la hora azul

      Чимин швыряет в сторону кресло, обходя стороной первого телохранителя, попадается в руки второго, но Чонгук не отстаёт ни на шаг, бьёт мужчину по голове ножкой разломанного стола под пронзительный женский визг. Первый телохранитель замахивается, но в руках Чимина мелькает нож, пронзает его ладонь, выходя из плоти с тыльной стороны. Мужчина вопит от боли, но не сдаётся, прёт на него всем своим немалым весом, оттесняя к стене. Отец опасливо оглядывается, застёгивая распахнутую рубашку, глядит потерянно на собственное чадо, что с немалой силой впечатывает бритую голову охранника в стену, рвёт ножом плоть его кисти, перерезая сухожилия. Чимин кряхтит, отталкивает тушу от себя прочь, проверяя напоследок, точно ли тот потерял сознание, пока Чонгук пинает в плечо размякшее тело второго охранника.        Они надвигаются на Ёнгхо вдвоём, заставляя проститутку ещё громче визжать, прикрывая нагую грудь, тот отходит к стене без окон, нащупывает пистолет в кобуре, пристегнутой под пиджаком.       — Да закройся ты! — рявкает на девушку Чимин, а глаз с отца не сводит, приближается, кружит, как загоняют в угол своих жертв хищники. — Будешь стрелять? Или поговорим мирно?       — Надо было с этого начинать, — пыхтит Ёнгхо, появление сына и его приспешников застало его врасплох, заставляя потерять маску самообладания. Если Чимин добрался до центра города, прихватив сюда остальных мятежников, то недалеко и поражение в войне из-за излишней самоуверенности Хваниля.       — Скажи это своим парням, которые набросились без разбору, — хмыкает в дверях Минхёк, за его плечом мелькает белобрысая макушка Юнги.       — Чего ты хочешь, Чимин? — пытается вернуть лицо, глядя на ожесточившееся выражение, сохраняющее прежние черты, но что-то безвозвратно утратившее.       — Поговорить.        Ёнгхо сглатывает, смотрит на положение дел, обдумывая все пути отхода. Нелегальный клуб. Ночь. Четверо вооружённых мятежников и два бессознательных болвана вместо охраны. Хваниль не станет его вызволять, как не стал даже пытаться найти Хэбома, уже присыпанного золой. Придётся-таки идти на мировую с этими ребятами, иначе ему не сносить головы. Даже если Чимин самолично его не прикончит, то точно знатно отомстит за нанятых бандитов, что пришли в его кафе и мало того, что разворошили всё, так ещё и избили отпрыска.        Ёнгхо кивает, оглядывает хищный оскал на лице Чимина и его прищур.       — Выведите её и попросите никому не рассказывать о произошедшем, — девушка напрягается, начинает плакать, думая, что ей перережут горло за ближайшим углом. Те её убивать, естественно, не собираются, скорее запрут в одном из убежищ для мирного населения. Чимин переворачивает ранее откинутое кресло, расслабленно устраивается в нём, ждёт, пока отец сядет для разговора.       — Что ты хочешь? Деньги, данные? — глухо спрашивает отец, оглядывая образ сына: весь лоск показной. На лице уже появились горестные морщины, пепельный цвет волос почти срос, оставшись только на кончиках, а под глазами залегли тени усталости и стресса.       — Ты предашь Хваниля, — чеканит он, подпирая щёку указательным и средним пальцем. Чонгук, как надзиратель стоит рядом, оперевшись на спинку кресла и прожигая Ёнгхо темным взглядом. Юнги у закрытой двери наблюдает за разговором с видом, крайне незаинтересованным. — Будешь сливать нам каждый его шаг, каждый план. Все места сборов, количество. Будешь поставлять информацию о складах оружия и передавать флешки, помогая избавиться от правительственной агитации.        Отец слушает внимательно, не кивает, не перебивает.       — И почему я это должен сделать?       — Потому что знаешь — Хваниль проиграет. Он не выдержит напора разворошённого осиного гнезда. Он разгневал нашего лидера тем, что разбомбил целый госпиталь, наполненный раненными и больными. Больше половины там составляли дети, — Чимин умело давит на совесть, используя каплю блефа: у них всё ещё недостаточно сил и возможностей, чтобы несколькими точными ударами разрушить государственную власть. — На него слишком многое возложил президент, отсиживаясь в безопасном месте, теперь у Хваниля не остаётся более вариантов, чем самый грязный — жертвовать мирными жителями. И я уверен — тебе это не по душе.        Чимин прав, Ёнгхо совсем не нравится убийство невиновных, но он всегда безропотно подчинялся Хванилю, заглядывая в рот старшего по положению. Ситуация всё хуже и хуже: что, если повстанцы не блефуют, и они уже на грани того, чтобы нынешняя власть оказалась скинута с трона? Чон Хосок молод, неопытен, но люди идут вслед за ним и его свитой, ряды мятежников пополняются, а дисциплина растёт. Учитывая, каких гениев приютил Хосок, в том числе и неизвестного взломщика, способного вычислить местонахождение убежищ, которые недавно были подвергнуты нападению.        Он мнётся достаточно долго, но ни один из присутствующих его не торопит. Это потому, что силой они взять всегда успеют, а вот заполучить здравомыслящего союзника нужно постараться.       — Хорошо, — медленно выдыхает Ёнгхо, глядя на искру в глазах сына, на лёгкий шлейф надежды, проскользнувший в лицах мятежников. Возможно, он совершает сейчас самую опрометчивую ошибку, становится на сторону проигравших, но он давно уже хотел добиться правды от Хваниля, убрать разницу между слоями общества. Не смог. Зато сумел его сын, по амбициям так похожий на него в молодости, а по характеру — на свою покойную бойкую мать.       — Если предашь нас, я придам огласке твои отношения с матерью перед смертью, — ставит условие Чимин, поднимаясь с кресла и отворачиваясь от отца. — Вместо твоих телохранителей рядом будут мои люди.

***

       Боже, как же тяжело ему дышать. Судя по ощущениям и явственной боли при каждом движении, от которой хочется скулить, у него сломано несколько рёбер. Последствия пережитого взрыва. Вообще им крупно повезло, что они не остались под завалами, как и большинство погибших в госпитале людей. Намджун стонет от очередного движения, пытается привстать, но со связанными за спиной руками и болью в левом боку это выходит с трудом. Рядом раздаётся копошение, ему подставляют плечо, помогая принять сидячее положение, за что Джун бесконечно благодарен такому же раненному Джину. Тот тяжело дышит через рот, тело бьёт мелкой дрожью. Намджун боится: как бы он не терял кровь.       — Ты как? — хриплым шёпотом спрашивает он, ничерта не видя в абсолютной темноте помещения, где их заперли, Джин шипит, выдыхает, опираясь ослабшим телом о плечо Намджуна, вызывая ещё больше переживаний по поводу его состояния. Если бы только кроху света, окинуть взглядом повреждения, быть может, Сокджин медленно умирает от потери крови, а Намджун даже не видит ничего.       — Надо попытаться развязать руки, эй, только не засыпай, — просит Намджун, легонько толкая теряющего силы Джина, на что получает угуканье и копошение, — я сейчас повернусь к тебе спиной, попробуй помочь мне, ну же!        Они неловко возятся рядом, оказываясь друг к другу спиной, но ничего не выходит — узлы слишком плотные и тугие, чтобы развязать их неловкими скованными пальцами.       — Сейчас, сейчас, — успокаивает себя самого и Сокджина он, возится по полу, стараясь ощупать его, добраться хоть до чего-то, что могло бы им помочь.        Джин в углу болезненно скулит, слышится звук падения, сердце Джуна пропускает удар от страха. Ему тяжело, но, превозмогая боль от сломанных рёбер, Намджун поднимается сначала на колени, а потом и на ноги. Тычется слепым котёнком во все стены, а когда натыкается на металл запертой двери, начинает голосить изо всех сил и стучать по ней ногами и плечами.       — Откройте! Тут раненный! Прошу вас, ему нужна помощь! — от собственной бесполезности в эту минуту к горлу Намджуна подкатывают слёзы, встает противный комок в глотке у кадыка. Пыхтения Сокджина уже не слышно, Джун начинает ещё яростнее стучать по металлической преграде, пока та не распахивается, отбрасывая его толчком назад. Воздух выскакивает из груди, бок страшно сводит болью, заставляя его простонать, а перед взглядом скачут панически мушки. Он едва может разглядеть военного, насупленного мужичка, открывшего дверь их персональной камеры.       — В чём дело? — делано грозно спрашивает тот, пока Джун приходит в себя после падения на повреждённую сторону.       — Пожалуйста, мой друг, кажется ранен… Мне бы только помочь ему, — просит он, пытаясь через сводящие ощущения рези в боку, подняться хоть на колени.       — Не положено, — отрезает мужчина, заставляя желудок Намджуна холодеть. Он оборачивается на Сокджина, бледного и истощённого в углу, потерявшего сознание. Мозг начинает судорожно работать, а губы дрожат от волнения.       — Мы ведь нужны вашему главному, — во рту пересохло, язык едва ворочается от усталости и обезвоживания, но Намджун видит, что мужчина навострил уши, так что продолжает через силу, — раз мы ещё живы, то нужны! Если вдруг он умрёт, на кого ляжет ответственность? На тех, кто вовремя не оказал первую помощь! Позвольте мне самому ему помочь! Я врач…        Военный настороженно оглядывает вздрагивающую голову Намджуна, его заплывший синяк на скуле и умоляющий взгляд. Намджун почти умоляет, хитрит, это единственный шанс спасти жизнь Сокджина, пусть ему позволят сделать хоть что-то ради этого.       — Пожалуйста, ради вашего и нашего блага, я никуда не убегу, даже не попытаюсь! Просто дайте аптечку и свет, — он уже теряет надежду, когда дверь снова захлопывается, всхлипывает, бессильно ползя в сторону Джина. Касается его щеки носом, склонившись, чтобы проверить — температура падает, всё достаточно плачевно, а он ничего не может сделать с этим. Его не простят за смерть Джина, он сам себя не простит! Прижавшись плотнее, связанными руками он пытается ощупать тело, извивается, как может, плачет. Силы и самого его покидают от отчаяния, когда щёлкает замок двери.        Загорается свет в абсолютно пустом помещении, ослепляя Намджуна. Джин стонет, пытается перевернуться, его лицо трудно разглядеть отвыкшим от света глазам, Джун часто моргает, слыша шаги, приближающиеся к ним. На колени что-то бросают, шелестит упаковка. Джун с трудом понимает, что это тот военный, он склоняется над Намджуном, разрезает верёвку на запястьях.       — Без глупостей, парень, — предупреждает, пока тот разминает затекшие конечности.        Разум становится холодным, когда в руках оказывается военная медицинская аптечка, Намджун с благодарностью смотрит на него, стискивая сумочку в руках.

***

       Юнги крадётся, словно маленькая осторожная мышка, по коридору бывшего здания посольства. Их сотрудничество с Ёнгхо оказалось более продуктивным, чем они могли предположить с самого начала: тот сразу же, через несколько дней выдал им информацию о том, что за компьютеры стоят в подвале посольства, и что с помощью деталей из них, можно многое контролировать. Да, их быстро заблокируют, но Юнги успеет многое решить и усовершенствовать за это короткое время.        Однако, его мысли сейчас совсем не в процессоре мощной техники, не в плате и не в планах, создаваемых с его отрядом обученных специалистов. Разум остался далеко от этих коридоров, прикованный только к одному человеку, состояние которого пугало Юнги похлеще охранной системы посольства.        Чимин закрылся после известия о смерти Намджуна. Захлопнул раковину, не позволяя приближаться слишком сильно. Да, они вместе пережили утрату друзей, оплакали погибших, Юнги был рядом с ним, мечась ещё и к сошедшему с ума после потери Джина Хосоку, а потом понял, почувствовал всем нутром: Чимин отдалился. Теперь он часто ловил его остекленевший взгляд, замирающий то на стене, то на том, что находилось за окном. И Юнги ощущал этот холод. Холод горя, тоска по человеку, любовь к которому всё же, видимо, оказалась сильнее, чем тяга к Юнги.        Это удручало, путало, заставляло сердце сжиматься в судорогах. Юнги смотрел на Чимина и видел в его зрачках отражение другого человека, чьё тело так и не было найдено. Он не пренадлежит Юнги, его сердце освободилось от Намджуна не до конца. И теперь заставляет метаться от боли и тоски, глупо ревновать к тому, кого уже нет на свете.        Перед этим заходом Юнги решил для себя, что, вернувшись, он заведёт обо всём разговор, попросит у Чимина признания их отношений, чувств, потому что всё происходило с безмолвного согласия, но никто ничего так и не озвучил.        В посольстве прошло гладко, Юнги достал необходимое и теперь одиноко спешил в квартиру Чонгука, где они так и обосновались, а теперь к тесной обстановке добавился ещё и Хосок, тяжело переживающий утрату и позволивший им, наконец, подставить свои плечи в качестве поддержки.        Бросает рюкзак на пол у входа, скидывая обувь, нервно дёргает серьгу в брови, видя, что на кухне горит свет. Чимин и Хо сидят за столом, держа в руках чашки с дымящимся кофе, тихо разговаривают, стараясь не разбудить отдыхающего после тяжёлых дней Чонгука, Тэхёна не видно — в последнее время тот часто пропадает, вливаясь в новую жизнь, уходит по ночам, а днём отсыпается. Часто пахнет дымом.        Они не замечают тихого возвращения Юнги, который прислушивается к разговору.       — Как ты это переживаешь? — словно нехотя, стесняясь, спрашивает Хосок, заставляя Юнги замереть за углом дверного косяка, не показать, что пришел и слышит их.       — Тяжко. Я не уверен, что до конца смогу его отпустить, — медленно проговаривая слова, отвечает Чимин, — я словно каждую ночь слышу, как он зовёт меня.       — Я чувствую то же самое, — обречённо выдыхает названный брат, заставляя внутренности болезненно сжаться, — я вижу Сокджина на каждом шагу, его призрак ходит за мной по пятам. Мне… мне так холодно.       — Я знаю, понимаю, Хо, — Юнги слышит, как Хосок скромно хлюпает носом, успокаивающий шёпот Чимина и скрип ножек стула.        Они переживают горе вдвоём, делятся переживаниями, оставив Юнги за бортом. От того стало так невыносимо одиноко. Подняв голову, он видит блестящий, понимающий взгляд проснувшегося Чонгука, пронзительно прожигающего спрятавшегося от друзей Юнги. Чонгук проницателен, видит, что происходит, только помочь не в силах. Юнги кашляет тихо, заходя в слабо освещённую кухню, сразу же привлекает к себе взгляды товарищей, следом за ним поднимается с постели Чонгук, печально смотрит на пустое место рядом и шлёпает босыми ногами по полу в сторону ванной.       — Как прошло? — спрашивает Хосок, его глаза совсем немного красные, он близко сидит к Чимину, не убравшему руку с плеча.       — Достал спокойно, — Юнги скован, ему больно, внутри всё горит от предчувствия чего-то плохого. Он возится с чайником, заваривая себе чашку теплого питья, замёрзнув в холодной ночи ранней весны.       Чонгук, выйдя из ванной, опирается о косяк, сонно разглядывает собравшихся.       — Тэхён что-то затевает. Тебе известно что? — обращается Чон к лидеру, поднявшему на него взгляд. Хосок качает головой.       — Он ничего мне не говорил подробного. Лишь сказал, что хочет помочь. А чем и как — умолчал.       Чонгук хмурится, кусает губы и, ничего не ответив, уходит обратно под тёплое одеяло.

***

       Руки Намджуна трясутся от усталости и боли, когда он открывает воинскую аптечку, чувствуя на своей спине взгляд. Крупный осколок стекла попал Сокджину в бедро, ткань джинсов намокла от венозного кровотечения. Джун находит тактические ножницы, разрезает ткань, открывая себе доступ к ране. Та, напитавшись влагой, тяжело отлипает от кожи. Лицо Джина бледное, губы сравнялись цветом с кожей, ресницы подрагивают на сомкнутых веках. Намджун мысленно просит его продержаться ещё немного, дать ему время оказать помощь.        Аптечка собрана на славу, видно, что для военного. Она имеет в себе многие необходимые лекарства, что на руку Джуну, желающему помочь другу избежать смерть от потери крови. Хорошо, что артерии задеты несильно, кровь не бьёт фонтаном, а значит, шанс на успех велик. Джун хватается за кровоостанавливающий жгут, накладывает его широкой полоской ниже раны, перетягивая и фиксируя. От голода и истощения его тело оказывается непослушным, но тот старается изо всех сил собрать себя в кучу ради Джина. Свои рёбра он также ощупал, не найдя повреждений или пневмоторакса. Потерпит, пока будет вытаскивать Джина, а потом и сам отдохнёт.        Зафиксировав жгут защёлкой, Джун хватается за обеззараживающие салфетки, обрабатывает ими свои руки и место будущего укола. Зубами стягивает колпачок пустого шприца, ловко откалывает головку ампулы, чтобы набрать кровоостанавливающее. Время, время… Его так мало у Намджуна, это уже вошло в привычку: лечить друзей и соратников в спешке и малым количеством средств. Но война такая, какая есть. Хоть сейчас повезло, что мужчина дал ему свою персональную аптечку, а не ворох бинтов и резиновый жгут.        Введя лекарство, которое должно сбавить кровотечение, Джун натягивает на руки перчатки, обрабатывает их, берясь за одноразовый пинцет. Кровь течёт уже не так обильно, но Джун паникует впервые за всю свою врачебную практику, нервничает до тремора рук, а этого ему совсем не нужно. С осторожностью вытягивает стекло из плоти, слышит слабый стон Сокджина, пытающегося пошевелиться.       — Ш-ш-ш, Джин, скоро будет лучше, — шёпотом разговаривает с ним Джун, оставляя удалённый из ноги осколок рядом с собой, Сокджин тяжело дышит, веки его вздрагивают.        Рвёт на себе одежду, утирая всё ещё выступающую из перетянутой раны кровь, выбрасывает испорченные перчатки и достаёт второй комплект из аптечки, снова раскрывая спиртовую салфетку. Как только хирургическая игла удобно умещается в руке, тремор нежданно проходит. Это его стихия, призвание, если хотите, даже без операционной и ассистентов Намджун — чародей своей стези. Он накладывает шов за швом, стягивает травмированные мышцы, разрезанную кожу. Выдыхает через нос, когда делает последний стежок, и его снова начинает трясти.        Но это не всё, он видел в числе лекарств антибиотики, использует новый шприц, чтобы сделать и эту инъекцию Джину, затихшему под его руками. Протирает оставшимися салфетками рану, после заливая специальным клеем, создающим пленку, что не даст попасть в только зашитый порез инфекции.        Намджун выдыхает, почти валится на пол, когда пытается собрать мусор после спасения, остатки лекарств, жгутов и бинта, складывая обратно в сумочку. Протягивает охраннику.       — Спасибо, — выдавливает из себя, сил почти не осталось, и Джун скоро и сам вырубится из-за усталости, — спасибо вам.        Мужчина, приняв аптечку обратно, коротко кивает и покидает комнату, как только руки пленного снова связаны. Свет почему-то оставляет, но Намджун так устал, что падает на холодный пол рядом с Джином, практически теряя сознание от усталости.

***

       Тэхён устало смотрит на рассвет, зарождающийся красной бусиной на горизонте и мазками окрашивающий небо в лилово-оранжевый. Ему по-прежнему в новинку находиться за пределами жилого помещения ночью, стоять под иссиня-чёрным покрывалом звёзд без опаски погибнуть. А потому, отчасти он наслаждается ночной жизнью. Слышит шорох позади, но не двигается, даже не опасается чьего-то приближения, прислушиваясь к неторопливым шагам, шарканьем оповещающих о чужом присутствии рядом.       — Ты хотел меня видеть? — спрашивает тот, почти поравнявшись с Тэхёном, но всё равно оставаясь на шаг позади, глядя в растрёпанный холодным ветром затылок.       — И тебе привет, — усмехается Тэ, пряча озябшие руки в карманах пальто, наблюдает за восходящим солнцем, — да, хотел с тобой поговорить.       — Пиротехников так просто для разговора в отдалённую часть города не зовут, — усмехается он, неосознанно повторяя позу Тэхёна, чем заставляет последнего обернуться и взглянуть на собеседника. — Ты явно желаешь кого-то подорвать, а уж если позвал меня, то задание будет объёмным.        Тэхён скромно тянет уголок губ в ухмылке, что доказывает — предположение верно в корне. Он только и занимался в последнее время тем, что добывал информацию, следил, опасно приближаясь к границе военных действий, блуждал по лагерям мирных как с одной стороны баррикад, так и с другой.        Им стоит нанести сокрушительный удар по правительству, размазать армию, словно те жуки на лобовом стекле многотонной фуры, закончив события, растянувшиеся почти на полгода. Хосоку нужно собрать волю в кулак и мысли наделить трезвостью, как и остальным. А что самое странное: Тэхён не горюет. У него будто все адекватные мысли и чувства отняли, заблокировали возможность радоваться, плакать или злиться. В его голове целый рой ос, они больно жалят, травят ядом, постепенно заменяющим кровь на отраву. И в душе дыра, огромная, она имеет рваные края, похожие на лохмотья. И дыра та болит беспрестанно, пытает физически настолько сильно, насколько может. Она жрёт внутренности, поглощает любую эмоцию, довольно причмокивая. И Тэхён не в силах дыру залатать, у него нет заплаток, та съедает любую попытку нормализовать собственное состояние. И известно, что будет в конце — он окончательно съедет крышей, потеряет нить реальности, навсегда застревая в дурманных видениях, созданных дырой не только в районе живота, но и в собственной голове. Пока этого не произошло, Тэхён попробует ещё как-то помочь с восстанием.       — Есть у меня один план, но пока он секретный, потому что не готов совсем, — Тэ ведёт плечами, будто сбрасывает сонную ночную пелену, заметив, как мрак сменяется на утреннюю дымку.        Они с Пиротехником расходятся после короткого обсуждения, оставляя после себя обещание встретиться вновь, когда Тэхён проработает план окончательно. Тэ бредёт по улицам, наблюдая, как свет из серого превращается в персиковый, как преображает солнце погрязшие в беспорядках улицы. Мелькает чужая сгорбленная фигура, скрывается за углом, как только примечает Тэхёна, опасливо оглядывается.        Их мир и раньше не был утопичным, не являлся пределом мечтаний, но сейчас совсем окунулся в кошмар революционного времени. Поначалу во время стычек под тяжелую руку противостоящих попадали мирные жители, страдали. Сейчас более или менее беспорядки утихли, мирных распределили по лагерям в определённых районах города, центр так и остался для повстанцев недосягаемой крепостью. После устроенного Хосоком хаоса, множества взрывов и сотен погибших среди невинных, люди и вовсе затихли, боясь лишний раз слишком далеко уходить от своих убежищ. Немудрено, после такой-то жестокости…        Тэхён не обращает внимания на удаляющуюся фигуру, вдыхает прохладный мартовский воздух и разглядывает уцелевшие витрины магазинов. Раньше он знал эти места, посещал их или же некоторые входили в разряд любимых. Как он сюда забрёл? Каким образом оказался в этом месте?        Вывеска покосилась, единственное уцелевшее окно выделялось на фоне чёрных дыр без стёкол, дверь раскрыта на треть. Тэхёну приходится приложить усилия, чтобы раскрыть покосившуюся дверь, он отталкивает её, входя в пустое и разгромленное помещение, что раньше Чимин с гордостью лелеял и обустраивал, мечтая о собственном кафе, где каждый чувствовал бы себя комфортно. Несколько столов оказались перевёрнутыми, стулья валялись одиноко в углах зала, на полу стекло и обломки, освещаемые только лучами восходящего солнца.        Это кафе, заботливо когда-то созданное его лучшим другом, как нельзя лучше описывало то, во что превратилась их жизнь. Жалеет ли Тэ о том, что ввязался в эту авантюру, поспособствовал началу гражданской войны и попал при этом в плен, полностью исказивший его собственную душу? Нет. И этот ответ никогда не изменится. Тэхён никогда не пожалеет о том, что решил поведать людям правду, он осознавал, на что идёт и какие последствия могут быть, если его поймают. Он готов был пожертвовать своей хорошей жизнью в достатке, как и жизнью многих других «жаворонков», чтобы добиться справедливости и равенства между детьми дня и ночи. Эдакий страдалец, Робин Гуд в пыльном пальто, стоящий среди развалин, устроенных, отчасти, его же руками. Революция — это страшно. Революция дышит дымом пожаров, питается людскими слезами и пьёт чужую кровь, черпая ту ладонями из чана, куда всё стекает, проливаясь из синих вен. Их поколению повезло и не очень: они стали свидетелями и участниками ужасающих событий, молчаливо потеряли множество чужих жизней, каждый рассвет вставая на тонкое острие ножа: лишний шаг и ты лишишься собственной. Но эти дни, те люди, которых они теряют с каждым новым, те души, что уже стали жертвами на заклание, этот пепел, летающий по округе… Тэхён искренне надеется, что всё не зря.        Что каждая утраченная жизнь стоит пролитых слёз, каждый вскрик, каждое слово не канет в пустоту, откликнется, будто эффект бабочки, помогая им и тем, кто будет после, поставить мир с колен на стопы, гордо вскинуть голову и создать достойный жизни период времени. История циклична. Революция жестока. Но, как однажды сказали: «Пока жив хоть один человек, война не будет окончена». Тэхён согласен, как бы больно этот факт ни бил под дых. Сотни лет мира — стоят ли они года войны?        Тэхён шагает, в подошву ботинок впивается разбитое оконное стекло, обходит перевёрнутые столы, не задевает опрокинутые стулья. Разглядывает инвентарь за стойкой лишь мельком, становясь у последнего целого барного стула. Смахивает стекло с сидения, усаживается, немного ёрзая на месте. Смотрит перед собой на покрытые пылью и осколками полочки для бутылок и стаканов. Дерево кажется ещё темнее в утреннем свете, Тэхён наблюдает за тем, как солнце окрашивает воздух и парящие в нём пылинки в радужные тона, как блестит стекло на полу и стойке. Он не уверен, что доживёт до конца революции, даже если физически и будет существовать, то внутри уже не будет прежнего Тэхёна, каким его знали люди. Он либо будет мёртв, либо будет другим. Но есть конечная цель, он будет к ней идти.        Выходит из кафе Чимина Тэ, когда уже солнце полностью встало, освещая улицы. Не оборачиваясь, уходит, в молчании прощается с прошлой жизнью, с тем, кем он был до того, как встретил Чонгука, Хосока и всех остальных. Того Тэхёна нет, есть то, что есть. Так что работаем с ним, пробуя выжить. План рискованный, опасный и не совсем осуществимый. Но Тэхён приложит все усилия, чтобы выполнить их, насолив отцу.       — То есть ты предлагаешь так их разбить? — вздёргивает бровь Юнги, останавливая бег изящных пальцев по клавиатуре.       — Да, но это должно было стать неожиданностью для всех, даже для Хосока, — кивает Тэхён, сжимая запястье правой руки, явно нервничая.        Юнги хмурится, блестит шарик серьги в его брови, светлые волосы убраны за уши. Он, раздумывая, почесывает подбородок, разглядывает каменное выражение лица Тэхёна, пришедшего к нему с просьбой, когда Хо и Гук отлучились по очередным повстанческим делам. С приходом Чонгука на пост главного в полиции, на того свалилась уйма работы по контролю за людьми и исполнением наказаний. Он действительно стал Судиёй, дланью закона, как карающей, так и поощряющей. Юнги видит, как тяжко ему приходится в последнее время, пока они всё ещё приходят в себя после взрыва госпиталя и сумасшествия Хосока. Люди начинают выходить из-под контроля, а Чонгук это пресекает, порой даже слишком жестоко, что искажает его внутреннюю суть, заставляя мрачнеть день ото дня.        План Тэхёна звучит заманчиво, но вытянут ли они его втроём? Юнги, Тэхён и таинственный Пиротехник, о котором в их рядах слагают легенды. Юнги не знает, что будет лучшим решением: отгородиться от названного брата и Чимина, что сам построил новую стену между ним и окружающими, и начать приводить план в действие, или рассказать всё Хоби, вынести на общее обсуждение, скорее всего, прикрыв эту контору и не дать Тэ реализовать интересную, но рискованную идею.        Юнги кусает большой палец, всё глубже погружаясь в рассуждения в собственном черепе. Вероятность успеха плана Тэ так мала… Но, вообще-то, большинство их задумок имели и более маленький шанс на рождение и выполнение, а вот как всё обернулось, переворачивая события с ног на голову. Так что Юнги решает — чем чёрт не шутит. Они могут и попробовать исполнить сумасбродную затею. Их жизнь и без того сплошное сумасбродство последние полгода.       — Хорошо, — соглашается Юнги, видя, как у Тэхёна светлеет лицо. Он давненько не видел такого заинтересованного выражения у последнего, так что даже вздрагивает. Он ни капли не похож на того Тэхёна, какого они встретили в начале событий, но порой что-то такое проскальзывает в его взгляде, заставляя надеяться на лучшее в отношении того, кто стал так близок и дорог. Война сплотила их, сблизила, казалось бы, таких разных людей. Они, Юнги может с уверенностью сказать это сейчас, стали почти семьёй, ведь им больше негде искать якорь, удерживающий на плаву, кроме как друг в друге.       — Отлично, — Тэ улыбается, хлопает того по плечу, — спасибо, Юнги. Я подробнее расскажу всё чуть позже.

***

       Намджуну стоит немалых усилий заставить Джина хоть немного приподняться, опираясь о здоровую половину его тела, потому что рёбра болят и ноют, причиняют неудобства уставшему Джуну. Он приставляет горлышко бутылки ко всё ещё бледным губам Джина, позволяет немного глотнуть воды, принесённой надсмотрщиками. У ног стоит миска с одиноким, остывшим бульоном и кусок белого хлеба. Джин жадно делает первый глоток, закашливается, подавившись, открывает глаза со слипшимися от неконтролируемых слёз ресницами.       — Хэй, привет, — пытается улыбнуться Джун, зная, что сейчас его собрату по несчастью плохо, недавняя рана не даёт покоя и, скорее всего, всё время болит, так как у них нет никаких лекарств, чтобы облегчить страдания Сокджина.       — Привет, — слабо отвечает тот, размякшим желе лёжа на плече Джуна, пьёт ещё, пока предлагают, — мы тут долго?       — Еду принесли уже второй раз. Скорее всего, они кормят нас раз в день, значит, уже трое суток. Приблизительно. Я промыл шов, знаю, что он болит, потерпи, скоро может стать лучше.       Джин кивает, у него нет сил встать и отодвинуться от Намджуна, который тычет ложкой в его бесцветные губы, прося проглотить хоть немного бульона. У него нет аппетита, силой приходится заставлять себя глотать безвкусное варево, жирной плёнкой оседающего на кончике языка. Джину нужны силы, чтобы восстанавливаться, Намджун ради него жертвует комфортом и покоем, ухаживает, выпрашивает для него бинты и чистую воду, чтобы обработать рану. Хотя сам достаточно истощён — Джин видит это по скованным движениям, по тому, как дёргается он от неудачного движения, задевающего травмированный бок. Сокджин искренне ему благодарен.        Они стали общаться чуть больше, когда вместе работали в госпитале, помогая раненым и больным, но Джин не думал, что Джун такой сердобольный. Или дело в другом? И они правда стали похожи на одну большую семью, заботящуюся друг о друге безвозмездно, просто так, потому что ближе их в целом мире не осталось.       — Спасибо, — шепчет сквозь слёзы Сокджин, не в силах даже рукой пошевелить, хоть как-то выразить свою благодарность Намджуну.       — Не благодари. Мы все готовы ради друг друга на многое, — скромно улыбается тот, сжимая прохладные джиновы пальцы и легко обнимая его, позволяет спать на своём плече, а не на холодном бетоне пола.       — Мы выберемся отсюда, Джин. Я обещаю, — тихо говорит Джун, ощущая, как спрятанный осколок стекла, чуть не погубивший его товарища, острым краем давит сквозь ткань в кармане его брюк. Намджун сделает что угодно, но Сокджина вытащит, вернёт тому, кто плачет и ждёт его возвращения. И сам вернётся, надеясь, что его тоже ждут.        Дверь со скрипом раскрывается, впуская в тёмное помещение полоску ослепляющего света, она заставляет Намджуна сощуриться, крепче прижать к себе дремлющего Джина, словно огораживая его от вошедших. Это точно не принесли еды, не зашли проведать и узнать: живы ли пленные. У Намджуна волосы на затылке дыбом становятся, когда он слышит цоканье каблуков дорогих туфель, никак не сочетающихся со скудной обстановкой пустого помещения. Фокусируясь, зрение пока улавливало только края штанины классических брюк и острые носки обуви, когда человек приблизился, встав над ними, испуганно сжавшимися и прильнувшими друг к другу. Вернулся тот, кто считается главным среди оставшихся оплотов правительства. Джун поднимает злой взгляд уставших и красных глаз на Хваниля, тот с горделивостью и язвительной насмешкой глядит на пленников, на круглые глаза Джина, на то, как последний жмётся к Джуну, цепляется пальцами за края разодранной одежды, тяжело дыша.       — Нравится здесь? — говорит Хваниль в пустоту, держа кисти в карманах и усмехаясь над тем, как раненные молодые парни лежат на ледяном полу, пока он возвышается над ними. — Думаю, нет. Мне кажется, вам нужны лекарства, еда и отдых, иначе одному из вас совершенно точно в последнее время не повезёт.        Хваниль кивает на грязный от пыли на полу бинт, которым перебинтовал ему ногу Намджун, Джин пытается прикрыть ногу, спрятать уязвимое место. Намджун прикрывает Сокджина собой, садясь удобнее и расправляя плечи.       — Ты ведь важен для этого щенка, Хосока, — Сокджин вздрагивает, так что это замечают все: Джун, Хваниль и Ёнгхо позади своего «хозяина». — Ты дорог ему. И именно поэтому оказался здесь. В моих руках. Всё из-за мальчишки, мнившем себя королём повстанцев. Представь только: что будет с ним, когда тебя не станет? Он будет в ярости, крушить, уничтожать всё. Думаю, мне и не надо представлять. Ведь Чон Хосок после взрыва госпиталя, откуда вас притащили, уже сделал подобное.        Джин впивается пальцами в рубашку Джуна сильнее, сдерживает горькие слёзы и старается не упасть от боли и усталости. Джун знал, что скоро может начаться психологическое давление, угрозы и манипуляции. Но также был уверен, что Хванилю незачем врать, ведь они оба знают, на что способен Хо в гневе.       — Он убил сотни людей, когда понял, что ты мёртв. Представь, что с ним будет, если я покажу ему — ты, Ким Сокджин, жив. Подарю надежду, подарю каплю радости, а потом отберу её, прикончив тебя прямо на его глазах. Возможно, я сам в эту минуту лишусь жизни, но я стану мучеником, а Чон Хосок — чудовищем. Оправдает, так сказать, своё прозвище.       Джин дрожит за спиной Намджуна, уже открыто плачет, роняя солёные капли на бетон, его руки разжимаются, так что он заваливается на бок, не прекращая дрожать.       — Он не чудовище, — бормочет так тихо, что Хванилю приходится прислушиваться. — Он не чудовище!        Джин вскрикивает со всех сил, выпрямляется, игнорируя боль в ноге, зло смотрит замыленным слёзным взглядом на Хваниля, пока Джун поддерживает его за локоть.       — Он никогда не был чудовищем! Это ты сделал его таким!       Ким Хваниль усмехается, но только до тех пор, пока Намджун не заговаривает:       — Как и собственного ребёнка, — политик замирает, прожигая до этого игнорируемого Джуна зрачками. — Уничтожил психику родного сына, позволил его искалечить, не пожалев ни капли о содеянном. Единственное чудовище здесь — ты сам.        Хваниль молчит, хмурит тонкие брови и сжимает губы в полоску.       — На войне нет хороших и плохих. Есть две стороны, и каждая несёт собственную правду. А вы всё ещё мальчишки, которые понять это не в состоянии. Я предлагаю тебе, — обращается он к Джину, — сделку. Я выпущу вас живыми, если добровольно пойдёшь со мной и снимешь обращение к вашему лидеру. Я пощажу даже его, отправлю в тюрьму на долгие годы, но он выживет. И вся ваша шайка останется в живых. Ты только должен убедить Чон Хосока окончить кровопролитие. Ради тебя он на это пойдёт.        Хваниль не даёт им и слова сказать, разворачивается на каблуках, похрустывая бетонной крошкой под ними, выходит из помещения. Его верный соратник, которого Намджун никогда не видел, но сразу же узнал по светло-серым глазам, что от мужчины унаследовал Чимин, помедлил секунду, пока не появились люди, что должны были снова запереть дверь. Намджун в свете из коридора, падающего в тёмную комнату, увидел, как Ёнгхо что-то выронил. Тяжёлая дверь захлопнулась за Паком, а Джун подскочил, несясь ближе к ней и нащупывая руками то, что обронил отец Чимина. Пальцы наткнулись на бумажный маленький свёрток, Джун крепко стиснул его в ладони, пряча в карман. В кромешной темноте он ничего разглядеть не сможет, но когда охрана в очередной раз придёт их кормить, должен улучить момент и прочесть, рассмотреть послание. Это может быть и ловушкой, но также сможет явиться спасительным канатом.        От стены, где тот ненадолго оставил Джина, донеслись судорожные всхлипывания, заставляя Намджуна ковылять обратно быстрее. Он нащупал в темноте джиновы плечи, добрался до мокрого лица: тот впервые плакал с момента, как попал сюда, будто маленький ребёнок, ревел от безысходности.       — Что мне делать, Джун? Что?.. Как мне поступить? — всхлипывает Джин, и Джун может с уверенностью разделить с ним сомнения и потерянность.        Перед Сокджином стоит трудный выбор: просить любимого человека, который, думая, что потерял его, начал сходить с ума и убивать людей сотнями, чтобы он прекратил революцию и склонил голову перед теми, с кем борется, или же позволить Хосоку увидеть смерть и пожертвовать жизнью ради гордости. Сокджин дрожит, хватает воздух ртом, всхлипывая всё громче раз за разом, а Намджун не может ему ничем помочь, успокоить или взять на себя часть бремени. Он сам-то не знает, для чего его здесь держат, если им нужен только Джин. Последний утыкается ему в грудь лбом, продолжая беззвучно содрогаться, а Джун только и может, что поглаживать по спине, ощущая выступающие позвонки. Они в западне, могут принести ужасную опасность и смерть многим обычным людям и тем, кого безгранично любят. В тупике, тонут в пучине пепла, что остался после разросшегося пожара войны, их загнали, будто диких зверей, что осмелились идти против мощной фигуры человека.       — Хэй, Джин, — пытается достучаться до отчаявшегося тот, — мы найдём выход отсюда, я обещаю тебе.        Когда Сокджина увели в кабинет медика, чтобы проверить его состояние, Джун остался один в помещении. Ему везло, что свет оставили включённым, осталось убедиться в том, что во всех углах не натыкано камер, так что он бродил по маленькой комнатушке, разглядывая её и боясь, что оставшегося времени не хватит на то, чтобы посмотреть подсказку Ёнгхо. Хваниль решил помочь Джину, словно давил на него с решением на чью сторону встать.        Ребята давно обговаривали момент, чтобы взять отца Чимина в оборот и принудить перейти на их сторону, так что Намджун как-то даже не удивился его предательству. Да и его друзья, в особенности Чимин, могли с лёгкостью надавить на того. Задевая палец о осколок, припрятанный в кармане, Джун достал свёрток. Тот умещался в его ладони, бумага была измята, но цела. Джун развернул её, смотря на то, что было внутри: маленький перочинный нож и записка.       Скоро королю станет известно о том, что королева жива. Не торопи события, Галахад.        Намджун хлопает глазами, пытаясь вникнуть в слова, написанные изогнутым почерком. Король, королева? Галахад?.. О чём вообще идет речь в этой записке? Намджун не может понять, его разум плохо функционирует от боли, усталости и голода, а тут ещё и загадка. Намджуна пронзает разрядом тока, голос Чимина разносится над ухом, повторяя слова многолетней давности, когда тот ещё жил с семьёй и увлекался историей рыцарей и компьютерными играми. Была среди них одна, из-за которой он Джуну все уши прожужжал.       — Представляешь, сэр Лонселот уступает по силе одному лишь Королю!       — Смотри, Джун, смотри! Сэр Галахад может вылечить нескольких бойцов и союзников рядом своим особым приёмом!        Намджун знал ответ, не мог не знать. Из-за постоянных рассказов восхищённого Чимина о любимой игрушке, даже не слушая особо, информация осталась на подкорке, впилась и впаялась в мозг, открывая ему глаза на загадку, написанную для него на бумаге.        Сэр Галахад персонаж игры, что имеет в арсенале приём, помогающий лечить союзников. Выходит, это он сам сэр Галахад. Соответственно Король — это Хосок, а королева — Джин. Они — своеобразный королевский двор, состоящий из рыцарей королевской свиты. И эти знания помогли Намджуну понять — его просят не торопиться. Скорее всего, в нужный момент ему подадут сигнал, когда стоит начать убегать и приступать к активным действиям. Он надеялся, что до этого момента сможет хоть немного восстановиться и прийти в себя. Но ещё это значит, либо Ёнгхо сам написал послание, либо Чимин в курсе, что они живы.

***

       Он пригибается, чтобы проходящие мимо караульные не заметили его тайных передвижений по месту, где он находиться не должен. Слышит шаги, разговоры и тихий, наполненный волнением смех военных, ждёт, пока они удалятся, и ему представится возможность прокрасться дальше. В тяжёлом рюкзаке, чьи лямки своим весом и ответственностью давят на его плечи — вещица, способная уничтожить эту базу в мгновение ока. Но ему не страшно, он привык к постоянному присутствию опасности, когда держит ингредиенты для своих творений в ладонях, ему не страшно подорваться в день, когда какой-то его эксперимент не удастся. Гораздо более жутко становится от неуходящего ощущения грядущего проигрыша в этой войне. Он столькое поставил на кон, стольким пожертвовал ради свободы, что теперь её вырвут только из его окоченевших пальцев, когда сердце перестанет гонять кровь по телу, придавая сил.        Пиротехник. Так зовут его все, не зная настоящего имени, не зная, сколько ему лет и чем ещё, помимо взрывов, он увлекается. Король взрывов: он способен из чего угодно смастерить смертоносную бомбу, изувечивая бетон и металл, заставляя их скукожиться, крошиться и разлетаться в разные стороны. К нему обращается верхушка восстания уже не впервые, Чон Хосок просил его об услугах, но тогда Пиротехник всё ещё оставался в тени, не отсвечивая. Просьба Тэхёна, о котором он наслышан, заставила ринуться почти на передовую, рискуя драгоценной и гениальной задницей, сплотившись в тандеме с таким же гением в сфере взломов во всемирной паутине.        Сейчас они все трое на волоске, каждый крадётся по военным базам, стараясь разместить новое устройство, что сработает по первому приказу, несмотря на то, откуда раздастся сигнал. Пиротехник уверен в своих творениях, ему не нужно бояться, что что-то может не сдетонировать, он никогда не ошибался в расчётах и дозировках. С гордой уверенностью он может заявить, что это — лучшее его детище. Возможно, что последнее. Это уже будет зависеть от последнего участника их таинственного плана — Тэхёна.        Слепо доверившись тому, кто всё восстание спровоцировал своей находкой в виде правды, Пиротехник полагается в этот раз на судьбу, потому что больше не на что.        Проскользнув мимо очередного поста скромной тенью, он находит подходящее место, что указал ему на голубом мониторе Мин Юнги. По их совместным предположениям это — идеальное место, чтобы в одночасье база взлетела на воздух вместе со всеми запасами оружия и патронов. Пиротехник тихо раскрывает рюкзак, ныряет руками в его тёмное нутро, пальцы натыкаются на шершавый металл. Устройство маленькое, внутри шестерни и провода, смесь ядрёного вещества, что спровоцирует цепную реакцию со снарядами в складе. Пиротехник всё просчитал, он уверен. Теперь осталось спрятать машинку до необходимого времени.        Умещает коробчонку между большими ящиками со снарядами и патронами, прячет так хорошо, как только умеет, чтобы та дождалась заветного часа своей славы, вызывая у творца волну гордости и похвалы. А потом исчезает окольными путями. Благодаря Юнги, отключившему на время охранную систему в одном из секторов, он проник сюда незамеченным. Так же в секрете место и покидает.        Тэхён скидывает капюшон, когда через несколько часов они снова встречаются втроём в кафе Чимина. Юнги выглядит уставшим, белки его глаз красные от лопнувших капилляров, под глазами тёмные круги, как у каждого из троицы.       — Нам остался только самый защищённый район города, — бубнит Юнги, задумываясь и по привычке кусая свой ноготь.       — С этим сложнее, да? — уточняет Пиротехник, оттряхивая с — и без того не особо чистой одежды — пыль и щепки.       — Они защищают его не столько системами и патрулями, даже кордон из контейнеров можно обойти. Правительство выставило перед нами живой щит из мирного населения, — Тэхён хмыкает и скрещивает руки на груди, глядя в пол. — Они оставили только один выбор: подорвать мирных и стать чудовищами, не жалеющими никого. Хосок и без того накосячил, когда без разбору стал подрывать убежища. Теперь люди начинают не доверять нам.       — И что тогда нам делать? — Пиротехник не любит обсуждения планов и распределения сил. У него простая задача: создать бомбу, а теперь из-за малочисленности их отряда, ему так же приходится присутствовать на таких разговорах.       — Под зданием, где укрывается отец, а оно самое защищённое в центре, имеется бункер. Мы можем быстро согнать людей туда, когда поставим Хо в известность. Но для этого нужно будет отвлечь внимание моего папаши и выманить его наружу.        Юнги задумчиво смотрит на сосредоточенного Тэхёна, роняя:       — Если ты снова сделаешь из себя приманку, Чонгук тебе этого не простит, — обрубает он, заставляя последнего вздрогнуть и поднять взгляд.       — В этот раз я не планирую попадать в западню. Это война, Юнги, тут нет места для того, чтобы прятать родных. Посмотри, чем это обернулось для Хосока. Я готов на многое, чтобы всё закончилось. Нужно пожертвовать — пожертвую.       Юнги хмурится, смотрит из-за светлой чёлки, а сказать ему в ответ нечего.       — Ладно, подумаем об этом позже, — вздыхает Пиротехник, хлопает Тэ по плечу, чтобы покинуть помещение.        Тэхён и Юнги идут в квартиру молча, каждый погрузившись в собственные мысли. Рассвет брезжит на горизонте, когда они отпирают замок своего пристанища, где ютятся все вместе, замечая — в квартире никто не спит. Чимин взволнованно сидит на краю кровати, Чонгук у окна, смотрит немного обиженно, жжёт зрачками, заставляя по позвоночнику Тэхёна пробежать взволнованным искрам мурашек. В последнее время они отдалились друг от друга, Тэхён слишком занят построением плана и частичным приведением в действие, а Юнги мечется среди собственных переживаний, закрывшись от Чимина так же сильно, как и тот от него.       — Где вы были? — видимо, их заметили ещё на подходе к дому из окна, раз ребята ждут их в таких напряжённых позах.       — Мы… — начал было Юнги, но Тэ остановил его движением руки, плавно взмахнул кистью, заставляя замолчать.       — Мы придумали план и почти реализовали его. Как раз хотели рассказать.       — Почему сразу не посвятили нас во все подробности? — тихо спрашивает Чон, не отлипая от подоконника и заставляя Тэхёна любоваться очерченным слабыми солнечными бликами профиль. Чонгук у окна — произведение искусства.       — Было много нюансов.       — Тэхён, вы не можете так поступать, — начинает злиться Хо, с тех пор, как не стало Джина, улыбка совсем пропала с его лица, он больше не может даже притворяться, что всё хорошо, — мы команда, делаем шаги вместе, решаем вместе. Нельзя так всех подставлять. Мы друг за друга отвечаем.       — Мы семья, — шепчет Чимин, глядя на лучшего друга и не видя его. Не видя человека, ради которого он ввязался в войну. Тэхён ожесточился, зациклился на том, чтобы довести дело до конца, ради этого он готов пожертвовать всеми связями, собой, Чимином и даже Чонгуком.       — Простите нас, — вдруг выдает он, хотя все, включая Юнги, были уверены в том, что Тэ будет упрямиться и стоять на своём, — простите, что не сказали сразу. Мы были не уверены в результате. И не хотели, чтобы кто-то пронюхал о нашей задумке.       — Теперь расскажете? — с надеждой спрашивает Пак, видя отголоски утраченной совести и человечности в Тэхёне, когда он присаживается рядом с ним и позволяет взять себя за руку. Тот кивает, соглашаясь.        Хосок долго ругался на них отборными словечками, но признал, что план действенный, если продумать его основательно. Что делать с мирными и как их обезопасить — Хо взял на себя задачу придумать это. Тэхён чувствовал себя выжатым, словно лимон, а ещё… Он ощущал, будто стало немного легче. Он слегка приоткрыл дверь подвала, набитого пеплом пребывания в больнице. Позволил друзьям, нет, семье, заглянуть в сожжённое нутро, прикоснуться пальцами к тому, что осталось в его груди вместо души. Чонгук не скандалил, не кричал, лишь прижал к себе, шепча на ухо то, как он беспокоился за благополучие Тэхёна.        Видений стало меньше, но они не пропали совсем. Тэ так же боится ложиться спать, но организм не принимает его позицию и требует отдыха, так что он поддаётся, когда Чон тянет его в душ перед сном. Тело расслабляется под горячими струями воды, что смывают грязь и усталость. Плеча касаются чужие влажные волосы, завитушками падают на его кожу, заставляя вздрагивать. Чонгук касается губами шейных позвонков, вызывает дрожь внутри, но не ту, что просто напитана желанием уйти от реальности. Сегодня как-то иначе…        Тэхён позволяет ему вести, ощущает на своём животе руки, чувствует, как от каждого пальца, притронувшегося к нему, становится более размякшим, мышцы превращаются в желе рядом с Гуком. У них давненько ничего не было, Тэхён так устал, что готов лужицей растечься прямо на кафеле душевой, а тут ещё и Гук со своими ласковыми поглаживаниями. Как всё переходит в то, что он стонет, едва ли не ударяясь головой о плитку на стене, когда Чонгук берёт его, плавно покачиваясь и проскальзывая, словно по маслу, Тэхён не понял. Этот раз отличается от других. Под веками скачут воспоминания, и одно из них о том, как они впервые соприкоснулись друг с другом, отдыхая в одной постели. Чонгук ласков, нежен и бережлив, внутри взрываются рёбра, рвутся лёгкие и желудок от нахлынувших ощущений, повторяющих контуры крыльев маленьких птичек, что тогда порхали в его животе вместо бабочек. Эти воспоминания будят память, будят мысли Тэ о том, как он привязан, как он хотел прикоснуться.        Толчки ритмичные, Тэхён цепляется за чонгуковы плечи, когда тот приподнимает его, заставляя одной ногой обхватить за пояс и глуша стоны Тэ ладонью на губах. Все, конечно, и без того знают, чем они могут заниматься вдвоём в душе, но смущать друзей не хочется. На особенно глубоком проникновении, Тэхён всхлипывает, шепчет, так что Гук застывает.       — Что ты сказал? — он по-прежнему внутри Тэ, заставляет бёдра дрожать, а член жаться возбужденной головкой к животу.       — Будь со мной рядом. До самого конца, — повторяет Тэхён вместо признания, касается чужой щеки костяшками, чувствуя дрожь тела Гука. — Будь со мной. Я хочу провести с тобой остаток жизни, сколько бы мне не было дано.        Чонгук не плакал раньше при Тэхёне. А теперь всхлипывает, сжимает поясницу крепкими руками, позволяя себе оторваться. Он больше не закрывает Тэхёну рот рукой, позволяет тихим стонам выскользнуть между губ, пока они, сливаясь в единое целое, тратят горячую воду. Чонгук признаётся Тэхёну во всем: в том, каким важным он для него стал, в том, на что он ради него готов. Тэхён тает, Тэхён едва ли в обморок не падает от ощущения, как тот, другой Чонгук, что родился из болезненных пыток, отступает прочь, пятится, когда феникс внутри него, разбрасывая в стороны пепел, расправляет крылья, распахивает дверь, позволяя откровенно цепляться за собственную любовь. Болезненную, с маленькой вероятностью на будущее. Она расцветает между ними пылающей розой, слепленной из вулканического пепла. На ней трещины, она горячая. Факел, отгоняющий темноту прочь своим слабым светом. Тэхён плачет. Плачет вместе с Чонгуком, выпуская наружу всю боль, всю злость, всё несчастье, отпускает. Начинает освобождаться.        Феникс внутри него поднял ураган из пепельных хлопьев, присыпающих голову и плечи. Но пепел можно смахнуть, огонь разжечь снова. Тэхён шепчет: «Спасибо, Чонгук».        Чимин попросил его выйти и прогуляться, как только со стороны ванной началось копошение, и они поняли, к чему всё идет. Хосок от усталости вырубился на расстеленном матрасе, скрестив руки на груди и посапывая. Юнги брёл рядом с Чимином, засунув продрогшие от многочасового нахождения на улице кисти в карман, тот же шёл рядом, не зная, как начать разговор.       — Ты всё ещё любишь Намджуна, — не спросил, а именно утвердил Юнги, решая не ходить вокруг да около, мусоля собственные страхи. Чимин вздрагивает и замирает, останавливаясь посреди переулка.       — Я любил его много лет. Я не могу просто избавиться от его присутствия. Даже если он мёртв, — признаётся, скрепя сердце. Он не хочет лгать Юнги, давать надежду на то, что он быстро отойдёт от потери.       — Ты вновь закрылся от меня. Спрятался за своим забором с тех пор, как мы потеряли их. Я всё понимаю.        На глаза Чимина наворачиваются непрошенные слёзы, как бывает всякий раз, стоит вспомнить про того, кого так и не нашли под обломками. Ему тяжело об этом говорить, но Юнги заслуживает честного к себе отношения, разговоров без утайки, особенно после того, как переживал с Чимином каждый болезненный миг.       — Я закрылся, знаю. Просто я не могу понять, как мне это пережить, он был пусть и далеко, но я всегда знал, что он есть, где-то там. И я смогу прийти к нему, если будет нужно, а теперь… — рыдания начинают проситься наружу, терпеливо удерживаемые внутри, но баррикада рушится, рассыпается в крошку, обнажая уродливый скелет боли перед человеком, от которого всё скрывалось. — Прости, Юнги, я эгоист, я делаю тебе больно раз за разом своим поведением. Я забыл о том, что ты тоже можешь переживать.        Юнги стискивает Чимина руками, позволяя вдоволь наплакаться, уткнувшись ему в куртку. Юнги больно, скулы сводит от того, как хочется многое ему сказать. О том, как сильно он нужен Юнги, о том, какую бурю ревности вызывает в нём болезненная привязанность к Намджуну, о том, насколько сильно Юнги желает прояснить ситуацию в их отношениях.       — Я люблю тебя, Чимин. И мне очень больно, — вырываются слова из глотки, сдавленный голос скачет, то становясь выше, то понижаясь до шёпота, — видеть, как ты горюешь по-другому. Больно от того, что я не хочу, чтобы ты плакал о нём. Я тоже эгоист. Нам нужно немного времени друг для друга. Я принимаю твои чувства к Джуну, знаю, что их не искоренить из тебя, слишком, видимо, глубоко сидят. Я дам тебе возможность отпустить его. Но я не смогу ждать вечно и смотреть, как любимый человек страдает по другому.        Юнги впервые откровенен в своих чувствах перед Чимином, заставляя глаза последнего удивлённо округляться. Чимин смотрит на него с лёгким недоверием, с опаской, но ещё и с благодарностью. Он тянется к губам Юнги, целует его так трепетно, насколько только способен, сжимая пальцы в своих ладонях. Юнги прекрасен, великолепен. Он готов дать ему время, чтобы прийти в себя. А ещё Юнги… любит его. Любит и смело может об этом сказать. Когда-нибудь Чимин дойдёт до того момента, где будет в состоянии без зазрений совести и опаски сказать ему такие же слова. Настолько же искренние и наполненные любовью только к нему.       — Прости, что я делаю тебе больно. И спасибо тебе за то, что даёшь мне время, — шепчет он, крепче прижимаясь к Юнги и потираясь носом о его острую скулу. Последний просто молчит, не отталкивает, но и не притягивает крепче, лишь заботливо поглаживает по уставшей и тяжёлой голове.

***

       Они не могли понять, сколько на самом деле прошло времени с тех пор, как они попали в заточение. С появления Хваниля график, по которому им приносили еду, изменился, Джун понимал, что их намерено путают во времени, чтобы полностью изолировать. С того дня, как Сокджину поступило предложение о сделке, тот стал мрачным, словно грозовая туча. Ему стало лучше, начали оказывать лечение, даже осмотрели самого Намджуна и дали корсет, чтобы приводить травмированные рёбра в чувство. Сокджин мрачнел всё больше, если его сокамерник заводил тему со сделкой, пытаясь узнать, о чём так напряжённо рассуждает Джин.        Пока в один из бесконечно тянущихся дней он сам не завёл разговор.       — Я не могу согласиться на условия Хваниля. Я не смогу предать идеи Хосока и попросить его остановить революцию, положить голову под лезвие гильотины, — вдруг выдал Джин, обхватывая колени руками и морщась от всё ещё тревожащей его раны.        Намджун молча смотрел на него, почёсывая руку и щуря глаза: им снова дали свет после долгого отсутствия.       — Ты погибнешь в таком случае.       — Хочешь, чтобы я согласился пожертвовать свободой стольких людей ради собственной шкуры? — начал ощёриваться Джин, подняв голову. Тот только покачал головой.       — Я хочу выбраться поскорее, но ты сам всё должен понимать: мы бессильны.        Намджун рассказал ему о записке и возможном двойном агенте в лице отца Чимина, показал написанные строчки и объяснил свои мысли на этот счёт. Сокджин не понимал сути записки, но соглашался с доводами Джуна по этому поводу: им нужно ждать, пока не придёт подмога. Они решили тянуть время, пока это будет возможным, пока друзья не приблизятся к ним максимально.       — У меня уже сформировался в голове план.        Сколько бы Намджун его не расспрашивал, Сокджин в своём плане не сознавался. Предчувствия внутри не обманывали. Он запланировал нечто рискованное, глупое, но, как и каждый из них, эффектное.

***

      — Что ты сейчас сказал? — мямлит Чимин, пятясь назад и сталкивая с низкого столика вип-комнаты, где они с отцом встречались для передачи информации.       — Ваши друзья живы, — повторил чётко по слогам Ёнгхо. — И пару вашего лидера будут использовать, чтобы сломить его дух.        Чимин, глядя стеклянным взглядом прямо на него, чувствовал, как начинает разрастаться дрожь в его теле, начинаясь от ослабевших ног и плавно поднимаясь до самой головы. Они живы. Намджун и Сокджин живы. Их горе было таким сильным, Хосок совсем съехал крышей, а парни всё это время были у Хваниля в плену…        Чимин моргает несколько раз, чтобы прийти в себя.       — Хваниль предложил ему сделку: он просит Хосока остановить войну и сложить оружие. Тогда вся верхушка восстания останется в живых, но пойдёт в тюрьму.       — Он никого не оставит в живых, — усмехается Чимин, глядя, как отец утвердительно кивает на это высказывание. — Джин никогда на такое не пойдёт.       — Я точно так же подумал. И Хваниль, скорее всего, тоже. Тогда он просто убьёт Джина на глазах Хосока, спровоцировав его ярость. Хосок падёт, восстание задавят без вашего управления. Он перебьёт каждого из верхушки, а потом заставит народ вернуться к той системе, что была до революции.        Чимин больно кусает губы, задумываясь. Если скажет обо всём Хосоку прямо сейчас, то вспышки гнева не избежать, ведь тот кинется опрометчиво спасать парней из западни и возвращать всю семью на свои места, наплевав на чьи-либо слова. Если Чимин скажет ему об этом в последний момент, то планы могут слишком резко перестроиться, а то, что задумал Тэхён, никак не может быть нарушено — одно неловкое движение и башня, шаткая и так, рухнет. А ведь это их, возможно, последний шанс на сокрушительную победу над правительством.        А ещё внутри Чимина буря: Намджун жив. Он жив, он цел! Они смогут вернуть своих близких домой. Чимин и сам едва удерживает себя от того, чтобы немедля броситься вытаскивать тех оттуда.       — Я предупредил твоего друга не торопиться и не предпринимать необдуманных шагов. Дальше решать тебе, что делать с этой информацией, — Ёнгхо поднимается с места, собираясь покинуть комнату и вернуться к тяжёлому бремени двойного агента.       — Как именно он хотел всё это провернуть?       — Прямой эфир. Он заставил бы Хосока смотреть в прямом эфире на смерть Сокджина, — не оборачиваясь, бросает отец.       — Когда?       — Через два дня.        У них практически не осталось времени для осуществления плана. Чимин пока не может никому ничего рассказать, но задумывается о том, чтобы попросить единственного, кто сейчас находится близко к их «семье», но к ней не относится, и по гениальности сравним с Юнги, о помощи.        Пиротехник стоит, оперевшись на стену плечом, короткие волосы обдувает ветром, что с каждым днём становится теплее. Вот это уже похоже на весну. Прошло больше полугода с тех пор, как началось восстание против президента и правительственной системы, он уже и забыл, каким красивым временем года та является. Его вновь позвали, снова хотят его помощи, заставляя вылезти из тени собственного существования. С одной стороны, ему отчасти приятно быть в курсе всех происходящих моментов, помогать лидеру и его свите приближённых. А с другой? Это делает Пиротехника отличной мишенью для врага. Раньше он был мышью, тайно делающей решительные шаги, несущие в себе будущее, из-под полы. А теперь его неприглядную, тощую фигурку вытащили на свет лампы, изучают, включают в новые планы, даже если он не давал согласия.       — Насколько я знаю, мы никогда лично не общались, — хмыкает Пиротехник, слыша шаги за спиной и стараясь бороться с желанием обернуться и посмотреть на того, кто пригласил его на встречу. — Так что же такое случилось, что я оказался в центре вашей мудрёной паутины и планов?       — И тебе не хворать, Кристофер, — Пиротехник замирает, его плечи напрягаются, он таки оборачивается на голос Пак Чимина, расслабленно стоящего позади. — Или правильнее будет Банчан? Я успел запутаться в твоих именах.        Он хмурится от факта, что кто-то сумел нарыть информацию о нём, но совсем не удивлён тому, что это сделал партнёр гения в сфере компьютеров, который и сам не промах в отношении поиска. Его отец — адвокат, это в крови Чимина. Чан чешет широкую переносицу, натягивая капюшон сильнее и скрывая короткие тёмные волосы от ласкового ветерка.       — Ты думаешь, что я отказал бы тебе в просьбе, даже если бы ты не нашёл рычагов давления на меня? — усмехается, басовито и низко, глядит на Чимина своими раскосыми глазами. От Чана всегда пахнет порохом, а сейчас ощущение, что чиркни собеседник спичкой — он вспыхнет. У него были свои мотивы скрывать личность. А Чимин беспардонно влез туда своим маленьким симпатичным носом. — Мне действительно необходима твоя помощь. Я хочу спасти кое-кого настолько ценного, что мир может содрогнуться. И не могу доверить эти жизни тому, о ком ничего не знаю.        Чан понимающе кивает. Он заинтригован. Он заинтересован. Впервые внутри него что-то пробудило интерес такой же сильный, как и стезя, выбранная им. Взбудоражило похлеще, чем ожидание прекрасного взрыва, созданного его руками. Привязанность. Любовь. Узы, крепче кровных, что образовались в процессе стресса, страха и безысходности. Узы, ради которых люди готовы на всё. У Чана таких нет. И не было. От того становится так заманчиво интересно, что он соглашается на очередную авантюру.

***

       Их план был создан из заплаток, из надежд и сильной веры в успех. Они рассчитывали, что хотя бы единожды за всю жизнь фортуна повернётся к ним лицом, распахнёт свои прекрасные объятия и позволит одержать маленькую победу в большой войне за права человеческие. Фортуна просто должна была им улыбнуться, позволить сделать всё по красоте, создав что-то новое из останков, присыпанных слоем пепла, сотворить собственными руками в том мире, где люди умели только рушить.        Ни один из них не был человеком веры, никто почти не задумывался, а не ведёт ли кто их своей дланью по данному пути. Но в этот предвечерний час каждый мысленно молился, повторяя слова разные, но несущие один и тот же смысл. Кто-то просил, чтобы у него вышло спасти невинных людей, кто-то просил дать ему мужества и отваги для того, чтобы противостоять собственному страху за чужую жизнь. Ещё просили сохранить и благополучно провести по этому пути нового в их круге человека, который идёт на отчаянный шаг ради спасения двух важных для всех людей. Но каждый просил «удачи». Благословения судьбы лишь на один вечер. Потому что только удача поможет им сегодня выжить.        Хосок уходит первым. Стискивает в объятиях Юнги, треплет по голове Чимина, виновато глядящего ему в глаза, потому что так и не смог рассказать о том, что тот, кого Хо так сильно оплакивает по сей день, на самом деле жив. И если у Чимина получится, если к нему обернётся удача другой своей стороной, то он вернёт их домой. Хосок взвалил на свои плечи участь спасти простых людей. Некоторым это казалось искуплением за то, что он успел уже натворить. Он не чудовище. Он прекрасен, расчётлив и бескорыстен. Да, жесток. А кого война сделает мягче? Кому станет легче от постоянных потерь? Хосок ушёл, не прощаясь, дав молчаливое обещание вернуться домой.        За такой короткий срок они стали семьёй. Никого ближе не осталось. Чимин, как ни странно, мог быть уверен только в этом узком круге людей, даже в том же Чане, что пошёл на риск, пообещав спасти Джуна и Джина. Чан уходит после Хосока, его личность Чимин оставил в тайне: захочет — расскажет.        Следующим уходит Чонгук. В его обязанности входит контроль над отрядами, пока лидер занимается спасением людей со своими верными парнями. Чонгук мрачен, он коротко целует их с Тэхёном в лоб, смотрит каждому в глаза, а потом уходит, как и все до него — не прощаясь. Им всем отчаянно хочется верить, так каждый сможет сюда, в тесную квартирку, вернуться.        Чимин и Тэ уходят последними. Юнги остаётся в квартире. Он единственный, кто сможет заставить заработать механизм на расстоянии, будет контролировать из-за занавеса, хотя тому так и не по душе. Он хотел бы быть рядом с ребятами в самой гуще. Но кто-то должен ждать их дома, тихо управляя парадом и заставляя детонаторы творений Пиротехника работать. Чимин мечется, не знает, подойти ли. Но Юнги сокращает между ними расстояние, обхватывает лицо Чимина руками, прижимаясь к его губам. У последнего всё внутри полыхает, деревья с розовыми лепестками почти горят, осыпаются, но это не плохо. Каждый из них — Феникс. Они восстанут из пепла, огонь для них — сила. Он отвечает Юнги, целует так, словно хочет вложить туда все слова, что не в силах сказать, пока Тэхён ждёт его.       — Я не прощу тебя, если не вернёшься ко мне, — дрожащим голосом шепчет Юнги, в его глазах костёр вздымается к небу, сжигает бабочек в животе Чимина.       — Вернусь, — кивает он, сглатывает ком в глотке и спешно уходит прочь, потому что боится: ещё секунда и он не сможет уйти отсюда. Как может душа так метаться между двумя людьми? Он хочет вернуть Намджуна обратно, ведь он жив. Но быть хочет с Юнги и обижает его своими метаниями. Чимин, шагая по тёмной вечерней улице к почти уничтоженной иномарке Тэхёна, решает для себя. Он спасёт Джуна, вернёт его домой с помощью Чана и отпустит наконец. Он делает выбор в пользу другой любви.        Джина тащат за шиворот, так что Намджун может лишь впихнуть поспешно в его ладонь тоненький ножичек. Они смотрят друг на друга с надеждой увидеться вновь, живыми и здоровыми. Джун шепчет ему пожелания удачи, тот же только может беззвучно их отзеркалить губами, когда его уволакивают прочь, оставляя второго сидеть в запертой клетке. Намджуна трясёт, он чувствует, что время пришло. Внутри что-то горит от предвкушения. Если Чимин знает о том, что их держат здесь, значит, грядут перемены положения. Друзья не оставят их. И Намджун также не собирается сидеть без дела беспомощным грузом.        Его усаживают на жёсткий стул перед камерой, заставляют смотреть в объектив. Над Джином стоит Хваниль, одним взглядом пригвождает к месту. Они оба знают, что времени осталось совсем мало, чувствуют — грядёт.       — Ты подумал над моим предложением, надеюсь.        Сокджин кивает, покорно склоняя голову. Оператор настраивает камеру, что выводит изображение на каждое устройство, а особенно в самый центр сердца города, на огромный экран. Джин видит боковым зрением, как его уставшее и серое лицо транслируется в пиксельное изображение на громадине Дома Советов, где сидит резиденция президента.       — Представься, — велят Джину.       — Меня зовут Ким Сокджин, — когда они слышат этот голос, то замирают каждый в своём уголке. Поднимают глаза на экран, глядя в знакомые до боли глаза. Сердце каждого пропускает удар.        —Хоби! Слышишь меня? — раздается в наушнике Хосока голос Чимина. — Не делай глупостей. За ним уже идут!        Выходит, Чимин обо всём знал. Сокджин жив, это заставляет что-то внутри Хосока трещать, как трещат поленья в костре. Он разберётся потом, сейчас может только смотреть на похудевшее лицо того, кого уже оплакал. И пульс возвращается к нему, Призрак улыбается за спиной, растворяется полупрозрачной дымкой.       — Я один из зачинщиков восстания, входящий в близкий круг к лидеру бунтующих, — продолжает литься голос Джина из динамиков, установленных на здании Дома Советов. — И хочу сделать объявление.        Чонгук не может перестать двигаться. Голос Джина, голос члена его семьи звучит белым шумом в ушных раковинах, заставляет кровь в теле бежать быстрее. Он живой! Намджун, возможно, тоже! Они не потеряли надежду, удача всё-таки обернулась к ним лицом, её улыбка сравнима с солнечными зайчиками в волосах любимого, и Гук ни за что её не отпустит сегодня.       — Мне сделали заманчивое предложение: попросить моего лидера закончить восстание.        Чимин лишь может смотреть на огонёк безумия в глазах Сокджина, на то, как к нему приближаются люди Хваниля, желая закрыть ему рот, но тот, держа перочинный нож в руках, наивное и слабое оружие, продолжает говорить.       — Но я не предам вас! Слышите?! Не предам! Борись до последнего, Хоби, я верю в тебя и твои цели! — из глаз Джина брызгают слёзы, его бьют по руке, выбивая единственный способ защищаться. Чимин едва не вскрикивает, когда в лицо Джина заезжают грубым ударом. Ровно в ту же секунду взрывается кордон из контейнеров, которым Хваниль огородил центр города. Земля вздрагивает, становится светло, словно внезапно ночь сдала свои права и отдала поводья дню, но нет. Так сработали устройства Банчана, взрывая, оплавляя металл с помощью хилых коробочков, что они спрятали по всему периметру центрального района. Чимин надеется, что Хосок успел увести людей в укрытие.        Потому что следом Юнги нажимает кнопку, взрывая следующую военную базу. Вторую. Ещё один клик — начинают гореть опасным пламенем высотки на окраине района.        Хваниль чуть не падает, а для Сокджина это шанс — шанс выжить. Он выхватывает свой маленький нож из руки амбала, что шёл на него, и втыкает прямиком в глаз, заставляя повалиться на колени с протяжным воем. Бьёт Хваниля ногой, а сам стонет от боли в ещё не заживших швах. Хваниль давится воздухом от удара под дых, но держится, хватает Джина за больное бедро, заставляя вскрикнуть.        В это мгновение дверь комнаты грохает и взрывается, разлетевшись в щепки, впускает присыпанного бетонной крошкой незнакомца, что с силой опрокидывает на Хваниля стол с аппаратурой, заставляя немолодого мужчину кряхтеть, подхватывает немного оглушённого Джина под руку, утаскивая из помещения прочь.        Джун слышит грохот, ощущает вибрацию пола, знает: они пришли, они здесь. Только бы не погибнуть от раскатов взрыва в чёртовой камере. Дверь раскрывается, впуская внутрь того жалостливого военного, что дал ему аптечку, спасшую жизнь друга. Следом за ним вбегает незнакомец, держащий Джина крепкой хваткой. Намджун пугается, вытаскивает злосчастное стекло из кармана, крича:       — Отпусти его!       — Тише-тише, Намджун! — кричит незнакомец, выставляя свободную руку вперёд. — Я друг! Меня прислал Чимин, чтобы вытащить вас!       — Я тебя никогда не видел! — сопротивляется Джун, сжимает осколок так, что тот режет кожу.       — Слышишь взрывы? — вкрадчиво говорит он, указывая пальцем вверх. — Это мои малышки сейчас разнесут всё благополучие Ким Хваниля. Я не наврежу вам, я верну вас домой, к семье.       Намджун дрожит, выпускает стекло из рук, подаёт незнакомцу руку, чтобы он и военный вывели их с Джином прочь отсюда, чтобы вернули их домой.       — Кто ты такой? — спрашивает он у незнакомца, что смотрит на него странным восторженным взглядом.       — Я Пиротехник.        Здания взрываются, вынуждая оставшихся там людей, в том числе военных, выползти, опасаясь гибели. Отряды Чонгука уже на месте, задерживают их. Обезоруживают, принуждая упасть на землю и сжать головы руками. Тэхён въезжает на машине в самый центр, останавливаясь перед огромным зданием Советов. Шины дымятся и скрипят, когда он тормозит. Ботинки тяжело ступают по раскрошенному стеклу. В воздухе стоит гарь и людской гомон, испуганный, тревожный. Тэхён наступает сначала на колесо многострадального автомобиля, потом на серебристый, но уже помятый капот, добираясь до крыши. Он знает, видит, что отец выбрался на балкон после того, как его вырубили: Чимин успел рассказать о том, что послал Пиротехника за парнями, чтобы вытащить их из плена.        Чонгук завороженно смотрит на то, как Тэ раскидывает руки в стороны, глядя в сторону балкона, откуда президент приветствовал толпу во время парадов и сборов под главным зданием города. Он не может оторвать глаз. Давно Тэхён не был таким живым. Замечает движение позади Тэ, слабо улыбается, понимая, насколько пугающим сейчас выглядит Он.       — Я знаю, что ты смотришь сюда, папа! — голос Тэхёна настолько громок, что перекрывает ропот толпы людей. — Ну и как тебе теперь? Я всё ещё играю в игрушки и занимаюсь ерундой?        Машина прогибается, когда на неё позади наступают, Тэхён ощущает присутствие рядом, но смотрит только на одинокую фигуру на балконе.       — Сбылось то, чего ты так боялся! Ты проиграл! — хохочет Тэхён, глядя на Хваниля горящими зрачками. — Ты не хотел дать справедливости, так мы сами ею стали.        Хосок выходит из-за спины Тэхёна в тот миг, когда здания, окружающие площадь, одно за другим, начинают взрываться. Фигуры в тёмной одежде, виднеющиеся на фоне масштабного пожара, заставляют Ким Хваниля по-настоящему испугаться. Он потерял все козыри, что имел, Ёнгхо куда-то пропал, а сын, которого он считал никчёмным и слабовольным неженкой, только что разрушил все пути отступления. Хваниль действительно проиграл.        Он видел это в пламени за спиной Тэхёна. Он видел это в глазах некоронованного Хосока рядом с ним. В каждом вскрике и каждой мольбе. Его люди сдадутся, его базы взорваны, его авторитет иссяк. Он проиграл, президент окажется повержен, осталось дело за малым — снести головы с их плеч. Хваниль оказался самонадеянным, высокомерным. И нашёлся кто-то, кто оказался сильнее него.