Древняя магия

- Если Эмили тебе ничего не рассказала, то я тем более не расскажу. Оминис раз за разом гоняет резкий ответ Себастьяна в голове, и безуспешно гонит от себя мысли о том, чему же такому он помешал, чтобы вызвать такое раздражение у лучшего друга и вынудить Эмили сбежать без объяснений. Давно забытая, забитая зависть к отношениям, которые были между этими двумя, к этой странной, болезненной дружбе, где безусловное доверие соседствует с безобразными секретами, подняла голову в груди Оминиса и зашипела. Для того, чтобы понять эту змею, не нужно было знать парселтанг. Впрочем, и это не стало бы для Оминиса проблемой. Он почти готов на глупый, мальчишеский поступок: подловить Эмили после совместных занятий по зельям и попросить, а может, и потребовать объяснений. Почему она решила, что Себастьян, увлекающийся темными искусствами и применивший к ней непросительное заклинание, Себастьян, который чуть не погубил их всех, заслуживает доверия, а он, Оминис, нет? Но все варианты развития этого разговора, крутящиеся у него в голове по пути в подземелья, остаются невостребованными по одной простой причине – Эмили не появляется на зельеварении. Она не приходит и на Защиту от темных искусств, раздражение сменяется тревогой, и когда в быстром шепоте Имельды за спиной слышится имя Эмили, Оминис оборачивается мгновенно, практически инстинктивно. - Ты знаешь, где она? – его голос, учитывая обстоятельства, звучит слишком резко и требовательно, и Имельда ожидаемо огрызается в ответ. - А ты разве не в курсе? Оминис усилием воли подавляет раздражение, прячет его глубоко за вежливой улыбкой и галантным кивком. Имельда хитра, язвительна и безусловно умна, а еще она живет в одной комнате с Эмили, и это явно не тот человек, с которым стоит ссориться без веской причины. - Мы с Эмили… повздорили. Я был неправ и хочу извиниться, но нигде не могу ее найти. - Неужели? - в голосе Имельды все еще слышится сарказм, но тон немного смягчается. - Ну, кто я, чтобы становиться на пути раскаяния самого Мракса. Эмили в больничном крыле, но скажу прямо - вряд ли ей сейчас до твоих извинений. - Что с ней? - Почему бы тебе не задать этот вопрос медсестре? - отрезает Имельда, давая понять, что этот неловкий разговор окончен, а лучше бы и вовсе не начинался. В другое время Оминис оценил бы ее нежелание сплетничать о подруге, но сейчас эта скрытность буквально сводит с ума. В другое время бесконечный подъем в Башню Преподавателей наверняка выбил бы из него весь дух. Сейчас он едва ли не перепрыгивает через ступени, и влетает на нужный пролет, едва дыша. Из больничного крыла Оминис возвращается в гостиную в полном смятении и тревоге. Крепкая рука медсестры, перехватившая его у самого входа, спустя несколько минут так же мягко, но твердо выпроводила его за порог, сказав всего четыре слова: тяжелое истощение, никаких визитов. Спорить с голосом, который способен раз за разом заставлять невезучих игроков квиддича пить Костерост добровольно, было решительно невозможным, а Оминис не привык ввязываться в заведомо проигрышные битвы. Как правило. Но истощение? У Эмили, которая в одиночку ходит в Запретный лес и летает на собственном грифоне? Это просто не укладывается у Оминиса в голове, и вместо сомнительного ответа медсестры в голову начинают закрадываться мысли куда более неприятные. Ему вспоминается, что говорили о недуге сестры Себастьяна в самом начале, и желудок болезненно сжимается. Анна неважно себя чувствует, зайди попозже, хорошо? Она пока очень слабая, не лучшее время для визита. Боюсь, у Анны сейчас нет сил на гостей, как насчет заглянуть через пару дней? Дни складывались в недели, недели превращались в месяцы, а потом дядя увез Анну в Фелдкрофт, и больше она в Хогвартсе не появлялась. Лучше ей так и не стало. Что, если Эмили тоже проклята? Проклятые гоблины, бандиты, браконьеры и Мерлин знает, кто еще, имели массу возможностей для чего-то в этом духе. Могли ли Оминис с Себастьяном ничего не заметить? Неужели Эмили тоже... Стоп. Оминис останавливается и делает несколько глубоких медленных вдохов, как учил его когда-то семейный доктор. В детстве слепота играла с ним дурные шутки, и окружающий мир, такой непонятный и потому опасный, часто доводил маленького Оминиса до панических атак. А он так надеялся, что это мерзкое чувство всепоглощающей беспомощности навсегда осталось в детстве. Когда Эмили возвращается в гостиную после недельного отсутствия, Оминис уже прошел стадию отрицания и теперь находится в тихой гавани гнева на мир в целом и одну его представительницу в частности. Он не думает о том, как выглядит в глазах однокурсников, когда пробирается к Эмили через собравшуюся толпу, решительно берет ее за плечо, отводит подальше от чужих ушей и тоном, не терпящим никаких возражений, сообщает: в крипте, через час. И так же решительно уходит. В глубине души Оминис в ужасе от того, что Эмили может ему сказать, что может просто не явиться, в конце концов, и потому проводит этот час, практикуясь в Конфринго на канделябрах крипты. Грохот взрывов и жжение на кончиках пальцев действуют на Оминиса странно успокаивающе. Эмили приходит, конечно. Но история, которую она рассказывает… История про могущественную древнюю магию, способную подчинять даже человеческие эмоции. Про Исидору Морганак, волшебницу, которая хотела избавить людей от душевной боли, но зашла слишком далеко. О таинственном хранилище высвобожденной эмоциями магии под Хогвартсом и гоблинах, пытавшихся до него добраться, и об Эмили, волей случая оказавшейся в самом центре этого безумия. Безумие - как раз то слово, которое идеально описывает эту историю, но Оминис все равно верит ей. И злится, злится, злится, что Себастьян прошел с Эмили через все эти опасные безумства рука об руку, тогда как он, Оминис, пребывал в абсолютном неведении и только еще больше изводил их своей подозрительностью. - Я надеялась, что этим все и закончится, - звучащая в голосе Эмили усталая обреченность пугает Оминиса до чертиков. - Но эта магия… Понимаешь, Оминис, эта магия существует для великих дел, она хочет строить замки, исцелять болезни и манипулировать погодой, и чем дольше я ее игнорирую, тем хуже себя чувствую. И знаешь, я так устала сдерживаться! Оминис чувствует легкое тепло, когда Эмили прислоняется к его плечу, и это тепло мурашками взбирается по шее, холодит затылок, щекочет горло. И вот уже его руки снова не подчиняются ему, обнимая Эмили за плечи и притягивая ближе, как когда-то в той странной комнате на седьмом этаже, где посреди зимы под ногами пружинила трава, а солнце грело лицо. Ближе, еще ближе, и кажется, что ее тепло, ее удивительный аромат и сбившееся дыхание заполняют собой весь мир, пальцы Оминиса продолжают жить своей собственной жизнью, путаются в ее волосах, щекочутся о ресницы, ловят на шее отголоски отчаянно бьющегося пульса. Эмили шепчет что-то неразборчиво, Оминис чувствует легкое движение воздуха и на мгновение замирает от того, как близко находятся ее губы. Мучительно близко, недостаточно близко, но все же Оминис не сошел с ума настолько, чтобы принуждать ее к чему-то. К счастью, ему и не приходится. На вкус ее поцелуй как Конфринго - жаркая волна мурашек, болезненно приятное жжение губ, грохот пульса в ушах. Когда Оминис, наконец, выныривает из этого горячего марева, щеки Эмили горят под его ладонями, и он не может удержаться от того, чтобы еще раз осторожно коснуться губами ее губ. Быстро, чтобы не обжечься. - Оминис, я не могу, я... - голос Эмили звучит по-новому, в нем открывается глубокая, мягко вибрирующая хрипотца, которая совсем не вяжется с этими неправильными, непонятными словами. Оминис нежно проводит большим пальцем по ее губам, и она замолкает на полуслове, но поза меняется, становится неуловимо напряженной, и это окончательно приводит Оминиса в себя. - Просто проверяю, что ты действительно это сказала, - усмехается он, опуская руки и для надежности пряча их за спину. Дама выразила протест, и джентльмен обязан подчиниться. - Я не имею в виду, что... - она запинается, и это, кажется, второй на памяти Оминиса раз, когда Эмили не может подобрать подходящие случаю слова. Наверное, ему должно льстить, что оба раза причиной ее смятения был он сам. - Я просто должна разобраться с тем, что со мной происходит. Может, позже мы сможем... Прости. - Если тебе понадобится помощь, ты скажешь мне? - произносит Оминис за мгновение до того, как молчание станет неловким. На языке крутится "хотя бы в этот раз", и "мне, а не Себастьяну", но он, разумеется, сдерживается. Это лишнее. Необязательное. - Конечно, - теперь в ее голосе смущение мешается с облегчением, но Оминис не чувствует ни разочарования, ни досады. Может, потому, что губы все еще немножко покалывает. - Спасибо тебе, Оминис.