la hora azul

      Стоило Чимину в трубке услышать страшное: «Юнги ранен», — сердце зашлось шумом, а желудок свернулся в узел. Только несколько часов прошло с тех пор, как зашло солнце, и Юнги уехал с Хосоком, заверив Чимина, что это плëвое дело, а теперь истекает кровью на руках друзей.       Чимин водить машину вообще не любит, но сейчас двигатель ревёт, неся автомобиль в сторону дома Намджуна с небывалой скоростью. Пальцы Чимина покрыты синевой от того, как он бежал, почти раздетый, до спрятанной за зданиями ласточки Тэхёна. Его трясёт, трясло и в тот момент, когда он, прижимая к уху трубку телефона, криком умолял Намджуна о помощи.       Чимин никогда так не хотел, чтобы Джун сложил свою гордость в отношении него, Чимина. Там умирает человек, ему необходимо вмешательство врачей без доставления в отделение скорой помощи.       Чимин выкручивает руль, поворачивая машину к старой калитке у домика с серой крышей. Чимин никогда не бывал дома у Намджуна, даже не знал, где тот находится, а сейчас нет ни времени, ни желания разглядывать чужое жилье — счёт идёт на минуты.       Намджун влетает вихрем в салон, на нём шорты и растянутая майка, волосы мокрые после душа. Чимин бледный, как смерть, на Джуна не смотрит. Не дожидаясь, пока он захлопнет за собой дверцу, снимает с ручного тормоза и давит по педали изо всех сил. Шины скрипят и воют, что-то грохочет в машине, Чимину плевать, он купит Тэхёну новую, но всё потом.       Намджун молча наблюдает за чёткими движениями, рождёнными от ужаса и адреналина, сжимает в руках кожаную сумку, его плечи покрыты мурашками от холода. Чимин, срезая едва ли не по тротуарам, проезжает на красный свет под пронзительные сигналы остальных немногих водителей. Намджун вцепляется в боковую ручку, чтобы не биться о стекло и дверь. Летит во дворах, едва не сбивая молодую женщину, тормоза громко скрипят, когда они останавливаются у здания со светлым фасадом. По подсчётам Чимина со звонка Хосока прошло не более десяти минут, так Чимин летел по всем дорогам за Джуном, хорошо, что его дом оказался поблизости, всего в двух кварталах.       — Стой! — не успевает предостеречь Намджун, раздетый Чимин вылетает из автомобиля. Приходится только бежать следом, замерзая из-за влажных волос и оголённых плеч. — Боже, Чимин!       — Он умирает, — трясётся Чимин, перескакивая через две ступеньки сразу, чтобы подняться на нужный этаж. — Пожалуйста, быстрее, Джун. Намджун вздрагивает от мольбы: ещё никогда Чимин ни о чём не умолял его. Грубый и своевольный, он берёт, что душе угодно, говорит, как считает нужным. А теперь умоляет Намджуна о помощи другому человеку. В груди болезненно сводит, но Намджун это чувство отгоняет, отмахивается, словно от надоедливой мухи.       Кровавый след виднеется от первой же освещенной части коридора. Дверь в комнату распахнута, на стене следы пальцев. Намджун влетает в помещение, раскрывая на ходу свою сумку с набором инструментов.       Чимин едва держится на ногах, бледный, его поддерживает под руку не менее трясущийся Сокджин. Рядом с бессознательным парнем на постели сидит Хосок, его лоб не в порядке, но это дело не срочное. Намджун глядит на белое от потери крови лицо, на светлые волосы и сухие губы, словно оценивает состояние на ходу. У них ещё есть немного времени, Намджун разобьётся от усердия, но сделает всё возможное.       Вода холодная, она льётся из крана с брызгами, пока Намджун раздаёт команды:       — Нужна теплая вода, много полотенец. Давайте, шевелитесь! — Чимин смотрит сквозь Намджуна, шокированный увиденным. — Чимин! Спасать его не думаешь? Ты нужен ему, соберись, — рявкает Джун, вытирая руки чистым полотенцем, поданным ему Сокджином.       В комнате начинается копошение, все снуют туда-сюда в поисках необходимого. Намджун командует Хосоком с ошалевшим взглядом, заставляя рыться в принесённой сумке, ища набор нужных инструментов.       Сокджин подаёт водку, большего для обеззараживания нет в распоряжении, Намджун молится про себя, чтобы всё получилось. Обрабатывает руки, с помощью ножниц разрезает ткань одежды, начинающую присыхать к коже из-за обилия крови. Глаза бегают по ране, мозг охладевает от напряжения, Намджун ничего не слышит вокруг, сосредоточившись на том, что перед ним. Он старается представить, будто стоит в операционной, а рядом с ним умелые ассистенты, а не паникующая кучка парней, всё никак не отошедших от шока.       Зрачки сверкают пониманием, Намджун подзывает движением руки к себе более-менее в здравом рассудке Кюхо, плещет на его кисти алкоголем.       — Будешь помогать, подавать нужное. Ты! — обращается к Хосоку, вздрогнувшему едва видимо. — Держи полотенце, будешь убирать кровь. Шевелитесь, мать вашу!       Секунды утекают у Намджуна из ладоней, но он не теряет холодность рассудка, оценивает происходящее так, будто вся власть над положением в его руках. Перчатки второй кожей ложатся на кисти, инструмент привычно держать между пальцев. Скальпелем делает надрез, на обезболивание нет времени и не имеется нужных препаратов, Намджун режет так: паренёк всё равно без сознания. Осматривает внимательно, используя поданное Кюхо брюшное зеркало, пережимает сосуды зажимом, командует, когда Хосоку нужно вытереть влажной тканью кожу. У него мало возможностей сейчас — ещё меньше времени. Намджуну до трясучки страшно: одно дело, когда ты в госпитале, в операционной в окружении знающих людей и необходимых вещей, а другое здесь, на шатком столе оперируешь огнестрельное ранение в полной антисанитарии, используя только то, что есть под рукой. Намджуну жутко. Он боится провалиться, что никакой талант ему не поможет исправить то, что сейчас происходит внутри раненого Юнги, но остановиться — ещё хуже. Намджун не может не попытаться.       Когда он заканчивает, по лицу водопадом течёт пот, кровавые тряпки по всему полу, в том числе вокруг его ступней в домашних шлепанцах; Чимин осел у стенки, глядя только на стол.       Намджун сдергивает перчатки с ладоней: он сделал всё, что смог. Он справился, Юнги будет жить.       — Пуля прошла навылет, ему крупно повезло, что кишечник оказался задет совсем немного. Весь удар пришелся на аппендикс, — Чимин смотрит на Намджуна пустым, истощенным взглядом. — Я удалил аппендикс, зашил, но ему всё равно нужен будет врач. Сейчас наложим повязку и можно переложить на кровать.       Чимин, поднявшись с пола, вцепляется в майку Джуна холодными, отмороженными пальцами, шепчет в шею благодарность, Намджун прекрасно слышит слёзы в чужом голосе. Он справился, вот только что за горечь копится на языке?       Пока Джун занимается глубоким порезом на лбу Хосока, Сокджин и Чимин осторожно обтирают кожу Юнги, не скрытую повязкой после операции. Им стоит больших усилий перенести Юнги с невероятной осторожностью на низкую койку, так чтобы не потревожить рану и не нанести ущерб. Намджун делает последний стежок на порезе Хосока, обрабатывает шов мазью и лепит специальный пластырь, стараясь концентрироваться на Хосоке, а не на потерянном Чимине, собирающем дрожащими руками окровавленную ткань с пола. Они оказываются одни в коридоре, пока трое остальных у кровати Юнги. Чимин держит в руках мусорный мешок со следами того, что ещё час назад им пришлось пережить.       Чимин смотрит устало, благодарно, но потеряно. Мыслями он совсем не рядом с Намджуном, остался там, у изголовья, поправляя взмокшие светлые волосы у ушей Юнги. Да, Намджун заметил. С болью отпечатал в своем мозгу увиденное.       — Джун, я не знаю, что бы мы без тебя делали, — шепчет Чимин сорванным голосом. — Боже, Джун. Я…        Чимин теряет слова, его бьёт истерикой; мешок падает из рук. Намджун обхватывает плечи Чимина, обнимает, позволяя уткнуться носом в шею. Чимина откровенно трясет, а Намджун может думать только о том, что больше не он источник таких бурных эмоций внутри Чимина. И это больно. До одури, до цветных мушек перед глазами. Намджуну стыдно за эти мысли, но уходить они не желают.       — Спасибо, — поднимает бледное лицо Чимин. — Боже, Намджун, спасибо. Спасибо.       Чимин срывается на шепот, его зрачки от ужаса и адреналина почти закрывают светло-серую радужку, Намджун закусывает губу, теряя привычную бесстрастность. Он талантлив, если бы ему дали больше простора, мог стать бы одним из самых лучших хирургов. Но за благодарность Чимина готов повторить подобное ещё сотню раз, как бы ужасно это не звучало.       Да вот только Чимина ему придется отпустить. Потому что сейчас, когда Намджун шепчет какие-то успокоительные глупости, касается его губ своими, зуб на зуб у Пака не попадает, Чимин не с ним. Его разум, его душа и всё нутро в тёмной тесной комнате остались, сконцентрировались у светлой макушки. И даже если сам Чимин этого ещё не понимает, то Намджун прекрасно видит и осознаёт. Потому и целует в последний раз со всем отчаянием, почти не получая чувств в ответ. Пепельные волосы, мокрые от пота, в пальцах Джуна, ресницы слиплись от подступающих слёз. У Намджуна была тысяча попыток признать их с Чимином чувства друг к другу, да только он ими не воспользовался, задвигал любовь Чимина в дальний ящик, каждый раз ища новую причину для невозможности их отношений. Теперь эта любовь перейдёт к другому, наверняка, там её будут лелеять и качать в руках. Намджун отойдëт на второй план, оставшись другом, с которым не сложилось. Намджун переживёт, лишь бы Чимин был счастлив. Лишь бы его душу оберегало чьё-то тепло.       Он отходит от Чимина на шаг, прячет в сумраке коридора болезненно искаженное лицо, хватается за мусорный мешок, как за своё спасение.       — Я унесу. Потом проведаю его, чтобы осмотреть шов, — пальцы добела сжимаются на ручке сумки с инструментами, Намджун прячет вздувшиеся на кисти вены за спиной. Ох, ему так больно впервые. — Береги себя.       Звучит, словно прощание; Чимин это замечает, растеряно замирает, оглядывая силуэт Намджуна в полумраке.       — И ты будь осторожен, Джун, — тихо отвечает в спину уходящего, глядит с долей понимания. На этом их пути, как любящих друг друга в тайне людей, расходятся. Намджун его отпускает, разрезает лианы, соединившие души, скрывает внутри себя глубокие раны. Чимину так больно и так страшно сегодня, хочет в клубок свернуться и долго выть в темноту, но только нацепляет на лицо маску ледяного спокойствия, заходя туда, где должен быть.

***

      Чонгук узнает всё от Тэхёна по возвращении домой со смены в баре. Хмурит густые брови, видит, как Тэхён волнуется, как его пальцы сжимают телефон и впиваются в подоконник. За стеклом поднимается новый рассвет, заливает улицу красноватым солнечным светом. Тэхён дёргает чонгукову футболку, в которой спал, мнёт её в пальцах. Звонок завершается, Тэхён всё ещё молчит.        — Юнги ранили. Намджун помог ему, сейчас стабилен, вроде, — смотрит на мрачное лицо Чонгука, вытирающего влажные после ванной волосы.        — Хочешь поехать к ним?        — Не уверен, что буду там к месту. С ним Чимин, он позаботится о Юнги, — жмёт плечами Тэхён, но Чонгук видит — нервничает, едва может усидеть на месте. — Всё это так опасно. Становится мрачнее, будто тучи сгущаются.       Тэхён мимолётно ежится, глядя на полоску света на полу. Чонгук недолго смотрит на его опущенную голову и идёт к холодильнику. Тот полон еды, этот факт заставляет Чонгука скептично задрать бровь почти до корней волос.       — Ты ходил в магазин? — Тэхён от его слов вздрагивает, с опаской поворачивается к Чонгуку.       — Да, еды ведь совсем не было.       Чонгук смеряет Тэхёна странным взглядом, захлопывает дверцу, намереваясь завалиться спать. Там был его рамен, а сейчас вместо него кастрюля с приготовленной лапшой. Чонгук начинает злиться.       — Послушай, — хватает за край домашней кофты Тэхён, останавливает Чонгука на полпути. — Я знаю, как это выглядит. Я знаю, что ты не нуждаешься в моей помощи. Но позволь мне ответить на твою доброту тем же.       Глаза у Тэхёна слегка виноватые, Чонгук отворачивается, не желая об этом говорить.       — Чонгук, пожалуйста, — тихо просит Тэ, не отпускает от себя, продолжая цепляться за край одежды. — Это не подачка. Ты приютил меня, так что я хотел сделать хоть что-то полезное. Я приготовил тебе еды, не брезгуй ею.       Чонгук отцепляет ладонь от себя заставляя Тэхёна почти болезненно сморщиться. Он не брезгует, просто не привык. Когда ты с нежного возраста был кинут на произвол судьбы и собственных действий, ощущаешь себя загнанным в угол чужой заботой. Чонгуку нравится заботиться о людях, но если подобное направленно на него, он теряется в ощущениях.       Они молчат, не делая лишних движений, чонгукова мозговая деятельность доводит Тэхёна до испарины на лбу.       — Я не брезгую, — Чонгук поворачивается на босых пятках, роняет уставшее тело на шаткий стул, давая тем самым Тэхёну безмолвное разрешение.       Лицо последнего светлеет, глаза наполняются щенячьей радостью. Тэ летит к холодильнику, чтобы достать приготовленную еду. Пахнет волшебно, голодный желудок начинает предательски издавать звуки, сосать в предвкушении изнутри. Чонгук из-за чëлки глядит, как Тэхён накладывает в пиалу лапшу и заливает её бульоном, от тарелки исходит пар.       Садится напротив, держа палочки в руках, Чонгук задумчиво смотрит на еду, вспоминая, когда в последний раз ел горячее. Лапша тает во рту, заставляя желудок ещё пронзительнее звучать, Чонгук старается есть не спеша, не выдавая собственного голода: он давненько нормально не питался, только лишь заварной рамëн, какие-то редкие овощи и приготовленный Сокджином жареный рис. Либо Чонгук страшно оголодавший, либо у Тэхёна золотые руки.       Тэхён почти не смотрит на него, завтракает, выпивая бульон из пиалы. Чонгук ощущает блаженную сытость, и его начинает размаривать от приятного тепла. Он почти с мурчанием моет тарелки, следом падая на кровать, где уже устроился с ноутбуком на коленях Тэхён.       — Нашёл хоть что-то? — лениво спрашивает, обхватывая руками подушку.       — Ничего. Я излазил все файлы вдоль и поперёк, но… ничего, — расстроенно выдыхает Тэхён, поджимает от досады губы.       — Может, они хранили данные где-то в более безопасном месте?       — Отец — параноик. Я уверен, что у него должна быть ещё одна копия, для полного спокойствия и перестраховки, — качает головой он. — И это либо скрытая папка, либо он хранит информацию на носителе.       — Ты хочешь ещё раз влезть в дом? — взбадривается Чонгук, приподнимает голову. Он надеется на отрицательный ответ.       — Мне придётся. Если я так и не найду ничего, то пойду в коттедж, буду искать ещё раз. Юнги мог бы помочь, но видишь, как сложилось.       — Тебя оттуда не выпустят, — хмурится Чонгук, в душе разбуженным зверем ворочается беспокойство. — С тобой могут сделать что-то, если поймают.       — Если. Вот именно, — поворачивает к нему голову Тэхён, закрывая крышку ноутбука. — У меня нет другого выхода, я знаю свой дом, как облупленный, и найду в этот раз. Нужно только дождаться, пока в нём никого не останется.       — Тэхён.       — Чонгук, другого выхода нет. Я уже заварил кашу, нужно её расхлёбывать, — устало улыбается он, Чонгук начинает подозревать, что тот снова почти не спит. Садится на кровати, тянется, чтобы забрать из чужих рук технику. Ноутбук с тихим стуком оказывается на полу со стороны Чонгука; он тянет Тэхёна за локоть, заставляя лечь. Замечает синяки на смуглой коже от недосыпания, немного осунувшееся лицо с заострившимися скулами. Тэхён становится похожим на него самого с вечной усталостью.       — Поспи хоть немного. Даже сидя на одном месте, ты себя загнал, — снижает голос до шёпота, натягивает на них обоих одеяло, чувствуя, как Тэхён покорно вытягивает длинные ноги, соприкасаясь с Чонгуком ступнями.       — Ты тоже отдыхай, — совсем тихо, уже с закрытыми глазами бормочет он, а Чонгук видит, как дремота обволакивает его уставшее сознание.       Чонгук наблюдает, как расслабляются черты лица, глядит на приоткрытые губы и размеренно поднимающуюся грудь. Волны кудряшек, отросших за последнее время, раскиданы по светлой наволочке, Чонгук подцепляет один локон пальцами, крутит, ощущая мягкую текстуру волос. Тэхён лениво переворачивается на бок, спиной к Чонгуку, так что последний может наблюдать за линией плечей и открывшейся шеей.       Неведомо откуда взявшееся желание гонит Чона двинуться на сантиметр ближе. На кровати и без того мало места для них двоих, Чонгуку нужно слегка пошевелиться, чтобы коснуться Тэхёна. Кудри завитушками падают на шею; Чонгук, околдованный наваждением чужой близости, утыкается кончиком носа в волосы, ещё немного и коснётся кожи. Закрывает глаза, прислушиваясь к чужому дыханию. В груди что-то мелко вздрагивает: Чонгук боится быть пойманным. Это странно — касаться человека без его ведома, но Чонгук боится сделать это, когда Тэхён бодрствует, так что будет довольствоваться тем, что может сейчас.       Тэхён прикосновение сквозь сон чувствует, двигает ногами, задевая бёдра Чонгука. Когда он поворачивается лицом, его глаза сонные, но открытые. Чонгук, если бы мог, накрылся бы одеялом с головой от чувства неловкости, но это уж совсем по-детски. Тэхён смотрит замыленным от сна взглядом, на лице Чона нет ни единой эмоции. Но это на первый взгляд: на дне зрачков, там, где заканчивается почти черная радужка, замечает огненные блики. На свой страх и риск приближается, касаясь кончиками пальцев ребер Чонгука, чувствует, как он напрягается.       Когда Тэхëн упирается лбом в его ключицу, снова смыкая веки, Чонгук чувствует себя камнем: ни пошевелиться, ни вздохнуть. Тэ тёплый, его волосы щекочут чонгукову шею, заставляя замереть статуей. Пальцы остаются в районе солнечного сплетения, вгоняя Чонгука в смятение. Упирается подбородком в чужую макушку, не понимая, что за пыльная буря внутри разразилась, что за дрожь он в себе пробудил неосторожными касаниями.

***

      — Ты становишься всё более безрассудным, — Хосок глядит на взбешенного Сокджина, что тычет пальцем с обвинением в его фигуру. — Не бережëшь ни свою жизнь, ни чужую. Что было бы, если не друг Чимина? Что бы мы делали с трупом твоего названного брата на руках?       — Прекрати мне выносить мозг, — хмурится Хосок. От всего пережитого его голова пытается расколоться надвое, нравоучения Сокджина облегчения тем более не приносят. — Мы с Юнги в состоянии понять, на что идём.       — Не в состоянии, раз бросаетесь к опасности с распростёртыми объятиями! — вскидывает беспомощно руки Джин, отворачиваясь от давнего знакомого. — Меня до сих пор ужас берёт, когда я вижу Юнги всего в крови, он был таким бледным.       — Ты — настоящая неженка, — хмыкает, грузно опускаясь на диван.       — Я — неженка, обеспечивающая тебе новых людей для твоей самоубийственной затеи. Тэхён чуть не погиб из-за твоей упертости и желания заполучить Чонгука!       — Да хватит орать, блять! — не выдерживает Хоби, вскакивает с места, широкими шагами сокращая между ними расстояние. — Думаешь, я не боюсь? Думаешь, я не переживаю за Юнги, за дело, которое мы творим собственными руками?! Я не бездушная скотина, слышишь? Мне тоже бывает страшно, но я устал от мира, в котором мы живём.       Сокджин, глядя на стиснутое хосоковыми пальцами запястье, обжигает его обиженным взглядом.       — Ты всё чувствуешь, но закрываешь внутри себя, а потом твои чувства становятся нездоровым азартом.       — Не тебе меня судить. Ты трусишь, когда приближается риск, весь дрожишь, стоит только запахнуть горелым.       — Потому что я человек! — Сокджин выдëргивает из захвата руку, впечатывает ладонь в грудь Хосока, отталкивая. — Я боюсь. Мне непривычно влезать в подобные ситуации, рисковать жизнью ради высокой цели, как вам!       — Тогда зачем ты здесь? — холодно бросает Хосок, глядя Джину прямо в глаза. — Изнеженный цветочек, готовый испачкать руки только в муке на своей проклятой кухне, но никак не пожертвовать покоем, чтобы обеспечить будущему поколению более лучшую жизнь.       Сокджин щурится, словно не верит словам Хосока. Да, он напросился сам, тогда ещё беспорядки были мелким неудобством для правительства, а сейчас превращается в неумолимый террор.       — Да пошел ты, Чон Хосок, — задушенно произносит Сокджин, отпихивая того в сторону и уходя из поля зрения.       — Ты серьёзно думал, что секс между нами что-то большее породит? — жестоко издевается Хосок, чувствуя давление в груди от собственных слов. Не это, боже, не это он должен Сокджину говорить. Они застряли тут до самого заката, лишь вдвоём, а Хосок уже рушит и без того шаткое равновесие их взаимоотношений. — Думал, что спасёшь чудовище, сделаешь из него человека, да?       Сокджин смотрит устало, несчастно. Хосок знает, что движет им в желании оказаться ближе к нему, что заставляет миролюбивого Джина кинуться с обрыва в клубок ядовитых змей. И Хосок усердно сейчас на это давит, заставляя Сокджина страдать от яда, разливающегося по венам.       — Наверное, так я и считал. Что такой монстр, как ты, может однажды стать человеком, которого я буду достоин, — тихо отвечает Джин, обрубая что-то внутри Хосока.       Одно движение, грубый толчок — и Сокджин вмят в стену с тихим охом. Он отворачивает голову, не желает встречаться с разъярëнными глазами напротив, когда Хосок, наоборот, ищет его зрачки.       — Я был таким, есть и буду. Не моя вина, что ты напридумал себе того, чему случиться не суждено, Джин. Не я виноват в том, что ты увязался за мной, словно бездомная собачонка.       Сокджин игнорирует и слова, и взгляд. Он не сопротивляется, знает, что бесполезно — разгорячëнный Хосок ненароком может ударить так сильно, что последствия будут критичны. Наверняка, Джин единственный, кому посчастливилось видеть Хосока таким: настоящим, не скрывающим свой ужасный характер за смехом и вечными снисходительными улыбками.       Лицо Сокджина сжимают пальцами, заставляя повернуться. По началу он сопротивляется, но сдается, когда хватка усиливается на челюсти. Хосок вынуждает посмотреть на него, в глаза, которые заставляют Сокджина терять под ногами опору и ощущение реальности. Зрачки расширились, Сокджин будто смотрит в чёрное зеркало, в уголках собственных глаз скапливаются слёзы. Жалость к себе, злость на желание оставаться рядом с человеком, использующим его чувства, как сраный биотуалет. Сокджин знает, что следует за каждой стычкой, что произойдёт через несколько секунд. И он, как всегда, оказывается прав, а сбежать из этого круга сил не хватает.       Хосок грубо вжимается в него всем телом, впечатывает за плечи в бетонную стену. Губы Хосока мягкие, не были бы только такими жестокими: вместо агрессии дарили бы желанную, трепетную нежность. Сокджин неисправим: он хочет романтики, желает чувств, вот и получает их. Злость, желание и чувство унижения. Хосок, кажется, ненавидит его, хочет унизить так сильно, чтобы Сокджин даже подумать больше не смел пререкаться с ним.       Отвечать на рваные поцелуи нет никакого желания, Сокджин чувствует себя восковой куклой в руках, если Хоби отпустит запястья, они безвольно повиснут вдоль туловища. Словно через пуховую подушку, Сокджин слышит звон металлической пряжки ремня Хосока, на плечи что-то давит, заставляя сползти по стене и встать на колени.       — Ты так авторитет свой доказываешь, босс? — бессильно усмехается Сокджин, глядя на Хосока снизу. — Засунешь член мне в рот, думая, что для этого он и создан?       Хосок бесится ещё сильнее, но не успевает ничего рявкнуть: Сокджин стягивает брюки вместе с бельём, оказываясь лицом к лицу с пахом. У Сокджина ладони тёплые, шершавые с аккуратными ногтями, они кажутся Хосоку гармоничными на своем члене, медленно двигаясь от основания до головки. Рот у Сокджина обжигает, заставляет Хосока упереться ладонью в стену, пока Сокджин наблюдает за ним, не прекращая манипуляций. Гнев отходит на второй план под влиянием мокрого языка и шумных выдохов через нос.       Хосок хочет привычным движением запустить в волосы Сокджина пальцы, но их Джин отшвыривает, не позволяет себя касаться. Это заводит ещё больше, Хоби не может сдержать стона, когда его берут особенно глубоко, выпуская следом член с тихим чмоканьем.       Сокджин поднимается, распрямляя затекшие ноги, смотрит Хосоку в лицо странным взглядом, но тому пока невдомёк, что это может значить, Хосок слишком возбужден, а это выносит из его головы лишние проблемы, откладывает на потом. Он переплетает с Сокджином пальцы, последний нехотя следует к дивану.       Сокджин утыкается лицом в обивку, пальцами цепляет лохмотья пыли, пока ощущение растяжки внутри с непривычного сменяется на терпимое. Смазка вязкими каплями течёт по бёдрам, Хосок шлёпает правое, заставляя Сокджина оттопырить зад. Он входит так всегда: без лишних прелюдий, жёстко и на всю длину. Джин давит в себе всхлип, запрокидывает голову назад и выдыхает через нос. Хосок утыкается в изгиб шеи, привыкая к ощущениям тесноты и пульсации от желания в мозгу.       — Двигайся, — Сокджин ведёт бедрами в сторону, заставляя Хосока выдохнуть во влажную кожу.       Бёдра липкие, это раздражает Сокджина, он не дурак, тоже возбужден, да только мысли и едкая обида побеждают. Хосок разводит ягодицы, с удовольствием наблюдает, как член погружается в Сокджина. Обхватив его поперёк живота, Хосок ставит партнёра на колени. Сокджина передёргивает от смены угла, он хочет выгнуть спину, но рука, придавившая его голову к дивану, не даёт пошевелиться. Джин молчит, не издаёт ни звука; его бёдра подрагивают от каждого толчка. Возбуждение немного спадает, а Хосок наоборот, всё больше входит во вкус. Джин терпит, стиснув зубы, приятные ощущения сменяются раздражением и отвращением, он хочет вырваться, когда Хосок прижимает его всем взмокшим телом к обивке, шумно дышит в затылок.       — Почему со мной ты не можешь быть покладистым? — шепчет неожиданно на ухо Сокджину, вызывая волну испуганных мурашек вдоль позвоночника. — Почему идёшь наперекор, зная, какой я?       Сокджин молчит, пытается Хосока с себя столкнуть, но расслабленное сексом тело сдвигаться не желает. Снова заставляет замереть неожиданным поцелуем в скулу. Сокджин хочет расплакаться, чтобы Хоби вышел из него, отпустил. Но у того другие планы.       Второй раз выходит более мягким. Сокджин возбуждается не на шутку, когда Хосок его целует. Он никогда не позволял себе заниматься любовью лицом к лицу, так что Джину непривычно встречаться с ним глазами, чувствовать на себе губы, зубы, сжимающие кожу на шее. Сокджин не сдерживается, стонет тихо в плечо Хоби, дав тому зелёный свет. Снова ускорение, звёзды перед глазами. Мокрая кожа соприкасается друг с другом, создает электрические разряды. Хосок касается паха Джина, ласкает его сжатым кулаком, заставляя последнего терять голову. Снова. В этом состоят все их отношения: Сокджин пытается вталдычить в голову Хосока долю здравого смысла, они ссорятся, а потом трахаются. И это всё. Безмолвное согласие влюблённого Сокджина на то, что с ним творят, и отказ Хосока отпускать от себя того даже на метр. Они не позволяют друг другу освободиться. Чувства Сокджина по рукам и ногам сковывают, ответственность в руки заставляют взять. Сокджину больно. И хорошо. А затем ещё больнее от стыда, что он прогнулся в очередной раз под своими желаниями.       Хосок лежит сверху, снова сдавливает своим присутствием. Его движения ленивые, толчки плавные, они заставляют Джина вздрагивать, тихо всхлипывая, капля смазки с собственного члена падает на живот.       — Джин, — зовёт Хосок, а тот не желает откликаться. — Джин.       Хосок кусает ухо, заставляя ленивую негу возбуждения контрастировать с болью укуса. Сокджин выгибается, несмотря на всю нежность, ему не претит лёгкая боль.       Хосок переворачивается, видя возросшее возбуждение в нем, сажает сверху. Член входит в Сокджина легче, заставляет откинуть голову вбок. Хосок тайно любуется разгорячённым лицом, испариной у края рубашки. Пуговки легко поддаются, позволяют Хосоку обнажить Сокджина полностью.       — Посмотри на меня, — приказным тоном, даже шёпотом Хосок не может не показывать собственную властность. — Взгляни.       Сокджин взмахивает ресницами, его глаза горят, сталкиваясь с лицом Хосока.       — Заткнись и просто делай своё дело, — тихо отвечает Сокджин, тон его безразличный, но Хосока не получается обмануть, он видит жар внутри Джина так же ясно, как и его лицо.       Хоби обхватывает бёдра горячими руками, толчки ускоряются, вырывая из горла звуки, с каждым новым они становятся всё громче и глубже. Сокджин смотрит Хосоку в глаза, они оба не могут разорвать зрительный контакт. Никогда до этого дня подобного не случалось, каждая ссора вела к соитию, но сегодня что-то изменилось. Сокджин в оргазме прижимается ближе, вздрагивает, соприкасаясь с Хосоком носами. Последний пачкает своё бедро и ягодицу Джина спермой, не выпускает тело из рук.       Им нужно время отойти от всего этого, тела сбрасывают жар, пот и смазка на коже кажутся факторами раздражения. Сокджин старается не обращать внимания на липкость сзади, натягивая на себя одежду; Хосок молчит, он не хочет одеваться, наблюдает за действиями Джина, сидя в той же позе.       — Я больше не буду с тобой спать, — проговаривает почти по слогам Сокджин, лицо Хосока из расслабленного становится каменным, безэмоциональным.       — Думал, вообще бросишь начатое.       — Слишком поздно бросать то, что уже в разгаре устроенного нами пожара, — Сокджин на Хосока старается не смотреть. — А происходящее между нами стоило закончить уже после первого раза.       — А ты сможешь? — язвит Хосок. Сокджин не знает, но его это заявление задело, больно укололо под ребра.       — А ты сам можешь? — отвечает Джин, сворачиваясь клубком в неудобном жёстком кресле, смотрит в глаза обречённо, будто надеется на ответ. Ждёт, что Хосок скажет: «Нет, не смогу. Я не отпущу тебя».       Но не услышит; Хоби отворачивается, хотя в душе произнёс эти слова уже тысячу раз. Они больные на голову. Сокджин заражён своей любовью, из-за которой готов каждый раз унижаться. Хосок прирос к нему, с мясом не оторвать, но язык не поворачивается назвать это высоким чувством.

***

      Тэхён открывает глаза, чувствуя себя более отдохнувшим. За спиной ощущает чужое тепло, его ноги переплелись с ногами всё ещё спящего Чонгука. Прошло всего три часа, ему рано на работу. Тэхёну же не хочется спать, но и двинуться он не может. Чонгук никогда не прикасался к нему без нужды, а сегодня, засыпая, уткнулся в шею, заставляя внутренности подрагивать от волнения. Вот и сейчас Тэхён даже двинуться боится, не хочет тревожить чужой сон, не может пошевелить ногой, зажатой между бëдрами Чона. Рука на плече кажется тяжёлой, но Тэхён терпит, наслаждается запахом кожи и теплом.       Чонгук сам начинает возиться, видимо, затекли конечности от долгого лежания в одной позе. Тэхён с сожалением чувствует, как расстояние между их телами увеличивается, как Чонгук отворачивается, прячет лицо от окна.       Теперь, значит, можно вставать. Садится на постели, потирая припухшее от сна лицо, наблюдает за вихрами на голове Чонгука. Чон приоткрывает один глаз, ловит Тэхёна на подглядывании.       — Спи, — делает невозмутимое лицо он, касаясь бока Чонгука рукой. Он ожидает, что Чон будет этим недоволен, однако он послушно смыкает веки, не выдав никакого раздражения от касания.       Тэхëн шумит электрическим чайником, заваривает противный на вкус кофе, долго дует в чашку, наблюдая за краснеющим за стеклом солнцем. Ему всё же придётся думать о том, как пробраться в родной дом для дополнительного поиска, ноутбук содержит в себе всё, что угодно, но не то, что необходимо.       Коттедж и так был под охраной, а теперь, когда Тэхён сбежал с вещами отца, её, скорее всего, усилили раза в два. Отец неглупый человек, не зря же он стал успешным чиновником, он поймёт, что Тэхён может вернуться ещё раз, не найдя нужного в компьютере. Либо он оставит для Тэхёна ловушку, либо избавится от того, что хранит дома.       У него есть выбор: рискнуть всем и пойти в лапы родителей добровольно или же остаться с нелепым видом и дальше копаться в явно пустом ноутбуке.       Когда Чонгук скрывается за дверью, уходя на работу, Тэхён хватает телефон. Гудки на том конце прерываются резким голосом.       — Хосок, привет. Мне нужна твоя помощь, — бормочет он, ковыряя пальцем корпус лежащего на кровати ноутбука. — Я хочу проникнуть в хорошо охраняемый дом.       Хосок приезжает через час, он выглядит уставшим из-за пластыря на лбу и помятой одежды, нагло заходит в квартиру Чонгука, оставляя серые кроссовки у двери.       — Рассказывай, — машет рукой, подгоняя Тэхёна к тому, чтобы изложить свою просьбу.       — В ноутбуке ничего нет. Либо папка скрыта, либо он абсолютно пуст, — стыдливо начинает Тэхён, глядя на изогнутую бровь. Он подводит Хосока, которому обещал доказательства, своей нерасторопностью. — Я хочу узнать, осталось ли что-то в коттедже моих родителей, но после побега вернуться туда стало проблемой.       Хосок трёт большим пальцем подбородок, долго глядит на Тэхёна, прокручивая что-то в голове.       — Сможешь нарисовать схему здания с постами охраны? — спрашивает, наконец, Тэхён кивает, как китайский болванчик, начинает рыться в своей сумке, ища чистый лист бумаги.       — Здесь два этажа, коттедж выстроен на открытой территории, огорожен забором и шлагбаумом, — начинает чиркать карандашом по слегка измятому листку. — Кабинет находится вот здесь, — указывает на второй этаж, почти над самым выходом, — но я подозреваю, что отец может хранить что-то и в спальне, — Хосок смотрит на помещение в глубине дома.       — После моего побега количество охраны, скорее всего, увеличили. Обычно посты располагаются в таком порядке, — Тэхён рисует кружки у ворот, недалеко от крыльца и под окнами позади дома. — В этом случае, я думаю, что он расставит людей гуще, ближе к окнам, и увеличит количество ребят у въезда.       Хосок, внимательно слушая Тэхёна, мысленно отпечатывает схему здания в голове.       — Мы могли бы зайти со стороны, где охрана сменяет друг друга. Но в таком случае, у нас будет очень мало времени. Если делать это в синий час, то на всё про всё у нас будет минут тридцать, не больше. Есть уязвимые места в заборе?       — Живая изгородь, она со стороны города, забор под ней не меняли по настоянию мамы. Там ржавые прутья и большее расстояние между ними, — Тэхён рисует изгородь на плане, помечает, как слабое место. — Если пробраться туда и срезать хотя бы один прут, я с легкостью пролезу.       Хосок кивает, проводит рукой по рисунку.       — Для начала я могу наведаться к твоему коттеджу и выяснить количество охраны на территории. Что по поводу людей внутри?       — Отец не любит, когда охрана находится в доме. Для них есть отдельное помещение с кухней на территории, оно в другом конце двора, противоположном изгороди, — Хосок кивает, снова задумывается.       — Сегодня я пройдусь до коттеджа, вынюхаю всё, тогда и спланируем, как проникнуть туда. Успеешь за тридцать минут?       — У меня нет другого выхода, — грустно улыбается Тэхён, глядя на вставшего со стула Хосока. — И ещё. Пожалуйста, не говори Чонгуку.       — Чего это ты так? — растягивает губы Хоби хитро.       — Я не хочу, чтобы он пострадал, ввязавшись в эту затею. Он ведь пойдёт меня спасать, а я не могу вечно надеяться на его помощь. Не говори ему.       — Ты понимаешь, что можешь угодить в ловушку? — интересуется, засунув кисти в карманы брюк.       — Да. Я знаю это, — Тэхён решает не говорить, что с вероятностью в девяносто процентов попадет в неё. — Надеюсь, мой риск будет стоить усилий.       Хосок уходит, оставляя прятать Тэхёна начерченный план под матрас кровати Чонгука. В скором времени он рискнёт всем, чтобы достать хоть что-то. Если у него получится, то Тэ сможет помочь ребятам в борьбе с правительством, даже учитывая, что он может попасть в руки отца. Тэхёна могут запереть, посадить за пособничество, даже убить. Он лишь надеется, что с остальными будет всё хорошо, а его миссия успешно выполнится.

***

      Хосок вернулся через трое суток. Пока Чонгук был на смене, они с Тэхеном исправили план, добавив туда посты охраны, которые смог заметить тот при слежке за коттеджем.       — Это становится все серьёзнее, — вздыхает Тэхён. — Изначально я думал, что просто обнародую информацию, заставив правительство исправить свои ошибки.       — А так всегда, — со смешком жмёт плечами Хосок, сворачивая бумагу с планом в трубочку. — Когда хочешь сделать что-то быстро и просто, натыкаешься на препятствия, заставляющие менять абсолютно всё: от методов решения проблемы до собственного внутреннего мира.       Тэхён роется в сумке, нащупывает холодную рукоять пистолета. Они решили сделать всё сейчас, пока, по известным данным, Хваниль находится в командировке за границей. Это увеличивало шанс на успех. Тэхён перезаряжает пистолет, проверяет его готовность, не обращая внимания на наблюдающего за ним Хоби.       — Ты морально готов? — Тэхён жмёт плечами на вопрос.       — Мне кажется, я никогда не подготовлюсь на все сто. Мне всё равно будет страшно, я всё равно где-то ошибусь, — присаживается на край кровати, касаясь места, где несколько часов назад спал Чонгук. — Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал.       Хосок изгибает бровь, складывает руки на груди, готовый слушать новую просьбу.       — Если я не смогу выйти из коттеджа, останови любого, кто попытается пойти за мной. Останови их любой ценой, — он не произносит имён, но Хосок понимает, что речь идёт о Чимине и Чонгуке. — Я втянул в это дело людей, подставив под вероятную опасность, не хочу, чтобы они пострадали.       — Хорошо, — отвечает Хоби. Он исполнит эту просьбу, потому что, судя по виду Тэхёна, для него это действительно важно.       Он дорожит жизнями тех, кто ближе всего к нему, оттого старался не появляться на глазах уставшего Чимина, вымотанного уходом за Юнги. Чимин — его друг, знающий Тэхёна, как самого себя. Он бы заметил изменения в поведении, что становилось всё более подозрительным в последние дни, пока приближался час, нужный им с Хосоком для проникновения.       Тэхён встаёт с кровати, его взгляд случайно падает на томик Экзюпери, всё так же невостребованно лежащий на вершине книжной стопки. Тэ касается корешка подушечками пальцев, открывает, глядя на пожелтевшие страницы. Глаза бегают по строчкам бездумно, словно стараясь уловить что-то в воздухе. «Таким был прежде мой Лис. Он ничем не отличался от ста тысяч других лисиц. Но я с ним подружился, и теперь он — единственный в целом свете.»       Тэхён замирает, прислушиваясь к Хосоку, снаряжающемуся в ожидании синего часа, его глаза замирают на строчках, описывающих Лиса. Вот, кто для него Чонгук. Никак не роза под куполом на родной планете, не остальные бездушные цветы. И не человек, которого маленький принц встретил, рассказал свою историю. Чонгук — его Лис. Его совесть и здравый смысл. Тот, кто стал для Тэхёна единственным в своем роде, несомненно нужным, желанным и делающим Тэ полноценным. Так случилось, что у них было мало времени для изучения друг друга, возможно, его и не осталось вовсе. Но Чонгука из Тэхёна не выжечь, не выдернуть с корнем. Он всё на свете бы отдал, чтобы стать для него настолько же важным человеком, таким же единственным среди всех планет и красивейшим, среди роз.       Тэхён часто моргает, оставляет книгу раскрытой, смотрящей страницами в потолок. На его плечах тёплое пальто и ответственность, на губах мольба, чтобы он смог выполнить задуманное. А в мыслях только его Лис, которого Тэ повстречал, сбежав с идеальной планеты и от лучшей из жизней.       Хосок странно смотрит на его бледное лицо, когда Тэхён заматывает шею и нижнюю половину лица шарфом. В глубоком кармане Berretta, он жжёт кожу бедра даже через слои ткани, а Тэхён надеется, что оружие использовать ему не придется. Он покидает квартиру, приютившую его, оставляя после себя лишь горстку вещей, запах волос и открытую, брошенную на постели книгу.

***

      Юнги приходит в себя урывками. Первое, что он помнит нормально, а не в дымке боли и жара, лицо Намджуна, склонившегося над кроватью. Юнги больно, бок горит, кожа мокрая от пота. За спиной Джуна Чимин возится, слышится плеск воды.       — Юнги? Ты слышишь меня? — в глаза больно бьёт свет, он спешит зажмуриться, бок сводит так, что хочется вскрикнуть. Но Юнги лишь моргает, подтверждая, слышит, видит, чувствует.       — Отлично. Давай, Чимин, — последний появляется в поле зрения Юнги: под глазами залегли тени, лицо осунулось, волосы давно не видели расчёски. — Я помогу приподнять его.       Юнги хочется крикнуть, чтобы его не трогали, но из губ вырывается только тихое постанывание, когда Намджун забирается на кровать, подхватывая его подмышки. Они помогают Юнги сесть, от этого кружится голова так нестерпимо, что Юнги сейчас вывернет.       — Потерпи немного, — шепчет на ухо ему Чимин, возвращая на землю грубым рывком. Руки оказываются на чиминовых плечах, пальцы, дрожа, цепляются за чужую одежду. Юнги никогда не подумал бы, что Чимин такой сильный. В его изящной фигуре достаточно элегантности, гибкости и грации, вот неожиданностью стало, что под кожей могут играть мышцы, а Юнги окажется достаточно лёгкой ношей, чтобы Чимин осторожно поднял его над полом.       — Осторожнее, — слышит Юнги голос сбоку, потом скрип двери, ведущей в душевую.       — На тебе много крови засохшей, — Чимин опускает Юнги на стул, заставляя чуть откинуться назад. Бок болит от лишних движений, он чувствует под спиной тепло человеческого тела, глядит, как перед размытым зрением Чимин возится с насадкой для душа. Ему хочется возмутиться, попросить оставить его в покое, ему холодно сидеть на жёсткой табуретке обнажённым. Стонет, когда с помощью Намджуна Чимин приподнимает его, подстилая под бедра полотенце. Так теплее, но воздух в неотапливаемой душевой все ещё неприятные мурашки на коже вызывает. Взгляд Юнги начинает фокусироваться на происходящем. Над ним нависает Намджун, позволяя на себя откидываться, дабы шов не беспокоить. Чимин маячит фурией, Юнги хочет отвернуться, когда он остаётся в одном белье и белой майке.       Сначала вода причиняет уставшему телу боль, касаясь ступней, Юнги тяжело дышит, чувствует стянувшую кожу пленку крови на ноге. Чимин перед ним на корточках, поливает водой. Мочалка в руках пенится, Юнги чувствует зуд от пластыря поверх раны, а руки едва двигаются, нет сил содрать бинты.       Пена смывает остатки крови с ног, Намджун поднимает его, позволяя Чимину вымыть нижнюю половину тела. Юнги сдохнуть хочет в данный момент, он отводит глаза от Чимина, сгорая от стыда, что тому приходится делать, выхаживая его ослабевшее тело. Щёки горят пятнами румянца, Чимин сгибается над ним, проходится мочалкой по изрезанным осколками пальцам и ладоням, пена мягко ложится на грудь и живот. Одежда Намджуна мокрая, с нее течёт вода, но он терпеливо помогает Чимину вымыть светлые волосы.       Юнги правда хочет сдохнуть от смущения. Ладно то, что Чимин вымыл его во всех возможных местах, так ещё, замотав в два полотенца, тащит на руках обратно в комнату. Он чувствует себя выжатым, едва может шевелить ногами, когда ему помогают одеться, а потом и вовсе прячет взгляд от Чимина, спрашивающего, не болит ли слишком сильно.       С Намджуном легче, он машинально обрабатывает шов, взгляд безразличный, как и полагается врачу, пока разум Юнги становится всё более трезвым, накладывает новую повязку и оставляет пачку обезболивающих на краю стола, прежде чем уйти. Юнги устроили на подушках, он ещё слаб, да и сидеть не стоит из-за расположения шва, так что поза у него полулежачая; Чимин садится с краю, держа в руках тарелку с мясным бульоном.       — Прости, — выдавливает из пересохшей глотки Юнги, пальцы сводит от волнения, когда он глядит на уставшее лицо Чимина.       — За что? — изумляется тот, дуя на ложку с желтым варевом. Наверное, это не очень вкусно, но Намджун велел Юнги кормить, пусть из Чимина повар и никакой.       — За всё это, — сглатывает Юнги, чувствуя, как капли с мокрых волос бегут по шее, спеша намочить футболку.        Чимин хмыкает, протягивает ложку ко рту Юнги, позволяя выпить предложенное.       — Буду потом рассказывать внукам, что таскал на руках грозного бандита, как принцессу, — Юнги и стыдно, и смешно. Но смех, даже лёгкий, вызывает боль в боку, так что он морщится.       Чимин кормит Юнги, пока в него не перестает лезть, а потом как-то уменьшается, ссутулившись. Последнему эта перемена не по душе, заставляет кошек скрестись внутри, те цепляются когтями за ребра, рвут ткани, причиняя осязаемую боль.       Юнги хватает сил поднять руку, дотягиваясь к кисти Чимина, он прикасается к костяшкам, обращает на себя внимание внимательных серых глаз.       — Ты болван. Никогда не ври. Если это опасно, я буду лучше знать, с чем бороться, чем беспомощно стоять над тем, кто истекает кровью, — бормочет Чимин, не глядя на Юнги, у того же бабочки внутри роем копошатся, чувство такое, будто сейчас через рот и нос выпорхнут, заполняя всю крошечную комнату.       — Прости, что напугал, — вздыхает Юнги, а Чимин, покосившись на его всё ещё бледное лицо, встаёт.       — Поспи ещё, тебе нужно восстанавливаться.       Юнги смотрит на прямую, как палка, спину, гадает, что скрывает внутри Чимин, чего боится. Юнги хочется поговорить, прикоснуться, рассказать о том, что в его голове творится, но Чимин железной стеной отгородился. Он, вроде, рядом, тёплый, мягкий, весь переполненный заботой, а на деле так далеко от Юнги. Словно у него нет сил сдержаться, хочет быть рядом с ним, но Мина к себе с пиками не подпускает ни на метр.       Чимин убирает последствия Армагеддона на крохотной столешнице, готовка для него дело непривычное, оттого и хаос на кухне остался, будто её пытались ограбить. Раскладывание кастрюлек и столовых приборов заставляет Чимина понемногу успокаиваться. Его не то чтобы смутило недавнее занятие: он не испытал ни капли отвращения, пока отмывал чужое тело от крови и пота, Чимин старался для Юнги, помочь, облегчить, переложить хоть часть забот с плеч. Тэхён отдалился, отгородился от Чимина, последний предчувствует плохое, но Юнги не может оставить одного, по крайней мере, пока ему не станет лучше. Уж потом он выяснит, что происходит с лучшим другом, почему он стал так странно себя вести.       Единственное, что задело Чимина — уязвлённая гордость во взгляде Юнги. Чимину это напомнило вечное выражение лица Намджуна, его болезненное желание самостоятельности и отрицание любой помощи. Чимин испугался, что с Юнги может повториться подобная история, если он позволит им сблизиться. Боится, что Юнги оттолкнëт его, бросит ненужной куклой в мусорный бак, потому что Чимину захочется помочь, поддержать, взять на себя часть проблем. Это заставляет внутри болеть, а разум самостоятельно выстраивает защиту, чтобы не переживать похожие события, не разрываться от чувств, сокрытых глубоко внутри и не зависеть от человека, которому не нужен.       Чимин страшится полюбить так сильно ещё раз, утонуть в другом человеке, жертвуя всем возможным ради него, но не получая при этом отдачи, только понукания. Чимин трясётся, когда представляет, что симпатия к Юнги — лёгкое влечение — станет болотом, зыбучими песками, утягивающими на дно без возможности вдохнуть. Чимин — человек крайностей, он любит без остатка, отдает всё, что имеет. При этом, будучи человеком упёртым, считает, будто знает, что лучше для человека. Чимин уже обжёгся, под кожей, в глубоком нутре, волдыри от ожогов до сих пор не зажили, болят, лопаются, напоминая Чимину, чем ему могут обойтись такие сильные привязанности.       Намджун всё ещё живёт внутри, они срезали друг у друга стебли, но корни так глубоко, что не вырвать, не выскрести, а Юнги только лишь сыплет семена в почву; при желании Чимин может их смести воздушным потоком, не позволяя ещё одному человеку засесть в душе. Но он этого не делает. Грубо рассаду не поливает, ногами по чувствам проходится, а лепестки, знай себе, всё выше становятся, вгоняя Чимина в ужас ускоренным ростом и живучестью.       Чимин стену километровую выстроил, но порой она ему кажется такой хрупкой, будто кто-то коснётся, и камни станут пылью под пальцами, откроют, всё обнажат, дав вход тому, кого Чимин впустить боится.       Оборачивается, натирая стол уже в третий раз, смотрит на задремавшего в подушках Юнги. Светлые волосы лохматой шапкой обрамляют голову, в едва просачивающихся всполохах света, белокурые пряди у ушей кажутся короной из чистого снега, Чимин не может оторвать глаза, следя за глубоким дыханием во сне.       Он мнëт руками полотенце, которым вытирал стол, подходит ближе, чтобы присесть на самый край: не дай Бог потревожить чуткую дремоту. Лицо Юнги всё ещё выглядит нездорово, под глазами синяки. На шее змейки вен скрываются за воротом футболки, а у Чимина пальцы подрагивают от волнения. Он самолично сейчас к внутренней почве ладони прикладывает, своим теплом делится, позволяя деревьям расти, тянуться к солнцу. Ресницы у Юнги тоже светлые, подрагивают из-за движений глазных яблок, ноздри слегка раздуты при выдохе. Чимин совсем близко, он буквально видит в нём зелёную листву, распускающиеся цветы вишни, лесом вставшей в его груди. Деревья старые корни на поверхность выбрасывают, осыпают лёгкие розовыми лепестками, когда Чимин воздушно прикасается к сухим от обезвоживания губам; ветер цветы разносит, рушит дыханием стены, когда Чимин чувствует на своём лице горячее дыхание.       Поцелуй выходит целомудренным, Чимин почти его не касался. Он подскакивает с постели так быстро, будто там угли под задницей, уносится прочь, тихо прикрыв за собой дверь.       Юнги не просыпается, сопит дальше, греясь под одеялом, не знает, что в сантиметрах от него что-то взорвалось, расцвело, как сакура весной. Что Юнги, даже во сне, что-то фейерверком воспламенил, заставляя наглого Чимина сбежать, как смущенную девицу, на улицу в попытке охладить пыл.

***

      Чимин как раз сидит за столом в квартире Чонгука, грозно глядя на уставшее лицо последнего. Руки Чимина чешутся от желания ударить безэмоциональную рожу, желваки на лице дёргаются от переизбытка эмоций. Чимин снова сел за руль, несясь к дому Чона, когда тот ему позвонил и спросил, не у них ли Тэхён.       — Каким нахуй образом ты потерял его? — Чимин сильно сдерживается от того, чтобы начать кричать на невозмутимого парня, руки тянутся проверить смс от Юнги, которого пришлось оставить одного в квартире.       — Таким же, каким и ты, — безразлично бросает, вертя в руках оставленный мобильный Тэхёна. В квартире почти не осталось следов его присутствия, не считая денег в сумке. Пропал пистолет. Это заставило Чонгука удариться в панику: просто в магазин Тэхён бы его с собой не взял.       — Ты знаешь, куда он мог пойти? — устало трёт лицо, надавливая на глаза костяшками пальцев, старается на злого Чимина не смотреть, потому что у самого злость внутри рождается от неизвестности.       — Он почти не звонил мне последнюю неделю.       — Конечно, ты ведь был занят Юнги, — ёрничает Чонгук, заставляя того сжать челюсть сильнее.       — Ты сам оставил его у себя, Тэхён не пятилетка, которому нужна няня, — шипит Чим, поднимаясь из-за стола. За окном уже рассвет, разливает по крышам красный сироп, окрашивает улицы и свежевыпавший снег.       Чонгук подцепляет раскрытую книгу на кровати, хмурится, читая отрывок любимого произведения. У него ощущение, что это последнее, к чему прикасался в этом помещении Тэхён, Чонгук неосознанно ведёт по странице пальцами, оглаживает неровные строчки съехавшей от времени печати. Тэхён никогда не спрашивал об этой книге, хотя Чонгук часто видел её у него в руках. Это самая первая из прочитанных Чонгуком, самая дорогая, подарок покойной матери, хранящий в себе не столько историю, сколько воспоминания о времени, когда Чонгуку не было так холодно и одиноко.       Чонгук захлопывает том, кидает обратно на кровать, но сказать ничего не успевает, в квартиру с грохотом врывается Хосок: весь помятый, с новыми ссадинами и кровавыми разводами на руках. Кожа Хосока дымится, где-то видны свежие солнечные ожоги, что заставляет обоих парней напрячься. Хосок падает на пороге, глухо кашляет и хрипит, но лишь минуту; отталкивает подскочившего ближе Чонгука.       — Ноутбук! Живее! — Чимин, ничего не понимая, хватает со стола серебристый маленький компьютер, садится на корточки рядом с откашливающимся Хосоком.       Хоби включает технику, нетерпеливо матерится, пока система загружается. Как только на экране появляется рабочий стол, Хосок роется в кармане теплого пуховика, оттуда падает всякая мелочь: ключи от байка, зажигалка и помятая пустая пачка от конфет. Среди них Хосок дрожащими пальцами находит крошечную карту памяти. Чимину приходится помогать ему вставлять карту в переходник ноутбука, Хосок спешит, паникует, желая скорее залезть в хранилище данных.       — Может, объяснишь, что происходит? — грубо дёргает его Чонгук, но Хосок отмахивается. — Что это такое?       — Кюхо мёртв, я еле выбрался из того гадюшника, — снова кашляет Хоби, прижимая руку к боку и морщась от боли, кажется, во время приземления, он сломал пару рёбер. — А это, — оглядывает Хосок тех двоих, напряжённо всматривающихся в его лицо, сейчас ему предстоит сказать то, за что его, скорее всего, изобьют или прикончат Чимин с Чонгуком, — то, ради чего Тэхён пожертвовал своей свободой.       Несколько минут кажется, что Чимин одичал. Он никогда не предполагал, что может с особой жестокостью бить другого человека, до кровавых соплей, до стонов и беспомощных вскриков, он лупит кулаками и без того пострадавшего Хосока, а тот захлëбывается слюной вперемешку с кровью, из разбитого носа уже течёт кровавая юшка, а глаз обещает в скором времени опухнуть и заплыть. Чимин и бил бы Хосока до потери сознания последнего, если бы его не оттащил Чонгук. Он ухватил Чимина поперёк туловища, увеличивая расстояние между ним и лежащим на полу Хоби.       — С ума совсем сбрендили со сраным восстанием! — дерëт глотку Чимин, все рвётся к обездвиженному противнику, чтобы продолжить начатое. — Загнали его в угол своими требованиями!       — Он пошёл на это сам, — хрипит Хосок, приподнимаясь на локте, с лица на старое покрытие пола падают капли крови, собирающиеся из струй на подбородке.       — Да пошёл ты! Ты вытащить его оттуда теперь должен, ублюдок, иначе я тебе шею собственными руками сверну, — Чимин зол впервые настолько сильно. Все, что касается Тэхёна — его Ахиллесова пята, уязвимая часть непоколебимости.       — Тэхён сказал, чтобы никто за ним не шёл, — холодно и резко отвечает Хосок, заставляя руки Чонгука напрячься, замирает и Чимина в захвате. — Я ему обещал, так что никто не сунется в коттедж. Это был выбор и план Тэхёна, вы должны его уважать.       Чимин застывает статуей посреди пространства, каменеет изнутри, морально ослабленный последними событиями, случившимися за такой короткий промежуток времени. Чимин настолько переполнен гневом, что сам себя начинает взрывать, крошит кости и превращает внутренности в фарш. Сидящий рядом с ним Чонгук в ступоре. На его лице не было ещё подобного выражения шока, словно у потерянного в темноте ребёнка. Чонгук даже внутреннего голоса не слышит, только звон в ушах от участившегося пульса.       — Так и сказал? — глухо произносит он, обращаясь к Хосоку. Тот кивает, прижимая рукав куртки к разбитому лицу.       — И что? Ты просто смириться хочешь? Оставишь так? — даже крик у Чимина хриплый выходит, глотка безбожно сорвана.       — Да хер там, — Чонгук всё ещё шокирован. Происходящим, решением Тэхёна и ощущениями внутри себя. — Срать я хотел, что там этот дебил сказал. Я его из-под земли достану, выбью всю эту дурь и верну домой.       Под «домой» Чонгук имел в виду совсем не коттедж, а именно свою маленькую, тесную комнату, которую гордо звал квартирой. Да, он вернёт Тэхёна обратно. К себе, чтобы был рядом, чтобы своим весельем заражал его душу. Чонгук никогда не видел напрямую солнечных лучей, не ощущал их тепла на коже, не мог ни с чем сравнить. Но он был уверен, что Тэхён несомненно на это солнце похож: яркий, тёплый, заставляющий чувствовать вспышки света в космосе. Чонгук поднимается с пола, помогает встать Хосоку, крепко сжимая чужую ладонь. Он в порошок сотрёт любого, но Тэхёна заставит отдать. И хочет того Хосок или нет, помогать ему придётся, иначе сам Чонгук всех переломает в крошку.