же раньше с хёном были соседями. Делили этот дом, учились и часто ходили смотреть фильмы. Мы бы, если честно уже говорить, с голоду бы померли, если бы госпожа Хан не приносила нам овощи и фрукты. Жаль, она скончалась пять лет назад. Говорят, персиковый сад теперь не такой, каким был при ней. Субину она очень нравилась: добрая, приветливая женщина. Он бы очень расстроился, узнав новости. Но, думаю, у него сейчас и так забот хватает. — Я даже не знал, — Тэхён отстранённо взглянул на стопку соджу. Женщина, которая заботилась о глупых подростках, ушла из жизни, а он даже не вспоминал её все эти годы. Как много людей он успел забыть? Как много воспоминаний ушло с тех пор? Он и не догадывался, насколько отдалился от этого маленького мира, который когда-то тоже был его частью. Он и не думал, что люди могут умирать, что они не живут вечность. Когда ты молод, то не задумываешься о таких вещах, ты стараешься не думать дальше горящего дедлайна, к которому ещё даже не приступал. Он не знал, что Хёнджин давно женился, воспитывает прекрасную дочку и наслаждается семейной жизнью в Пусане. Хван всегда хотел завести семью, мечтал о детях и спокойной жизни, а по выходным расписывать стены в кофейнях. Тэхён старался не читать новости, поэтому точно не мог видеть, что его давний друг, Сынмин, который помогал ему расписывать экзаменационную работу, открыл свою школу искусств, переживая в это время тяжелый развод. Бывшая жена отсудила у него половину имущества, в том числе и дон в Каннаме, так что Сынмину пришлось несладко всё это время. Наверное, Субин единственный из них, который и дня не проработал по профессии: он бросил лепку сразу после выпуска, вернулся домой, в Сеул, и поступил на актерское. Его карьера не сразу сложилась: снявшись в двух третьесортных дорамах, Чхве наконец-то удалось заполучить роль мечты и добиться всеобщего признания. Чонвон же занялся недвижимостью, купил жильё на въезде в город и, как казалось Тэхёну, прирос корнями к этому месту. Раз в несколько недель он проводил лекции в академии искусств первому курсу, отвечал на вопросы и проводил практические занятия на природе. Хорошо, когда рядом неизменно остался хотя бы один знакомый с того времени человек, думал Кан. А ведь когда-то, также сидя под звездами, их здесь сидело шестеро. Тэхён, как сейчас, помнил, что тихо в их компании никогда не было, ведь голоса и смех не утихали ни на секунду. Сынмин и Чонвон часто спорили, Хенджин пытался не спалить кухню, Субин тихо фотографировал на поляроид, а потом прятал фотографии по сумкам и рюкзакам друзей. Эти снимки и правда были особенными: никогда не знаешь, когда найдёшь их. Бывало, они выпадали прямо из скетчбука Тэхёна во время лекций; или неожиданно застревали между страницами занудной книги, которую читал Сынмин; один раз Хёнджин даже нашёл помятый снимок с изображением Чонвона у себя в ботинках! И Бомгю... Опрокинув пять рюмок соджу, Донхёк улегся спать прямо на ступеньках. Тэхёну пришлось долго объяснять Чонвону, что тащить Ли до комнаты – бесполезная трата времени. Сошлись на том, что Кан принёс махровый плед и укрыл им пьяного в стельку Донхёка. — Умение пить у него не очень, да? – хмыкнул Ян Чонвон, провожая взглядом Донхёка. Тот скрутился в три погибели на небольших и холодных ступеньках, подложил ладони под щеки и громко сопел. – Он мне Хёнджина напомнил: тот после первой бутылки уже откидывался. Помню, как мы с Сынмином и Бомгю тащили его до дома. И почему именно сейчас меня вдруг на воспоминания потянуло? Знаешь, хён, это всё твой приезд. Если честно, одному здесь одиноко. — Тогда почему ты остался? – голос Тэхёна предательски треснул. – Здесь никого больше не осталось, все разъехались. Но почему ты всё ещё остаешься жить здесь? Чонвон глубоко вздохнул и улыбнулся. Эта улыбка всегда служила для Тэхёна утешением. Чонвону достаточно было улыбнуться, чтобы стереть все сомнения. — Потому что эти люди вырастили меня, и я не мог дождаться, чтобы вернуться домой. Находиться вдали от дома казалось невозможным. Ни Анян, ни Пусан не приняли меня. Я везде чувствовал себя лишним, словно принадлежал лишь одному месту всё это время. Ты когда-нибудь чувствовал подобное? Каждый раз при взгляде на пустые улицы без тебя, Сынмина, Хёнджина, Субина и Бомгю мне становилось ужасно тоскливо. Я не мог поделиться ни с кем этим чувством. Воспоминания помогают мне жить. Они напоминают мне о том, какая же всё-таки у меня счастливая жизнь. Хоть вас уже нет рядом как раньше, но вы – часть моей жизни. Я вспоминаю о тебе, когда читаю лекции по живописи. Думаю, мол, а вот Кан Тэхён смог бы объяснить это явление с совершенно другой стороны. Или, когда прохожу мимо библиотеки, вспоминаю, как мы обыскались Сынмина, а он всё это время сидел внутри и читал какую-то литературу Англо-Норманского периода. Или как Субин с Хёнджином однажды решили прогулять пары профессора Джина, но он поймал их прямо на выходе из университета и заставил драить туалеты целых две недели. Или как Бомгю бегал за тобой, как собачка, пока ты наконец не... — Уже поздно, — прервал его Тэхён. Слова Чонвона всколыхнули старые раны. Правильно ли он сделал, что согласился приехать сюда? Как долго он будет рисовать в этом месте, снова и снова вспоминая ушедшие часы? Сможет ли он снова окунуться в то беззаботное время, и в итоге не потерять себя в настоящем? Чонвон был прав: Кан Тэхён разделял его чувства. Он тоже чувствовал себя лишним по приезде в Сеул. Но если друг решил вернуться к истокам, то Тэхён твёрдо обосновался в мегаполисе. – Завтра рано вставать. Спасибо за еду, и до завтра. Попрощавшись с Чонвон, уснуть он так и не смог. Было бы странно, если бы он сразу же завалился в кровать и уснул мертвым сном. В голове вертелись слова Чонвона, его искреннее желание поделиться со старым другом своими тревогами. Тэхён винил себя, что не может быть таким же открытым и тоже сказать пару слов. Словами он плохо владел, поэтому, очевидно, и выбрал другое направление искусства. Ноги сами повели его к окну. Механическая память дала о себе знать, когда Тэхён облокотился об стол и всматривался в темное ночное небо. Вид выходил на железнодорожную станцию, где-то вдалеке звучали успокаивающие колёса поезда. Тэхён вытянул руку на улицу, за пределы комнаты, пытаясь поймать в изжилистую ладонь тёплый провинцианский воздух. Здесь, в Кёнгидо, дышалось по-другому. В Сеуле его лёгкие словно закупорили машинными выхлопами и вечной суетой, от которой не сбежать. И лишь сейчас Тэхён смог вдохнуть полной грудью, расправить плечи, почувствовать твёрдую опору под ногами и тяжесть навалившихся в одночасье воспоминаний. Уши привыкали к когда-то привычным звукам, отчетливее слышали приближение поезда. Тэхён закрыл глаза, на мгновение вновь почувствовав себя в свои двадцать. Запахи сочных персиков, свежевыкошенной травы и новых масляных красок ударили в нос. Сам того не понимая, Тэхён попал в воронку из образов и чувств. Звуки поезда послышались совсем рядом, гудки раздались над самым ухом, когда Тэхён наконец открыл глаза. Он схватился за оконную раму и, перед этим резко нахмурившись, высунулся из окна. Его глаза вцепились в смутный, еле разборчивый силуэт на перроне. Что-то в движениях человека показалось знакомым, хотя Тэхён и не мог четко увидеть лицо незнакомца. Тот просто сидел, качая головой из стороны в сторону и шевеля губами, будто разговаривал сам с собой. Нет, не разговаривал. Он напевал. Кан Тэхён сломя голову вылетел из дома и чуть не сбил со ступеней храпящего Донхёка. Найдя в заборе расшатанные колья, он стукнул по ним снизу – и гвозди отошли. Сырые, колья быстро поддались удару. Тэхён машинально, как делал это много раз, отодвинул их и помчался по холму вниз, к станции. Удивительно, как спустя столько лет он нашёл нужное место в заборе, откуда постоянно сбегал к поездам, чтобы не наворачивать круги. Ещё больше он был удивлен, что не с того ни с сего сорвался с места: для человека, который днями проводит в студии, физические нагрузки казались чем-то неправдоподобным. Пологий склон привёл Тэ прямо к станции. Небольшая, она совсем опустела. Тэхён огляделся по сторонам, топтался возле скамейке несколько минут, не понимая, кого он вообще ждет. Может, ему показалось? Наверное, фантазия разыгралась после выпитого алкоголя. Да, ему точно померещилось, другого и быть не может. Кан Тэхён уже развернулся, спрятал руки в карманах шорт, виня себя за неосмотрительность и наивность, когда взгляд зацепился на лежащий на скамейке камень. Серый с белыми пятнами, словно на него кисточкой разбрызгали гуашь, камень придавил клочок бумаги. Не бумаги, Кан Тэхён, ты же это давно понял. Это был поляроидный снимок. Снимок с изображением сцепленных пальцев, перепачканных маслом и блёстками. Тэхён дрожащими пальцами разгладил фотографию. Это был Бомгю. Это всегда был Бомгю.