Внутри тебя - 3

ФРЕЯ

25-я неделя беременности

             Когда Валто отстраняется от лица Фреи, кончик его носа оказывается в блестках с ее щек. Совсем как во время съемок клипа, теперь фанаты точно проведут параллель. Валто оглаживает ее талию, касается обнаженной кожи у края топа. Несколько секунд они смотрят друг другу в глаза. Отблески света играют в его взгляде, оранжевые радужки полыхают.       На лбу Валто поблескивает испарина. Мужчина улыбается ей, Фрея не выдерживает и снова целует его. На этот раз взрыв восторженных криков еще громче.       Когда она уходит, музыканты ей подмигивают и улыбаются, они будто одна семья.       Остаток концерта как в тумане. Телефон у Эваллё, и сейчас она всецело во власти музыки, забыв на время о контенте.       Сингл начинается с мощных аккордов, от которых все тело бросает в жар. Мелодия нарастает, тяжелая, звенящая, вплетающая струны электроскрипки Клифа. Седой музыкант словно соткан из сотен нитей паутины; его серебристо-пепельные волосы блестят от геля, шрамы испещряют его лицо и шею.       Мелодия постепенно затихает, у Фреи мороз по коже от переливов электроскрипки и клавиш.       Вперед выходят Сатин с микрофоном и Яри с гитарой. Без своего красного плаща, весь в черном, оплетенный паутиной, Сатин замирает на месте.       Публика оживает, трибуны ревут от восторга. Голос Сатина возносится над толпой:       Передо мной пустыня       Мои ступни кровоточат       Эта враждебная планета       Мои глаза ослепли, губы онемели       Сатин проводит по накрашенным губам и выдерживает паузу. Мгновение перед сильнейшим взрывом музыки.       Моя агония       Мое тело полыхает       Я не достиг конца пути       Я не могу повернуть назад       Это разрывает меня изнутри       Рвет, рвет, рвет!!!       Слова сливаются в рев, у Сатина вырывается истошный крик. Первые ряды вздрагивают. Сатин резко покачивается вперед и вскидывается. Замирает на мгновение.       — Рвет… рвет… рвет… — шепчет Сатин.       Партер заходится в экстазе, фанаты напирают, проталкиваются вперед.       И тут подходит ко мне демон       И я готов рискнуть       Его шепот обжигает мои мысли       Его руки тянутся ко мне       И я готов рискнуть       — Рискнуть! Рискнуть! Рискнуть! — кричат вокруг.       У тебя есть два пути, говорит он       Прошлое оставляет шрамы       На коже тысячи касаний, ударов, поцелуев…       Боль твой проводник       Уязвимость твоя печать Сатин оборачивается к экрану за спиной: следы его ног на песке сдувает ветер.       Суров конечный приговор, смеется он       Яри подхватывает припев, его голос без слов нарастает.       И тут подходит ко мне демон       И я готов рискнуть       Его шепот обжигает мои мысли       Его руки тянутся ко мне       И я готов рискнуть       Душераздирающий крик Сатина заглушает все, и Яри вторит припеву:       И тут подходит ко мне демон       И я готов рискнуть       Его шепот обжигает мои мысли       Его руки тянутся ко мне       И я готов рискнуть       Сатин принимается срывать с себя паутину, рвет одежду, обнажая тело, испещренное бутафорскими шрамами. От усилия мускулы перекатываются под светлой кожей. Татуировка на спине оживает, драконы вступают в схватку. Крик Сатина ложится поверх вокала Яри.       Обрывки костюма свисают с полуобнаженного торса. Сатин заливается, его голос истончается, повышается.       И вновь кричит. Наклоняется вперед.       И тут подходит ко мне демон       И я готов рискнуть       Его шепот обжигает мои мысли       Его руки тянутся ко мне       И я готов рискнуть       Резко вскидывается и, словно раздумывая, разворачивается спиной. Его голос разливается, звучит неторопливо:       У тебя есть два пути, говорит он       Почва, на которой ты стоишь, погребла трон твой       А когда ты пытаешься уйти, твоя кожа становится пеплом       Мы слились в единое целое       Мои вены оплели твои, и ты должен принять судьбу       Принять! Принять! Принять!       По коже бегут мурашки. Песня взрывается ударом барабанов и ревом гитар.       Сатин затихает, но слова песни еще звучит в ушах. Они словно успели проникнуть под кожу.       Гаснет свет, Сатин скрывается за кулисами. Фрея ловит его взгляд.       Немного одуревший, он еще не до конца пришел в себя.       Мимо застывшей Фреи в темноту проносится сотрудник сцены, чтобы забрать брошенную одежду. При виде нее у Сатина на лице возникает улыбка. К нему тут же подлетает Кирсти с бутылкой воды и новым костюмом.       Грудная клетка Сатина тяжело вздымается; вблизи нарисованные шрамы кажутся еще чудовищнее. Сатин часто моргает, пытаясь привыкнуть к резкой смене освещения.       Всего мгновение, чтобы обнять ее. В грохоте электрогитары и ударных они совсем не слышат друг друга. Фрея целует его в щеку наудачу. Никто из них не вспоминает поступок Валто, хочется оставить все как есть и просто наслаждаться моментом.       Сатин велит какому-то парню, увешанному пирсингом, проводить ее в ВИП-зону, и Фрея шлет Сатину воздушный поцелуй на прощание. Тот ухмыляется и поворачивается к Кирсти.       Ее встречают завистливые взгляды подруг и Куисмы: Валто признался ей в любви на глазах у сотен фанатов.       В финальной части концерта Сатин появляется с тростью-микрофоном, в костюме Шляпника, с причудливой шляпой на голове. Не может быть! Костюм из черной и коричневой кожи; рубашка с жилеткой и пестрый пиджак переливается в клубах тумана. Эваллё и остальные удивлены не меньше, кто бы мог подумать, что Сатин захочет поддержать Маю и предстанет в образе его персонажа. Фанаты заходятся радостными воплями и начинают скандировать «Молодец!».       Сатин снимает шляпу и кланяется.       Когда он успел все это придумать?       Под шквалом эмоций Фрея набирает брата по видеосвязи и разворачивает телефон так, чтобы Маю видел сцену. В грохоте музыки она не слышит, что говорит Маю, он явно потрясен, его лицо застывает. Ее непривычно черноволосый брат с сухими обветренными губами вдруг кажется ей таким одиноким, там, в своей палате. Отчаянно хочется, чтобы он был рядом и видел все своими глазами. Почему какие-то уроды решили, что вправе портить ему жизнь? Чем Маю заслужил такое?       На столике выстроился ряд разноцветных шотов и батальон бутылок с пивом. Гремела музыка, в воздухе висел смог от табачного дыма. Их компания заняла отдельный диван в форме подковы.       — В группе нет свободных вакансий визажиста или гримера? — спросила Тара, поднося к губам горлышко бутылки с пивом. В этой голове с двумя косичками и личиком ангелочка крутились совсем недетские мысли. — Или костюмера…       Фрея плотнее прижалась к Валто. Она поигрывала его золотым браслетом с молитвой, который мужчина не снял даже на время концерта. А еще ей нравилось гладить кожаную вставку на его паху, нагретую теплом его тела и обжигающую ей пальцы. Его подведенные глаза лукаво блестели в улыбке. Он уже стер помаду; его губы были такими горячими и гладкими.       Все еще в ее блестках. И каждый раз при мысли о блестках ей становилось смешно.       В какой-то момент его губы отыскали ямочку на ее щеке.       К счастью, они оба были пьяны, чтобы говорить о том, что произошло на сцене. Сейчас явно был неподходящий момент.       — Это драконья чешуя? — Она едва расслышала его голос в общем гомоне. Валто провел по ее виску костяшками пальцев.       Она около часа убила перед зеркалом: инопланетно-мерцающий макияж с чешуей и обесцвечивающей тушью с блестками.       Губы Валто прижались к ее шее, потеснив огромную серебряную серьгу-подвеску.       — Как поживают наши ВИП-гостьи? — вклинился голос Топиаса в тот момент, когда ладонь Валто уже отправилась в путешествие по внутренней стороне ее бедра, ближе и ближе к молнии на брюках.       Топиас плюхнулся на свободное место рядом с девушками и щелкнул Тару по крошечному носику. Девушка надула пухлые ярко-накрашенные губы. Зои протянула музыканту бутылку с пивом. Очарованный ею и сильно нетрезвый Топиас попытался схватить Зои и усадить себе на колени. Зои растерялась, Фрея решила вмешаться и запустила в Топиаса грязной салфеткой.       — Кажется, мы мало знакомы, — Топиас уже забыл про Зои и переключился на Тару. — Поцелуй должен исправить эту оплошность. Принцесса, что ты там оставила Валто на память о первом поцелуе?       — Шибанулся?! — Фрея вовремя перехватила его руку, когда Топиас уже собрался стащить с себя трусы.       Вот дура, как-то напилась и ляпнула про трусики, теперь парни не упускали случая подколоть ее.       — Эй, чувак, хайло закрой, — вмешался Валто и протянул руку за зажигалкой, собираясь закурить.       Топиас пьяно рассмеялся. С черной помадой выглядело это жутковато.       — По сравнению с вами двумя я вообще невинен как младенец!       Гитарист все еще смеялся, расплескивая пиво на свой концертный костюм. Свободной рукой он бесцеремонно обхватил сидящую рядом Тару за плечи. Надо же, а она уже почти забыла где находится. Фрея вскинула лицо и смерила своего уже парня пристальным взглядом. Валто был частью команды, такой же, как остальные. Раньше, если Валто не был занят какой-нибудь девочкой-припевочкой, и его не было в компании Сатина и Рабии, или в туалете, то, скорее всего, он лежал в беспамятстве где-нибудь.       — Ты оставила Валто свои трусики?! — дошло до Тары. — Стой, это точно был только поцелуй?       — Да эта история уже стала легендой! — ухмыльнулся Топиас.       Валто резко вскинул руку с бутылкой и, не рассчитав силу, врезался о выставленную бутылку Топиаса. Вторая разбилась и обдала колени Топиаса осколками и пивом.       — Твою же!.. — Гитарист вскочил с дивана. — Блять! Вот козел!       — Чш-ш-ш-ш-ш-ш! — протянула Фрея. — Чш! — Она была еще в состоянии противостоять мерзким шуточкам. Она до сих пор не рассказала подругам о том, как доехала с выпускной вечеринки. Ей до сих пор было не по себе от воспоминаний о той ночи, точнее, утре.       Их компания насчитывала человек десять, не беря в расчет самых ревностных фанаток из фан-клуба и друзей группы. Несмотря на плотный график и ранний подъем, музыканты явно не спешили расходиться. После концерта они с подругами снимали с музыкантами тиктоки. Сатин лично вручил Куисме пластинку с автографами всех участников группы, а также Таре и Зои, наверное, поднявшись в их глазах еще выше, на недосягаемую высоту пьедестала совершенства, а в ответ девушки задарили его подарками. Фрея промолчала, что обычно все подаренные сладости доставались им с Маю.       На танцполе мерцали огни, кто-то заливался алкоголем, парочки танцевали, кто-то лизался у самой сцены, в воздухе висел смог от табака, пахло потом и пивом.       Фрея выбралась из-за столика, ей хотелось увидеть Сатина.       — Я предупредила тебя, — шепнула она на ухо Таре, — они только с виду милые зайки.       Под высокими разрисованными подошвами дорогих кроссовок захрустели рассыпанные кем-то чипсы. Фрея брезгливо обошла кучу.       Она до сих пор не могла поверить, что стала девушкой рок-музыканта. Видимо, она сошла с ума.       — «Ты где?» — написала она Сатину, стуча длинными ногтями по экрану. Она не собиралась уезжать, не поговорив.       Сатина с Рабией она застала в компании Яри и Алексея Лайнэ. Увидев директора со своим племянником, сразу вспомнила, кто гвоздь сегодняшней программы и этого турне. На столе лежала одна-единственная — на память — пластинка, с которой на Фрею смотрело лицо Яри среди лиц остальных участников группы. Сегодня в продажу поступило специальное Хеллоуинское издание в тематической обложке, а также диски и пластинки с синглом. Все было сметено в первые часы продаж, а те, что продавали здесь, раскупили еще за час до начала концерта.       Но ничего, уже в январе Маю присоединится к коллективу и затмит всех, включая Яри.       Спустя минут десять они отыскали какое-то подсобное помещение с кулером и продавленными креслом и диваном с выцветшей обшивкой. В комнате воняло не пойми чем. По углам лежало старое оборудование. Однако, оглядевшись, Фрея лишь улыбнулась. Даже в такой обстановке была своя романтика. Романтика частых переездов, дорог, концертов, гастролей. Она повидала всякое. И музыканты ей встречались разные. Слишком много людей, индивидуальностей. И все это было ее частью с самого детства.       — Ты не против? — сразу взяла быка за рога.       — Вас с Валто? — Сатин даже не представлял, как непросто ей было завести этот разговор и как стучало ее сердце. Она даже сама не до конца понимала, что произошло. — Знаешь, я был готов к такому. Еще когда сломал ему нос. Это было отрицание, но я знал, что обречен видеть вас вместе.       — Я извинилась перед ним за сломанный нос, — призналась Фрея. — Просто потому что кто-то должен был это сделать.       — Вот черт. — Сатин опустился на ближайшее свободное место, им оказался край дивана. На отце до сих пор был концертный грим и костюм Шляпника, только без шляпы. — Я снова чувствую себя дерьмовым папашей.       Фрея села рядом с ним, прижалась к его плечу, а потом обхватила одной рукой за спину и склонила голову.       — Ты правда самый лучший.       Сатин прижался подбородком к ее лбу, смяв густую челку.       — Второй такой мне уж точно не попадался.       Сатин усмехнулся и погладил ее по волосам.       — Он ведь правда любит тебя. Дай только повод… он ринется доказывать.       — Я знаю, — серьезно заявила она. — Мы знакомы уже почти двадцать лет.       Сатин снова фыркнул.       — Только сразу замуж не выскакивай.       — Издеваешься?              

* * *

      

КАРИНА

      

26-я неделя беременности

             Пары давно закончились, она задержалась, чтобы завершить кое-какие учебные дела и узнать о расписании встреч драмкружка на ноябрь. Это нужно было, чтобы распланировать уроки вождения.       На этой неделе их группа отдыхала, возможно, еще и потому, что Маю находился на дистанте. А учитель Артту не начнет занятий без Маю, она была уверена в этом на сто процентов.       Задумавшись, она не сразу обратила внимания на звуки, доносящиеся из кабинета. Но, приоткрыв дверь, поняла, что учителя там нет, зато в соседнем помещении точно кто-то был, и не один.       Ее опалило жаром.       О, Господи, он там с кем-то.       Несколько секунд она колебалась. А что если ее застукают?       А что если Артту ее увидит?       Оглядела пустой коридор.       Карина тихонько прикрыла за собой дверь и, ступая как можно тише, приблизилась ко второй двери, ведущей в служебное помещение. Дверь оказалась не заперта, Карина потянула створку, совсем чуть-чуть.       И застыла.       Дыхание перехватило.       Артту был с Лукой. Он прижимал Луку к краю стола. Одной рукой она обхватила Артту, второй оперлась о столешницу. Ее незагорелые ноги в чулках были разведены. С каждым толчком стол с глухим стуком ударялся о стену. Черные волосы Луки спутались и падали на лицо, от помады не осталось и следа. Она страстно вздыхала, то и дело откидывая голову. Артту гладил ее небольшую белую грудь с крупными сосками, торчащую из черного лифчика. Юбка с трусами валялись на полу. Карина видела и двигающиеся тела, и темные волосы на лобке Артту, и то, как член Артту проникал во влагалище Луки, она даже видела край презерватива. Лука зарывалась пальцами в волосы у основания затылка Артту. Карина видела, как дергается кадык на его шее. От страстных стонов Артту потянуло низ живота, по коже побежали мурашки.       Карина во все глаза смотрела на эту сцену.       Голова кругом.       Часто дыша, Лука прижалась лбом ко лбу Артту, ее обрезанные в каре волосы лезли в глаза. У обоих на лицах застыло выражение блаженства.       Они оба определенно знали, чего хотят.       Артту удерживал Луку за бедра, непрерывно двигая тазом. Карине показалось, что она слышит влажный звук их сношения. Выпущенная рубашка скрывала его голый зад; брюки с ремнем повисли на бедрах. Ворот был расстегнут, рукава подвернуты. На руках проступили мускулы.       Она была уверена, что Артту — гей и ему нравится Маю. Так думали почти все. Как он смотрел на Маю, как говорил с ним — словно хотел съесть.       Они начали целоваться. Им не хватало дыхания. Тела продолжали совокупляться.       Дрожащей рукой Карина нащупала телефон в кармане брюк.       Она действовала неосознанно. Она была слишком потрясена.       Сбросила блокировку.       И навела камеру.       

* * *

      

ЭВАЛЛЁ

      

26-я неделя беременности

             Эваллё сидел на кровати и держал смартфон у самого лица, чтобы ясно видеть лицо матери.       — А что на камерах? — спросила Тина. Видеосвязь была не самой лучшей: то изображение замирало, то голос прерывался.       — На камере какой-то урод в костюме Шляпника… ну такой, похоже, с косплей-сайта, прошел в гримерку и вышел оттуда через несколько минут. У него с собой был рюкзак. Маю говорил, что из аптечки пропали все лекарства. Скорей всего, этот говнюк запихнул их в рюкзак. А охрана не обратила внимания, оно и понятно: накануне мюзикла драмкружок репетировал допоздна, и репетиция проходила в костюмах. Даже если бы кто-то из охраны вспомнил этого парня, то решил бы, что кто-то забыл свои вещи и вернулся.       Внутри снова закипели эмоции. Эваллё принялся месить кулаком покрывало, на котором лежал вытянувшись.       В Нагасаки был поздний вечер. Тина готовилась ко сну и уже забралась под одеяло. Она рано ложилась, поскольку вставала в пять. Короткие светлые волосы были еще влажными после вечернего душа. Без косметики ее лицо выглядело все таким же прекрасным, как и всегда в воспоминаниях Эваллё. Губы с приподнятыми уголками выглядели непривычно пухлыми. С нарощенными ресницами веки будто отяжелели, и от этого взгляд казался мягче. Тина хмурила лоб, когда он возмущенно ударял кулаком по покрывалу.       Ради звонка он даже заглушил несмолкаемую музыку в колонке.       — Последним уехал худрук, его машина видна по камерам на стоянке и на въезде, а этот урод, видимо, дождался, пока машина отъедет, и вломился в гримерку. Из учителей еще кто-то был в школе, учительская была открыта, говнюк просто зашел в костюме и свистнул ключ, а потом вернул на место. Никому бы и в голову не пришло, что он не из драмкружка после репетиции. Худрук и Лахти уже уехали, никто не спалит.       С тяжким вздохом, словно рассказ выжал из него все соки, Эваллё откинулся на подушку. Эта история не давала покоя. А запись на камерах видеонаблюдения еще больше все запутала.       — Ты решил, что это тот парень, который должен был играть Шляпника? Ну с кем ты подрался.       — Нооа? Не знаю. Вряд ли. — Эваллё взлохматил волосы. — Когда Маю увезла неотложка, я вообще не соображал… Мне нужно было выпустить пар. Этот придурок по-ублюдски обходился с Маю. — Он не был удивлен, что Тина в курсе стычки с Нооа: в машине по дороге из больницы Рабия позвонила сестре и на эмоциях выложила ей абсолютно все. Хотя этот день должен был стать памятным для всех, особенно для Маю, он превратился в полнейший хаос.       После паузы Эваллё добавил:       — На камерах даже неясно, девчонка это или парень. Но…       — Что такое, милый?       — Ростом точно ниже Нооа. По крайней мере мне так показалось. Насколько вообще можно судить по записям с камер. Разумеется, никто в школе не может ничего сделать. В костюме мог быть кто угодно. Есть, кто считает, что Маю сам все подстроил ради популярности. Да что за бред! Попадись мне хоть один, я бы вправил мозги!       — Я даже не знаю, как помочь…       — Ой, мама! Не хочу, чтобы ты беспокоилась об этом. — Эваллё рассеянно взлохматил волосы. — Маю со мной, а значит, это моя проблема. Все как-нибудь… как-нибудь, — Эваллё снова вздохнул, — разрешится. Я не собираюсь мириться с тем, что какой-то гондон сделал с Маю, и откуда мне знать, что он не придумает что-то новенькое.       Лежа в своей комнате в мансарде Эваллё болтал с матерью уже минут сорок. Маю что-то яростно печатал этажом ниже, не хотелось его отвлекать. А вечером Эваллё планировал вытащить парня на свидание в честь его выписки.       Рядом лежала консоль Нинтендо, подаренная Валто. «Медвежий угол» был раскрыт на середине, страница помялась из-за того, что Эваллё не глядя задел ее рукой. Начал читать на днях, пока они с Маю проводили все свободное время в четырех стенах.       — Я уверена в тебе, родной. Ты всегда поступаешь так, как считаешь нужным, — в голосе Тины звучала неприкрытая гордость, отчего все тело обретало невероятную легкость. — Но давай без побегов из дома и неожиданных поездок к черту на куличики. — Тина наморщила свой носик, отчего ее губы смешно надулись, и Эваллё фыркнул.       — С этим я завязал, — серьезно признался он, и Тина причмокнула губами в поцелуе.       — Моя ты умница.       Они еще немного обсудили работу Эваллё, он рассказал, что уже снял украшения с Хеллоуина и начал оформлять кофейню к Рождеству. С Рабией они готовили новое сезонное меню, рождественскую продукцию и мерч. Он настолько увлеченно говорил, что совсем забыл о времени. Рассказал о тренировках, о сегодняшнем выходном и о том, что Маю стало лучше.       С прошлых выходных Тина звонила каждый день, чтобы узнать о состоянии Маю. В понедельник после выписки приехал доктор Хакола и осмотрел Маю, и только когда врач заверил, что никаких последствий для здоровья и внешнего вида не должно быть, Эваллё смог перевести дух. Сейчас Маю чувствовал себя прекрасно, а от остаточного зуда отлично помогал обычный гель от ожогов.       — Как ты сам? — Тина села на кровати, и Эваллё увидел изголовье кровати и кусочек интерьера. Странно признаться, но он почти не помнил обстановку в спальне Тины. Он приезжал после покупки квартиры, тогда все выглядело иначе, и не было большей части мебели. В последний визит он мало что помнил — все напоминало сон. Один затяжной беспокойный сон. Он словно побывал во временном коконе, где время текло так медленно, что не ощущалось вовсе. А когда он очнулся, прошло уже много дней. От этих мыслей стало гадко и очень одиноко: нулевая вероятность, что кто-то еще прошел через подобное. — Все хорошо? — ласковым голосом спросила Тина и склонила голову к плечу в шелковой пижаме.       Эваллё невольно испытал дежавю: когда-то вот так же он боялся признаться в своих тревогах единственному родному человеку. Знал, что глупо — называть мачеху родной, но иногда позволял себе верить в то, что это действительно так. Если эта мразь умеет создавать временной коридор, или вакуум, то кто докажет, что не существует параллельной вселенной, где они с Тиной — родные сын с матерью.       С него сошел весь показной задор.       — Мне кажется…       — Что такое?       — … — Эваллё сглотнул и отвел взгляд. — С Маю что-то происходит, но мне он говорит, что все в порядке.       — Может, из-за последних событий? Его дразнили в драмкружке, а потом этот случай с костюмом…       — Об этом я уже думал. Но мне кажется, дело в другом. Мы вместе выросли… в детстве я всегда знал, когда Маю заплачет, знал, что его выводит на эмоции, да черт возьми, я знаю о нем все!       — А как у него с Сатином? Как музыка и учеба?       — В том-то и дело, что все в порядке, как он и говорит. Но я же чувствую. Что-то не так. — Эваллё снова в порыве бессильной ярости ударил по покрывалу. — Это сводит меня с ума!       — А как у вас с сексом?       Эваллё издал невнятный хрюкающий звук, которому научился у Маю.       — Мам, о чем ты вообще? У нас все классно!       Он даже возмутился в глубине души.       — Так, очень хорошо, вопрос снят. — Тина, эта хитрюга, заулыбалась. — Просто если вдруг ему кто-то нравится, ну или он понял, что не гей…       — Ты сейчас смеешься надо мной? — опешил Эваллё. — Ты же знаешь, что у него бессонница. Секс как раз помогает против нее. Он потом спит как убитый. Черт! — Эваллё понял, что сморозил глупость. Прикрыл веки и потер переносицу. — Я не имею в виду, что у нас секс только из-за бессонницы Маю…       — Конечно нет, — убежденно сказала Тина.       Эваллё резко сел, согнув ноги в коленях, и с силой потер голову. Теперь его волосы стояли на голове торчком.       — А может все дело в том, что вы четыре года провели врозь, и у тебя ощущение, что за это время вы отдалились друг от друга… Мы все чувствовали то же самое: и Рабия, и я. Я уверена, и Сатин, и Фрея.       — Может.       — Но ты так и не сказал мне, как сам? Все в порядке?       Эваллё сгорбился, он так и сидел, разведя согнутые ноги и прижав колени к кровати.       Обычно он тот парень, который всегда улыбается. У которого всегда есть хобби и работа, чтобы не… не задумываться ни о чем. «Не париться о жизни», как он любил повторять.       Отложил смартфон на покрывало и немного откинулся на руках назад.       Он даже был рад, что сейчас без линз и не видит лица Тины.       Вдруг он ощутил спазм в горле. Сглотнул и отвел взгляд. На глазах выступили слезы.       Ему было сложно признаться в том, что он все-таки парился в этой жизни.       — Я скучаю, — выдавил Эваллё, чувствуя, как в горле стоят слезы.       — О, детка… я тоже скучаю, — нежно улыбнулась Тина, и Эваллё захотелось расплакаться еще сильнее. Впервые они не виделись так долго. С тех пор как умер папа. То есть всю его сознательную жизнь.       До той злосчастной поездки на горнолыжный курорт отец часто брал его с собой, на многодневную «мужскую» рыбалку или в походы, и они разлучались с Тиной на некоторое время, бывало, она сама оставалась в Хельсинки, чтобы помочь сестре с Маю и Фреей. А потом, когда отец оставил его в тот последний единственный раз, когда уже не вернулся за ним… они стали с мачехой неразлучны.       Эваллё думал об этом, и слезы текли по его щекам.       Здесь он был старшим ребенком и никогда не показывал слез, даже когда Сатин его обижал. Плачут лишь маленькие дети и слабаки. Он пошел в спорт, чтобы доказать, что он сильный и что когда-нибудь он даст Сатину отпор. Все благодаря Сатину, стоит сказать ему спасибо за этот урок. А если все же не выдерживал и ревел, то потом долго корил себя за это, и еще упорнее занимался. Работа в команде, футбол, тренировки, рукопашный бой, прекрасный тренер, на уроки которого Тина не жалела денег, — все это научило его дисциплине и взаимоподдержке.       Воцарилось молчание. Им обоим было сложно говорить. К счастью, он не видел выражения лица Тины. Не хотел видеть, какую боль причиняет ей своими слезами.       Из груди вырывались всхлипы, чертовы слезы все так и лились.       Эваллё смахнул слезы тыльной стороной ладони и яростно потер глаза, как будто они были во всем виноваты.       Вспомнил, что и зрение стало портиться, когда Тина перевезла его в дом Холовора. Это глупо, но ему казалось, что он просто не хотел замечать поведение Сатина и начал понемногу слепнуть.       — Родной мой. — Тина с дрожью в голосе попыталась улыбнуться — или ему только так показалось.       Эваллё подобрал телефон и снова поднес к лицу.       — Я очень, очень сильно по тебе скучаю, — прошептала Тина. Эваллё всхлипнул.       Попытался успокоиться и сделал глубокий вдох.       — Ты же знаешь: я приеду в конце ноября на неделю. У сестры день рождения… — Тине с трудом давались слова, как и ему.       — Да, я знаю. Но я не думал, что все будет так… сложно. Это расстояние…       Тина поджала губы. Ее подбородок дрожал, вокруг глаз и на скулах на линии улыбки проступили морщинки.       — Прости, что оставила тебя так надолго. Просто… со временем мы с тобой привыкнем.       — Мне не хватает тебя. — Эваллё зажмурился и зажал переносицу. От внезапной и слишком острой вспышки эмоций у него даже голова заболела.       Глубоко вдохнул, давая легким полностью раскрыться, и выдохнул.       — Я в порядке.       Тина прикрыла глаза и кивнула.       Она не поверила, но кивнула его словам.              Тем же вечером Маю предложил остаться дома и провести свидание в гостиной. Рабия снимала контент для фудблога и кофейни, Сатин был на гастролях, Фрея с подругами. В их распоряжении было все время вселенной.       Они сдвинули кресла-мешки и уселись рядышком. Маю принес гитару Сатина и минут двадцать тэппингом наигрывал одну из своих новых мелодий в стиле «Мьюз». Маю мелодично мурлыкал себе под нос. Он хотел закончить ее ко Дню отца, чтобы отправить Сатину. Маю только и говорил об этом: вот после мюзикла… теперь он знает, что я умею… он точно оценит… Сатин то, Сатин это…       К собственному удивлению, Эваллё понял, что это зацикленность на Сатине перестала раздражать. Скорее, умиляла. Да и Маю безупречно сыграл свою роль. Даже такой далекий человек от мюзиклов, как он, знал это.       А еще Эваллё нравилось наблюдать, как Маю прикрывает глаза и мурчит под нос, как втягивает воздух между заходами, как морщит лоб, забываясь в звуке струн, как склоняет голову и внимательно смотрит на ловко зажимающие аккорды пальцы. Как напрягаются мышцы на его шее, как чокер прижимается к коже. Нравилось смотреть на трепещущие черные ресницы и на эти непривычно-темные волосы.       Потом они сидели, обнявшись, и смотрели «Рокетмена». Эваллё не был поклонником фильма, а вот Маю пересматривал его уже в третий раз. Маю поглощал карамельный попкорн, пил свою любимую ванильную колу. Эваллё принес все то, что нравилось Маю. Пожарил картошку фри прямо на сковородке. Заранее купил Чуку с ореховым соусом, даже нашел на кухне палочки для еды, потому что Маю всегда ел этот салат только так.       Маю уже сняли нарощенные пряди, но все равно чего-то не хватало. Эваллё уже так привык к выбеленным или пепельным волосам Маю, однотонным или с тонировкой, с черными корнями или эффектным переходом, что уже не мог привыкнуть к черным. Но Маю удивительно шел новый цвет.       В какой-то момент Эваллё понял, что любуется парнем. Усмехнувшись, он перевел взгляд на свои вытянутые ноги в домашних спортивных штанах и черных тапках-дутиках с бежевыми задниками на резинках.       От Маю приятно пахло новым парфюмом. Эваллё казалось, что он слышал его где-то еще. Возможно, на ком-то из друзей-парней…       Маю выглядел таким невозмутимым, сидя сейчас рядом с ним. Эваллё помнил, с какой уверенностью Маю держался на сцене, помнил его богатую мимику, сияющие от восторга глаза, плутовской и смеющийся тон, целый вихрь эмоций, бурлящий в Маю-Шляпнике, безупречно сыгранное безумие. Собственная игра в футбол в качестве защитника казалась до ужаса неуклюжей, как ковыляние малыша за маминой юбкой. Эваллё даже рассмеялся, думая об этом, а после еще долго сидел с улыбкой на губах.       Маю забросил на него свои ноги, и Эваллё ощутил их приятный вес. Подтянул Маю к себе за попу.       Пока в доме было тихо, они успели подрочить друг другу прямо в гостиной, а испачканные салфетки спрятали в бумажный пакет с мусором от еды. Потом Маю пожаловался, что у него в голове механический шум, и что это Доминика настроилась на его волну. Ведь ни он, ни Сатин не умели отгораживаться от этого шума, как и закрывать свое сознание от подобных им тварей. Все это слышать было дико, но после пережитого в академии и в Японии Эваллё перестал сомневаться в искренности Маю.       Ночью Эваллё казалось, что он чует запах парфюма во сне.       Можно ли ощутить запах во сне? Возможно, это всего лишь воспоминание.       Эваллё перенесся в гимназию. На миг он стал Маю. Его что-то пугало, заставляло сжиматься. Он хотел порепетировать свою партию, но легкие сжались, и он не мог расправить грудную клетку. В горле пересохло.       Это был не первый сон про школу. Эваллё собирал их, как фрагменты пазла. Ему нужно было знать во что бы то ни стало, что происходит с Маю. Но пазл не желал складываться. Почти всегда сны были хаотичны и невнятны.       Если раньше Маю снилась академия, то теперь раз за разом Эваллё оказывался в стенах гимназии. Ему снился то репетиционный зал, то актовый. Все сны Маю были связаны с очень сильными эмоциями и впечатлениями. И всегда он ощущал то же самое, что и Маю.       И сейчас он испытывал страх.       Он смотрел глазами Маю на хромающего по сцене Юниса. Какого черта?!       Смятение. Затаенная радость. Маю радовала поврежденная лодыжка Юниса.       Страх сменился благодарностью. Благодарностью к чему или кому?       Маю знал, что Юнис получил по заслугам.       Эваллё слушал эмоции Маю, как если бы они были его собственные. Чувства Маю помогали увидеть больше, чем хаотичные картинки перед глазами.        Под утро Эваллё пробудился и не в состоянии снова уснуть, решил немного поразмышлять.       Несколько ночей назад, еще до мюзикла, когда они остались на ночь в квартире, Эваллё снова побывал в голове Маю и его снах. В тот раз он будто онемел, но губы отчетливо повторяли одно слово. Эваллё пытался повторить движения языка из сна, но не запомнил, а записать не додумался. Помнил лишь гласные: сначала «и», потом слог с «е». Но слово было больше. Маю так отчаянно кричал, он был возмущен до глубины души; при этом не проронил ни звука. Эваллё вместе с ним бегал по пустынным коридорам гимназии, разыскивая что-то. В груди вибрировал крик. Эваллё мог прижать ладонь к бронхам и ощутить эту вибрацию.       Совсем как в школьном дворе: Маю будто что-то выглядывал по сторонам.       Страх неизменно возвращался. Как и в эту ночь.       Эваллё моргнул и нащупал взглядом спящего Маю. В ноябрьской утренней темноте Эваллё почти ничего не видел, но знал, что кожа Маю снова приняла прежний здоровый оттенок. Судя по шороху и шевелению теней, Маю почесывался.       Они легли в спальне на втором этаже. После секса они так и уснули голыми. Вечером Маю выставил кондиционер на двадцать семь градусов, и в спальне было нечем дышать. Эваллё провел от живота Маю к бедру, повторяя разворот татуировки, — огромной черной сколопендры. Маю неосознанно потянулся и почесал живот.       Когда снова удалось заснуть, ему привиделась гора из трупов актеров кошмарной «Алисы». Все, кроме Маю, были мертвы и свалены в кучу. А Маю-Эваллё стоял в стороне и равнодушно смотрел на это в своей шляпе-башне из множества шляп.       Маю как будто смирился с происходящим, как будто это было что-то само собой разумеющееся. Он не был удивлен или испуган. Он будто знал, что нечто подобное могло произойти. Эта отчужденность пугала так же сильно, как затаенная радость при виде растяжения Юниса.       Эваллё проснулся с гудящей головой от неглубокого сна.       Через сны он пытался подобрать ключ к страхам Маю. Но у него ничего не получалось.       Эваллё нашарил тапки рядом с кроватью и прокрался в коридор. В мансарде он уселся на нижнюю постель и зашел в заметки на телефоне, которые вел уже недели три. О своем плане и попытках узнать, что тревожит Маю, через его сны, Эваллё не говорил никому. Боялся, что кто-нибудь или что-нибудь ему помешает.       Кусок кожи с татуировкой Эрика… подвешенная обезглавленная женщина в морозильном отделении… сломленные от горя лица родных Эрика и Никки в новостях… разорванный на кусочки полицейский… дрожащий кран и споры этой твари в мощной струе воды в раковине, грохочущая дверь, бегущий по ступеням Маю… силуэт Стенвалля за витражным стеклом… его, Эваллё, окровавленное тело на обзорной площадке на фоне панорамы Токио… Этим ужасам не было числа. Все это сны, которые одолевали Маю и так или иначе указывали на Цицерона. Все они были пронизаны ужасом, настолько сильным, что даже думать об этом было не по себе.       А что если этот кошмар до сих пор продолжается? И они оба так и не проснулись.       Эваллё понял одно: что-то было не так в гимназии и драмкружке. Что-то, что так пугало Маю. И это не новый страх. Этому страху ни один день.       Однако сейчас к страху примешались злость и благодарность — и это сбивало с толку.       Если Маю продолжит видеть сны, он, Эваллё, разгадает эту загадку.