Темнота

      Федя говорит ему: ты совсем долбанулся, Гром.       Ребята в участке шепчут по углам (как будто он их не слышит) — с катушек слетел, он так забьет кого-нибудь до смерти. Только они не правы, с головой у него все в порядке, с самоконтролем тоже. Он же еще держится как-то, верно? Иногда по грани, но никогда еще не до конца.       Для таких, как Костя, есть, наверное, отдельный диагноз — что-нибудь про агрессию и садизм, но узнать его можно, только обратившись за спецпомощью. Костя не хочет никуда обращаться, не хочет вставать на учет, не хочет, чтобы знали, чтобы шепот по углам стал громче — больной ублюдок, ну, мы же говорили.       Начнутся вопросы — алкоголь, мол, употребляете? Так он не святой, конечно, может выпить рюмочку-другую по праздникам, в гостях у Феди, раньше, бывало, на рыбалке. Не бухает же он втемную, нет.       Еще обязательно спросят — жену не бил? Косте от одной мысли по сердцу ножом — он Аню даже пальцем тронуть не смог бы. Он только с ней и понял, как это — любить кого-то больше жизни, так, что готов отдать что угодно. Да только одного желания оказалось недостаточно: судьба распорядилась по-другому, и Аня буквально сгорела у него на руках за несколько дней от пневмонии. Костя не знает, могла ли ее смерть ухудшить его состояние или это все было в нем и до — злость, раздражение, желание избить каждого, кто попадется под руку. И узнавать не особо-то хочет.       А после, конечно, встанет вопрос с ребенком. Гром не то чтобы идеальный отец, он почти никогда не знает, как правильно поступить, как говорить с Игорем, что ему дать, как его, в конце концов, воспитать хорошим человеком, если Костя сам — не лучший человек на земле. Но это не значит, что он готов отдать его бездушной системе, по долгу службы Костя часто встречал детдомовских, малолетних бандитов или одичалых беспризорников, и он точно не хотел бы такого будущего для Игоря. Пусть им не хватает денег на стиралку, пусть он пропускает важные для него мероприятия, пусть не знает, как говорить по душам, — это его сын, и Костя убьет каждого, кто станет для него угрозой.       Поэтому нет, он никому не расскажет, что с ним. Ему не нужна помощь. Он в порядке, правда. Особенно, когда разобьет костяшки о стену.       Но даже этого не достаточно — Федя замечает, что с ним что-то не так, Хмурова настойчиво пытается отправить его в отпуск, в который он ходит раз в год. И на десерт — Смирнов, который долго и задумчиво разглядывает его в курилке, где в кои-то веки не собралось пол-участка.       — Чего тебе? — не выдерживает Костя, этот взгляд даже не бесит, а пугает, кажется, что Юра видит его насквозь, всю черноту, которую он старательно в себе запирает.       — Забавно просто наблюдать, как ты борешься.       — С чем борюсь? — мрачно спрашивает Гром.       Смирнов выдыхает дым и слегка пожимает плечами.       — С собой очевидно. Со своей агрессией, страхами и комплексами.       — А ты у нас в психологи заделался? Новое задание от Хмуровой?       Юра аккуратно гасит окурок, в его взгляде на Костю — что-то близкое к сожалению.       — Я тебе помочь хочу, Гром. Ты же так реально кого-то прибьешь скоро. Или сам убьешься.       Косте даже становится интересно, что может предложить ему Смирнов. Алкоголь? Не поможет, пробовали. Наркота? Да он Юре руки вырвет сразу, чтобы гадость всякую не трогал. Сеанс у психотерапевта? Смешно.       — Ну расскажи, как ты мне помогать собрался, — в голосе Кости ледяная насмешка, он знает Смирнова не первый год. В его арсенале, конечно, есть пара трюков — одни только пистолеты чего стоят, но милосердием он никогда не отличался и филантропом не был.       — Не здесь, — тихо отвечает Юра. — Нам бы без свидетелей обойтись, а то Феденька прибежит, раскудахтается, придется свернуть шарманку. Я вечером у себя буду. Приходи — узнаешь.       — Узнаю что? — быстро спрашивает Костя, но Смирнов уже отвернулся от него, словно потеряв всякий интерес, и направился к выходу. — Юр, что узнаю-то? Да черт.       Гребанный Смирнов, окрутил, как ребенка. Косте очень не хочется признаваться даже самому себе, но ему действительно интересно, что же хочет ему предложить Смирнов. Мысленно он уже прикидывает, как упросить Федю забрать Игорька на ночь — обычно с этим проблем не бывает, — и вспоминает адрес Юрки. До вечера терпит с трудом, под кожей как будто вошкаются насекомые, адский зуд треплет нервы. Он выкуривает еще несколько сигарет, но это не успокаивает, разбуженное любопытство пополам с нервяком не дают расслабиться. Ему. Очень. Надо. Кого-нибудь. Ударить.       Костя обкусывает губы почти до крови, пока добирается до нужного дома, проскакивает несколько лестничных пролетов — дом старый, лифт приказал долго жить — и с силой нажимает кнопку звонка. Тот словно на контрасте с его тихим дыханием разрывает напряжение громкой трелью, и дверь, наконец, открывается.       — Ну ты как пионер, вовремя, — хмыкает Смирнов, отступая и позволяя пройти в квартиру. — Располагайся. Тапочки не предлагаю, кофе тоже. Могу заварить чай с ромашкой.       Костя медленно выдыхает — это вот вообще не смешная сейчас шутка.       — Издеваешься? Если я ради этого сюда перся…       — Остынь, Гром! — Юра примирительно поднимает руки и кивает в сторону одной из комнат. — Ты проходи, я уже все подготовил.       К чему подготовил-то, хочет спросить Костя, проходя в комнату. В ней только старый платяной шкаф, журнальный столик, раскладной диван и застеленный клеенкой паркет. На диван также накинута клеенка, словно защита от пыли. Или… крови?       — Выглядит как логово маньяка, — усмехается Гром. — Ты мне тут разделать кого-то предлагаешь?       — Разделаться, — поправляет Юра. — С твоими проблемами.       — Да каким блять образом? — не выдерживает Костя.       Вместо ответа Смирнов подходит к шкафу, достает оттуда небольшую аптечку и ставит ее на журнальный столик.       — Тебе же очень хочется кого-то ударить? — тихо говорит Юра. — Можешь ударить меня.       И вот этого Костя точно не ожидал.       — Ты ебанулся? — спрашивает он почти ласково. — Я не буду тебя бить.       — Почему нет? Я не против. Обещаю не сопротивляться и не отвечать.       Да потому что голимо это, хочет сказать Костя. Друзей избивать — последнее дело, даже если они из какого-то мазохистского порыва призывают к этому сами. Гром, может, и не святой, но есть вещи, которые он точно не готов делать.       — Это… неправильно, — беспомощно отвечает Костя. — Юр, ты что такое говоришь?       Смирнов усмехается, жестко и безжалостно. Опять смотрит этим своим я-читаю-тебя-насквозь взглядом.       — Зассал, Костик? — почти нежно. — Так ты не бойся, Федя не узнает, не осудит. И Хмурова не узнает, в увал не отправит. Ты же этого так боишься, что кто-нибудь поймет, какой ты трус на самом деле, верно? Поймет и ударит первым, вот и петушишься. Грозный Гром, — передразнивает он. — А на деле тряпка половая, даже смешно.       — Юра, — предостерегающе шипит Костя. Но Смирнова как будто несет, и он продолжает выплевывать жалящие слова.       — Неудивительно, что у тебя и бабы-то нет, с тобой же быть невозможно. Ты не просто бесчувственный, ты импотент эмоциональный. А может, и не только эмоциональный, да, Костенька? Может, у тебя просто не встает, вот никого и не ищешь, а работой прикрываешься только, ну? И как ты ребенка заделал только, ссыкло трусливое. Или он не от тебя вообще? Признавайся, нагуляла жена, вот ты и бесишься с тех пор?       Костю почти трясет от ярости, он не видит себя — но ему кажется, что он побелел. Юра переходит границы, ступает на особую территорию, и видит бог, Гром достаточно сдерживал себя.       — Я тебя сейчас ударю, — предупреждает он свистящим шепотом.       — Так давай, — выдыхает Юра. — Бей уже, твою мать!       И Костя бьет — коротко, четко, прямо в красивое лицо. Слышит, как Смирнов протяжно стонет, хватает его за воротник рубашки и бьет снова. И снова. Ему хочется разбить, размолотить в мясо это лицо, эти губы.       Юра падает на пол, и Гром бьет его в живот — без обуви, конечно, не тот эффект, но Смирнов все равно задыхается. И это почти приводит Костю в адский восторг. Красное на белом — капли крови стекают на рубашку, безвозвратно испортив ее, волосы падают на лицо, пачкаясь в крови, и удовольствие заполняет Костю — не такой уже Юра идеальный сейчас. Он склоняется над ним, опираясь на одно колено, вглядывается и пытается словить тот раздражающий взгляд.       — Можешь… еще… — Косте приходится прислушиваться к шепоту, и тихие слова заставляют его замереть на несколько секунд.       Еще? Ему что, не достаточно? Или он не врал и не шутил, предлагая избить его?       Костя лихорадочно думает, просчитывает ситуацию. Юра не из слабых — он хоть и предпочитает держать дистанцию в бое, влёгкую может уложить противника. Но прямо сейчас позволил избить себя и даже не попытался ответить.       Неужели все так просто?       Неужели ему позволяют?       — Ты уверен?..       Юра молча кивает, наконец, снова смотря в лицо Грому. И Костю замораживает синева глаз, и одновременно прошивает изнутри эйфория.       Ему разрешили. Ему можно.       Можно делать все, что он захочет.       Костя сглатывает слюну и, сам не зная, зачем, касается кончиками пальцев разбитого лица. Юра резко вдыхает — больно, ему больно, значит, нужно надавить посильнее, пройтись по свежей ране.       Грому одновременно страшновато и до одури хорошо. Он задумчиво скребет ногтями клеенку, понимая, наконец, ее назначение, и поднимается с колена. Ему почти весело наблюдать за тем, как расширяются юрины зрачки, когда Костя растегивает и вытаскивает ремень из шлевок, наматывая на правую руку.       — Кость… — Юра, кажется, хочет приподняться. Гром поспешно ставит ногу ему на грудь и давит — нет, он не может закончить все прямо сейчас, это как отобрать давно заслуженную награду. Юра сам предложил. Он сам этого хотел. Костя все делает правильно, он берет только то, на что ему дано разрешение.       — Тихо-тихо, — шепчет он. — Все окей, да? Мы же договорились?       Ему не нужно слышать ответ — Юра слегка прикрывает глаза и снова смотрит на него, и в этом, конечно, читается согласие. Костя улыбается и заносит руку с ремнем.       Он знает, как правильно бить, он этому учился полжизни. Во дворе за школой, в темных переулках, в академии, на заданиях и в допросной с преступниками.       Первое. Синяки всегда должны оставаться на скрытых частях тела.       Второе. Нельзя попасть по лицу.       Третье. Не бить по почкам.       Удар. Выдох. Удар. Выдох. Удар. Удар. Удар. Смирнов упрямый, но Косте удается выбить из него стон, и, прости Господь, но ему это нравится. Нравится слышать всхлип, нравится видеть разбитые губы, нравится думать, что он, наверное, сломал ему нос. Нравится думать о синяках, которые останутся на теле. Чертова рубашка не дает увидеть следы, а хлестких звуков и тихих стонов недостаточно. Он не до конца это чувствует, понимаете?       Костя раздраженно отшвыривает ремень в сторону. Злость поднимается в нем новой волной, ему хочется большего — чего? Порезать, придушить, застрелить? Но под рукой ничего нет, а Костя не уверен, что сможет остановиться, если сомкнет пальцы на чужой шее. Ему бы парочку пистолетов сюда, возможно, тех же беретт, которые так любить крутить Смирнов. Не выстрелить, конечно, только лишь наставить и до конца прочувствовать этот адреналин, понимая, что держишь в руках чью-то жизнь.       Гром смотрит на пальцы Смирнова — длинные, умелые, он обожает прокручивать на них пистолеты, задрал этим фокусом уже весь отдел. И внезапно понимает, что нужно делать. Юра наконец-то кричит — недостаточно громко, но все же, когда Костя с силой давит ногой на пальцы на левой руке. Ничего ему с этого не будет — Смирнов так-то амбидекстер, а правую руку Гром не трогает, да и на левую наступает не в обуви даже. Это и вполовину не ощущается так, как могло быть, уверен Костя, но крик все равно добавляет мрачное удовольствие.       Он отступает, снова опускается на пол и с каким-то отчаянием пытается расстегнуть пуговицы на рубашке Юры. Ему нужно, нужно увидеть следы, темнеющие синяки, нужно убедиться, что это все его заслуга. Но Юра внезапно хватает его правой — целой — рукой, крепко сжимает и говорит тихо, но твердо:       — Нет.       И Костя почему-то слушается. Он останавливается за секунду, горячая ярость, застилающая разум, как будто схлынула, оставив только холодное осознание. Он смотрит, как пытается приподняться Юра, но даже не смеет его коснуться. Как будто одним простым словом Смирнов воздвиг невидимую стену, которую Костя не может преодолеть.       Есть разрешение и есть запрет, и Гром хорошо понимает разграничения. А еще он отлично умеет себя контролировать, помните? Он знает, когда нужно остановиться. Правда, знает. Костя очень надеется, что смог бы, даже если Смирнов не сказал бы ему нет. Но пустота внутри наконец такая сладкая и больше не сжирает его какими-то ожиданиями. Он не чувствует больше ярости. Не чувствует злости. Он смотрит на сбитые костяшки и слегка удивляется, а потом смотрит на лицо Юры — и удивление только растет.       Неужели он это сделал?       Неужели Смирнов позволил ему с собой это сделать?       — Не поможешь? — спрашивает Юра, губы его почти не слушаются. — Мне бы в ванную и обработать это все.       Он кивает на стоящую на журнальном столике аптечку, и Гром резко осознает все, что произошло с того момента, как он вошел в комнату.       — Ты… Зачем ты это?..       Взгляд у Юры больше не раздражает, он усталый и какой-то больной.       — Я же говорил. Хотел тебе помочь.       — Я тебя убить мог.       Смирнов только усмехается краем рта.       — Не мог. Я же все контролировал, — он вздыхает и поясняет, наконец: — Тебе нужно было отпустить ситуацию, перестать сдерживать себя. Чем больше ты вгоняешь себя в рамки, тем сильнее они могут спружинить. А итог непредсказуем — на моем месте мог оказаться кто-то из преступников, а мог и Федя. Или Игорь…       Гром вскидывается резко, желая возразить, но Юра только качает головой.       — Кость, ты и себя готов был загнать до смерти, не думая о ребенке. Тебя что-то внутри как будто сжирает, и ты разрушаешь все вокруг и себя в том числе. Я подумал… — он на секунду запинается, но тут же продолжает, — подумал, что лучше это буду я. Я всегда смогу тебя остановить, если ты перейдешь границу. Мне не привыкать к боли, я могу выдержать многое. Так что, принимай это за акт любви и самопожертвования. Можем даже повторить. Чуть позже.       Он смеется — всхлипывающе, почти истерически.       Костя продолжает сидеть на полу. Он не знает, что ему делать дальше, что им делать дальше.       Темнота постепенно возвращается из пустоты, но она больше не застилает разум. Только сладко урчит, когда он снова смотрит на Юру и залипает на следы крови. Темнота настойчиво шепчет, зовет, предлагает согласиться.       Это ничего ему не будет стоить.       Его не накажут.       За ним не придут.       Смирнов сам этого хочет, так кто Костя такой, чтобы отказывать?       Он медленно кивает, и Юра как будто на секунду гаснет, словно бы он подсознательно ждал другого ответа, другой реакции. Но Костя не готов отпускать то, что само идет к нему в руки. Он берет только то, что дозволено, ни больше ни меньше.       — Давай-ка тебя подлечим, — говорит он фальшиво-веселым голосом и помогает Юре подняться. Лицо у него даже побелело от сдерживаемой боли, но Костя продолжает его вести в сторону ванной, по пути подхватывая аптечку. Что-что, а обрабатывать раны он умеет как никто, на себе приходилось тренироваться не раз.       Костя осторожно усаживает Юру на бортик ванной и ставит аптечку на раковину. Лампочка светит совсем тускло, и из-за отбрасываемых ею теней следы на лице кажутся почти синими, как будто прошло уже несколько дней.       — Только рубашку все равно придется снять, Юр, — небрежно уточняет Костя. — Мне нужно обработать все следы, понимаешь?       Смирнов пытается расстегнуть пуговицы правой рукой, получается медленно и неловко. Гром улыбается, наблюдая за его попытками, наклоняется и легонько сжимает пальцы на левой. Юра коротко вскрикивает от боли и отшатывается в сторону.       — Давай лучше я, — почти ласково предлагает Костя. — Можно?       И не дожидаясь ответа, тянется к рубашке.       На следующее утро Костя лениво перелистывает бумаги по очередному делу, прихлебывая растворимый кофе — на удивление тот не кажется мерзким, и даже шуточки коллег не вызывают раздражения. Ему спокойно и хорошо, темнота внутри лениво и сыто улыбается. Федя задумчиво наблюдает за ним.       — Ты как будто светишься, Гром, — замечает он. — Чего случилось-то?       — Выспался, Федь, — усмехается Костя. — И завтрак вкусный съел.       — Ну-ну.       Федя косится на его сбитые костяшки и хмурится.       — А Игорька ты нам за этим вот сдал?       Костя только небрежно отмахивается.       — Да со шпаной какой-то в переулке встретился, девчулю ограбить хотели. Ну пришлось надавать по шее.       Федя явно не верит ни одному его слову, но возразить ничего не может и неловко оглядывается по сторонам.       — Юрка-то где, не знаешь? — бурчит недовольно. — Хмурова предупредила, что он больничный взял, а вчера еще вроде нормально выглядел, здоровым. Опять вляпался во что-то?       Темнота снова поднимает голову, как будто прислушиваясь.       — Да откуда я знаю, — медленно отвечает Костя. — Он же мне не докладывается. Загляну к нему вечерком, пожалуй, проверю, все ли в порядке. Игорек у вас еще пока побудет, лады?