Воспитание чувств

Поздно вечером тридцатого декабря тысяча восемьсот девяносто восьмого года, около одиннадцати часов, всё поместье Уилтон-Хаус близ Солсбери на юге графства Уилтшир замерло в неописуемом восторге. Супруга четырнадцатого графа Пембрука родила первенца. Мальчик был не слишком велик в весе, однако новоиспечённых родителей заверили, что на здоровье наследника это отразиться не должно. Однако помимо маленького веса необычным в младенце было и его удивительное спокойствие. С первых минут своего появления на свет будущий пятнадцатый граф Пембрук словно всеми силами старался продемонстрировать родителям своё безграничное послушание. Он даже не захотел доставлять неудобства матери, позволив той спокойно отпраздновать Рождество в уединённом семейном кругу, а уже по прошествии нескольких дней относительно легко и быстро родить сына. Вот так в заснеженную декабрьскую ночь на свет появился наследник богатого семейства Ким, названный Тэхёном в честь одного из многочисленных именитых прадедов. И с первых же мгновений жизни мальчика к нему был приставлен многочисленный штат прислуги, состоящий из кормилицы и бесконечной вереницы разнообразных нянек, благо граф Пембрук не пожалел жалования, желая облегчить для супруги первый опыт материнства. Впрочем, материнство в их кругах было понятием особым. Первую неделю роженице полагался обязательный отдых в постели, и Тэхён практически всегда был в окружении нянь, а к матери его приносили лишь на час-два в день, дабы леди могла обнять сына, посмотреть, как он постепенно растёт, и с уверенностью заявить, что её мальчик миловиден и красив, будто ангел на гравюре. Разумеется, вид практически незнакомой женщины, которая периодически брала его на руки, не мог не пугать, однако будущий граф Пембрук и тут демонстрировал удивительную кротость. Вместо плача и криков, он от испуга замирал, позволяя дражайшей матери в который раз с гордостью сказать, что её дитя обладает даром послушания от рождения. Постепенно леди оправилась от родов и с радостью сообщила мужу, что настало самое время организовать в поместье приём в честь рождения наследника. Уилтон-Хаус готовился встречать великосветских гостей, а потому госпожа Ким стала ещё реже появляться в детской. Впрочем, в её присутствии и не было большой необходимости. Леди должна следить, достаточно ли хороши выбранные для её ребёнка няни и воспитательницы, а последние уже успели показать себя в исключительно благоприятном свете, к тому же супруга графа Пембрука никогда не ставила под сомнение выбор мужа, и раз муж этих людей выбрал, значит, они могут вызывать доверие. Большего от хозяйки поместья и не требовалось. Ей следовало дождаться, когда сын научится говорить, дабы можно было его начать чему-то учить. А вот хозяину дома следовало дожидаться, когда сын научится ходить, дабы мог самостоятельно спуститься из детской в гостиную отца в назначенный час и засвидетельствовать своё почтение. Но пока Тэхён даже близко не походил на маленького взрослого, которому следует уделять время, вот родители и не утруждали себя. В конце концов, так воспитывали их самих и так же поступало всё окружение. Даже королева Виктория не жаловала собственных младенцев. Когда настал день пышного празднования, разумеется, толпе гостей кормилица вынесла показать будущего пятнадцатого графа Пембрука, дабы после передать его в руки матери. Леди с очаровательным младенцем на руках не могла не вызвать всеобщего восторга, но даже в этот ужасающий миг для появившегося не так давно на свет ребёнка, Тэхён не закричал, и это все посчитали ещё большим очарованием. Лишь через несколько дней опытные няни заволновались, ведь не бывает настолько спокойных детей, что бы не говорили учёные мужи, что это славный идеал, когда ребёнка видно, но не слышно. Вызывали беспокойства и та неохота, с которой Тэхён ел, его постоянная сонливость и общая вялость. Всё же маленький вес при рождении сыграл с будущим графом злую шутку. Развилась слабость и болезненность, которая впоследствии будет преследовать его всё детство и отрочество. Мальчик постепенно рос, и вот однажды настал заветный день, пожалуй, самый важный в жизни любого наследника. Тэхён впервые смог самостоятельно, пусть и держа любимую няню за руку, спуститься к отцу в кабинет. Это и стало его самым первым осознанным детским воспоминанием. Первое, что почувствовал мальчик, войдя в просторную, декорированную дубовыми панелями комнату, — это покалывающий холод, коснувшийся голой кожи на ногах ниже колена. Впрочем, даже те участки, которые были закрыты детскими шерстяными шортами, едва ли могли сохранить прежнее тепло. Как Тэхён узнает позже, отец был уверен, что лишь в холоде голова работает как следует, а потому даже в самые суровые зимние месяцы велел открывать в своём кабинете окна настежь. Как он при этом не болел, для мальчика всегда оставалось загадкой, ведь он даже после недолгой прогулки в не слишком тёплом пальто мог слечь на несколько дней со страшной простудой. Граф Пембрук, когда к нему привели сына, отвлёкся от газеты и жестом велел мальчику подойти поближе. Тэхён же, оказавшийся в незнакомой среде с практически незнакомым человеком, сильнее сжал в своей крошечной ладошке пальцы обожаемой няни, ища защиту. Та шепнула младшему Киму, чтобы он не боялся и подошёл к отцу, и мальчику всё же пришлось сделать несколько шагов к массивному секретеру, с трудом перебарывая страх и смущение. Отец тогда ласково улыбнулся сыну и одобрительно погладил по волосам, и пожалуй, это одна из немногих нежностей, которую мог себе позволить глава семейства. Чем старше Тэхён становился, тем реже родитель позволял себе подобные сентиментальности, однако в ту первую встречу мальчик едва ли мог осознавать всю ценность момента. Он лишь уповал, что вскоре его отпустят, и он вернётся к играм с няней. Отпустили его через двадцать минут, ведь графу было необходимо вернуться к работе. Если у Тэхёна спросить, как он относится к своим родителям, то он ответит, что бесконечно их боготворит. Отдалённость разжигала любовь, позволяя воображению дорисовывать образ безупречных людей с картин в коридорах поместья. Всё равно реальные характеры отца и матери мальчик едва ли получил бы возможность узнать. Образ Девы Марии казался более близким и понятным, чем образ собственной матери, что делало леди Ким в глазах сына куда более прекрасной, чем любую из святых. До семи лет Тэхён был наполнен исключительно любовью. Он любил своих нянек, любит портреты родителей, любил окружающих его слуг, которые порой, несмотря на запреты хозяйки поместья, добавляли мальчику в кашу мёд, так как едва ли верили в доктрину, что сладкая пища развивает в детях слабый дух. Однако в семь лет в жизни будущего графа появился суровый немецкий гувернёр, и тогда младший Ким научился искренне ненавидеть. Господин Шехтель был исключительно капризом графа Пембрука, в то время как леди настаивала на выборе английского или же французского воспитателя, если уж мужу так хотелось приставить к сыну иностранца. Впрочем, глава семьи был непреклонен, а супруга его в тот момент уже была в положении и не хотела тратить драгоценные силы на споры. Ко всему прочему, старший Ким звучал весьма разумно. Немцы в его глазах представляли собой идеал дисциплины, стойкости, выносливости и практичности, а мальчику со слабым здоровьем как раз это и было нужно. К тому же граф Пембрук испытывал известную слабость к немецким философам в лице Канта, Гегеля и Шопенгауэра, а потому рассчитывал, что немецкий гувернёр привьёт Тэхёну аналогичную страсть. Однако, своими методами господин Шехтель добился лишь того, что вызвал у мальчика ужасающее отвращение ко всему немецкому до конца жизни, но об этом Тэхён отцу предпочитал не говорить. Шехтель — рослый и сильный физически мужчина во многих вызывал благоговение, а вот в семилетнем мальчике лишь страх. Казалось, что своими крупными, шероховатыми ладонями он в любой момент готов схватить Тэхёна за голову и раздавить её словно грецкий орех. К тому же, строгий немец одним своим появлением в поместье вызвал у младшего Кима страшную неприязнь, ведь именно из-за него были отосланы любимые няни Тэхёна с нежными и бесконечно ласковыми руками. Все те пять лет, что Шехтель жил в Уилтон-Хаус, мальчик не мог вспомнить ни единого дня, когда его утро не начиналось со страданий, продолжающихся вплоть до отхода ко сну. Немецкий гувернёр был убеждён, что слабое здоровье ничто иное как следствие отсутствия у растущего организма соответствующей закалки. А потому каждое утро Тэхёна стало начинаться с обливания холодной водой и даже во время мытья Шехтель не позволял слугам хотя бы немного подогреть воду юному господину. Разумеется, младший Ким стал почти постоянно болеть, но гувернёр заявлял, что это неизбежный процесс на пути к выздоровлению. Через год стало чуть легче, однако Тэхён не мог сказать точно: так повлияла закалка господина Шехтеля, или же он просто перестал обращать внимание на боль, зная, что всё равно никто не поможет. Помимо закалки немец также был сторонником различного рода физических наказаний. Этим, несомненно, было некого удивить, однако если остальные преподаватели избирали для себя один метод порки, то Шехтель был удивительно изобретателен. Прекрасно разбираясь в психологии, он понимал, что к монотонным действиям человек быстро привыкает, и если постоянно бить ученика за провинность, к примеру, палкой по ладоням, то в какой-то момент сорванец привыкнет, а следовательно наказание утратит свою силу. Поэтому Тэхёна он старался каждый раз удивлять, и это наводило на мальчика ещё больший ужас. Удары по ладоням, по ягодицам или же по спине постепенно стали чем-то обыденным и применимым в случае оплошностей. Когда же Тэхён совершал серьёзный проступок, Шехтель лишал трапезы на весь день, а порой мог даже дать выпить смесь касторки и серы с патокой. Это адское средство вызывало страшные расстройства желудка, однако немец был уверен в его полезных свойствах, а потому не видел ничего зазорного. Как преподаватель господин Шехтель не был выдающимся. К окончанию занятий с ним Тэхён неплохо освоил немецкий, но знания его углубили скорее последующие занятия в школе, нежели потуги жестокого немца. То же было и с остальными дисциплинами, однако, впоследствии Ким узнал, что бывают и куда хуже подготовленные мальчики, а потому его случай не был столь плачевным. Если не брать во внимание издевательства гувернёра, в остальном детство Тэхёна можно было бы назвать вполне счастливым. Уилтон-Хаус, построенный ещё в восьмом веке, представлял собой безупречное место для мальчишеских игр. Особенно мальчик полюбил обширные сады поместья, больше напоминавшие лес, когда на свет появилась его младшая сестра, и детскую пришлось делить с ней. С одной стороны Тэхён был рад за сестру, ведь у неё был он и одиночество ощущалось не столь остро, а с другой — он страшно завидовал. В любом случае, в какой-то момент колонны величественного Палладиева моста в саду стали для мальчика куда роднее младшей сестры, и он начал забывать, когда навещал её последний раз, особенно когда в восемь лет ему выдали отдельную комнату. Тэхён поступал точно так же как его родители, однако это не ощущалось какой-то страшной жестокостью. Так делали все, и это было правильно. Особенно будущий пятнадцатый граф Пембрук породнился с мостом, когда начал туда убегать, дабы никто не видел его горьких слёз. Отец, равно как и господин Шехтель, бесконечно твердили, что плач для джентльмена непростительная слабость, но ведь так порой хотелось горько заплакать после неприятных слов воспитателя и осознания своего гнетущего одиночества в этом огромном величественном доме. Родители чаще всего пропадали в Лондоне, но даже когда они дома, едва ли Тэхён мог бы подойти к той же матери, прижаться к её груди и разрыдаться, как было позволительно с нянями. Леди Ким всё так же продолжала оставаться далёким прекрасным образом. Идеал истинной женщины, но едва ли чуткое и нежное существо. Так, в звенящей тишине старинного поместья, в его больших, роскошных, но лишённых всякой жизни залах, прошли тринадцать лет жизни Тэхёна. Когда же ему исполнилось тринадцать, подобно тому случаю из первых лет жизни, отец позвал сына спуститься в кабинет. Граф Пембрук за это время совершенно не изменился, как и не изменился холодный кабинет, только в этот раз мороз по коже ощущался не столь болезненно. Поправив свои аккуратные усы, отец жестом попросил сына подойти. Тэхён послушался, оказался рядом с массивным секретером и услышал новость, закономерную для любого мальчика из аристократичной среды. Отныне домашнее образование будущего пятнадцатого графа Пембрука заканчивалось, и он должен отправиться учиться в школу для всех порядочных джентльменов — в Итон.

***

Восемнадцатое февраля тысяча восемьсот девяносто восьмого года стало для супруги барона Барнарда последним днём в её не долгой жизни. Измученная непростой беременностью, удушающей жарой, царящей в Британской Малайе и тяжёлыми родами, длящимися почти тринадцать часов, несчастная женщина скончалась в двадцать лет, успев подарить жизнь своему первому и единственному сыну. Вполне возможно, что не малую роль в кончине роженицы сыграл не самый чистоплотный военный врач, принимавший роды за неимением лучшей альтернативы, однако барон Барнард не мог позволить себе обвинять человека, спасавшего жизни многим его сослуживцам. Главное, что выжил новорождённый мальчик. Покойную было решено похоронить в Куала-Лумпуре на кладбище не далеко от британской военной администрации, где и проходил службу её супруг. Впрочем, могила несчастной женщины вскоре оказалась для семьи навсегда потеряна. Через два года после похорон супруги барона Барнарда, служившего в кавалерийском полку в звании майора, перевели на службу в Бирму и больше никогда он не был в Малайе, как бы не просил начальство о переводе на первоначальное место службы. Как выяснилось, в подконтрольной Британской империи Азии ещё было полно мест, где были необходимы солдаты, и каждое из этих мест вдовствующему барону предстояло посетить с малолетним сыном на руках, не имея возможности отправить мальчика в Англию к обедневшим родственникам. Чон Хосоку, наследнику титула барона Барнарда, приходилось с первых мгновений жизни неустанно бороться за эту самую жизнь. Борьба, через которую его несчастной матери, к сожалению, не удалось пройти. Детская смертность в метрополии уже была достаточно велика, а в колониях достигала неописуемых размеров. Экзотические болезни, жестокий климат, непривычная еда вкупе с грязной водой — всё это было готово в любой день убить, так и не дав в полной мере насладиться жизнью. Однако маленькому мальчику жизнь в далёких колониях среди военных необычайно нравилась. Пока его сверстники зачитывались захватывающими книгами Киплинга, он наблюдал всё это прямо перед носом. Впрочем, юный организм к жаркому климату быстро привык, и ощущал себя намного лучше, чем взрослые солдаты, которые, обливаясь потом, с горечью вспоминали холодные дуновения родной и милой сердцу Англии. Англии, которая требовала их службы здесь, и было бы настоящим преступлением отказать Родине в этой самой службе. У этих людей было собственное джентльменское соглашение с империей, которое Хосок впитывал в себя вместе с первыми произнесёнными им словами. Из-за постоянных переводов отца, к семи годам младший Чон успел увидеть столько мест, сколько некоторые не успевали и за всю жизнь. Малайя, Бирма, Мьянма, Индия, Цейлон, Бутан. У Хосока не было ни фотографий, ни каких-либо памятных вещей из этих мест, однако каждое из них вонзалось в память, не позволяя ни на мгновение забыть сказочные места, которые наверняка для многих были словно земной рай. Буйство красок, царившее абсолютно во всём: в домах, в пагодах, в одежде, в растениях, в животных, во вкусах, в запахах. После этого, смотря фотографии далёкой Англии, по которой тосковал практически каждый солдат в полку отца, Хосок искренне не понимал, что может быть прекрасного в этих угрюмых аббатствах, идеально выстриженных парках и бесконечной веренице джентльменов в одинаково чёрных костюмах. Когда Хосоку исполнилось восемь, отец наконец сумел закрепиться на службе в Бангладеше, и тогда же началось образование будущего барона. В постоянных разъездах было практически невозможно найти ни нянек, ни гувернёров. Когда мальчик был совсем мал, за ним присматривали подчинённые барона Барнарда и их жёны, души не чаявшие в сироте, после сам родитель начал стараться как можно больше времени уделять сыну, однако полноценного начального образования едва ли кто-то из этих людей мог дать, а полукочевой образ жизни не способствовал закреплению Хосока за какой-то одной школой при многочисленных британских администрациях на территории колоний. Лишь в Дакке барону Барнарду удалось отправить сына в полноценную английскую школу, благо возраст как раз настал самый подходящий. Хосок, принимавший абсолютно всё в своей жизни с неописуемым восторгом, школу, впрочем, невзлюбил с самого первого дня. В казармах отца царила строгая дисциплина, но там она воспринималась как нечто благородное, часть вдохновлённого офицерского духа, а вот школьная дисциплина пришлась Чону не по душе. В особенности обожаемая всеми английскими учителями практика с колпаком тупицы, который каждый раз практически неизменно оказывался на голове Хосока, так как он, в отличие от остальных учеников, занимавшихся до школы с гувернёрами, отставал по успеваемости. И ведь учителя определённо знали, что делают. Если бить ребёнка розгами, он не только к этому привыкнет, но ещё и станет в глазах одноклассников героем, который отважно терпит наказание от ненавистного всем учителя. А вот проклятый колпак неизменно подталкивал к насмешкам, переходящим в издевательства. Да и кто станет лишать себя удовольствия поиздеваться над мальчиком, пусть и из родовитой, но совершенно обедневшей семьи? Одноклассники Хосока возможность упускать не стали. Впрочем, с привычной остальным покорностью принимать подобное положение дел Хосок совершенно не желал. Обычно мальчики его возраста направляли всю злость на одноклассников, от которых и получали обидные обзывательства, однако будущий барон, как и полагалось любому военному стратегу, решил бить в корень проблемы. А этот самый корень явно был ненавистным худощавым учителем с жилистыми пальцами, между которых злосчастный белый колпак смотрелся особенно мерзко. Хосок не знал, как можно в восемь лет нанести серьёзный урон взрослому человеку, а потому решил ограничиваться мелкими, но досадными пакостями, которые наверняка портили учителю настроение если не на весь день, то на ближайшие часа два точно. Натирать доску мылом или же подкладывать несколько незаметных осколков на стул преподавателя постепенно превратилось для Хосока в повседневную рутину. Когда же появлялось настроение, он мог пойти дальше: немного открутить стержень перьевой ручки, дабы в самый неподходящий момент ненавистная жилистая ладонь окрасилась в тёмно-синие, отвратительно смывающиеся чернила или же украсть что-то со стола, а потом с лукавой улыбкой наблюдать, как рассерженный мужчина пытается отыскать нужную вещь. Последнее, впрочем, сыграло в какой-то момент с будущим бароном злую шутку. Учителю не составило труда определить воришку, и Хосок был тут же выпорот. Пускай преподаватель и не слишком жаловал розги, однако они, как оказалось, в классной комнате всё же присутствовали, просто были запрятаны в книжный шкаф. Вот только удары лишь раззадорили Чона, и их с учителем взаимные издевательства продолжились. Так и прошли мучительные пять лет в Дакке, пока однажды всё не переменилось в один день. Отец тогда был с самого утра невероятно радостен и весел, что не могло не удивить, ведь столь восторженным он не был с тех самых пор, когда ему не позволили принять участие в англо-бурской войне, заверив, что он куда нужнее в Азии, чем на ожесточённом фронте в Африке. Но сегодня был определённо какой-то выдающийся повод для радости, о котором Хосоку вскоре предстояло узнать. — Куда мы идём? — едва ли младший Чон мог и в этой ситуации сдержать своё бескрайнее любопытство, удивительно, как он вытерпел до улицы, не начав осыпать родителя вопросами уже дома во время спешных сборов. — Сюрприз, но он тебе непременно понравится, — отвечает мужчина, с некоторым задором поправив свой белоснежный пробковый шлем, пока Хосок, разглядывая мелькающие мимо дома, пытался понять, куда они направляются посреди дня. Они не покидали предела английского квартала, где обитали все сотрудники администрации и их семьи, однако всё равно здание, к которому отец его приводит, оказывается мальчику незнакомым. Вывеска гласила, что это портной, вот только обычно семья обращалась к умельцу из числа местных, ведь английские портные обходились необычайно дорого. Так что же заставило барона Барнарда пойти на столь ощутимые траты? Пойдя в ателье, Хосок оказывается в просторном светлом помещении, в котором стоял терпкий запах смеси одеколонов посетителей, а у каждой стены располагался манекен с образцами костюмов. Не завораживать это зрелище просто не могло, а потому мальчик не сразу обращает внимание на подошедшего к ним с отцом владельца ателье. Выходит из своеобразного транса младший Чон, лишь когда отец кладёт свои крупные ладони ему на плечи и весело произносит: — Нам нужна форма в Итон для этого юного джентльмена. После этой фразы Хосок попал в водоворот рук бесконечных помощников портного, начавших снимать с него все необходимые мерки, а после примерять заготовки костюма, который, как мальчик мог догадаться, был весьма популярным в списке заказов. На него надевают чёрные брюки с идеальной стрелкой, такой же чёрный жилет и фрак, а под низ белую рубашку с накрахмаленными манжетами и воротником, которые были словно высечены из камня, настолько жёсткими они были. И вот уже из зеркала на него смотрит отнюдь не школьный задира, которого собственный учитель начинал искренне ненавидеть, а загадочный статный юноша, наверняка росший в роскошном поместье и обладающий исключительными манерами. Одним словом — точно не Чон Хосок. — Теперь цилиндр, — торжественно оглашает отец, надевая на сына заветный головной убор. — Самое главное: надевай всегда, держась за поля большими пальцами. — Звучит глупо, — не может не высказаться мальчик, вновь смотря на своё отражение в зеркале и отмечая до чего же нелепо он выглядит. — Может и глупо, но всё равно эти мелочи крайне важны, если хочешь, чтобы окружающие считали тебя достойным джентльменом. Всё складывается из десятка мелочей, и ни одну нельзя проигнорировать. Пожалуй, это был наиболее ценный и запомнившийся Хосоку на всю жизнь совет.