Кодекс чести

      Месяц номер два       Мягкое падение на кровать сопровождается тихим глухим звуком. Со вздохом Хисын шлёпается на постель, приминая телом дорогие белоснежные одеяла. Омега прикрывает глаза предплечьем, вымученно откинув голову назад.       Болью в животе крутит тонкой, мимолётной, почти неуловимой, однако уследить за её частыми вспышками невозможно. Это сложно — действительно непросто, и, хоть Хисын и понимает, что он сильный, иногда ему и самому не верится в то, что это происходит на самом деле. Кто же знал, что ребёнок сможет отнять у него все силы? А ведь это только начало!       Короткое звонкое мяуканье врезается в уши, поражая острый слух. Приоткрыв один из своих чудесных кукольных глаз, Хисын выглядывает из-под тонкой руки: Пончик, выжидающе присевший возле своей лежанки, которая располагается около кровати, с сосиской, зажатой в челюсти меж острых зубов, хлопает круглыми глазками, переминаясь с одной передней лапки на другую.        — О, Понч, — с улыбкой обожания Хисын лениво перекатывается на живот, ближе к краю кровати, стесняя простынь своей грудью. — Иди сюда, сырник.       Звонко мурлыкнув, Пончик с намёком задевает пушистой лапкой лежанку — мягкий кошачий домик светло-серого оттенка, на ощупь бархатный снаружи и обитой мягкой стёганой тканью внутри. Набитый синтепоном, он умещает в себе маленькую подушечку, покоящуюся возле одной из стен, закреплённых бархатными бантиками в цвет, развязав которые, можно опустить мягкие толстые стенки, сделав для питомца своеобразные пьедестал.       Схватив лежанку одной рукой, Хисын подтягивает её на кровать; мягко виляя пушистым хвостом, Пончик, прицелившись, прыгает следом. Он запрыгивает на кровать неслышно, волоча в зубах сосиску, прежде чем он успеет запачкать ею постельное бельё, чтобы затащить вкусность в свой домик и, приземлившись на приятно полный животик, приняться её жевать.       Хисын усмехается, с нежностью глядя на своего питомца. Сложив ладони, он укладывает на них подбородок и мило склоняет голову вбок. Прищуренные глаза заслоняет тёмная, недавно выкрашенная чёлка, пестрящая глубоким фиолетовым оттенком, что спадает на лицо, щекоча кончик носа пушистыми локонами мягких волос.        — Кто тебе это дал? — со смешком фырчит Хисын, глядя на то, как кот тихо, с неуловимым чавканьем разгрызает кончик сосиски. — Корма что ли не хватило, опять принялся выпрашивать?       Конечно, Пончик не ответит, но по его виноватому виду и пушистой отвёрнутой мордочке можно понять, что хозяин-таки прав. Хихикнув, Хисын тянет руку, чтобы огладить его маленькую макушку.        — Если это были Сонхун или Джеюн, тебе точно нужно перестать их терроризировать. Они боятся тебя, когда ты в гневе, — Пончик глядит на него слишком выразительно для кота, и Хисын не может не вздохнуть тяжело. — Да, в курсе, что и они в гневе не сахар. Просто они боятся меня, а ты гоняешь их, — омега качает головой. — Давай без фанатизма. Мне самому уже не хочется дразнить их «крошками»; они такие сильные, что мне хочется просто бежать со слезами на глазах и надеяться, что они меня не съедят.       Хисын медленно оглядывает комнату. Его живот ещё слишком мал для того, чтобы мешать ему при ходьбе или сне, однако низ под солнечным сплетением уже немного выпирает, давая представление о том, что совсем скоро — вот увидишь, время пройдёт быстро — он станет родителем.       Конечно, у сыночка или дочери будет своя собственная комната, — благо, место позволяет — однако в глазах Хисына уже начинают в деталях вырисовываться картины будущей детской комнаты, что пестрит самыми разными, абсолютно сказочными вариантами.        — Смотри, — опершись о своё плечо, Хисын устремляет невидящий взгляд куда-то мимо Пончика, что, напрягшись, очаровательно головой по сторонам вертит. — Если бы здесь я разместил детский коврик с игрушками? — его недлинный тонкий палец руки, выглядящей нежно благодаря тонкой бледной ухоженной коже и изящным матовым ногтям, тычет в свободное место рядом с королевской кроватью. — Мой малыш лежал бы на животе, пытаясь перевернуться, и щипал бы свои плюшевые игрушки! — Хисын хохочет, звонко и коротко, заливая просторную комнату своим нежным смехом. — О, а если здесь разместить люльку? Я буду петь своему ребёнку колыбельные, а потом класть его в кроватку, и он будет сладко сопеть… — Хисын мечтательно закатывает глаза, устремляя их к высокому белоснежному потолку. — Понч, ты представляешь, каким он будет мягким и липким? Он будет так сладко пахнуть! Мой хороший…       Тонкое мяуканье в ответ заставляет его щёки залиться нежным бледно-персиковым румянцем. Кажется, словно кот разговаривает с ним, всеми силами своих маленький лапок пытаясь поддерживать диалог, хоть омега и понимает, что это всего-навсего плод его воображения. Но Пончик же должен понимать его хотя бы немного, правда ведь?       Хисын фырчит, закатив глаза. — Я помню, что это и ребёнок Джеюна тоже. Но, как бы я его ни любил, основную нагрузку я возьму на себя.        — Мяу, — выразительно и глубоко мурлыкает Пончик.        — Я знаю, что самому справляться сложнее, — омега озадаченно качает головой. — Но мне легче, тем более, что я сидел со своими племянниками, — он слабо передёргивает плечами, задумчиво накручивая тёмно-фиолетовые локоны на тонкий палец. — А эти двое… они неопытны. Они невежды во многих вещах, сырник, — он слабо и робко почёсывает Пончика, что мурчит довольно, под подбородком. — Им всего двадцать!        — Мяу.        — Ну и что, что двадцать не девятнадцать? — фырчит Хисын скептично, раздражённый. — Это тут причём? Не аргумент!        — Мяу.       Цокнув языком, омега резче, чем ожидалось, переворачивается на кровати. Непослушная тёмная чёлка спадает на глаза, и Хисын сдувает её со лба нервным жестом. Раскинув конечности, омега разваливается звездой; его грудь вздымается мерно, но сердце мечется в непонятном беспокойстве.        — Да, я знаю, что однажды они рассердятся из-за всех моих выходок и разобьют мне ебало. Но я не боюсь.       Повернув голову к Пончику, Хисын почти видит, как грызущий сосиску кот, свернувшийся на лежанке, одними глазами будто спрашивает его: «Ты правда думаешь, что они могут быть полезны ещё в чём-то, кроме безумного секса?»        — Нет! Не знаю… — Хисын тяжело выдыхает одними губами. — Я люблю их, но чувствую, что придётся повозиться.       На досуге, свободном от рабочих бумаг, что преследуют его даже далеко за пределами офиса, и домашней суеты, он действительно думал об этом. На самом деле, Сонхун и Джеюн, хоть и лучшие друзья, действительно разные — не зря говорят, что противоположности притягиваются!       Дело в том, что для взгляда Хисына Джеюн был гораздо более нежным. Ему нравились милые ласки и очаровательные прозвища, которыми он мог награждать Хисына даже против воли. Даже в постели он, кажется, больше любил награждать Хисына похвалой, нежели оскорблять его, упиваясь стыдливо отведённым в сторону плаксивым взглядом больших блестящих глаз в обрамлении пушистых кукольных ресниц. И разговоры, разговоры — Джеюн говорил гораздо больше, чем его лучший друг. Порою он мог неплохо так заболтаться, едва не роняя из ослабшей от усыплённой бдительности руки пипидастр, которым проводил небольшую косметическую уборку, углубляясь в себя, и даже не замечал, как Хисын любовался им, с интересом подперев рукой подбородок и светясь лицом благодаря озарившей его мягкой улыбке. Среди них троих Джеюн был единственным экстравертом.       Сонхун был его полной противоположностью. Он мог молчать часами, стойко выдерживая любой прилив сил Хисына, которому приспичило поболтать, несмотря на то, что, по его словам, всегда воротил нос от пустых разговоров. Младший альфа холоден и почти неприступен, как скала — но на то ему и было дано прозвище «Ледяной принц», что он получил не только из-за своего увлечения фигурным катанием. Его стойкая душа и неприступный характер были настолько непримиримы с обыкновенной человеческой душой, что Хисын даже дивился, как ему удалось очаровать и забрать сердце неприступного альфы.       Кредо Джеюна — награждать приятными словами и ласкать; кредо Сонхуна — неслышно подойти сзади, мягко ступая, и, уместив голову на плече, обнять своими крепкими руками талию, притираясь впалой щекой; мягко отпустить «Солнце моё» на ухо и отказываться отпускать из рук, позволяя наслаждаться своим чуть потеплевшим взглядом.       Да, они отличались, но именно это в глазах Хисына позволяло им дополнять друг друга для него. Сонхун и Джеюн умели говорить, радуясь тому, что их наконец-то слушают, Хисын умел молчать, наслаждаясь искренними моментами, проводимыми со своей будущей семьёй. Хисын хотел большую семью, и, хоть до рождения даже первого ребёнка было ещё далеко, уже представлял себе их шумный дом.        — …эй, Понч, — тянет Хисын, вновь перекатившись на живот, — что для него, надо сказать, очень непростое дело. — Как думаешь, у нас всё будет нормально?       Пончик, уже наполовину сгрызший сосиску в своём успевшем пропахнуть мясом лежачке, поднимает на него свои глаза, налитые глубоким сочным оранжевым оттенком. Склонив пушистую голову вбок, кот словно спрашивает у Хисына, подёргивая ушками. Хисын выдыхает.        — Да, я знаю, что Сонхун остаётся один. Наш с Джеюном ребёнок… мы будем проводить вместе много времени. Вряд ли Сонхун сможет питать к своему… кто это вообще будет? — озадаченно хмыкнув, Хисын хмурит тонкие бровки и приподнимается на постели. — Его пасынок или падчерица? Воу, — омега озадаченно качает головой. — Я даже не задумывался об этом. В любом случае, мне не кажется, что он сможет питать сильную любовь к этому ребёнку.       «Надо было раньше думать», Пончик коротко урчит.        — Знаю, — тускло отзывается Хисын. — Ну ладно, там видно будет. Не ссы, сырник, прорвёмся.       Приятно мурча, Пончик оставляет небольшой кусочек сосиски, неровно обгрызенный с краю, на мягкой подушечке. Выгибая спину изящной дугой, он потягивается, выставляя передние лапы, а после, зевнув во всю свою маленькую зубастую пасть, выпрямляется, чтобы переступить через лежанку и направиться к Хисыну на колени.       С умилением воркуя над питомцем, Хисын подтягивается на постели. Омега пытается подавить лезущую до ушей улыбку, когда подкладывает икры под бёдра, и Пончик, немного прицелившись, одним прыжком залазит на его колени.        — Тук-тук, — они даже не сразу замечают Джеюна, чья тёмная макушка высунулась из-за дверного проёма, выглядывая из полуоткрытой двери. — Солнце, можно к тебе?        — Можно. А что ты хочешь? — любопытствует Хисын.       По своему обыкновению, Джеюн заглядывает в его комнату с чем-нибудь в руках — на этот раз это плотная стопка тёмных вещей, собранная в охапку уже наученными домашним делам руками альфы.        — Да я хотел стирку запустить, — альфа коротко пожимает плечами. — Хожу вещи по углам собираю, — с его пухлых губ срывается вздох облегчения, когда Джеюн скидывает грязные вещи из рук на кровать; стиснув ладони в кулаки, альфа потягивается, подавляя зевок. — У тебя нет ничего?        — М-м… — Хисын оглядывается по сторонам. — Вроде нет.       Неспеша оглядывая комнату, альфа размеренно перебирает грязные вещи, сваленные на кровати в кучу, кончиками пальцев. Вниманием его завладевает кот, что, наслаждаясь поглаживаниями изящных тонких рук по своему пушистому белому меху, урчит, глядя на него своими ярко-оранжевыми полуприкрытыми круглыми глазами, стеклом переливающимися в редких солнечных лучах.       На лежаке Пончика почти дожёванная сосиска, которую Джеюн дал ему, чтобы отогнать, когда питомец его омеги скрёб его штанину острыми, как зубья, когтями, отказываясь отпускать, неприятно оттягивая мягкую ткань.       Озадаченно хмыкнув, он переводит взгляд на Хисына, что, бездельничая, рассматривает его своими хрустальными глазами с неприкрытым любопытством, мило склонив голову вбок.        — Тебе здесь не скучно? — наконец, спрашивает он. — Чем ты занимался это время? — тут же Хисын убеждённо качает головой:        — Не-ет, не скучно, — тянет омега своим сладким, как растекающийся по тягучим каплям мёд, голосом, заставляя Джеюна трепетать внутри. — Мы с ним разговаривали.       Он кивает на Пончика, мерно расположившегося на его расплывшихся под давлением тела бёдрах, чем заставляет Джеюна нахмурить густые брови. — Разговаривал… с Пончиком?        — Да, — невозмутимо кивает Хисын, и Джеюн недоверчиво косит на него глаза.        — И он отвечал тебе?        — Вроде того.       Хисын абсолютно невозмутим, отвечая на многочисленные вопросы Джеюна; однако, словно недовольный, он косится на него отрешённым недоверчивым взглядом, и альфа едва удерживает себя от того, чтобы глаза до хруста закатить:        — Одно слово — беременность, — бурчит он себе под нос, резче, чем хотелось бы, сгребая груду вещей ладонями своих больших рук в охапку. — Ты только его любишь.        — А он мне дороже родины, — с надутыми щеками, больше похожими на мягкие рисовые пирожки, омега, насупившись, вытягивает шею вниз, чтобы поцеловать Пончика, покачивающего хвостом, в пушистую макушку.       На выходе из комнату всё же закативший глаза Джеюн не может не усмехнуться: всё же, Хисын чертовски мил.

⊹──⊱✠⊰──⊹

      Месяц номер три       Хисын взял себе декретный отпуск.       Ну, технически нет или наполовину — по крайней мере, так могли сказать Сонхун и Джеюн. Хисын просто перестал выходить на работу лично, взяв себе неофициальную должность «дистанционного директора Lee's company» — в последнее время он любил так выражаться, особенно с наступлением беременности.       Конечно, сначала им было трудно разобраться с положением Хисына как генерального директора своей компании. Сонхун и Джеюн стали защищать и опекать Хисына ещё больше: они не хотели, чтобы он работал в офисе, проводя практически двенадцать часов в сутки за офисным креслом, вдали от них — а Хисын, как строптивая омега, упирался и не желал ничего слушать.       « — Перестаньте так беспокоиться за меня, я в порядке! — Хисын вздохнул, капризно скрестив руки на груди. — Я не собираюсь уходить в декрет! Я отлично могу справиться с тем, чтобы работать в офисе!        — Нет, — отрезал Сонхун, скопировав его жест и сложив руки на груди подобно своему омеге, жёстко и не требуя дальнейших возражений.       Фыркнув, Хисын топнул ногой; его спавшие с груди руки, безвольно повисшие по бокам, скоро сжались в крепкие маленькие кулаки, обнажая белеющие костяшки пальцев. Впервые столкнувшийся с тем, что его альфы так грозно ему перечат, в отчаянии он перевёл взгляд на Джеюна.        — Солнышко, не думай себе, что мы хотим лишить тебя работы или слишком поверили в себя, — старший альфа, настроенный даже более решительно, чем лучший друг, — неудивительно, ведь речь шла о его ребёнке — не мог не смягчиться над жалобным взглядом Хисына. — Но что, если тебе что-то понадобится, а нас нет? Что делать, если тебе будет больно?        — Вы беспокоитесь слишком сильно-        — В первые три месяца высока вероятность выкидыша, и я не позволю этому случиться, — фыркнул Сонхун. Его голос всё ещё звучал жёстко, грубо прохаживаясь по омеге тоном, не терпящим отлагательств. — Это твоя первая беременность, поэтому мы оба, особенно хён, должны быть в курсе всего.        — Но мне будет скучно дома! Хуни, Юнни… пожалуйста!..       То, что Хисын сделал тогда, было не совсем в его стиле; нужда в изнеженности была довольно редка для такого стойкого омеги, как он, однако ласковые прозвища и большие светлые кукольные глаза, невинно яркими бликами сверкающие в лучах летнего солнца, постоянно пробирающихся в комнаты и зайчиками играющих по его мягкому маленькому лицу, заставили альф сдаться практически тут же. Хисын знал, что его невинность, особенно в занятии любовью — слабость его парней.»       И, что ж, на самом деле, Хисын никогда более не жалел о своём решении настолько сильно. Не прошло и месяца, а он уже хотел сдаться: постоянная нужда посещать уборную подпитывала усталость, вызванную его положением и состоянием, а перепады настроения, заставляющие его нет-нет да и отругать своих работников за любое неверное движение каждую божью минуту, выматывали.       Конечно, его подчинённые, не провинившиеся ровным счётом ни в чём, всё равно его понимали: огненный характер Хисына никогда не позволял им размеренно заниматься работой, а теперь и вовсе вынуждал дрожать перед тем, как зайти в офисное здание. И, хоть Хисын ни разу не высказал вслух своё положение, сотрудники быстро догадались о том, что с ним происходит: недавние известия о его выходе в свет с двумя альфами, поведение и выпирающий из-под рабочих рубашек округлый низ живота отлично сыграли свою роль.       Как омега, славящийся своим упорством не только в публичном пространстве, но и среди коллег, Хисын пытался держаться; однако, следующий месяц пошёл ещё хуже. Хисын чувствовал себя измотанным до такой степени, что попросту не мог — не находил в себе сил выходить на работу: деловые обязанности вызывали у него стресс, который мог повлиять как на его здоровье, так и на здоровье будущего ребёнка.       Его разум и сердце были переполнены неудовлетворёнными чувствами: суматоха, печаль и неприязнь, царившие в них, заставляли Сонхуна и Джеюна глядеть на своего опечаленного омегу с жалостью, но альфы были вынуждены заставить Хисына найти достойного и надёжного человека, которому можно доверить компанию, на время беременности и первых месяцев после родов взяв на себя руководство хотя бы издалека — дома за ноутбуком.       Уже давно отвыкший от того, чтобы не работать на износ, обеспечивая себя с лихвой и поддерживая статус, Хисын упирался для вида; тем не менее, для себя понимал — даже такой как он вынужден уступить. Он был омегой, который искал утешения в своих альфах, несмотря на то, что был упрям и твёрд в глазах окружающих. Они знали, насколько он слаб, когда дело касается их.       Это был первый шаг в его жизни, когда он уступил альфе, и даже не одному.       И он не сказал бы, что этот шаг был плохим. Более того, спустя недолгое время Хисын был действительно счастлив тому, что склонился перед своими альфами, позволяя им взять верх: их отношения заметно улучшались с каждым днём, а омега, взявший на себя дистанционное управление компанией, теперь хранил внутри ощущение большого облегчения, оставаясь дома и разбираясь с документами комфортно, под мяуканье Пончика, мягкое дыхание спящего Сонхуна или бесполезную, но такую увлекательную болтовню о физике Джеюна. Хисын, конечно, ничерта не понимал в физике, но Джеюн был слишком очарователен, чтобы не слушать его вот так.       Своим же работникам он, хоть и умилённый многочисленными пожеланиями лёгких родов и надежд на скорую встречу, строго-настрого наказал молчать: любое слово вне офиса грозило увольнением с последующим штампом в паспорте о том, чтобы ни на одну работу больше не было возможности попасть. А Хисын имел достаточно влияния для этого — они знали.       И, что ж, но теперь их маленькая семья в виде омеги, работающего дистанционно, и двоих альф, усердно готовящихся к сменяющимся друг за другом уже подходящим к концу экзаменам, была спокойна. …        — А вы знали, что истина — это соответственно знание субъекту познания, отражению в сознании субъекта объектов познания такими, какие они существуют объективно? — задумчиво начинает Джеюн, закинув ноги на табурет возле дивана и медленно перелистывая страницы небольшого плотного справочника с терминами.       Хисын, под размеренный стук пальцев по клавиатуре которого они готовились к последнему экзамену, удивлённо хмыкает, а Сонхун хмурится.        — Это скороговорка? — хихикает омега. Он щурит свои большие глаза, вытягивая шею, чтобы вглядеться в горящий экран ноутбука. — Или пятьдесят оттенков слова «объект»?        — Скорее «субъект», — Сонхун давит кривую ухмылку. — Откуда ты это взял? Мы готовимся к экономике, не к обществознанию.        — Что то хуйня, что это хуйня, — фырчит Джеюн. Небрежным движением он, заложив ароматную твёрдую полоску из какого-то парфюмерного магазина, которую нашёл в ящике стола Хисына, меж страниц, откидывает книжонку на диван рядом. — Принцесса, как твои дела?        — …не могу разобраться с документом, — не сразу отвечает Хисын. — Югём переслал от Бомгю какие-то отсканированные бумаги, не ебу, что за блядство. Ещё и договор подписанный другая мелкая контора просит! — он с досадой всплескивает руками. — Откуда я его достану? Из жопы вытащу?!       Коротко обменявшись многозначительными взглядами, Сонхун и Джеюн подавляют клокочущие в горле смешки. Хихикать над Хисыном, когда он раздражён — прямой путь на тот свет; кажется, именно поэтому младший альфа старается как можно скорее сгладить ситуацию.        — Тебе надо отдохнуть от компьютера, солнце моё, — обтекаемо бормочет Сонхун, рассматривая стопку многочисленных книг самой разной высоты и размеров, в ряд расставленных на стеклянной полке высокого стеллажа.       В ответ ему доносится лишь мягкое мычание. Задумчиво опустив руку на слегка, но уже довольно заметно выступающий круглый животик, Хисын рассеянно поглаживает его ладошкой; сощурив глаза, омега наклоняется ближе к экрану монитора, высматривая что-то, что он, кажется, не в состоянии понять.       Спустя мгновение, раздражённо фыркнув, Хисын со шлепком захлопывает крышку ноутбука, что сверкает покрытым серебряным напылением значком откусанного яблочка в углублении, и, прокрутившись на кресле, разворачивается к альфам.        — Ты прав, — решительно бормочет он, шлёпнув по твёрдым подлокотникам компьютерного кресла. — Я позвоню в клуб.       Настороженно переглянувшись с Сонхуном, Джеюн смущённо кривит лицо. — В какой клуб?       Хисын фырчит, цокнув языком. — Хочу заказать стриптизёров.       Густую тишину, воцарившуюся в воздухе, почти можно разрезать ножницами. Омега абсолютно невозмутим и почти безучастен, когда беспристрастно подпирает голову рукой. Хисын вытягивает губки, глядя на изумлённых парней как будто бы с вызовом.       Сонхун очухивается первым. Встряхнув тёмными волнистыми волосами, чтобы согнать с себя наваждение, он глубоко вбирает грудью воздух и бормочет:        — Так, окей, ебать, что?        — Ну, мне хочется стриптиза, — с нажимом отвечает Хисын, пожимая плечами.        — Отлично, — фырчит Джеюн; в его широко распахнутых глазах сверкает раздражение. — Тебе что, нас не хватает?        — Ну вы же не танцуете! — всплескивает руками Хисын. Его лицо искажено таким выражением, словно он объясняет глупым маленьким детям самые элементарные вещи. — А я хочу!.. — жалобно лепечет омега. — Да бросьте, я просто посмотрю на красивые тела. Может, подрочу, представляя, что это вы.        — Как ты вообще это сделаешь?        — Ну, я знаю парня…       Сглотнув скопившуюся во рту слюну, Джеюн, напрягший челюсти, переводит многозначительный взор на злобно сжавшего зубы Сонхуна. У беременных свои причуды, — чего они только не делают, на самом деле, эти двое уже убедились — однако в младшем альфе ревность уже обжигающим внутренности пламенем вспыхивает, стоит только представить, как для Хисына танцует кто-то другой.       И, да, возможно, Хисын и прав — в их практике в публичном доме почти не было подобных случаев, а если и случались, за несколько месяцев от этого получилось отвыкнуть, но.        — У нас дома есть стриптизёр, — наконец, грубым голосом отрезает Сонхун тоном, не терпящим возражений.       С удивлением Хисын, вытянувший кукольные фигурные губки, наблюдает за тем, как он переводит жёсткий взгляд на Джеюна, что, глаза расширив, мгновением позже стремительно отворачивается, плотно поджав губы. — Сука.       Ахнув, Хисын подпрыгивает в кресле; его хорошенькое лицо светлеет, а ряды ровных белоснежных зубов растягиваются в обаятельной улыбке счастливого обожания. — Прекрасно! — омега возбуждённо похлопывает в ладоши. — Джеюнни, станцуй для меня! Я даже знаю, под какую музыку хочу! — Хисын хватает свой телефон со стола. — Я включу тебе.        — Почему я, а не ты? — рычит Джеюн, когда, поймав Сонхуна за рукав рубашки, болезненным рывком притягивает его к себе. Фыркнув, младший альфа шипит:        — Ребёнок твой, ты и выкручивайся.       Этого достаточно, чтобы Джеюн, разозлённый, разжал пальцы. С рычанием Сонхун потирает запястье, что пронзила небольшой жгущей болью резко натянувшая ткань рубашки, и спешно покидает комнату, чтобы не попасться тоже.       Выдохнув, чтобы успокоиться и попросту не выбить из Сонхуна мозги позже, Джеюн оборачивается. Закинувший одну свою длинную ногу на другую, Хисын, развалившийся в кресле, с улыбкой глядит на него, склонив голову вбок.       Он тычет пальцем в горящий экран телефона, и с первыми нотами вроде бы знакомой песни, которую ещё не удалось распознать, Джеюн прикрывает глаза, с шумным выдохом подцепляя ткань кофты на талии.

⊹──⊱✠⊰──⊹

      Месяц номер пять        — Хуни, — Хисын сконфуженно покусывает маленькую нижнюю губу, ёрзая на теле Сонхуна. — А когда ты лизал в первый раз в своей жизни, как это было?       Переминаясь на оголённой крепкой пояснице Сонхуна, ребром ладони он рассеянно проводит по крепкой накаченной спине, чьи перекатывающиеся под бледной кожей мышцы дают представление о пропорциях сильного тела, оттого и завораживают собой, заставляя бездумно водить по коже ладонями, облегчая трение от массажа.       Хисын щекочет кончиками пальцев покрасневшую кожу. Раньше он делал массаж своему отцу, когда омеге было лет шестнадцать-семнадцать или около того; он уже давно не занимался этим, но руки всё ещё помнили заученные движения, что теперь воспроизводили на Сонхуне, которому удалось выпросить от Хисына расслабление после последнего удачно завершённого экзамена. Джеюну повезло меньше: сейчас он был не рядом — готовил Хисыну еду.       Однако и Сонхун вздрагивает от вопроса. Нахмурив густые тёмные брови, альфа приподнимается на локтях, чтобы повернуть голову к смущённому Хисыну:        — Хи, детка, какого хрена?        — Ну! — Хисын всплескивает руками. — Я просто задумывался об этом, — его маленькая мягкая рука поглаживает, нажимая, правую лопатку Сонхуна. — Вы с Джеюном делаете это так хорошо, что я никогда бы не смог даже назвать никого лучше. Но вы же ведь… учились, так? — приподняв бровь, Сонхун напряжённо вслушивается в его бессмысленное бормотание. — Я просто однажды представил, как ты делал это с каким-то омегой в первый раз. Должно быть, это доставляет такое наслаждение — наблюдать за тем, как ты смущённо маленькими движениями языка пытаешься лизать-        — О, Господи, Хисын…        — Извини меня! — вопреки своим словам Хисын грубее, чем планировал, хлопает по спине Сонхуна. — Я не знаю, что делать со своим резко взлетевшим либидо!        — Мы можем просто заняться сексом, если ты хочешь, — Сонхун пожимает плечами, но Хисын лишь фырчит на его предложение.        — С пятимесячным животом? Вряд ли, — он качает головой. — Я не фанат секса во время беременности. Я постоянно хочу вас… — шёпот Сонхуна, напоминающий короткое взбудораженное: «Это льстит», заставляет омегу коротко рассмеяться. — Но мастурбации мне хватает. Просто иногда я не могу справиться со своими фантазиями.       Сонхун пожимает плечами настолько, насколько это возможно под руками возлюбленного. — Случалось с лучшими из нас. Ты не представляешь, какие фантазии порой у меня.        — О, поверь, я знаю. Именно поэтому боюсь однажды проснуться с членом во рту, — посмеивается Хисын, заставляя и Сонхуна немного хихикнуть. — Перевернись, я тебе плечи и пресс потрогаю.        — Можешь ещё и в штанах потрогать.        — Только если у себя.       Хисын дразнится, озорно высовывая свой розовый язык, и приподнимается на бёдрах, позволяя альфе развернуться. Простыни скручиваются под ворочаниями крепкого тела; упав на спину, Сонхун подмигивает незаконно привлекательно, коротко облизывая губы, оставляя на бледной пухлой плоти тонкий слой слюны.       Шлёпнувшись ладонями на его широкую грудную клетку, омега наклоняется ближе, выпячивая маленькие фигурные губки бантиком Купидона.        — Как вы сейчас? — тихо вопрошает он, налегая на плечо. — Принимаете эти отношения?        — Уже много времени прошло, — Сонхун качает головой. — Не думаю, что теперь стоит говорить об этом. Я знаю, что ты есть у Джейка-хёна, но ты есть и у меня, поэтому мне хорошо. Хоть иногда и хочется полностью обладать тобой, — нежно коснувшись руки Хисына, альфа притягивает её ближе; омега ахает, удивлённый неожиданным жестом проявления любви, когда Сонхун прижимается к его мягкой ладошке, пахнущей клубничным кремом для рук. — Но я понимаю, что во мне играет беспочвенная ревность. Мне хорошо с тобой, — он слабо улыбается, обнажая сверкнувшие в глубине челюсти клыки. — Думаю, мне очень повезло. Даже не представляю, чем я заслужил такое сокровище, как ты.       Хмыкнув будто бы даже грубо, Хисын всхлипывает. Глаза Сонхуна расширяются, стоит ему увидеть блеснувшую на длинных тёмных ресницах омеги соединившую их крохотную хрустальную слезу.        — Ты чего, детка? — озадаченно Сонхун играется с его пальцами, слабо оттягивая один за другим. — Почему ты плачешь?        — Никогда не думал, что, — омега шмыгает носом. — Альфы могут быть такими, — он трогательно вытирает слезу сжатым кулаком, когда Сонхун ластится к его ладони. — Сожалею, что я не могу сразу дать ребёнка и ему, и тебе.       Сонхун любовно улыбается и трепетно качает головой. — Там видно будет. Не плачь, — альфа касается маленького личика возлюбленного аккуратным движением, намереваясь стереть дорожку солёной влаги. — Никогда не думал, что такой взрывной омега, как ты, будет неприкрыто плакать не от возбуждения.        — Ещё слово — и я заставлю плакать тебя, — фырчит Хисын. Коротко утерев влагу под носом, он всхлипывает и встряхивает сочного оттенка чуть влажными от пота локонами волос. Сонхун посмеивается:        — Вот теперь узнаю своего Хисына. Будем считать, что у тебя всё в сиськи ушло, — альфа игриво шлёпает по одной из грудей Хисына, что, свисая, упираются в чужие рёбра.       Под мягким трикотажным топом-лапшой, стягивающим упругий бюст, грудь сжимается, и, круглая и мягкая, слегка расплывается, заставляя поблёскивать гладкую кожу. Сонхун едва заметно губы поджимает, изнутри покусывая: неожиданно, но беременный Хисын поднялся на уровень выше в своей красоте, и даже сейчас, с круглым животом, елозящим о кубики его твёрдого пресса, заставлял любоваться собой.       Узел возбуждения, ненавязчиво начавший завязываться внизу живота, заставил фыркнуть и встряхнуть головой, чтобы согнать с себя надоедливые мысли, но вряд ли Сонхун сожалел о том, что хотел бы сделать с Хисыном. Просто сейчас не время.        — Господи, да что ж ты всё пялишься на мои сиськи, — ворчит Хисын, раздражённо глаза к потолку возводя. Он понимает, что Сонхуна питает целая куча фетишей, но повозмущаться же надо, так ведь? — Мёдом что ли намазано? Облизывать-то начнёшь когда?        — Извини, — очевидно, ему не жаль. — Но твоя грудь в этом топе выглядит настолько аппетитно и сочно сексуально, что я не могу оторвать взгляда от неё.       На лице Хисына сверкает ухмылка, а завешанные тёмными прядями глаза хитро сощуриваются. — Только в этом топе?        — Хочешь похвалы, принцесса? — хмыкает Сонхун, прежде чем слегка сжать его грудь снизу; он усмехается, заслышав тихий стон и уловив искажённое удивлением на мгновение выражение лица. — Ты для меня сексуален всегда. Серьёзно. На тебя рясу монаха надень — ты в этой рясе в порнухе можешь сняться.        — Только Джеюну не говори, — хихикает Хисын, растерянный. — Не зря же он в воскресную школу в детстве ходил.        — Хорошо, принцесска, — сладко улыбается Сонхун. — Это останется между нами.       Вспыхнув, Хисын смущённо отводит взгляд; он чувствует, как щёки печёт рубиновым румянцем, что, расползающийся по коже, начинает печь тонкую шею. И только омега открывает рот, чтобы дать колкий ответ, как что-то толкает его изнутри, и он потрясённо застывает.       Почувствовав на коже движение, Сонхун напряжённо замирает тоже. Ошарашенный, Хисын кладёт руку на живот, и когда его ладонь пинает, лицо омеги светлеет, а глаза загораются.        — Он пнулся, — восторженно шепчет он Сонхуну про будущего малыша, чей пол ещё неизвестен; лицо Хисына искажает нелепое выражение неприкрытой радости, и Сонхун, мягко обнажив клыки, усмехается. — Джеюн, наш малыш шевелится! — внезапно вскрикивает он, чем вынуждает младшего альфу вздрогнуть под ним. — Я чувствую его движение! Где ты, дурень? — голосит он. — Иди скорей сюда!       Торопливые шаги, послышавшиеся вскоре, намекают на то, что Джеюн находился в одной из соседних комнат, не так далеко от них. Сонхун, в душе которого лишь умиротворение плещется, умещает руки на талии Хисына, пытаясь успокоить его, что, очевидно, невозможно.       Взволнованный, Джеюн появляется в проходе, вытирая руки о фартук; очевидно взбудораженный известием о том, что ребёнок шевельнулся, старший альфа спешно следует к кровати.        — Что? Что?! Он шевелится? Дай мне почувствовать его!       Джеюн плюхается на кровать рядом с расслабленным телом лежащего Сонхуна. Его горящие глаза впиваются в круглый животик Хисына, однако омега, кажется, слезать со своего второго молодого человека не собирается. Выдохнув, Джеюн косится на Сонхуна в качестве поддержки, на что тот усмехается:        — Ложись уже, — и кивает на свободное место на рёбрах.       Стараясь унять трясущиеся руки, Джеюн покорно наклоняется вперёд. Правым ухом он укладывается на торс Сонхуна, чтобы левой стороной лица тут же прижаться к животу Хисына, чья карамелью блестящая в тёплом свете люстры кожа выглядывает из-под приятной ткани топа.       Он дёргается, как от удара, когда чувствует под своей щекой шевеление; мыча, он трогательно притискивается к животу улыбающегося во весь рот Хисына ещё сильнее, ожидая следующего удара.        — Он пинается, Юн! — будто бы ответ на его восхищение внутри что-то слабо бьётся. Хисын просиял, когда ребёнок снова запинался.       Джеюн робко касается губами его выступающего живота, но, завидев тёплый взгляд одобрения, смелеет и целует уже крепче. Изящные руки Хисына в его взъерошенных волосах, омега одаривает их элегантной улыбкой, а Сонхун, закинув руки за голову, выдыхает.        — Счастливые, — и усмехается.

⊹──⊱✠⊰──⊹

      Месяц номер шесть        — Сонхун, Джеюн…       Хисын шепчет, налегая на нагревшиеся спрятанные под одеялами мирно сопящие тела. Четыре часа ночи — самое время спать крепко-крепко и сладко-сладко, чему его альфы и следуют, мирно сопя на одной кровати спинами друг к другу.       Тёмно-фиолетовое ночное небо, отливающее чёрным оттенком, подёрнуто сероватой дымкой воздушных облаков, едва заметных на его полотне. Уже давно не лето, и светать начинает довольно поздно, а погода теплеет ещё позже. Сложив свои фигурные губы маленькой уточкой, Хисын неслышно выдыхает застоявшийся воздух, плотнее кутаясь в большую рубашку Сонхуна, что, застёгнутая на несколько пуговиц, покрывает его тело целиком, очерчивая мягкую грудь и круг выступающего полугодовалого беременного животика. С наступлением зимы в доме действительно похолодало, и ледяные батареи лишь подливали масла в огонь.       Мягкое дыхание альф, прикорнувших на большую двухместную кровать, успокаивает мерным сопением. Хисын покусывает губки, терзая зубами нижнюю, расстроенный собственными муками совести: этим вечером они крупно поссорились. Он знал, что способствовал этому сам своей очередной истерикой, на которую альфы в этот раз были намерены ответить: Джеюн обозвал его ёбаной истеричкой, а Сонхун рявкнул на омегу, назвав его стервой и вдобавок самовлюблённой сукой, чем заслужил пощёчину, которая следом прилетела и по щеке старшего альфы.       В конечном итоге, Хисын выгнал их из комнаты, заставив искать себе убежище на эту ночь, — и им повезёт, если только на эту — но теперь он здесь. Дело в том, что капризный и привередливый с недавних пор организм потребовал от него того, чего у омеги не было возможности дать ему сию секунду; и вот так он оказался на кровати, которую делили Джеюн, сопящий с расслабленным ангельским лицом, и Сонхун, что опять сдёрнул с себя футболку во сне, умиротворённо похрапывая и просунув руки под подушку.       Привыкшие к темноте глаза Хисына пристально рассматривают тела альф, прежде чем мгновением позже он налегает ладонями на обнажённое плечо Сонхуна, чьи крепкие мышцы перекатываются под липкой ото сна кожей. Длинные молочные ноги, что омега поджал под себя, разъезжаются, и меж них подол рубашки падает, пока Хисын, краснея от напряжения, пытается сдвинуть младшего альфу с места. И если Джеюн ещё немного чувствителен и более чуток во сне, то вот Сонхуна пушкой не добудишься, если не постараться.        — Хуни, Юнни… Ну вставайте…       Хисын тормошит их тела по очереди, но они не реагируют на попытки разбудить их. Тогда Хисыну в голову довольно быстро приходит идея: набрав грудью побольше воздуха, Хисын вдыхает ртом, а затем, резко перевесившись за мускулистое тело Сонхуна, нависает над ухом Джеюна и выкрикивает:        — Подъём!       В ту же секунду тело Джеюна, расслабленное, мигом напрягается, и его подкидывает на кровати; коротко вскрикнув, альфа, напуганный неожиданно громким звуком, потрясшим его усыплённое сознание, поднимается, брыкнувшись ногами в одеяле, и садится на постели.        — Что? Что такое? Кто здесь? Кто проник? Где Хисын?..        — Это я, дурень, — фыркнув, без стеснения Хисын невозмутимо налегает животом на тёплое тело Сонхуна, чтобы толкнуть ошарашенного Джеюна, заведённого на поток бесконечных вопросов, в плечо. — Ты не просыпался.        — Так ты меня… и не будил, — сонно пролепетав, Джеюн обессиленно прикрывает глаза и пытается развернуться на другой бок.        — Попизди мне тут, — фырчит Хисын, мгновением заставив младшего замолчать.       В слабом сиянии луны, пробивающемся сквозь щель меж плотными тёмными шторами, заспанное лицо Джеюна выглядит очаровательно. Приоткрытые пухлые губы, пересохшие после ночи, смыкаются, когда он пытается сморгнуть остатки сна, глупо хлопая глазами; топорщащиеся во все стороны пушистые локоны спутанных тёмных волос щекочут тонкие полуприкрытые веки.       Хисын отстраняется от Сонхуна, когда чувствует под собой шевеление чужого тела, источающего слабый аромат бессмертника. Младший альфа тихо, почти неслышно мычит, морща красивое, секунду назад расслабленное лицо, и приоткрывает один глаз.        — Что… Что?.. — он пытается задать вопрос, но в конечном итоге сдаётся. — Что?       Раскачивая его тело, обрадованный и удовлетворённый тем, что Сонхун и Джеюн наконец-то проснулись, Хисын выпячивает мягкие пастельные губы и жалостливым тоном выдаёт:        — Я хочу клубнику.       Кажется, будто брови Сонхуна реагируют на просьбу быстрее, чем он сам, приподнимаясь; Сонхун тупо хлопает ресницами, уставившись на выпяченный живот, маячащий прямо перед его лицом.        — Ты шо, головой пизданулся?       Ахнув, Хисын обиженно подталкивает его в плечо, заставляя разочарованно простонать.        — Хисын, ты издеваешься? Час ночи, — он косит глаза, переводя взгляд на электронные часы, чьи неоново-зелёные цифры пестрят действительным временем, когда Хисын закатывает глаза. — Четыре утра, — спешит исправиться Сонхун.        — Но я очень хочу клубнику… — Хисын шлёпает его по руке.       В горле Джеюна клокочет хриплое мычание. — У нас разве нет клубники? — старший альфа подавляет зевок, что видно по его напрягшемуся мягко выделенному кадыку и слабо сжатым губам. — У нас в холодильнике много чего.        — Если я прошу, значит нет! — Хисын всплескивает руками. — Давайте, поднимайтесь-        — Зачем тебе клубника, если ты можешь съесть что угодно сладкое? — сквозь сон старший альфа забавно морщит ровный нос. — Вон у нас сколько еды дома, сиди хавай. Возьми Пончика себе, дай нам ещё поспать…       Джеюн обессиленно прикрывает глаза и ворочается на постели. Он сползает по подушке, стремясь показать, что разговор окончен, и намеревается лечь вновь, пытаясь перевернуться на другой бок.       Но его сознание потрясает еле слышный всхлип, почти неуловимо донёсшийся до ушей. Приподняв одно веко, Джеюн рвано выдыхает, потрясённо глядя на Хисына, глаза которого на мокром месте: пухленькая нижняя губа, выпяченная до отказа, дрожит, а на длинных слипшихся ресницах сверкают крохотные капли хрустальных слёз.        — Я хочу это! Почему Хуни и Юнни не купят это для меня… — он всхлипывает. — Кексик, — скулит омега, мягко уместив ладонь на круглом животе. — Твой отец и Хуни больше не любят папу!       Челюсть Джеюна дёргается при виде плачущего омеги — чёрт, довести Хисына до слёз было последним делом; и, видит Бог, альфе становится действительно стыдно.        — Чёрт возьми, — сон как рукой снимает. Грубо выругавшись себе под нос, Джеюн хлопает Сонхуна, шевелящегося под одеялом, по плечу, прежде чем рывком подняться с кровати. — Вставай давай, поехали.       Сонхун, что уже, кажется, заслышал жалобные плачи Хисына, смирившийся с тем, чтобы ухватиться за мимолётные остатки сна, с тихим выдохом тяжело поднимается с кровати. — Тебе сколько? — хриплый голос младшего альфы немного пугающий ото сна, но радостного Хисына это отнюдь не смущает.        — Можно килограмма пол! — просияв, обрадованный, он хлопает в ладоши. — Ура-ура, вы самые лучшие!        — …Господи, я хочу как он уметь, — фырчит Сонхун Джеюну, наспех натягивая на себя мятую рубашку из шкафа; старший, кажется, переодеваться и вовсе не думает. — И сидит довольный, — они словно по команде бросают взгляды на болтающего ногами на кровати Хисына, прежде чем в унисон усмехнуться. — Ты не будешь переодеваться?       Джеюн хмурится. — А что? — Сонхун пожимает плечами:        — Не знаю. Выглядишь так себе, — просто говорит он.       Но, слава всем святым, Джеюн думает, что выглядит просто великолепно в своём пушистом белоснежном свитере с забавным принтом и нелепо сидящих красных клетчатых штанах, благослови его Бог, и Сонхун не может с ним поспорить. …       Хисын смотрит на сочные крупные ягоды клубники, сваленные в картонную упаковку. Затем переводит взгляд на Сонхуна и Джеюна, стоящих перед ним и сложивших руки за спиной так, словно они прибыли на эшафот. Снова смотрит на клубнику и снова на них.        — Что это? — его холодный строгий тон заставляет альф вздрогнуть.        — …клубника, — немного помедлив, отвечает Джеюн сконфуженно. — Ты же сам хотел-        — Я вижу, что это клубника, — раздражённо фырчит Хисын, закатывая глаза к потолку. — Какого хуя, извините, она такая стрёмная?       Бедные альфы, что мотались в круглосуточный фермерский магазин, находящийся за несколько километров от их особняка, чтобы специально для Хисына взять хорошие ягоды самой сладкой клубники, приятной на вкус, потрясённо замирают. Теперь, кажется, они хотят спать больше, чем когда-либо, и их лица принимают такое выражение, будто бы омега проклял всех членов их семей до десятого колена — а они, я напоминаю, ненавидят свои семьи, что вполне взаимно.        — А что с ней не так-то?.. — лепечет старший альфа, на что Хисын, всплеснув руками, неожиданно подскакивает с мягкого кожаного диванчика:        — Она должна быть тёмной! — Хисын раздражённо топает ногой. — Вчера я доел ту, другую, и она была темнее!..        — Она не была темнее!        — Ну… ну… по крайней мере, на один тон! — восклицает Хисын, чем заставляет альф отступить от себя, разозлённого, на несколько шагов. — Она вредна для ребёнка, неспелая! Почему вы не могли съездить в тот магазин за той клубникой?!       Сонно прикрыв глаза, Сонхун слабо кивает, кажется, вкладывая в этот жест весь свой скептицизм; он беспомощно приоткрывает губы и приподнимает одну из широких тёмных бровей, а Джеюн, выглядящий как потерянный щеночек, обречённо трёт переносицу.        — Хисын, мы покупали её в ларьке возле университета, — он грубо проводит ладонью по лицу. — А он на другом конце города!        — Да плевать я-        — Не ори, Хисын, пять утра!        — Я не ору! — разъярённо вскрикивает Хисын, вынуждая подскочивших на месте альф резко отшатнуться. — Ты как со своим омегой разговариваешь?! — пристыженный, Джеюн покорно склоняет голову. — Из-за вас я теперь хочу умереть, — заявляет омега на удивление своим бойфрендам. — А теперь с глаз моих долой, отродья Сатаны.       Стремясь убраться скорее, чтобы не получить по первое число, напуганные Сонхун и Джеюн, подталкивая друг друга, семенят к выходу. Последнее, что они успевают заметить — то, как Хисын, обиженно надув губы, обнимает схваченную с дивана подушку. …       Наученные горьким опытом, Сонхун и Джеюн понимали, что, как альфы Хисына, они должны были взять на себя ответственность и извиниться первыми — даже если не придумали, за что.       По их прикидкам и надеждам, Хисын не должен был выйти из комнаты, где произошла самая, наверное, глупая ссора в мире, и, осторожно заглянув туда по истечении примерно десяти минут, альфы в этом убедились.       Горящий экран большого плазменного телевизора, на котором играла какая-то глупая модная передача, слабо освещал покрытую ночным мраком комнату. Болтая ногами на высоком диване, Хисын выглядел слишком невинным для человека, который напугал возлюбленных своими криками, заставил забиться в угол, и всё ради чего? Конечно же! Ради того, чтобы прямо сейчас сидеть и с наслаждением поедать ту самую «неспелую» клубнику.        — Пф, — Сонхун фыркает, цокнув языком. — Довольный, — Джеюн коротко посмеивается, складывая руки на груди.        — Эй, — старший альфа наклоняется, чтобы закрыть Хисыну обзор на экран телевизора. — Мам, ты чё?       В ответ Хисын, удивлённый, замирает на месте, сгорбившийся на диване. Меж его опухших раскрасневшихся губ торчит алая ягода сочной клубники, зеленея стебельком, а маленькие ладони сжимают коробочку с ягодами.       Хлюпанье раздаётся оглушающим мокрым звуком, когда омега откусывает клубнику. Вторая половинка ягоды приземляется в коробку, упавшая с тихим глухим шлепком, а Хисын, хмыкнув, выпячивает губы.        — Посмелели, смотрите на них, — бурчит он. — А десять минут назад хотелось пожалеть и грудью накормить.        — А ты это сделаешь? — с лукавой усмешкой, сверкнувшей на красивом бледном лице, Сонхун приподнимает одну бровь. Цыкнув, Джеюн делано закатывает глаза, но и сам не может удержать себя от улыбки, когда подталкивает младшего в плечо. — В благодарность.       Хисын смущённо улыбается, что не совсем обычно для него. — Только если вы скажете, что любите меня, — с небольшим стеснением он протягивает ягоды, зажатые в каждой руке, предлагая альфам присоединиться к нему. И выглядит это настолько очаровательно, что поражает их прямо в сердце.        — По-моему, ты говорил нашему кексику, что мы тебя больше не любим? — решается поддразнить Сонхун.       Он совсем не ожидал того, что выражение озорства на лице Хисына сменится мгновенной грустью. — Значит, в-вы не любите меня?.. — огорчённо лепечет он себе под нос, медленно опуская руки с клубникой в ладонях.       Джеюн выглядит так, будто собирается убить своего лучшего друга, и Сонхун спешит исправиться. Чёрт возьми, иногда он забывает, насколько чувствительным может быть Хисын. — Нет-нет, мы тебя очень любим! Вот так, — альфа раскидывает руки, чтобы показать, насколько его чувства к Хисыну сильны.       Лицо омеги, чьи губы тут же растянулись в вернувшейся на них улыбке, светлеет. «Тогда хорошо», — он кивает, прежде чем возвратиться к поеданию ягоды. Коротко переглянувшись с младшим, Джеюн следует вперёд.       Хисын изумлённо ахает, когда Джеюн падает головой ему на колени. Мягкий, почти неслышный аромат лаванды тихо щекочет чувствительное обоняние, когда его возлюбленный елозит волосами по оголённым, не прикрытым подолом рубашки, бёдрам, чтобы устремить лицо вверх и нежно улыбнуться ему. Он уже хочет что-то сказать, когда кончики чужих локонов щекочут его грудную клетку, обнажённую открытыми полами одежды: Сонхун уместил своё лицо на его мягкой груди, не принимая возражений, когда уткнулся меж холмиков носом.       С поцелуем всё было прощено и забыто.

⊹──⊱✠⊰──⊹

      Месяц номер семь       До рассвета ещё далеко.       Серебристое сияние Луны слегка трогает поблёскивающую тёплым оранжевым свечением лампу ночника, разрывающую полотно кромешной темноты. Подперев голову рукой, Хисын рассеянно моргает, хлопая глазами, в которых начинает рябеть, перед абажуром.       Сейчас он засыпает ближе к четырём часам утра, когда малыш внутри него успокаивается, и просыпается около часа дня — он никогда не может найти удобную позу, чтобы унять свои затёкшие ноги и болезненно ломящую спину. В голове так много мыслей, что ни одна из них не может спасти его, лишь глубже заталкивая в пучину сожалений.       Словно в бреду, Хисын касается пухлой кожи своего отёкшего лица, на которой тут же смазывает неприятный жирный блеск. Шикнув с отвращением, омега болезненно воет, прежде чем обессиленно уткнуться в покоящееся на диване предплечье.        — …принцесса? Бусинка, ты почему здесь сидишь в такое время? Тебе надо спать.       Голос Джеюна мягко разрывает напряжённую тишину, и напуганный внезапным появлением Хисын резко поднимает голову. Альфы стоят в проходе, целомудренно сложив руки за спинами; их лица, что едва можно разглядеть в слабом свете, искажает беспокойство.       Молча отведённый взгляд и голова, потупленная в пол, дают Сонхуну и Джеюну возможность, с тревогой переглянувшись, двинуться вперёд. Они находят Хисына на диване, в той же самой рубашке Сонхуна, которую омега повадился носить, выставившего ранее подложенные под себя смехотворно длинные гладкие голые ноги.       Смущённый, Хисын поджимает губы. — Не идите сюда. Я, — немного помявшись. — Плохо выгляжу.       Джеюн хмурится. — Что? Кто тебе такое сказал?        — Ничего, — Хисын спешно отворачивает голову, когда альфы аккуратно присаживаются по оба бока от него. — Уйдите отсюда.       Удивлённые, Сонхун и Джеюн пытаются взять Хисына за руки, но он выворачивается, спрятав ладони в своей груди. Омега лицо резко вверх задирает; с силой он сжимает губы, чтобы не дать новым слезам освежить уже засохшие на лице кривые мокрые дорожки, противно стягивающие кожу, и щурит свои большие глаза, но пропитавшую слипшиеся ресницы влагу не получается спрятать.        — Эй, бусинка, что случилось? Почему ты плачешь? — взволнованный, Джеюн протягивает руку, чтобы коснуться краснеющего лица омеги.       В ответ Хисын всхлипывает и, упрямо боднув шершавую руку, чтобы избавиться от хватки, отворачивается. — Всё хорошо, не стоит волноваться, — чёрно-белые полосы на футболке взволнованного Сонхуна пятнами идут перед его заплаканными глазами, заставляя голову неприятно кружиться.       Он не может… он не умеет… Хисын не умеет делиться с кем-то своими переживаниями; обычно надолго его не хватает. Омега, которому приходилось трудиться всю жизнь, строить свою личность на твёрдости характера и добиваться признания в обществе только из-за своего вторичного пола, не привык рассказывать о своих боязнях и беспокойствах. В их семье должны беспокоиться они, а ему не нужно — он должен зарабатывать деньги.       Но почему же так тоскливо на душе?        — Эй, принцесса, — Хисын всхлипывает, когда Сонхун нежно касается мозолистой подушечкой большого пальца его подбородка. — Если тебе нужно высказаться, не сдерживай себя. Если у тебя есть, чем поделиться, расскажи нам, — губы Сонхуна трогает нежная улыбка, когда он приподнимает голову Хисына на себя, большим пальцем стирая упавшую на пухлую щёку слезу. — Тебе станет легче.       Хисын мягко выдыхает ему в губы. А после, зажмурив глаза, открывает рот и разражается неожиданно громким плачем. — Я такой ужасный! — бормочет он срывающимся тоном, пугая удивлённых альф своим резким срывом. — Я так сильно потолстел… Я такой некрасивый!.. — омега прижимает ладони к глазам, намереваясь остановить слёзы горечи, однако влага продолжает заливать его чудесное лицо. — Я никогда не был таким! Даже моя грудь стала ещё больше и тяжелее, хотя я был уверен, что это невозможно. В вещах, которые раньше делали меня сексуальным, теперь я смотрюсь так пошло. Будто я пытаюсь быть кем-то красивым, кем не являюсь на самом деле!       Потрясённые, альфы медленно обмениваются боязливыми взглядами. Выдохнув неслышно, Сонхун удручённо качает головой, и Джеюн, поджав полные губы, устало прикрывает глаза. Ухоженные руки Хисына с мягкой карамельной кожей смотрятся очаровательно маленькими на фоне его длинных узловатых пальцев с привлекательно выпирающими красноватыми костяшками.        — Я боюсь, что я настолько некрасивый, что больше не нравлюсь вам, — тише, чем хотелось бы, лепечет Хисын себе под нос, качая головой из стороны в сторону. — Что вы больше меня не хотите, — обеспокоенные, альфы наклоняются к нему чуть ближе, чтобы расслышать бормотание. — Это самое ужасное для меня. Вы меня разлюбите и бросите, — его хорошенькие губки кривятся. — Уйдёте к другим омегам, худым и красивым. У к-которых нет опухшего лица, — он заикается, сражаемый новой порцией слёз. — И отёкших ног…        — Принцесса-        — И я останусь один! — выкрикивает Хисын и снова впадает в истерику. Громкие рыдания потрясают слух альф, что совершенно растеряны этими словами. У них и в мыслях такого не было, а Хисын терзает себя этим каждый день, каждый божий день.       Мягко выдохнув, Джеюн набирает в лёгкие побольше воздуха. — Принцесса… Принцесса, наша бусинка, наше солнце, наш обожаемый парень, послушай, — он нежно убирает намокшие тёмно-фиолетовые локоны с глаз омеги. — Мы никуда не уйдём. Мы навсегда останемся с тобой, — мягко Джеюн касается приятными на ощупь пухлыми губами мокрой щеки Хисына. — Ты совершаешь настоящий подвиг, работая, обеспечивая семью, да ещё и умудряясь оставаться позитивным с ребёнком в животе. Ты всегда самый красивый.       Хисын смотрит на него с абсолютно странным лицом. — Но я…        — Тебе нужно было рассказать раньше, — просто говорит Джеюн. — Мы бы пресекли твои переживания на корню. Ты никогда не должен думать о том, что мы оставим тебя одного. Мы тебя никогда не обидим, — альфа целует его ушную раковину. — Не бросим.        — И если хочешь, мы готовы доказывать тебе это каждый день, — шепнув на ухо, Сонхун опускает голову на его прикрытое плотной тканью рубашки плечо.       Смущённый, Хисын сконфуженно потупляет взгляд. — Но я… но вы уверены? — его недлинные пальцы, пухленькие от небольшого набранного веса, играются с пальцами Джеюна. — Я боюсь, что не смогу уделять вам достаточно внимания. Когда я выйду на работу, у меня снова будут забиты все дни. Я боюсь, что мой ребёнок будет ненавидеть меня за то, что я не с ним.        — Всё будет хорошо, — Джеюн мягко усмехается. — Мы справимся, а наш малыш не будет обделён вниманием. Мы сделаем всё, чтобы он был счастлив. Ты наша любимая пышная булочка, — он ласково утыкается кончиком носа в его заалевшую щёку.        — Наша пышечка, — с тёплой улыбкой Сонхун ласкается носом о вторую щёку омеги. — Самая-самая вкусная и аппетитная прелестная пышечка.        — Эй! — Хисын грозно надувает щёки, бодая альф головой. — Чертята, — ворчит он с небольшим фырканьем, чем заставляет своих бойфрендов залиться хохотом.        — Потом, когда нас будет уже пятеро, — успокоившись, бормочет Сонхун, щекоча чужую липкую кожу своим дыханием. — Мы с Джейком отучимся и выйдем на работу. Тебе с малышами будет не скучно.       Несложная арифметика в кружащейся голове Хисына складывает цифры довольно быстро. Полученный результат, однако, заставляет его удивиться: большие блестящие глаза, полные хрустальных слёз, широко распахиваются.        — П-пятеро? — булькает он. — Ты считаешь Пончика?       Обнажая клыки, Сонхун подмигивает ему. — Нет.       Ахнув, Хисын смущённо отводит взгляд, сконфуженно вжимая голову в плечи. Второй малыш для его мыслей пока даже не постижим, по крайней мере сейчас. Словно маленький ребёнок, омега перебирает длинные пальцы Сонхуна, глупо схватив их без спроса и разрешения. Он всегда удивлялся контрасту: ему казалось, что он может часами сидеть и просто разглядывать их руки. Ему не будет скучно.        — И, «не хотеть тебя»? — добавляет Джеюн будто бы даже возмущённый. — Хисын, ты слишком строг к себе. Я всегда хочу тебя. Для меня, беременным ты поднялся на уровень выше в своей красоте. Ты сам не хочешь, — внезапно заявляет он. — Поэтому мы тебя не трогаем. Но очень хотелось бы пощупать тебя.       Его признание сопровождается возмущённым всплескиванием рук. — Я… — Хисын тут же стеснённо выпячивает губы. — Я тоже всегда хочу вас.       Он ахает, изумлённый, когда Сонхун опускает руку между его раздвинутых ног, ласково сжимает поверх подола и слушает тихие стоны. Хисын жалобно хнычет, вцепившись в его плечи — лишь ткань рубашки пах прикрывает; нежное прикосновение заставляет промежность сжиматься, цепкие пальчики дерут чужую футболку.       Джеюн усмехается ему в шею, нежно водя шершавой ладонью, царапающей мягкую обнажённую кожу, по его бедру. Сладкий стон, сорвавшийся с чужих фигурных губ, звучит музыкой для ушей альф: звук, что они мечтали услышать каждый божий день. Хисын сжимается весь под чужими горячими прикосновениями: мягкие руки ползут дальше, и, сцепив их, омега обнимает Сонхуна за шею, пряча лицо в изгибе своего локтя.        — Прелесть, сладость, — Джеюн сбивчиво бормочет ему на ухо комплименты. — Хочу тебя съесть.       Хисын всхлипывает, жмуря глаза от простреливающего тело сладкого возбуждения, что тянет внизу живота и вяжет во рту, заставляя тягучую слюну скапливаться на языке. Щёки жжёт рубиновым румянцем, залившим их в одно мгновение, когда Сонхун грубо задирает влажный от естественной смазки подол своей рубашки, прижимая её к выступающему животу Хисына, прежде чем слабо коснуться нежных половых губ, краснеющих от стимуляции, широкой ладонью. Текущая ручьём естественная смазка, увлажняющая внутреннюю сторону плоти пухлых бёдер, пачкает пальцы Сонхуна, чьи ласкающие небольшую нежную киску, пульсирующую под прикосновениями, большие руки выглядят настолько сексуально, что бёдра сладостно сводит.        — Глаза на меня, — строго приказывает Сонхун, и горячо, когда Хисын вцепляется в его запястье, хватая за руку. Если бы на нём были трусики, они бы уже промокли до нитки.        — Он достаточно мокрый? — грубым голосом бормочет Джеюн, и младший кивает, прежде чем коснуться клитора так нежно, что Хисына подбрасывает между ними; прикосновение вызывает неожиданно громкий стон. — Блять, это так горячо, — ругается младший сквозь стоны. Брови сосредоточенно нахмурены, широкие плечи заставляют Хисына чувствовать себя крошечным.       Он выглядит невероятно горячим, когда опускает руку следом, прижимая пальцы к беззащитной промежности Хисына. Его длинные мозолистые пальцы сжимаются, касаясь ласкающих Хисына пальцев Сонхуна, и омега не может не сжаться под их руками.        — Это приятно, хм? — он пытается повторить своё действие, но на этот раз его пальцы сгибаются, заставляя омегу выгнуть спину и застонать от удивления. — Это? Ты хочешь этого, нуждающаяся вещь?       Вещь. Они назвали его вещью. С кем-то вроде Хисына — избалованного заботой, изнеженного и невинно красивого стоило бы обращаться осторожнее, но эти двое ведут себя с ним так, будто отхватили самый лакомый кусок и готовы разорвать его на части.       Три длинных пальца Сонхуна, сомкнувшись, ласкают вагину круговыми движениями, обнажая пульсирующий клитор раздвинутыми мягкими половыми губами, а Джеюн, облизывает губы; сомкнув зубы вокруг уха и покусывая мочку, оттягивая зубами цепочки пирсинга, массирует непроизвольно сжимающийся вход, удерживая свои сомкнутые пальцы, скользящие из-за естественной смазки, оттопыривая мизинец и большой. Лёгкие ухмылки на лицах Сонхуна и Джеюна обозначают наслаждение тем, как фигура под ним так красиво дрожит и выгибается, хлюпанье кажется ему таким грязным и горячим.        — Джеюн-а, Сонхун… Так хорошо, так хорошо, ах! Альфы, — плачет Хисын, крича и дёргаясь от переизбытка ощущений. Омега пытается выговорить что-то между высоким хныканьем и подавленным воплем, но связные слова — ничто иное, как воображение. — Альфы, альфы, мои альфы, — он икает. — Пожалуйста! Хуни, Юни- мои альфы! Мхм…       О, он использует «пожалуйста». Он просит их именно так, как им нравится, а они готовы кончить лишь от того, сколько удовольствия доставляют метающемуся между ними сверхчувствительному омеге. Красивые длинные пальцы крупных ладоней Джеюна ползут по круглому животу, смыкаясь возле пупка. К чёрту утренние пары, им обоим уже всё равно. — Хорошо. Кончай, детка.       Он награждает правую грудь коротким игривым шлепком, а Сонхун сжимает в ладони чувствительную кожу, и тело Хисына крупно содрогается, прежде чем он кончает так чертовски сильно с долгим, потрясающим болезненно взбудораженное сознание стоном.       Хисын обмякает, переводя дыхание от одного из самых интенсивно ошеломляющих оргазмов. Никогда ещё его не касались с такой любовной нежностью за всю его грёбаную жизнь; омега цепляется за альф, дрожа от пульсации, пронзившей тело. Джеюн что-то бормочет, пока Хисын не успокаивается, растворяясь в них и устало прислоняясь головой к голове старшего альфы. Его неудовлетворённое раньше отсутствием прикосновений возбуждение теперь не бушует, а скорее пульсом бьётся под кожей Хисына как нежное тепло.        — Как ты себя чувствуешь, солнце моё? — тихо спрашивает Джеюн, прижимаясь к макушке Хисына и мягко втягивая носом сладкий аромат фруктового шампуня, перебитый природными нотками сладкой ваты.        Омега сонно тычется носом в шею младшего, выискивая утешение в лавандовом запахе альфы, пытаясь вытянуть слова из своей затуманенной головы.        — Спасибо. Я никогда не чувствовал себя желаннее и лучше, чем сейчас. Хуни, Юнни, спасибо, — тихо булькает он себе под нос.        — Ты самый прекрасный, прелесть, — младший альфа клюёт его в нос, сжимая в крепких объятиях. — И ещё кое-что, — Сонхун усмехается, прежде чем достать что-то из-за спины. Хисын ахает, когда различает в его крупной ладони очертания переливающейся розовым тиары. — Ты принцесса. А настоящей принцессе полагается корона.       Так вот, зачем они пришли!.. А Хисын ведь и совсем забыл про неё во время беременности… Он выглядит действительно растерянным, когда Сонхун закрепляет в его волосах тиару; на его пухлых губах всё ещё играет ухмылка, когда он поправляет украшение в тёмных волосах.       Джеюн посмеивается сзади, глубоко целуя его в губы. — Пора спать. Ты уже такой сонный.       Хисын вытягивает шею, ослепляя старшего альфу улыбкой. — Прекрасно. Хотите, я спою вам колыбельную, сладость?        — Воу, воу, это твоё имя, сладость.        — Заткнись, я могу называть вас как хочу. Малыш, дорогой, альфа, муж, — немного подумав, он игриво добавляет: — Папоч-       Сонхун быстро прикрывает рот Хисына, сверкая грозным взглядом, в котором плещется строгость. Хисын усмехается, прежде чем поднять руки к его голове, заставив младшего упереться в него взглядом. — Сонхуни смущён? Чу-чу-чу!.. Поцелуйте меня, давайте.       Боже. Хисын был просто чудом.

⊹──⊱✠⊰──⊹

      Месяц номер восемь        — Всё почти готово! — Сону в фартуке, надетом на короткое праздничное платье из белоснежного шёлка, плотно обнимающее изгибы его фигуристого тела, бегает из комнаты в комнату, то и дело поправляя тонкие сползающие с плеч лямки. — Рики, не тяни руки к тортам, есть их надо в последнюю очередь!       Раздражённо фырча, он шлёпает по большим рукам мужа, что нет-нет да и норовит смазать с одного из двух тортов вкусный ягодный крем. Рики дует пухлые губы:        — Я весь день ничего не ел! — ноет он, а его выступающий кадык нервно дёргается, когда он сглатывает скопившуюся во рту от вида еды слюну. — И вообще, поздновато ты решил всё для гендер-пати подготовить.        — Ну давай, ещё обвини меня! Всё проверяется временем. И вообще, торты долго шли, — с надутыми щеками и ворчанием Сону скрывается в кухне, заставляя Рики разочарованно выдохнуть.        — Раньше вставать надо было, — хмыкает Джей, сложивший натренированные руки, сплошь покрытые чернильными узорами переплетающихся нитей причудливых татуировок, на груди. — Я в шестнадцать с такой проблемой сталкивался почти каждый день, только если мы не начинали со второго урока. Надо выработать себе распорядок дня, братан, вот и всё.       С усмешкой Рики подталкивает его в плечо. За время, прошедшее с того момента, как Хисын забрал себе Сонхуна и Джеюна, а за ним и Чонвон купил у Сону Джея, прошёл практически год! Не без приложенных усилий, но за это время они смогли подружиться, собрав небольшую дружную команду.       Конечно, сперва Сону было сложно считать друзьями тех, кто на протяжении довольно долгого времени был под его руководством в публичном доме, а Сонхун и Джеюн с Джеем и вовсе не горели желанием с ним общаться; помнили о строгом обращении, когда ещё не были свободны от обязанностей удовлетворять многочисленных клиентов. Но благодаря Рики, Хисыну и Чонвону вскоре смогли найти общий язык. Сону не таким уж и плохим-то оказался: на самом деле, практически больше всего в мире он любил поболтать. А ещё Юко с Рики могли признаться, что у них уже голова кругом шла от непрекращающихся целыми днями щелчков камеры телефона, когда папа семейства делал селфи.       Чонвон и вовсе смог подружиться с незнакомыми для него людьми, расположив к себе всех, кого только можно. Он сам по себе очень болтливым, под стать Сону был — да и ещё больше. Будучи владельцем собственного модного дома, модельного агентства и дорогого бренда одежды, он мог без умолку болтать о сумочках пятьдесят часов кряду, и никто бы не смог его остановить.       Но, конечно, иногда такое ужасно надоедало. Именно поэтому Рики шутил порой, что у Джея был выбор: быть счастливым или быть (будущим) мужем Чонвона.       На самом деле, никто не учёл, что у Джея, конечно же, не было выбора.       Именно поэтому идея Сону организовать двойное гендер-пати была принята с радостью и воплощена в жизнь в начале марта. Собравшиеся вместе окружили крепкий дубовый стол в столовой пентхауса семьи Нишимура, что на своих изгибающихся книзу толстых ножках держал накрытую праздничной скатертью столешницу, где красовалось два торта: один, в минималистичном стиле, покрытый вкуснейшим белоснежным кремом, умещал на себе сверху нарисованную шоколадом панду с округлым выступающим животиком и розовыми щёчками, что, приподнявшая лапку вверх, указывала на разместившиеся рядом надписи «Boy» и «Girl» в окружении маленьких светлых лазурно-розовых сердечек — это был торт семьи Пак-Шим.       У Джея и Чонвона же был ещё немного более минималистичный: взгляд на покрытые молочного оттенка кремом коржи затуманивался от стилизованных небольших сердечек, коими был усыпан весь торт, почти в точности таких же, как и у Хисына с Сонхуном и Джеюном; лишь с небольшим отличием — посередине красовался выведенный тонким кремом, украшенный позолоченным красителем знак вопроса.        — У нас та комната почти такая же, как у них столовая, я же тебе говорил! — восхищённо приговаривает Чонвон, пока Сону подготавливает для них напитки, чтобы наконец-то начать праздник. — Смотри, если представить, что это комната для нашего ребёночка… — мечтательно лепечет он, тормоша Джея за руку. — В углу поставить шкаф для пустышек, пелёночек, салфеток — ты не представляешь, как коробки из-под детских салфеток вкусно пахнут! — он всё говорит и говорит, а его недлинный пухленький палец выводит круги по столовой изящными движениями. — Ой, а вот тут мы сделаем коврик, чтобы малыш мог играть и не пачкать пол слюнями… Эй, ты меня вообще слушаешь?!       Его маленькие пухлые уста надуваются, а кошачьи глаза, плавно очерченные изгибающимися щёлочками и подчёркнутые тёмными тенями в уголках, обиженно сощуриваются. В ответ Джей, коротко облизнув тонкие губы, моргает, краем глаза поглядывая на округлую упругую грудь, очерченную чашками лифа, затянутого кожаным ремнём брюк с высокой посадкой. В отличие от Сону, Чонвон не совсем любит платья, — но всё-таки носит их чаще Хисына — поэтому и сейчас надел на радостное событие брючный костюм-двойку, что раньше бы подчёркивал его тонюсенькую талию, не будь у него восьмимесячного живота.        — Я перестал слушать ещё на: «Вот тут будет пеленальный столик, высокий, большой, белый, самый дорогой», — утомлённо бормочет он. В ответ Чонвон расстроенно скулит — словно в отместку он прикрывает свою наливную грудь укороченным пиджаком серо-коричневого оттенка.        — Зачем вам вообще пеленальный столик? — хмыкает Сонхун. Рики, намеренный чем-нибудь себя занять, поддерживает младшего:        — Тот же вопрос, — он озадаченно мычит. — Мы всегда без него обходились.       Чонвон вытягивает губы трубочкой, прежде чем вновь обнять Джея за мускулистое плечо. — Мне нужно, чтобы всё было по высшему разряду! — он трепетно поднимает палец вверх. — Я недавно захотел купить ещё и автоматический стерилизатор…        — Не подходи близко к каталогам для детей, пожалуйста, — со смешком отвечает Джей. Джеюн, сидящий напротив пары, посмеивается тоже, упираясь коленом в колено Сонхуна.       Чонвон цокает языком. — Не могу ничего с собой поделать! Детские штучки привлекают меня, и я начинаю фантазировать о миллионах костюмчиков для ребёнка на каждый вечер в детский сад. Закажи мне такой на день рождения, хорошо?        — Да-да, — с улыбкой отвечает Джей, и его тон говорит о том, что он просто потакает всем его словам, лишь бы Чонвон от него отстал.       На самом деле, все здесь знают, что фильтровать слова этого омеги просто необходимо, попеременно разделяя его слова на два, а то и на три. Но Чонвон обожает детей (да и сам смахивает на ребёнка), поэтому они все здесь уверены, что он будет хорошим родителем.        — Я закончил! — с улыбкой Сону показывается в столовой, выходя с кухни с балансирующим на ладони подносом с напитками, и, если честно, впервые трое его бывших работников видят его таким весёлым. — Хисын, иди сюда скорее! — он спешно снимает с себя фартук и скидывает его на стойку.        — Тебе больше не надо помогать на кухне? — кричит в ответ Хисын.        — Я уже всё! Бери Юко и проходите за стол!..       Аккуратно Сону ставит сбоку от тортов, чтобы не загораживать обзор на обе из сторон, поднос с напитками: от сока до вина, здесь есть что угодно, что можно пригубить, и Чонвон сразу берёт себе стакан с водой.        — Вырядился, — хмыкает Рики, привлекая Сону к себе за руку. Он обнимает чужую тонкую талию, обтянутую переливающейся шёлковой тканью, когда омега плюхается на его колени.       Сону фырчит. — Это же праздник! Вечеринка. У нас такого не было, а у ребят в памяти должно остаться всё сегодняшнее событие.       Наконец, высокая фигура Хисына показывается в проходе. Ступая вперёд своими длинными ногами, он поправляет завитые крупными кудрями фиолетовые волосы, что отражаются в переливающихся светлыми оттенками в лучах яркого солнца драгоценных камнях тиары. Стук массивных каблуков отдаётся эхом от стен помещения, когда старший омега с небольшим смущением подталкивает в спину сына Сону и Рики — а Юко, кажется, только и рад с таким красавчиком рядом стоять. Платье Хисына, облегающее фигуру почти таким же блестящим, как у Сону, тонким шёлком, создаёт небольшое декольте, обнажая часть гладкой кожи над грудью, соединяясь у основания шеи небольшой горловиной, и возле подмышек, переходя в расширяющиеся книзу рукава.        — Хорошее платье, — выдыхает он, присаживаясь на широкое кресло между Джеюном и Сону, прежде чем закинуть одну из своих ослепительных ног на другую. — Нужно будет подумать, куда надеть его после беременности.       Сонхун и Джеюн, в сотый раз за день потерявшие голову от успокаивающей грации, которой пронизан вид омеги, бездумными взорами пялятся в его великолепное лицо, украшенное свежим персиковым макияжем.       Сону одобряюще мычит. — Ну что, кто будет первым?        — Мне уже не терпится! — Юко, которому тоже дали поучаствовать в торжестве, бормочет восхищённо, прижимаясь к боку Рики. — Давайте Хисыни-хён будет? Он так долго этого хотел!        — Я согласен, — Джей с улыбкой пожимает плечами, а Чонвон радостно хлопает в ладоши:        — Кого ты хочешь? — с возбуждением, блестящим в кукольных глазах, спрашивает он. В ответ Хисын задумчиво возводит глаза к потолку.        — …думаю, мне хотелось бы девочку, — спустя некоторое время раздумий уверенно отвечает он. — Ей надо косички заплетать, хвостики всякие… платьишки подбирать, туфельки, — омега мечтательно выдыхает. — Юнни?        — Мхм, — с уст Джеюна доносится тактичное покашливание. — Я слишком волнуюсь, — альфа смущённо трёт шею, стоит ему услышать доносящиеся со всех сторон возгласы умиления. — Поэтому поддержу мою принцессу. Буду счастлив, если у меня появится вторая.       С хитрой улыбкой Сонхун игриво подталкивает его в бок, озорно обнажая в улыбке ровные белые зубы, чем заставляет Джеюна цокнуть языком и сильнее пихнуть его в ответ. — Не смущай, — яростно шепчет он, пока Чонвон почти расплывается, восклицая умилительное: «О-оу!..»       Сону смаргивает намеревающиеся упасть с длинных ресниц, накрашенных тёмной тушью, слёзы, пока Рики играет пальцами с его ожерельем, с любопытством поглядывая на Хисына, который берёт в руки заранее подготовленный нож. Их сын вцепляется в бок отца, трепетно вытягивая шею, чтобы увидеть, как лезвие продавливает мягкие коржи.       Хисын делает надрез, и когда он отодвигает нож, его лицо светлеет. Губы расплываются в широкой нежной улыбке, обнажая зубы; спохватившись, омега элегантно смыкает уста, но его глаза сияют счастливыми искрами. Он косит глаза на Чонвона, который взволнованно подпрыгивает на стуле и мотает головой:        — Покажи нам кусочек скорее, я не смотрю!       Изящно придерживая небольшой кусочек, Хисын поднимает его вверх, удерживая на ноже. Он улыбается, а Юко, едва ли завидев розовые коржи со светло-розовым кремом, подскакивает на месте, вскрикивая: — Девочка, ура!        — Солнце, не кричи, — тихо бормочет ему на ухо Рики, которого он тормошит за бок. Тут же Юко спешно опускается, но его лицо сияет радостно.        — Девочка, — шепчет Сонхун на ухо Джеюну. Тот, кажется, обмирает на месте: его руки ходят ходуном, и когда Хисын опускается на кресло, одаривая его элегантной улыбкой, вновь закидывая ногу на ногу, он соединяет их трясущиеся ладони под столом.        — Как здорово! — с широкой улыбкой Сону хлопает в ладоши, сужая глаза. — Уже прикидывали имена?        — Юн хотел австралийское имя, — Хисын качает головой. — Поэтому я попросил его заняться этим.       Все взгляды тут же с интересом уставляются на Джеюна, который, и так потрясённый только что произошедшим событием, немного теряется, удостоенный таким количеством внимания.        — Ну… — выдавливает он сконфуженно. — Знаете, у меня на примете были Лиран, Рианна, Софи. А ещё мне нравится Грэйс! Переводится как благодать и изящество.        — Грэйс Шим? — задумчиво прикидывает Хисын, возведя глаза к потолку. — Шим Грэйс. Мне нравится, — наконец, решает он удивительно быстро и кивает. Смущённый, Джеюн, всё ещё цепляющийся за его руку, воет, прежде чем уткнуться в плечо Сонхуна, который, на удивление, рад не меньше его, чтобы заглушить шум. — Теперь ты, Чонвон.       Чонвон, из-за всей этой счастливой суматохи совсем позабывший про то, что тоже беременный, встрепенувшись, ахает. — Точно! — бормочет он в радостном напряжении; глаза широко распахиваются. — А я хочу, чтобы был мальчик! А вообще, врач не сказала нам даже количество детей. Я хотел самую большую интригу, поэтому может у нас даже будет двойня! — он тормошит своего альфу, совершенно точно обрадованного таким предположением, за плечо. — Любимый, а ты как хочешь?        — Я не думал об этом, — уклончиво отвечает Джей. Рики хмыкает:        — Видно — волнуется.        — Не бойся, Джей, всё будет хорошо! — радостно подбадривает его Сону. — Скажи ему, Хисын!        — Не дрейфь. Не будь мужиком, — Хисын закатывает глаза, но на его красивых губах всё же играет растянувшая их лёгкая усмешка.       Минута — и с радостными криками, в основном, от будущего папы, оказывается, что желание Чонвона исполнилось. А после, не успев поворковать друг над другом, с дерзким: «Я возьму клубничный!» они начинают шуточную борьбу.       А за окном яркими лучами солнце ранней весны сияет, пробираясь в окна и зайчиками играя по стенам дома, и весёлые звонкие голоса наполняют тёплый воздух.

⊹──⊱✠⊰──⊹

       — Сонхун, Джеюн, вставайте! Я рожаю!..       Шестое апреля, стрелки часов едва перевалили за полночь. Вскочивший с постели, Хисын тормошит своих альф, что, до этого прижавшие его с боков, сейчас по разные стороны друг от друга перекатываются на спину, морщась в полусне.       В последние несколько дней нормально не спалось ни одному из жителей особняка. Первого апреля на свет появился сын Чонвона, а это значит, что и Хисыну вот-вот нужно было готовиться. На низком старте были все: и слуги, и Сонхун, и сами будущие родители, и даже Пончик, что грел своим теплом круглый живот Хисына, каждую ночь пристраиваясь рядом с ним и потираясь шерстью.       Короткие тяжёлые выдохи болезненно разрывают густую тишину опущенной во мрак комнаты. Волосы Хисына, чьё лицо искажено болью, растрёпаны и спутаны от беспокойных ворочаний на кровати, неприятно глаза застилают и щекочут кожу побелевшего лица.        — Подъём, Джеюн! Твоя дочь лезет, ёмаё! — восклицает омега морщащемуся Джеюну в ухо. Раскрасневшиеся ладони теребят альфу за бок, раскачивая его.       Джеюн сонно мычит, кажется, не в состоянии понять, что происходит. — Ночь, Хисын. Ты опять хочешь клубнику?.. она в холодильнике, — всё ещё в полусне, он медленно разворачивается на другой бок, похлопывая Хисына по обнажённому бедру. — Спи ещё…        — Какая нахуй клубника?! — воет Хисын. — Я рожаю, чёртов придурок!       Стоит только этим словам отпечататься в мозгу Джеюна, как его глаза широко распахиваются, и на постели подрывает лихорадочно, словно его тело пронзил выстрел. Альфа подскакивает на пол, пошатываясь на трясущихся ногах.        — Рожаешь? Грёбаный ты бог! — он хватается за голову, растерянно сжимая спутанные после сна недавно выкрашенные в пшеничный осветлённые волосы. — Сонхун! — зовёт он младшего. — Сонхун, беги за сумкой!       Сонхун, что в это время уже успел откинуть одеяло, обнажая оголённый торс, взволнованно трёт глаза, пытаясь согнать остатки сонливости — получается с переменным успехом.        — За какой сумкой? — он изумлённо оглядывается по сторонам.        — Ну за этим чемоданчиком! — выплёвывает Джеюн. — Который мы собирали для роддома!        — Так она в соседней комнате, в шкафу, чё за ней бежать?..        — Какая разница?! — фыркнув, Джеюн, в несколько прытких шагов обогнувший кровать, хватает Сонхуна за крупную бледную ладонь, прежде чем дёрнуть тяжёлое тело на себя и вытащить из постели. — Быстрее!..        — Я медленный-        — Мягко сказано!       Будущий молодой отец не на шутку встревожен предстоящими родами, что вот-вот начнутся, если они не поторопятся отвезти омегу в родильный дом, чтобы обеспечить ему комфортные условия. Старший альфа, измотанный наполовину бессонными ночами, весь на нервах: он выталкивает Сонхуна, едва перебирающего ногами, в спину, прослеживая за тем, чтобы тот отправился точно в том направлении, куда ему было велено.       Стоит Сонхуну скрыться за дверьми соседней комнаты, Джеюн, которому удалось хоть немного успокоиться при виде этого, облегчённо выдыхает.        — Скорую вызовем или на машине поедем? — отклонившись назад, Джеюн бросает взгляд на Хисына и тут же удивлённо замирает.       На мягком стуле перед резным туалетным столиком, в холодном свечении зажжённых ламп, покоящихся по бокам от глади зеркала, омега насвистывает какую-то незамысловатую мелодию, больше похожую на колыбельную, закинув ногу на ногу. Перед Хисыном — отвинченная от упаковки пудры крышка, на макушку водружена тиара, а на бледных голых коленях устроился Пончик, что, свернувшись калачиком, урчит, потираясь о живот своим тёплым и пушистым белым мехом.        — Хисын, — выдыхает Джеюн. — Что ты делаешь?       Проводящий кисточкой, покрытой холодным тональным кремом, по лицу, Хисын изумлённо оборачивается, выглядящий настолько невинно со своими большими кукольными глазами. — Крашусь, — целомудренно отвечает он. — А что?        — Зачем?! — плаксиво стонет Джеюн, удручённо потирая переносицу. — Мы в роддом едем, а не на встречу к Леонардо Ди Каприо!        — Для меня нет разницы, куда ехать, я должен быть красивым всегда, — отвернувшись, просто отвечает Хисын, методично замазывая кожу открытого лба. — Да ладно тебе, Юн, как будто ты рожаешь, а не я! Нормально всё будет.       Раздражённо всплеснув руками, Джеюн сдувает светлую распушённую чёлку со лба, а после, выругавшись, бросается к шкафу в поиске штанов, а заодно и покоящихся в кармане ключей от автомобиля.

⊹──⊱✠⊰──⊹

      Минуты после того, как Джеюна выпроводили из кабинета, тянутся вечность. Полдень встречает их ярким апрельским солнцем, что бьёт в лицо, заставляя щуриться полные непролитых слёз глаза. Перед лицом рябят выложенные мелкой плиткой холодные белые полы, а маячащая из стороны в сторону крепкая невысокая фигура заставляет нервно постукивать каблуком ботинка по полу.       Двенадцать часов в родильном отделении, слёзы, крики и море потерянной крови. Джеюн почти был готов ударить Хисына, когда тот, повернув к нему голову, устало улыбнулся, пробормотав: «Джеюн, если придётся выбирать между мной и ребёнком, спаси нашу дочь, ладно?»       Он не знал, куда ему податься: в одно мгновение Хисын попросил расчёску, а на джеюново грозное: «Ты рожаешь, какая расчёска?!», ответил, что у него точно волосы некрасиво лежат, и это не дело; в следующее — кричал так, что барабанные перепонки закладывало, а после, смущённо рассмеявшись, признавался, что это он так остальных рожающих пугает, мол, забавляется, чтоб отвлечься; через минуту уже стонал от боли, сжимая алеющее запястье Джеюна одной рукой, а пальцами второй вцепившись в подлокотник кушетки.       Хисын потерял много крови во время родов, а Джеюну дали лишь небольшую возможность увидеть свою только-только новорождённую дочь и подержать её за крохотную ручку, прежде чем выпроводили, оставив на ладони лишь мимолётно испаряющийся тёплый след.       Джеюн и Сонхун, что за прошедший час не обменялись ни одной фразой, понимали друг друга без слов. Будто по команде, они подняли головы, стоило только акушерке, что сопровождала Хисына на всём протяжении родов, высунуться из-за приоткрытой двери в палату.        — Господин Ли разрешил мне пригласить вас, — с улыбкой кивнув, она отступила, давая альфам разрешение пройти, и Сонхун тут же сорвался со стула, чтобы поспешить за старшим.       Стоит двери закрыться за ними, захлопнувшись с мягким глухим стуком, как увиденное потрясает от восторга: Хисын, оправившийся от родов посредством небольшого сна, лежит в постели с крохотной паровой булочкой на руках, что, припав к одной из его оголённых грудей, причмокивает сладким молоком, цепляясь за папу маленькими пальцами.       Встрепенувшись, Хисын устало улыбается. — Мне сказали, что Джеюн ходил возле кабинета как нервный лев, — он целует Грэйс в головку после небольшого смеха. — Но я же говорил, не стоит волноваться.        — Ты её хотя бы видишь? — Сонхун выглядывает из-за плеча потерявшего дар речи Джеюна. — Не задуши её.       Хисын озадаченно опускает голову вниз, чтобы взглянуть на то, как Грэйс прижимается к его груди носом. Обнажает зубы в улыбке и тихо смеётся.        — Йеюн, — хихикает он, заставив Джеюна ошарашенно застыть. — Поздороваешься с дочкой?        — Подожди, скажи это ещё раз.        — Йеюн.        — Снова.        — Йеюни.       Джеюн широко ухмыляется, прижав руки к груди. — О, моё сердце. Это было так чертовски очаровательно. Я думаю, что могу умереть от привлекательности своего парня.       Хисын мягко усмехается, прежде чем кивнуть на малышку, что только-только отвалилась от его груди с сытым чмоком, скорчив свою крохотную довольную рожицу. Маленькие глаза в узких щёлочках беспечно моргают, а губы приоткрываются в беззубой улыбке, когда Джеюн осторожно подступает ближе к кушетке, и омега отдаёт ему завёрнутый в одеяльца свёрток.       На умиротворённом на первый взгляд лице Джеюна выступает тронувшая уголки губ едва заметная улыбка очарования, и нервозность читается в каждом осторожном движении.        — Ну привет, моя принцесса, — трогательно говорит альфа вполголоса.       Он склоняет лицо над малышкой, пытающейся болтать завёрнутыми в одеяла крохотными ножками и тянущей к нему ручонки. Глаза широко распахиваются, когда Грэйс хватает своими цепкими пухлыми пальцами его тонкую золотую цепочку, свисающую с шеи.        — Мне сказали, что она, вероятно, будет альфой, — шепчет Хисын, как только Джеюн берёт ребёнка на руки. — Черты её лица говорят об этом. Кстати, по тому, как она ест, я тоже так думаю.       Омега мягко налегает спиной на подушку, наблюдая за тем, как Джеюн принюхивается к своей новорождённой дочери: тёплая, она пахнет молоком и сладостью. С трепещущим в груди сердцем Джеюн коротко целует Грэйс, обнажая зубы в небольшой, но нежной улыбке, от которой тепло разливается внутри.        — Хун, — он хмыкает, обернувшись к Сонхуну, который, скромно опершись о дверь, наблюдает за ним с блуждающей по лицу грустной усмешкой. — Иди, познакомься со своей падчерицей.       На красивом, но холодном до этого мгновения лице Сонхуна мелькает неподдельное удивление. Оттолкнувшись от двери, он в несколько шагов робко преодолевает палату. Стоит ему, смущённому, оказаться возле Джеюна, как новоиспечённый отец, аккуратно отняв руку Грэйс от своей цепочки, протягивает свёрток с маленькой булочкой лучшему другу.       Выдохнув, Сонхун сглатывает, что видно по его нервно дёрнувшемуся кадыку. Подсунув ладонь под Грэйс, он принимает её на крепко сложенные руки и прижимает к своей груди. Увидевшая его, малышка визжит, сохраняя радостное выражение лица; и они понимают, что она приняла Сонхуна, когда он, склонив голову, приникает ухом к её крохотному тельцу, чтобы послушать учащённое от радости биение маленького сердца, а Грэйс берёт и, протянув ручонку, хватается за его серёжку, сжимая в липкой ладони.       Хисын посмеивается, а Джеюн склоняет голову вбок подобно Сонхуну. — Как оно?        — «Падчерица-падчерица», — дразнясь, фырчит Сонхун, терпеливо принимая все движения Грэйс на его серёжке. — А может я её уже больше вас люблю.       В унисон рассмеявшись, они улыбаются, чувствуя, что лёгкость одолевает их души, проникая в комнату мягкими солнечными лучами. И становится так легко и тепло. Как летом.