Внутри тебя - 3

МАЮ

      

Вырезанная сцена,

Хямеенлинна, январь 2021 года.

      В первый же день в школе от Цицерона пришло сообщение: «Зайди ко мне в кабинет после уроков. Неявка будет рассчитываться как попытка диверсии».       Маю так и подмывало отправить в ответ фак.       Эваллё как и прежде отвозил его в гимназию и забирал после пар, и если тот заподозрит неладное, то зайдет в школу, а этого Цицерон, скорей всего, не хотел.       Маю не представлял, что от него нужно Артту, но было два предположения: либо, по классике, шантажировать и запугивать, либо тот все же слышал песню… а, может, потому что Маю отказался от участия в выпускной постановке ради спокойствия своего парня.       После уроков, на которых талдычили о подготовке к экзаменам и пробниках в феврале для обоих потоков, Маю направился прямиком в кабинет худрука.       Мужчина встретил его… за игрой в шахматы.       У Маю глаза полезли на лоб. Вот чем занимался Цицерон в свободное от работы время. Играл Артту одной рукой, вторая покоилась на перевязи без бандажа, белый бинт выделялся на фоне подогнутого рукава темно-изумрудной рубашки. Без пиджака, видимо, повесил тот в шкаф.       Фигуры находились на красно-белом поле. Маю раньше не видел таких шахмат. Поэтому во все глаза уставился на игровую доску, где только что Артту сдвинул кроваво-красную пешку на соседний квадрат. Игра в самом разгаре, большинство фигур еще было на поле.       Невольно задумался, а какую позицию на шахматном поле Артту отвел ему?       Стоило пройти внутрь, как Маю сразу же уловил знакомый парфюм. Свой флакон он с сожалением засунул в ящик, спрятал с глаз подальше и больше не пользовался. Не хотел, чтобы Эваллё чувствовал на нем этом запах.       — Добрый день, профессор, — поздоровался Маю, как завороженный глядя на доску.       — Здравствуй, с выходом с каникул, — Артту наконец оторвался от игры, в этот момент и Маю поднял глаза, их взгляды скрестились. — Я пригласил тебя по двум причинам.       Маю мгновенно напрягся, но он поклялся Эваллё не выказывать больше страха при встрече с Артту, тот всегда только и добивался этого — запугать его как можно сильнее.       — Во-первых, твоя песня…       — Это вас не касается, — тут же отозвался Маю, чувствуя, как лицо обдало жаром.       С каждым произнесенным Артту словом его сердцебиение все ускорялось.       — Ты написал песню обо мне. — Как интересно: Артту сказал «обо мне», а не «для меня».       — Вы были на концерте? — Маю тут же обратился весь во внимание. Этот вопрос интересовал его все каникулы: придет ли Артту хотя бы на один концерт…       — Текст той песни… В глубине души каждый преступник хочет признания его заслуг. Слышал об этом?       — Я могу писать песни о чем хочу, если вы об этом. Но я ничего не скрываю.       — Твои родители ничего не поняли?       — Нет, — поспешно бросил Маю, не желая затягивать их разговор. — Вернее, я сказал им, что это ничего не значит. Я просто вдохновился… всем.       — Твой отец, который сам пишет песни и знает, какое значение имеет смысл, должен был первым обратить внимание.       — Это всего лишь песня.       — Ты убедил в этом себя и своих родных, я прав? И даже Эваллё.       Господи, это что, игра такая?! Артту на каждую его фразу будет отвечать вопросом? Чего он добивается?       Но слова Артту зародили в нем сомнение: убедил себя? А что если это действительно так? Сатин отстал от него только потому, что сомневался сам, и Маю не составило труда укрепить это мнение.       — Значит, им неизвестно обо мне, — заключил Артту. Заставив глаза Маю округлиться, он взял фигуры белых короля и королевы, изучив, аккуратно вернул на поле, на положенные места. Фигуры его отца и матери, пока все еще на поле.       К чему вся эта демонстрация?!       — Конечно, нет! Как я могу сказать о вас Сатину?! Чтобы вы его сразу убили?! — Если бы мог. Но он не мог рассказать: он пообещал Артту молчать под гипнозом.       Похоже, Артту хотел узнать, догадался ли о чем-то Сатин. Так, хорошо, с первой частью было покончено. Оставалась вторая причина, почему он все еще здесь.       Маю решил схитрить:       — Если это все, могу я идти, профессор?       — Ты называешь меня так, хотя я давно не твой куратор, — усмехнулся Артту, и Маю не мигая уставился на его гладковыбритое лицо. Глаза настолько темные, что издали казались карими, но это не так — на самом деле они болотные, темно-зеленые, как-то самое болото, в котором, хотелось бы верить, до сих пор гниет труп предшественника Артту. — Твоя песня станет хитом, — добавил мужчина. — Как же я могу пропустить твой дебют как сына своего отца? — этот вопрос не требовал ответа. — Ты ведь мой лучший ученик.       От одного этого слова Маю бросало в дрожь: лишь от мысли, что он являлся учеником Артту и мог у него что-то перенять, все в его теле сжималось — один сплошной спазм.       Сердце так лихорадочно билось в груди, что казалось, до Артту доносится звук его ударов. Маю вспотел, хотя в кабинете было прохладно.       — А теперь мне хотелось бы поговорить о твоем друге.       Волосы на задней стороне шеи встали дыбом.       — Селике.       Маю отвел взгляд и заморгал. Не может быть! Неужели Артту узнал…       — Ему стал известен мой адрес. — Артту откинулся на спинку кресла, его вытянутая левая рука по-прежнему касалась стола. — Я задавался вопросом: откуда у Эваллё мой адрес. Что ж, узнать об этом не составило труда.       — Как… — начал Маю, но осекся. Все будет выглядеть, как будто ситуация вышла из-под контроля. Артту мигом учует его страх.       — Это неважно. В конце концов, такую информацию может получить каждый, при особом рвении.       Должно быть, Селике спросил в секретариате или у классухи…       «Твою мать! Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо! Что на этот раз?! Палец? Вся рука?»       — Он ни о чем не знает, — выдавил Маю, стараясь взять себя в руки.       — Вот как… — Артту откровенно забавлялся его смятением. — Но не передай Селике мой адрес твоему парню, Эваллё не ворвался бы ко мне в дом.       — Это не ваш дом.       — Любое преступление требует наказания.       — Какое же это преступление?! Селике ни о чем не знал! Он только спросил адрес!       — Ты предпочитаешь, чтобы я наказал Эваллё?       Маю задохнулся.       Артту подался вперед.       — А если бы Эваллё убил меня? Роль Селике — это считалось бы соучастием в преступлении?       Он уже был сыт по горло этими играми!       — Что вы хотите взамен? Если поклянетесь не трогать Селике…       — Я держу свое слово: твоя кровь взамен жизни Эваллё, взамен его крови, что я пролил. Наш уговор все еще в силе. Но любой проступок должен быть наказан, — повторил Артту, и у Маю мороз пробежал по коже. Эваллё так и не был наказан, и эта мысль до сих пор заставляла просыпаться по ночам от кошмаров. — У меня есть два условия.       — Какие? — быстро спросил Маю. Еще немного, и у него случится гипервентиляция легких, или его хватит удар.       Артту будто намеренно тянул время. Снова откинулся в кресле, на этот раз он сложил руки на груди, хотя с гипсом это выглядело странно, но не невыполнимо. Артту носил гипс с достоинством, будто напоказ, словно хотел напомнить, что совершил Эваллё. Как будто забавы ради, а не по острой необходимости. Это бесило еще больше.       — Ты удаляешь со всех устройств видео, которое было снято в этом кабинете.       — Но как вы проверите, что я правда удалил со всех устройств? — изумился Маю. «Неужели все так просто? А что за второе условие?»       — Придется поверить на слово. Но пока ты не нарушал уговор и я склонен тебе верить. Это ведь не ты подослал ко мне Эваллё.       — Естественно, — Маю даже слегка обиделся. — Я что, совсем двинутый? Хорошо, я удалю. Что еще вы хотите взамен неприкосновенности Селике?       Выбранное им слово позабавило Артту, уголок рта дернулся в усмешке, лицо вдруг стало донельзя привлекательным, вместо застывшей маски на нем появились живые эмоции.       «Поцелуй меня», — прозвучало в голове.       — ЧТО?! — Маю тут же обернулся на дверь, боясь, что кто-то слышал его крик. К счастью, кабинет Артту находился рядом с актовым залом и без надобности здесь никто не ходил.       Проглотил ругательство.       — Это из-за песни? — просипел он, сглатывая. — Вы решили…       — Выполни мое условие, — прервал его Артту. — И я пощажу твоего друга. Ни один волос не упадет с его головы. Я забуду эту ситуацию. Другого варианта у тебя нет. Селике заслуживает наказание. Если ему станет известно больше, мне в любом случае придется от него избавиться.       Пожалел, что не записывает этот разговор на диктофон, но нажать кнопку записи сейчас он не мог: Артту слишком пристально за ним наблюдал, что даже малейшее движение не укрылось бы от его внимания. Но также не мог не признать, что в чем-то Артту прав. Если Селике узнает правду, или просто к ней приблизиться… Цицерону, чтобы сохранить свое инкогнито и место под солнцем, придется от него избавиться как от свидетеля. Лучше потерять палец, чем жизнь.       «Может, оставить все как есть? Бросить Селике на произвол судьбы? Что сделает с ним Цицерон? Сломает руку? Стоит ли так рисковать другом?»       Сглотнул, облизал пересохшие губы.       «Но поцелуй…»       Маю собрался с духом и потребовал:       — А где гарантии, что, когда я к вам приближусь, вы не проткнете меня своими векторами?       — Майре, я не собираюсь тебя калечить. Даю обещание. Не вредить тебе здесь и сейчас.       Маю покосился на черный галстук Артту с темнеющим на нем узором. И только сейчас он понял, как Артту повязывает их со своей покалеченной рукой — векторы могли заменить Цицерону десятки рук.       — Я не могу этого сделать.       — Да? А на концертах ты пел так, что собственный отец засомневался в твоем рассудке.       Выходит, Артту не солгал: он все же видел выступление, и, похоже, не одно.       Маю бросил взгляд на часы на запястье. Эваллё наверняка уже беспокоится, почему его нет так долго. Их взгляды встретились. Кажется, Артту подумал о том же самом; приподнял бровь, как бы интересуясь: «Ну так что?».       — Зачем вам это нужно? — надтреснутым голосом произнес Маю. Артту и не представлял, какой ужас сейчас охватывал его.       — В конце концов, это всего лишь песня, так? — Если Артту хотел подловить его на лжи, то ничего у него не выйдет. — Не заставляй своего парня ждать.       — Вам недостаточно было Японии?       Безопасность, а, возможно, и жизнь Селике зависела от одного-единственного поцелуя. «Как нелепо».       Это все из-за идиотской песни, понял Маю. Не следовало включать ее в концертную программу.       — Вы же все чувствовали, — с горечью бросил Маю. — Вам мало?       Кишки сжались, живот заныл.       Артту спокойно наблюдал за ним, не меняясь в лице.       «Один гребаный поцелуй!»       — Люди так зациклены на мелочах, — едко парировал Цицерон.       С Маю уже десять потов сошло. Возможно, это почувствовал и Артту.       Понимал, что адрес, который узнал Селике, нужен был Эваллё, чтобы отомстить за него, Маю. То есть, по сути, во всем виноват опять он. И он же должен все исправить.       — Как вы хотите наказать Селике?       — Я еще не придумал. Так боишься меня? А в тексте не было строки, что ты боишься меня. Я не почувствовал в твоей песне страха, только страсть и желание наброситься на меня… как там говорилось… «Я бы раздел тебя до костей».       В горле пересохло, и Маю с трудом проглотил ком.       — Как твои сеансы с психотерапевтом?       — Это вас не касается, — отрезал он.       — Все еще пытаешься избавиться от Стокгольмского синдрома? И как, удачно? — хмыкнул Артту. — Я разве держу тебя? Удерживаю силой? Ты свободен. Ты сам устанавливаешь эти рамки.       — Хватит! — Маю решительно двинулся к Артту. Тот медленно поднялся из кресла.       Он хотел заткнуть этот рот. Хотел, чтобы Цицерон заткнулся!       — Сдержите обещание! — потребовал Маю и обхватил лицо Артту ладонями. Мгновенно ощутил, как от его прикосновения напряглась челюсть Артту. В следующее мгновение приник губами к его рту, жестким губам, сведенным в прямую линию. Привкус Артту отдавал кофе. Целуя, Маю снова сглотнул. Его трясло.       Этот поцелуй не походил на прошлый, в академии, когда Маю хотел отвлечь внимание Стенвалля. На этот раз Цицерон мгновенно перехватил инициативу и сгреб его волосы на затылке, притягивая Маю. Сердце едва не оборвалось, тело пробрал озноб. Маю почувствовал, как язык Артту ласкает его, касается его пирсинга, исследует его рот, и едва не разрыдался от ужаса, отвращения и желания сдаться и уступить. Ладонь упала на его поясницу поверх молочной толстовки, Артту прижал его к себе: Маю словно притиснули к надгробной плите, такой же твердой и неподвижной, и только мерный стук сердца выдавал в Артту живого человека, еще этот гипс, впившийся в его грудную клетку… Бешеное сердцебиение Маю больше не было секретом. Вместо того чтобы обхватить его второй рукой, Артту обвил его своим вектором, мягко, почти бережно — Маю ощущал его холодное обволакивающее касание через одежду. Маю крепко зажмурился. К счастью, длилось это всего лишь несколько секунд, может, дольше. Когда Маю распахнул глаза, никакого вектора уже не было, только нависающее над ним лицо Артту, смакующего привкус его кока-коловой жвачки у себя во рту. Бездонные зрачки были чуть расширены.       Жаркое дыхание Артту скользнуло по его лицу сверху вниз, а потом мужчина отстранился.       — Я вас ненавижу, — выплюнул он с отвращением, едва Артту его отпустил.       — Так нравится из меня дурака делать?       — Что? — опешил Маю.       — Ненавидишь? Вот парадокс… я не ощущаю ненависти. Ты знаешь, почему ты для меня как открытая книга? Почему мне так легко узнать, что ты чувствуешь? Я успел выучить твой пульс, и те волны, что ты излучаешь, волны полукровки, волны мутанта — вкупе все это служит отличной азбукой Морзе твоих истинных эмоций. Я не причиню тебе вреда только потому, что ты не имел неосторожность очароваться мной, а, значит, ты не представляешь никакой угрозы.       Маю с ужасом осознал, что поцелуй — это проверка. Артту хотел убедиться, правдива ли песня или это лишь плод воображения.       — Вы получили то, что хотели. Сдержите обещание.       — Я сдержу слово. А ты удали видеофайлы. — Артту вернулся на свое место доигрывать партию, которую вел с самим собой. — Ступай, за тобой уже приехал твой рыцарь. Или Эваллё подумает, что я тебя тут расчленил. Можешь, рассказать ему о твоем благородном стремлении защитить Селике, — великодушно разрешил Цицерон, намекая на поцелуй, и Маю заскрежетал зубами. — Но помни: мое терпение не безгранично, а любая агрессия в мою сторону будет пресечена. — Это была такая тонкая угроза? — Я достаточно великодушен к вам обоим, — повторил Артту.       Он не хотел думать о том, что только что произошло в этом кабинете. Вычеркнуть из памяти.       Уже у двери Маю оглянулся.       Хоть что-то взамен. Он хотел получить хоть что-то взамен унижению. Помимо безопасности Селике.       — У вас должно быть место, где вы проворачиваете все ваши дела. Где оно?       — Ближе, чем ты думаешь. Можно сказать, под самым носом. — На более содержательный ответ он и не рассчитывал. Атлантида находилась в академии в леднике, как можно ближе к Цицерону, вероятно, и здесь Атлантида где-то совсем рядом с домом Артту.       Он изучит окрестности вокруг его дома вдоль и поперек, но отыщет то, что скрывает Артту.       Если уничтожить Атлантиду, Цицерон потеряет свою самую ценную фигуру.       — Я давно хотел спросить, профессор, — ледяным тоном бросил Маю, — как это получается у сознания, что я могу передавать образы и применять вакуум? Знаю, это вроде гипноза, но это больше похоже на магию. Людям мерещится черт-знает-что, они впадают в оцепенение и так далее, что-то вроде сонного паралича или панической атаки, — о боже, он сам стал говорить как особь!       На лице Артту промелькнула улыбка, но это отразилось только в его блеснувших глазах:       — Магия? Почему нет? Магия твоего мозга, если хочешь. Никогда не думал, как происходит, что во сне, в кошмаре, например, усилием воли ты заставляешь себя пробудиться? И ты просыпаешься. Разве это не магия мозга? — на этих словах Артту сбросил с доски фигуру ферзя цвета слоновой кости. Прокатившись через полкомнаты, фигурка упала к ногам Маю.       Маю стиснул челюсти. «Ну это мы еще посмотрим, кто кого».       — Целовали вы так, как будто очаровались мной, а значит, профессор, вы не представляете для меня никакой угрозы, — процедил Маю, вернув Артту его же слова, но тот снова с легкостью парировал, заставив еще сильнее вскипеть от злости:       — Пускай Эваллё не ревнует. Этот поцелуй не считается, всего лишь услуга за услугу, — усмехнулся Артту, и Маю сжал кулаки. — Не хочешь сам выбрать фигуры для вас с Эваллё? Уцелевший конь или ладья? А для своих сестер? — Маю резко повернулся спиной к Артту, но уши не заткнул, и звучный хохот Артту наполнил кабинет.       «Гребаный психопат! Чтоб ты горел в аду!»       Не зная, зачем, подхватил фигурку ферзя.       Дверь с шумом захлопнулась за спиной. Маю бегом помчался прочь.       В туалете он тщательно прополоскал рот, оттер губы, чтобы избавиться от привкуса Артту, забросил в рот жвачку.       Слова психотерапевта звучали в памяти:       «…вы пытаетесь вместить агрессора в понятные вам рамки логики и морали, хотя так может проявлять себя и защитный механизм, проще оградить свое сознание или убедить себя, что ты не привязан к объекту, если одеть тот в знакомую оболочку, придать надлежащий, понятный, а, следовательно, безопасный вид.       …агрессор мастерски управляет вашим страхом, подкрепляя тот разными фишками — бонусами для вас, например, за хорошее поведение, это как по шерстке погладить. Зная, что это работает, агрессор может придерживаться тактики «кнута и пряника», пока не доведет ее до автоматизма.       Существует нюанс. Тот поцелуй, о котором вы рассказали на прошлом сеансе, точно так же, как и любое внимание к агрессору, любование им, подмечание деталей (это может быть что угодно: одежда, приятный запах…) — все это и есть «прорастать», запускать корни».       «— И что мне с этим делать?»       «Для начала — осознать. И принять. Понять, что в этом нет вашей вины. Но позволять этому происходить — ваш осознанный выбор. И вы почему-то выбрали именно этот вариант, хотя могли выбрать что-то другое.       Давайте порассуждаем: что вам это дает?»       «— Информация. Безопасность: он грозился навредить моим близким, но если я выполняю все условия, он верен слову и никого не трогает, — пояснил Маю и добавил: — Эксклюзивность: он выбрал меня, я отличаюсь от остальных».       «— Эксклюзивность? Интересно. А теперь попробуйте найти ситуации, которые будут давать вам тот же ресурс/профит.       Не стоит забывать, что агрессор тоже привязан к вам, у него выработалась такая же зависимость — ему надо двигаться к своим целям, и он способен на это благодаря вам. Это взаимный обмен энергией».              

* * *

ЭВАЛЛЁ

39-я неделя беременности

      На следующее утро, в воскресенье они с Маю сидели на кухне и завтракали. Еще не рассвело, Маю широко зевал, намазывая тост «Нутеллой» из огромной банки, кажется, в ней было больше шестисот грамм. В вязаном кардигане поверх свитшота и взъерошенной шевелюрой Маю выглядел так по-домашнему, еще заспанный, сонно ковыряющийся в своей банке с шоколадной пастой.       Эваллё окунул сырную сосиску в желток и отправил в рот. Вчера и сегодня у него два выходных, и утром он собирался поехать в зал, потом тренировка по футболку, а остаток дня было бы неплохо провести с Маю, как раз начал прикидывать варианты.       — Ммм!.. — со значением протянул он, смакуя вкус. — Махнем в торговый центр?       — Типа свидание? — сразу оживился Маю и макнул край тоста в его желтки. — Как думаешь, мне пора носить шапку, чтобы меня не узнали по хаеру? — с этими словами Маю провел пятерней по своим лохматым белым волосам с сильно отросшими черными корнями.       — Начинаешь параноить? — Эваллё усмехнулся. В этот момент на кухне показалась Рабия в пижаме для беременных и небрежным пучком на макушке. Выглядела она совершенно измотанной, словно всю ночь не спала. В память врезались детали: клетчатая плотная пижама с расстегнутой рубашкой и эластичным топом, круглый живот, худые руки Рабии, торчащие из-под небрежно подвернутых рукавов, ее тяжелая походка, человека, у которого явно что-то болит, растерянно-недоуменное выражение лица. Ее слегка смугловатая кожа, такая же, как у Фреи, будто загорелая, явно нуждалась в увлажняющем креме; Рабия на ходу массировала лицо роллером, чтобы убрать следы отеков. Выглядела она и вправду как после отпадной вечеринки.       — Ого, ты в порядке? — забеспокоился Эваллё.       Рабия выдвинула ящик с капсулами, порылась там, выбирая, и подошла к каунтеру, где стояла кофемашина. Рядом стояла лохань, полная свежеиспеченных Калиток, за которыми Эваллё успел зайти в ближайшую пекарню во время пробежки.       — Да всю ночь ворочалась, под утро правда крепко заснула, даже не слышала, как Сатин уехал, а сейчас встала — поясницу тянет.       Это было странно: за исключением изжоги на последних сроках и отеков, Рабия всю беременность чувствовала себя вполне неплохо и почти не носила бандаж.       Маю, сидевший спиной к островку, обернулся.       — И сейчас тянет?       — Вроде отпустило.       — Сатин уехал в студию в такую рань? — пробормотал Маю, хрустя тостом. — Что-то сомневаюсь, что ради того, чтобы переубедить Валто. — Маю снова зевнул: — Ааааа…. он не хочет лезть в их отношения и что пускай решают все сами.       Решение Сатина поработать в воскресенье, нисколько не удивило Эваллё. Может, тот хотел отвлечься, или просто соскучился по работе.       — Упал вчера в обморок, а сегодня уже поехал в Хельсинки? Хотя, че я удивляюсь, — фыркнул Эваллё. — А тебе не нужно было с ним? На фотосессию или запись, что там у вас по плану? — В ответ Маю покачал головой, продолжая активно набивать желудок. — А эти двое, они вообще собираются мириться?       — Понятия не имею, — обронила Рабия. — Парни вытащили Валто из машины, довезли до дома, он отрубился еще в машине и, наверное, до сих пор спит.       — Хоть убей, не поверю, что он так легко смирится и отпустит ее в Японию, — вставил Маю, и Эваллё был с ним согласен.       Какое-то время на кухне царило молчание, и все слушали, как гудит кофемашина и хрустит тост во рту Маю. Рабия стояла, оперевшись рукой на столешницу, второй она потирала поясницу.       — Может, это схватки? — похолодел Эваллё.       — Возможно, тренировочные, — предположила Рабия, и Эваллё сразу выдохнул. — За эту беременность у меня их еще не было. Но какие-то не очень сильные…       Рабия отошла от островка и села за стол. Маю придвинул к ней тарелку с тостами. Рабия заглянула в банку «Нутеллы»:       — Я только несколько дней назад заказывала! Маю, ты офигел, ты уже ее прикончил! Кроме картошки фри, пиццы и «Нутеллы» ты вообще ничего не ешь. Полный холодильник еды! Ты после концертов совсем расслабился.       Маю вспыхнул.       Слушая возмущенные возгласы Рабии, Эваллё со смешком уткнулся в тарелку с сосисками и яичницей с беконом.       — Я регулярно делаю комплекс упражнений, — попытался оправдаться Маю.       — Маю, я тебе не про физическую форму говорю, я как человек, дважды перенесший гастрит… — Рабия закрутила крышку на банке с шоколадной пастой и демонстративно отставила от Маю подальше.       Она явно была взвинчена и говорила резче, чем обычно. Эваллё сразу заподозрил, что Рабия либо не в духе, либо ей нездоровится.       — Давай я массаж сделаю, — предложил он, заметив, как она снова растирает поясницу. За годы драк в школе и увлечения футболом он столько мелких травм и растяжений перенес, что в кабинете их спортивного массажиста стал постоянным клиентом, и уже многого нахватался сам.       — Кофе хоть можно?       — Лучше после.       Но тянущие ощущения не прошли и после массажа поясницы. Не прошли они и через час. Редкие, раз в пятнадцать-двадцать минут. Схватки стали более оформленными.       Рабия замирала, чтобы продышаться, она делала медленные глубокие вдохи, утверждая, что ей так легче. Происходящее все больше напоминало схватки. Эваллё просмотрел много материала, специально на случай всяких непредвиденных ситуаций, и представлял, как выглядят схватки.       — Мне кажется, ты переволновалась вчера, — сказал Маю, наблюдавший за ними. Эваллё думал аналогично: накануне столько всего произошло; долгий насыщенный день на ногах, а вечером еще Сатин потерял сознание, и они вызвали врача на дом. К счастью, Тайсто заверил, что это обычное переутомление, а еще нехватка кислорода и стресс.       Как было бы хорошо, если бы Тайсто был здесь… но разъехались все: Тина улетела еще ночью, Сатин уехал в Хельсинки, а доктор после осмотра вернулся домой.       — Тренировочные схватки могли начаться не только из-за этого, — пробормотала Рабия, укладывая ноутбук на постели в их спальне с Сатином. Сама она сидела на пуфе рядом и время от времени наклонялась вперед, чтобы упереться ладонями в край кровати, тогда Эваллё мог надавить ей на поясницу через одежду и облегчить ощущения. Этому приему он тоже научился по интернету. Рабия в его руках казалась такой хрупкой, несмотря на огромный девятимесячный живот, ее тело почти не изменилось, она оставалась все такой же худой, как до беременности.       — А из-за чего еще? — наивно поинтересовался Маю, а вот Эваллё сразу все понял и наградил Маю выразительным взглядом.       По просьбе Рабии они зашторили окна, включили подсветку и напольный увлажнитель, Эваллё принес колонку и включил расслабляющие звуки природы, журчание воды, шорох травы и накрапывание дождя, которые хотела Рабия.       — Вы с Сатином…? — неловко начал Эваллё, когда Маю вышел за большим аромадиффузором.       — Не совсем. Без проникновения.       — Но что-то было? Ты, ну…       — Это могло повысить тонус матки.       — Ого. — Нет, он был рад, что у Рабии и Сатина и на девятом месяце не ослабло влечение и врач разрешил им интимную жизнь, но раньше старался об этом не думать.       — Вчера я столько двигалась, видимо, растрясла таз. День выдался насыщенным, у меня было столько окситоцина… А еще я выпила бокал.       В перерыве между схватками Рабия перебралась на террасу, чтобы покурить, в спальне она этого делать не хотела. Эваллё принес чай с долькой лимона: он старался подпитывать силы Рабии, но она смогла сделать лишь пару глотков.       — Здесь слишком ярко, — заключила она. — Мне проще расслабиться и настроиться, когда нет яркого света.       На обратном пути Рабия наполнила водой маленькую прозрачную грелку в виде силиконовой кошачьей лапки, купленную для Доминики.       На часах было почти десять утра.       К тому моменту уже проснулась Фрея. Зайдя в спальню родителей, она первым делом увидела, как Рабия проживает очередную схватку. Эваллё с двух сторон давил со всей силы на поясницу, на определенные точки, кажется, у него неплохо получалось облегчать боль, по крайней мере, на начальных схватках.       — Да вы что! — изумилась она. — Надо срочно в больницу! И надо позвонить Сатину!       — И куда ему ехать? Сюда или сразу в больницу? — совсем растерялся Маю, у которого уже начиналась паника.       — Без паники, — успокоила сына Рабия. — Пока никто никуда не едет. Запугали мне ребенка.       Эваллё уже предлагал отвезти Рабию в больницу, но та категорически отказалась, заверив, что это могут быть тренировочные схватки и ей лень лишний раз трястись в машине. К тому же ее подташнивало. Она отслеживала частоту и время схваток по приложению в телефоне, и заявила, что никуда не поедет.       — А если не тренировочные? — возмутилась Фрея.       — Тогда мы никуда не поедем, пока не отойдут воды и не будет нормального раскрытия. Все идет как надо, я не собираюсь срываться. Сейчас отдохнем, посмотрим, как пойдет дальше, и если нужно будет — скажем Сатину.       Фрея предложила, на всякий случай измерить давление и температуру, они так и поступили.       Рабия связалась со своим врачом, которая уже готовилась принять третьего ребенка в их семье, и сообщала частоту и длительность схваток.       Маю притащил кресло-мешок из гостиной, на которое Рабия могла бы становиться коленями или просто отдыхать в нем. Рабия двигалась, ходила, пыталась отыскать наиболее удобную позу, иногда прикладывала грелку.       — Вес и размеры Маю и Фреи отличались, и Маю находился ниже, Доминика еще меньше, чем Фрея, — объяснила она. — Позы, которые я использовала в прошлые разы, сейчас мне уже не кажутся такими удобными. Каждый раз все по-разному, и длительность родов, и воды отходили по-разному, одно только — болит больше спина и поясница, а не живот. Но я могла многое забыть.       Потом решили набрать Тину по видеосвязи. В Нагасаки сейчас было на семь часов больше, то есть около пяти часов вечера.       Тина подсказывала, что делать, как дышать, сидеть, стоять, хотя Рабия все это прекрасно знала и так. Вещи для больницы она тоже давным-давно собрала, осталось положить совсем немногое. Выслушав сестру и ее рассказ о полубессонной ночи и ноющей пояснице, Тина предположила, что схватки начались еще рано утром или ночью, а если это так, то Рабия начала рожать несколько часов назад.       Огорчилась, что не смогла задержаться в Финляндии и дождаться родов сестры, как планировала. Эваллё лишь фыркнул: в их жизни вообще все постоянно идет не по плану, чему тут удивляться.       Эваллё заверил мать, что будет следить за состоянием Рабии, и если отойдут воды, сразу повезет ее в роддом.       — Сатину дальше ехать, чем нам, — заметила Рабия, между схватками смотря расстояние на навигаторе. — Но если рожу по дороге, придется все равно ехать в больницу. — Эваллё фыркнул от ее ироничного тона, а вот Маю от ее слов побледнел, наверное, представил это зрелище: он, как и остальные, рассчитывал, что Рабия родит в палате в своем бассейне под присмотром кучи врачей, а не в полевых условиях. Стараясь отвлечь Рабию от схваток, Эваллё подтрунивал над ним, пугая подробностями. Тина удивилась его осведомленности. А как иначе? Он основательно подготовился к такому важному событию как появление малышки Дом! Оказывается, на ютубе можно научиться чему угодно. Он любил маленьких детей и не видел ничего ужасного в том, чтобы узнать о родах чуть больше. В отличие от Маю и Фреи, которые до сих пор, похоже, не верили в происходящее.       Рабия расстроилась, что ее не тошнило всю беременность, и под конец начало мутить от стакана воды. Она так и не позавтракала.       Она говорила, что за столько лет уже многое забыла и каждые ее роды сильно отличались от предыдущих, поэтому как бы хорошо они ни подготовились с мужем, всегда присутствовал фактор неожиданности. Но надо помнить, что в этот раз она собиралась рожать в воде, чего не делала раньше.       Между схватками Эваллё помог доложить вещи для роддома: в больнице должны были выдать все нужное, но Рабия собрала целый чемодан и сумку. Она положила снеки для себя и Сатина, если вдруг захочется перекусить до родов или ночью, любимый кофе, специальный травяной чай. С собой она брала также сменные вещи для них с мужем, одежду и белье для кормящей матери, косметичку, послеродовый бандаж-бенкунг и немного детских одежек, которые специально покупались для роддома. Все эти вещи уже были сложены и ждали своего часа; детские были отделены от взрослых и уложены в зип-пакеты. Рабия убедилась, что ничего не забыла, еще раз проверила все документы.       На выписку Эваллё выбрал симпатичный конверт с Муми-троллями, который оказался в материнской коробке, нейтрально-бежевый в белых фигурках.       — Смотри, какой модный! Я бы сам такой носил! — серьезно заявил Эваллё, укладывая тот в чемодан. Маю прыснул.       Эваллё изобразил, как натягивает нечто маленькое и тесное на свою длинную ногу. Рабия фыркнула, и Эваллё заулыбался сам.       В последнюю очередь, поскольку всем пользовалась, Рабия положила зарядные устройства, наушники, кейс с петличными микрофонами, камеру. Все это делала она при Эваллё. Рабия захватила баллончик с термальной водой и некоторые вещицы, которые хотела расставить в палате для создания уютной расслабляющей атмосферы. Камеру она клала на случай, если им с Сатином захочется что-то поснимать на память после рождения Доминики, пока они будут жить в роддоме, а на сами роды они наняли фотографа.       Тут Рабия вспомнила, что нужно позвонить фотографу и поставить ее в известность.       Эваллё все это считал милыми причудами будущих родителей и что это только поможет придать событию праздничности. К тому же девятнадцать лет назад у них не было таких возможностей, как сейчас.       Спустя некоторое время тошнота отпустила, и Эваллё сварил рисовую кашу на кокосовом молоке. Фрея принесла Рабии стакан кислого цитрусового сока, который просила Рабия, и вазочку с оливками.       Все это время Тина оставалась на связи, ободряла, успокаивала, давала советы. Воды продолжали подтекать — для Эваллё это стало открытием, он всегда думал, что это мгновенный процесс, и уже подготовил на дорогу несколько пеленок, также заранее отнес в машину подушку, на которую Рабия могла бы опереться или подложить под поясницу.       — Четверо нерожавших учат дважды рожавшую, — съязвила Рабия, но не удержалась от смешка.       Спустя еще час уже всем стало ясно, что это не тренировка. Рабия на самом деле рожала. Она записала короткое голосовое для своего врача, которая будет принимать у нее роды.       Она отмела все предложения поехать в больницу, вызвать врача или сообщить Сатину.       — Рано еще. Кто из вас рожает? Вы или я? Говорю, что еще рано.       — Да отстаньте от нее! — не выдержал Маю. — У меня у самого сейчас мозг вскроется от ваших советов!       Как ни странно, это сработало: у Тины тут же образовался рабочий созвон, и она отключилась на час, перестав терроризировать сестру гипнородами, медитациями и техниками дыхания.       Между схватками, они болтали и смеялись, Рабия успела перекусить, принять душ и даже отсняла небольшой обзор своих ощущений, на память для них с Сатином.       Недавно Рабия и Сатин ездили на плановый осмотр, на самом деле этот осмотр в январе Рабии назначили только в силу ее возраста. УЗИ и КТГ, и результаты анализов оказались в норме, а, значит, хотелось бы верить, что все протекает как надо. Эваллё доверял материнскому инстинкту Рабии, все же это были ее третьи самостоятельные роды.       Фрея с Маю прислушивались к шевелению ребенка. Должно быть, использовали эти свои волны, радар. Почти как УЗИ, только без картинки.       — Кажется, Дом хочет сегодня родиться, — заметила Фрея, переняв сокращенное имя для малышки, которое он придумал.       — Она шевелится как-то иначе, — согласился Маю. — Это так странно, но чувствую направление волн… и волны исходят от мозга, я ощущаю, что она головкой вниз лежит, или сидит, как это называется?       Его слова заставили улыбнуться их всех.       — Ты даже ее положение можешь чувствовать? — восхитилась Рабия.       — Я могу ощущать волны и кокон, а тут и то, и другое.       Эваллё единственный, кто ничего не ощущал, кроме шевеления Дом, если положить ладонь на живот Рабии, ему казалось, что он полностью бесполезен. И все же он хотел помочь хоть чем-то. Он уже давно хотел в туалет по-маленькому, но боялся оставить Рабию даже на минуту, гладил ее по пояснице через рубашку, когда случался перерыв в схватках, разговаривал с Дом, и работал с болью, стараясь как бы загнать ее назад.       Эваллё разобрался в темпе и интенсивности схваток, периодически заглядывая в приложение Рабии. Как бы эгоистично это ни было по отношению к ней, но ему хотелось еще немного оттянуть момент, когда придется ехать в роддом. Дальше он не сможет находиться рядом, его просто не пустят в палату. Сатин сделает все правильно, но все же, пока Рабия и Дом рядом, было спокойнее. Рабия повторяла, что ей важно побыть первые часы в комфортной для себя обстановке, среди родных, дома — и только потом отправиться в роддом.       Когда он все же пошел в туалет, его место занял Маю.       Схватки становились все чаще, промежутки между ними сокращались. В начале третьего у Рабии начали подтекать воды. Фрея сразу позвонила Сатину и сказала, что они выезжают в роддом, и чтобы он ехал прямо туда, его жена рожает.       Как велела Рабия, без спешки они с Маю загрузили чемодан в багажник седана, Маю даже приволок компактный увлажнитель, чтобы включить его по дороге. Эваллё выехал из гаража. Тина все еще была на связи на ноутбуке Рабии, который Маю держал в руках. Фрея помогла Рабии одеться, натянуть чулки и расчесать волосы и довела ее до машины: им пришлось останавливаться, чтобы Рабия продышала очередную схватку.       В машине пришлось постелить на сиденье пеленку, но Эваллё это казалось сущим пустяком по сравнению с тем, что в его седане сейчас творится история.       Наконец похватали куртки и забрались в седан.       В пути Эваллё уже ни чем помочь не мог: ему нужно было вести машину. Рядом с Рабией сидела Фрея, Маю настолько запугали внезапными родами в автомобиле, что он уселся спереди, на колени он положил ноутбук с Тиной.       Его мать сокрушалась, что улетела только сегодня ночью, повторяла, что нужно было остаться. Но кто же знал, что Дом захочет прийти в этот мир на следующий день после дня рождения Фреи.       По дороге в роддом ей вдруг захотелось самый приторно-сладкий латте со сливочной шапкой, который она не пила уже года два, и они заехали в Старбакс. Пока они сидели в машине, Маю бегал за кофе. Все это было бы ужасно комично, если бы не ее громкие стоны во время очередной схватки.       Рабия попросила включить что-нибудь зажигательное, чтобы отвлечься.       Все вместе они, насколько хватало изобретательности, старались отвлечь Рабию, ободрить, втянуть ее в разговор, шутили и перебрасывались язвительными подколами. Своей рожающей пассажирке Эваллё разрешил курить прямо в машине, а когда случилась схватка, Фрея забрала у матери недокуренную сигарету.       Сатин звонил трижды на номер Фреи, чтобы быть в курсе.       Тина параллельно смотрела билеты Токио-Хельсинки на ближайшие даты.       За громкой музыкой почти не было слышно стонов и тяжелого учащенного или поверхностного дыхания Рабии.       — Я прям могу уловить схватки, — то ли в ужас, то ли в восторг пришла Фрея. — Не ощущения, а как они накатывают… А ты? — спросила она брата.       — Я тоже, но хуже, потому что твой радар меня сбивает. Ты перехватываешь сигнал. Господи, какая дичь…       — Какая же это дичь? — изумилась Фрея. — Дом пытается с тобой общаться, она же тоже посылает волны.       Иногда Эваллё не понимал, о чем они, но, главное, Рабию это успокаивало. Фрея стала подсказывать, когда начинать дышать, когда выдыхать, словом, полностью контролировала весь процесс схваток.       От стонов Рабии у него обмирало сердце, а по коже бежал холодок. Даже ладони вспотели. Он впервые осознал, насколько порой мужчина может оказаться бесполезен.       — А ты можешь сказать, когда я уже рожу? — попыталась пошутить Рабия. Фрея периодически поила ее водой, держала рядом увлажнитель, как оказалось, Рабии так легче дышалось — и Эваллё еще раз убедился, что от брата с сестрой Доминики здесь гораздо больше пользу, чем от него. Но не мог перестать время от времени улыбаться, глядя на Рабию через зеркало над приборной панелью. Улыбка появлялась на его губах непроизвольно. Скоро появится Дом. Новый член семьи. Что за прекрасный день!       — Сатин все это время будет жить с тобой в роддоме? — спросил Эваллё. — Его даже на улицу не выпустят?       — Да, не выпустят. Но мы рассчитывали, что это произойдет еще хотя бы через неделю. Вовремя он сделал все обследования…       — Дом решила по-своему, — вставил Маю.       — Вау! Мы рожаем! — заголосил Эваллё, наверняка его возглас слышал и Сатин, с которым Фрея общалась по телефону. — Вы прикиньте!       — Ты что ли, отец, — фыркнул Маю, сам был уже зеленым от волнения.       — Послушай, я могу ощущать приливы и отливы схваток, — говорила Фрея Сатину. — Ты, наверное, тоже сможешь. Схватки раз в несколько минут.       Рабия сдавленно вскрикнула и часто задышала, и Фрея тут же отключилась.       — Правильно, — поддержала Тина. — Он за рулем, пускай едет спокойно, а то еще врежется с перепуга.       — Как долго длятся схватки, — ужаснулась Фрея. — Такие, регулярные. С девяти утра?       — Не боись, крошка, тебя это не скоро ждет, — заверил девушку Эваллё, глядя на Фрею через зеркало заднего вида.       Фрея бросила на него убийственный взгляд.       Хотел добавить, что у Моисея уже есть ребенок и программа минимум, можно сказать, уже выполнена, но понял, что эти шутки сейчас неуместны.       — У меня одного сердце сейчас колошматит так, словно я сам рожаю? — пошутил Эваллё, стараясь разрядить обстановку в машине.       Рабия держалась за спинку сиденья Маю, иногда утыкалась туда лбом. После многочасовых схваток она выглядела измотанной. Эваллё жалел, что не может пересесть к ней на заднее сиденье и дальше работать с болью: кроме него некому было сесть за руль — у Фреи пока не было прав, а Маю не умел водить.       — Подъезжаем, — объявил Эваллё, следуя по навигатору и двигаясь к въезду на территорию роддома.       Вскоре они остановились перед шлагбаумом.       Фрея уже вытащила из своей сумки папку со всеми документами.       — Нас впустят внутрь? — спросил Маю не своим от волнения голосом.       Скоро они должны были расстаться с Рабией и Дом. Фрея тоже запаниковала.       Тут ей пришло сообщение.       — Сатин уже на месте! Он в холле.       Эваллё сглотнул и выдохнул. Они просто передадут Рабию с рук на руки.       — Идет на выход. Сказал, вести Рабию немедленно, он уже предупредил врачей. — И сбивчиво затараторила: — Если сможешь без анестезии!.. Мне… мне кажется, Дом ее не хочет! Скажи Сатину, чтобы он полагался на свое чутье, он поймет, о чем я!       Шлагбаум поднялся, и Эваллё заехал на территорию. Тина пожелала удачи, и Маю захлопнул крышку ноутбука.       Дождавшись окончания схватки, они все вылезли из машины и торопливо обняли Рабию. Расслабившись, она обмякла. В таком состоянии Эваллё не ждал от нее никаких слов, но все же Рабия улыбнулась:       — Ты мне так помог! Лучше всякой анестезии! Надеюсь, Сатин не забыл мастер-класс по партнерским родам. — И взглянула на остальных: — Вы прям моя команда!       — А мы и есть команда, — отозвался Маю.       — Скажи ему, что я делал, пускай повторяет. Пускай не расслабляется, не на курорт приехал, — широко улыбнулся Эваллё.       — Я ему уже все сказала по телефону, — сказала Фрея. — И про волны, и про точки, и про давление на поясницу.       — Так точно, мамуля! — козырнул Эваллё.       До начала новой схватки было меньше пяти минут, а значит, до полного раскрытия у Сатина и Рабии еще есть достаточно времени подготовиться.       Маю с Эваллё в четыре руки достали вещи из багажника, и все вместе они проводили Рабию до самых дверей, где в предбаннике показался Сатин в спущенной медицинской маске. Надо отдать ему должное, он держался изо всех сил, хотя Эваллё видел, как беспокойно бегают его глаза.       — Все, вы молодцы, остальное я сам, — отрывисто бросил он, открывая входную дверь; его голос заглушала маска.       — Скоро увидимся, Дом! — только и успел обронить Эваллё, улыбаясь.       За Рабией закрылась дверь, и первым делом Сатин перехватил у нее вещи и тут же обнял жену, прижавшись губами к ее виску.       

* * *

САТИН

      

31 января 2021 года

             Сатин осторожно провел Рабию в холл, сразу забрал у нее чемодан и сумку, в ее руках осталась только папка с документами и материнской картой, свой паспорт у него был с собой, а медицинские результаты у жены в папке.       — Сатин, — выдохнула Рабия, утопая в его объятиях.       — Мы справимся. Пройдем через все вместе, — бормотал он, целуя жену в лоб и висок. — Я тебя здесь одну не брошу.       Их уже ждала врач акушер-гинеколог Рабии, Анникки, которая вела все три беременности, тепло поприветствовала, поздравив с днем родов, и показала, куда пройти.       Рабии нужно было подписать все необходимые документы, к сожалению, сделать это за жену ему не дали.       Анникки провела их в палату, где Рабии сразу же сделали все необходимые манипуляции, а на животе закрепили датчики КТГ, которые потом можно было снять. Сатин смотрел на данные КТГ, пытаясь понять, что там вообще происходит, и видны ли на экране схватки.       На Сатина разом обрушился поток информации.       Рабия приехала с раскрытием пять сантиметров и стабильными интенсивными схватками каждые четыре-пять минут. Головка находилась низко. Врач сказала, что у Рабии активная родовая деятельность.       — Вы у меня уникальные родители: мы с вами встретились спустя девятнадцать лет.       — Ну что, заселяемся в гостиницу? — шутливо спросила у него Рабия, ее услышала Анникки:       — Вот это верный настрой.       К счастью, они оба были хорошо знакомы с врачом и с акушеркой, и это придавало дополнительной уверенности.       Врач провела краткий инструктаж, напомнила, как чем пользоваться, показала, где хранится надувной бассейн с насосом и выдала дополнительную кнопку вызова. Поскольку среди требований Рабии был пункт, как можно реже беспокоить, Анникки удалилась, оставив их вдвоем. Перед уходом она просила позвать ее в случае необходимости.       Весь январь они с Рабией тренировали позы, дыхание, помощь в родах, собирали лайфхаки для родителей новорожденной, смотрели обучающие видео, Рабия вспоминала, как наматывать бенкунг, ходили на свидания, не зная, когда еще появится возможность выбраться куда-то вдвоем, успели съездить на фотосессию последнего триместра. Они ждали этот день, они должны были справиться.       От всего происходящего в голове творился кавардак. Может, внешне он выглядел спокойным и слегка растерянным, но внутри у него словно бушевала взбесившаяся стихия, но только ради любимой он старался держаться на плаву. К счастью, Рабия положила в чемодан с вещами его молескин с заметками по родам, и если для жены это были третьи роды, то он впервые участвовал в подобном. А еще он пытался осмыслить, что по телефону говорила дочь про приливы и отливы. Он мог бы наложить на Рабию и Доминику вакуум, как тогда, с самолетом, по крайней мере, попробовать, но до ужаса боялся навредить, кроме того он не хотел замедлять процесс.       Появилось немного времени, чтобы слегка разобрать вещи. Пока Рабия отдыхала на фитболе, Сатин опустил везде жалюзи: поскольку супруга рожала зимой, с видом из окна они особо не мудрили. Зажег мягкую приятную подсветку, диффузор с аромамаслами. Поставил их с Рабией телефоны на беззвучный режим. Включил расслабляющую музыку, разложил на столике фрукты, ягоды и снеки. Даже расставил диодные свечи, которые положил Маю, и выставил на столик его светильник в виде Муми-тролля. Сатин немало удивился, когда обнаружил, что большую часть чемодана занимают всякие свечи, зарядные устройства, светильники и прочая ерунда. Тина надавала аромамасел для родов. Фрея и Эваллё отвечали за любимые их с Рабией шоколадки и печенье, Маю подложил рафаэлло, а Тина — то ли японские йогурты, то ли питьевое желе в мягкой упаковке и в виде крохотных бутылочек. Сатину бы и в голову не пришло взять все это с собой в роддом.       — А где розовые лепестки для бассейна? — сострил он.       Между делом и схватками полистал свой блокнот, куда вносил заметки еще с консультаций по партнерским родам; что-то он услышал от друзей, что-то от врача, от Рабии — многое он узнал только в тридцать семь лет. Иногда он просто фиксировал мысли, которые счел важными, просто потому что привык записывать идеи, например:       «Роды — это не про голову… роды — это про доверие к телу, оно само знает, что нужно делать.       Роды — это не про боль, это совместная работа: матери, малыша и отца… роды — это как семейный марафон…»       Снял металлический браслет с часами и для удобства переоделся в футболку и светлые домашние брюки с резинками на лодыжках. Его красавица-жена предпочла надеть на роды легкое платье с открытой спиной и плечами, без лямок, аккуратный узелок сходился вокруг ее шеи, еще в сочетании с чулками она больше походила на сказочную деву, чем на смертную женщину. Сатин помог ей распустить пучок и расчесать волосы, чтобы они волнами ниспадали на плечи. Он вдыхал аромат ее волос, гладил жену по сильно округлившейся груди и животу — не в состоянии был оторваться от этой красоты. Он искренне не понимал, как беременность может уродовать.       — Чулки лучше снять перед бассейном, — сказала она и тут же согнулась от боли. Рабия опустилась на колени на резиновый коврик, опершись локтями о кровать. Сатин мгновенно занял уже ставшую привычной позицию позади: он со всей силы давил на мышцы ягодиц и поясницу, стараясь ослабить боль. Как и в прошлые разы, боль отдавала в копчик, в поясницу и позвоночник — именно туда он и направил все свои силы. Он ощущал исходящие от плода волнообразные импульсы, усиленные сокращением матки. Самым удивительным было то, что он мог чувствовать раскрытие — амплитуда волнообразных импульсов как бы расширялась. Кроме этого Доминика реагировала на его тихий голос и присутствие — возможно, если он мог ощущать ее сигнал, то и она — его.       Медсестра заходила лишь дважды, проверить катетер, спросить о самочувствии, принести какое-то лечебное питье, в остальное время им никто не мешал.       Анникки предложила эпидуральную анестезию, но Рабия отказалась, взяв его за руку и заявив, что с таким мужем ей ничего не нужно. Сатин не верил своему счастью, не верил, что сумеет оказать настоящую помощь.       — С твоей помощью процентов на тридцать легче, может, тридцать пять, ты как анестезия, — поделилась Рабия за ужином. От волнения, готовый в любой момент прийти жене на помощь, он почти не обратил внимания на еду, но вроде было вкусно: суп, запеканка, овощной гарнир. Быстро наевшись, часть своей порции Рабия отдала ему, хотя он настаивал, что ей нужны силы.       Во время ужина Сатин несколько раз ощущал прилив и помогал Рабии занять удобную позу: лежа проживать схватки она не могла. Интуитивно и, одновременно следуя за волной боли, он угадывал, куда наложить руки, когда усилить давление, когда ослабить и просто погладить. Скоро он настолько натренировался подхватывать волну и держаться на ней, что мог направлять свой сигнал целенаправленно через ладони. Невероятно, но это работало. Он мог оттянуть на себя немного боли — поначалу это походило ноюще-тянущие ощущения в руках и ногах, как будто их свело. Стоило схватке пройти — его отпускало.       На улице уже стемнело, и они включили цветную подсветку помещения, которую можно было настроить и в родзале и в послеродовой. У Сатина даже был крохотный пультик управления подсветкой, помимо нее в помещении горело дежурное освещение, которое нельзя было выключить.       После ужина врач посмотрела раскрытие. Оно составляло уже семь сантиметров. Схватки усилились, Рабия повторяла, что это как железный обруч, который стягивает ее и повсюду впивается шипами, особенно сильно — в позвоночник и поясницу.       На Рабию снова надели датчики КТГ. Со всеми проводами и катетером смотрелся образ Рабии в длинном платье еще более неповторимо.       — Не представляю, что бы делала без тебя. Ты — моя анестезия, и окситоцион, и дофамин — и все на свете, — повторила Рабия и прижалась губами к его шее, ее дыхание приятно опалило кожу: — Я очень тебя люблю. Мы с тобой выполнили программу максимум на эту жизнь, — рассмеялась она.       Сатин улыбнулся. Оставалось только вырастить еще одного ребенка.       Казалось, что он пребывает не в реальности, а во сне. Или как будто все это — репетиция, он никак не мог поверить, что увидит сегодня своего ребенка.       На вопрос, как он чувствует себя после вчерашнего обморока, Сатин отмахнулся как от совершенно неважной сейчас ерунды. Однако единственный плюс вызова Тайсто был в том, что врач взял у него экспресс-анализ, без которого его не допустили бы до партнерских родов. Что это, если не судьба?       В родовую пару раз заходила фотограф, которая сама была мать троих детей и Рабия ее нисколько не стеснялась, они перешучивались, женщина рассказывала истории о своих родах, но исключительно позитивные моменты — Сатин слушал ее лишь краем уха. Но большую часть времени они проводили вдвоем, как и хотела Рабия, с опущенными жалюзи, среди множества огней, в атмосфере уюта и расслабленности.       В перерывах между схватками они целовались, придумывали позы для съемки, он угощал ее кусочками фруктов и сладостями, они танцевали, покачиваясь в объятиях друг друга, снимали на телефоны памятные отрывки. Рабия смеялась, что вовремя сделала эпиляцию, а также маникюр и педикюр, словно знала, что будет рождать раньше — и теперь будет рожать вся такая красивая. Она была уверена, что побудет беременной еще по меньшей мере неделю, и не успела ничего решить с кофейней, решить, как будет вести дела в первые месяцы. К счастью, у нее был Эваллё, которого она успела обучить самому важному, на него можно было полностью положиться.       Большую часть времени они проводили в родовой, где Сатин поставил надувной бассейн, осталось ближе к потугам наполнить его водой. В помещениях была выставлена комфортная температура, работал напольный увлажнитель.       Изредка он брался за телефон, чтобы написать домой. Эти трое, «команда» — как они себя назвали — успели купить и надуть светящиеся шарики — осталось только подъехать к роддому и, когда пройдет «золотой час», выпустить их в темное небо напротив окон палаты. Если бы Рабия рожала в светлое время, то это были бы обычные, может, блестящие шарики. Сатин лишь усмехнулся идее детей, он не рассказал жене, чтобы не портить сюрприз. Ему также приходили сообщения от друзей и знакомых, из группы активнее всего писали Армо и Клиф, знающие не понаслышке, что такое партнерские роды.       Поблагодарил Эваллё за помощь в схватках, фактически Эваллё выполнял его работу. Отписался остальным, что они молодцы. Тина еще до родов прислала ему несколько видеообзоров разных видов дыхания на разных этапах родов. Фрея вообще подсказала ему про волны, а ведь, по сути, и схватки напоминали волны, и особь общалась посредством волнообразных сигналов — они словно встретились с Доминикой в одной среде. А Маю помог воссоздать ту самую атмосферу тепла и уюта дома и в палате, про которую твердила всю беременность Рабия. Да, у них с женой была мощная команда быстрого реагирования.       С Рабией они больше общались прикосновениями и жестами. Когда у нее начиналась очередная схватка, ей становилось не до разговоров, иногда она как будто вообще не слышала ничего вокруг.       Она не ложилась, в основном проживая схватки согнувшись уголком или в коленопреклонной позе, опираясь на что-то, очень кстати оказалась шведская стенка, за которую держалась Рабия. Между схватками Сатин держал ее в объятиях, садился позади на фитболе или кровати, массировал поясницу и ягодицы, помогая их максимально расслабить, опрыскивал ее лицо душистой водичкой, подавал питье, всячески касался, поглаживал. Так продолжалось некоторое время, потом Рабия уже не реагировала на его прикосновения и выглядела отстраненно, и он решил поменьше ее отвлекать, молча выполняя свою часть работы.       В какой-то момент она попросила наполнить бассейн водой. Он и сам подумал о том же, почувствовав усиление волн.       Схватки Рабии отдавались в его теле судорогами рук и ног, но в целом было терпимо, сжимая зубы, он полностью абстрагировался от собственных неприятных ощущений, сосредоточившись на комфорте жены.       Ее лицо и шея взмокли от пота; Сатин нежно поправлял волосы, гладил, отводил со лба. Сказалась почти бессонная ночь. Рабия совсем вымоталась. В коротких перерывах она отдыхала в его руках.       Одну схватку они прожили, обнимаясь. Рабия шумно вдыхала и выдыхала, уткнувшись ему в спину, пока он ладонями сжимал ее ягодицы, стараясь сразу и облегчить схватку и забрать часть боли. В этот момент его ноги мучительно сводило, и руки немели, но он мог чувствовать, как Доминика постепенно соскальзывает все ниже. Ни один мужчина не мог стать ближе, и эта мысль делала его по-настоящему счастливым. Впервые он был благодарен за свою силу, впервые он осознал ее значимость и исключительность. Он — единственный в мире, кто буквально разделил боль на двоих.       В туалете Рабию дважды вырвало, и Анникки сказала, что пора в бассейн, его жена совсем скоро родит, к тому же вода облегчала боль. Сатин почти не слышал, что говорила врач, не сводя глаз с жены, но все же каким-то образом запоминал ее команды. Рабия должна полностью расслабить таз, ягодицы.       Ее еще раз осмотрели, и поскольку период потуг они собирались пройти в воде, с живота Рабии сняли все датчики, оставили только мини-трансмиттер.       Раскрытие было уже десять. Он чувствовал ровный сигнал Доминики, идущий по родовым путям, и интенсивный, волнообразный — схваток. От подобного шквала ощущений слегка кружилась голова.       Сатин помог снять чулки, белье и платье. Рабия отказалась от бюстгальтера, сейчас ей было не до сантиментов. Выглядело все примерно так: один чулок, схватка, второй чулок, схватка, белье с платьем, схватка, собрать волосы, схватка…       Перед тем, как помочь Рабии забраться в бассейн, проверил воду с помощью детского термометра для воды. В родовой остались Анникки со второй акушеркой, они с Рабией и фотограф. Врач еще раз осмотрела Рабию, подсвечивая себе фонариком.       — Где вы хотите встать? — спросила его Анникки и, не дождавшись реакции, тронула за плечо. — Можете принять ребенка, если хотите.       — Можно? — не поверил Сатин.       — Вам нужно будет поддержать, когда увидите головку. Уверяю вас, вода обеспечит дополнительную поддержку ребенка, и она не ударится о дно.       — Что?.. Поддержать? — Казалось, он не до конца осознавал, что происходит, а слова врача звучали на иностранном языке.       Анникки объясняла, как подхватить и поддержать ребенка. Рабия встала на колени и, облокотившись о бортик бассейна, со стоном уткнулась лицом в согнутые руки. Акушерка гладила ее по обнаженной спине, медсестра — по волосам, Сатин касался руки.       — К следующим вашим родам мы поставим в родзале джакузи с подсветкой, — пошутила Анникки, на что Сатин заторможенно протянул «А?». — Сейчас еще не успели после ремонта.       Он был уверен, что подсознание запомнило эти слова.       — «К следующим»? — ужаснулась Рабия в перерыве между схватками. — Да мне сегодня бы родить… Может, ты хотел мальчика, а не девочку? — перехватила его взгляд.       — Мне и одного достаточно, — усмехнулся Сатин. — Зато какого.       — Да уж, пацан у вас что надо, — согласилась Анникки. — Но если передумаете, приходите еще. Любви хватит на всех.       И он не мог с этим поспорить.       — Ну как? В воде полегче? — заботливо спросила Анникки.       Видимо, ощущая нарастающую схватку, Рабия молча кивнула.       Полумрак создавал некую интимность. Словно все это было лишь для них с Рабией. С фонариками, свечами, дежурным освещением, фиолетовой подсветкой и тихой музыкой — все это походило больше на вечеринку, чем на процесс родов. Возможно, поэтому поверить в происходящее было так сложно.       Вид его обнаженной рожающей жены навсегда отпечатался в памяти как нечто непостижимое и прекрасное.       Рабия постоянно меняла позу: она то садилась, то вставала на колени и нагибалась вперед, то садилась на корточки, широко разведя колени. Ей подносили бутылочку с трубочкой, чтобы она могла попить, прыскали на лицо водой, на бортик постелили полотенце, чтобы она могла уткнуться в него, Сатин массировал ей низ позвоночника, копчик, ягодицы, стараясь максимально оттянуть на себя волны, идущие по родовому каналу. Вся его футболка была мокрой то ли от воды, то ли от пота, то ли от всего вместе, ее буквально можно было выжимать. Наконец, сев, Рабия откинула голову на бортик. Ее грудь тяжело вздымалась в воде. Сатин перебрался к изголовью, он массировал плечи, стараясь отвлечь от ощущений, целовал в шею, гладил по волосам. Анникки пересела в ноги, чтобы видеть промежность, и поглаживала Рабию по колену. Когда жена вскрикнула, Сатин понял, что ребенок сдвинулся ниже по родовому каналу.       К тому моменту ее лицо покрывала испарина, а из-за боли она не всегда реагировала на вопросы. После часов схваток у нее уже почти не было сил на последний этап, спала Рабия от силы часа четыре, но Сатин знал, что она крепче и здоровее многих более молодых женщин, она должна была справиться. Они справятся вместе.       — Мне нужна опора для ног… — выдавила Рабия.       Анникки отложила фонарик и зафиксировала ее ноги, удерживая их сама.       — Если нужно — кричи. Тужься в таз, расслабь зад… детка, расслабь… Дышим… смотрим на меня.       Вторая акушерка подала Рабии трубку для потуг и та обхватила ее губами.       — Смотрим на меня, дышим в трубочку, тужимся вниз. Отпускаем голову, сейчас не думаем ни о чем, мысли легкие, как перышко. — Анникки погладила ее по бедру. — С трубочкой легче? — Рабия слабо кивнула.       Она повторяла дыхание за Анникки, тужилась на схватке, когда та просила, и со стоном расслаблялась. Боль ввинчивалась по спирали, но Сатин понимал, что это ничто по сравнению с тем, что сейчас испытывала его жена.       У нее оставалось мало сил, все это понимали, но никто не озвучивал вслух. От напряжения он весь вспотел, сердце лихорадочно билось.       Казалось, он видит, как шевелится живот, и ребенок, смещаясь вниз, проталкивается дальше.       Анникки показывала, как дышать, держа Рабию за руку — костяшки на тыльной стороне ее ладони побелели; медсестра придерживала ее за плечи, что-то ласково нашептывая.       В ушах шумела кровь, Сатин тяжело дышал и сглатывал, но в какой-то момент его сознание прояснилось — возможно, когда их с Доминикой волны слились в единый поток. Он точно знал, что она жива, здорова, ее положение не нарушено, и она продвигается как надо.       Частое поверхностное дыхание Рабии в перерывах между потугами сменялось вдохом, задержкой и свистящим выдохом на очередной схватке. Она сумела отыскать наиболее удобное положение, широко развела колени, уперевшись стопами в надувные бортики. Уже прошли полчаса с момента начала потуг. Сказывалась усталость.       Взмокнув окончательно, Сатин сдернул свою футболку, оставшись в одних штанах. Все взгляды устремились к нему, но, кажется, он этого даже не заметил.       — Так, а теперь красавец-папа…       Анникки взяла его за ладонь, потому что он едва ли что-то соображал. Анникки подсказала, как лучше пристроиться у бассейна, сама протянула его руки. В воде блеснуло его обручальное кольцо. Пальцы слегка дрожали. Вместе с болью, прошившей руки и ноги, на него нахлынула такая невыразимая радость, что стало трудно дышать, он уже ощущал дочь, она стала ближе.       Врач присела рядом с Сатином и сосредоточилась на Рабии:       — Моя девочка, смотрим на меня, в глазки мне смотрим, дыхание повторяем.       Рабия вскрикнула от боли, и Сатин вздрогнул, его руки еще сильнее затряслись в воде.       Собрался. На вдохе. Сейчас он нужен Рабии.       — Это самый максимум. Часто дышим, неглубоко, нужно дышать, набираемся сил для рывочка. Ребеночек уже почти у папы на руках.       Рабия вздрогнула и закричала с плотно сжатыми зубами. Голова Сатина вспыхнула от боли, на этот раз сигнал ударил прямо туда, это было похоже, что его голова горит заживо, на глазах выступили слезы, но он понимал, что Рабии жизненно важна его собранность.       — Тихо-тихо-тихо-тихо! Привыкаем.       Рабия прерывисто втянула воздух. Как ни странно, слова врача подействовали даже на него, он начал привыкать к интенсивности боли, а Рабии вроде стало полегче. Он осознал, что получает мазохистское удовольствие от собственной боли, зная, что облегчает мучения жены.       — Проживаем схваточку. Сейчас пожжет, это пик ощущений, больнее не будет.       Сатин подался вперед.       Вода поддерживала промежность. Вторая акушерка светила фонариком между разведенных ног. Сатин выжидал.       Трубочка вывалилась изо рта Рабии, и вторая акушерка быстро забрала ее.       Он видел, как Рабия устает на частом дыхании между потугами.       На схватке она сглотнула, зажмурилась и протолкнула еще чуть ниже. У нее вырвался долгий напевный стон.       Сатин готовился к чему-то ужасному, но увидел всего лишь головку, покрытую темным пушком. В самом деле, ничего более страшного, чем долгожданная макушка детской головки. К тому моменту он полностью взял себя в руки. Судороги прошли. Он уже не мог контролировать волны и сосредоточился на принятии ребенка.       Рабия сделала несколько частых вдохов, наполняя легкие кислородом.       — Дышим. Привыкаем. Моя девочка, еще немного потрудимся.       Боль циркулировала в его теле огненной лавой. Перед глазами туман, в голове туман.       Рабия поджала пальцы ног, ее колени мелко дрожали. Анникки опустила руки в воду, проводя по ее ногам, успокаивая.       — Идем без разрывов. Еще рывок. Тужимся вниз, идем навстречу. — Со стоном Рабия откинула голову на бортик. — Моя девочка, вот хорошо!       Огонь в голове мигом ослаб, стоило головке полностью выйти наружу. По вискам Сатина катился пот, он чувствовал его на губах.       Вдох. Задержка. Потуга.       Рабия громко закричала, и показались плечики, она дернулась, вздрагивая всем телом, в следующее мгновение крошечный комочек плавно выскользнул Сатину на руки.       На удивление, крови вышло совсем мало.       Дымка в голове начала рассеиваться. Будто спутанный клубок мыслей начал обратно распутываться.       — Красавица моя! — воскликнула Анникки, поглаживая Рабию по волосам. — Все сама! — Женщина все гладила и гладила Рабию. — Девочка. Время рождения: 19:36. Поздравляю родителей! Вы оба хорошо постарались!       Все зааплодировали, только они с Рабией застыли, не веря своему счастью.       Возможно, эти тридцать шесть минут и ушли на потуги.       Осознание приходило постепенно, но даже сейчас он не был уверен, что все происходит на самом деле.       Зрение застилала пелена, Сатин не заметил, как начал улыбаться, поначалу совершенно неосознанно, дико, потрясенный пережитым.       На его глазах свершилось чудо.       — Как рыбка, — подумал он, — среди волн родилась в воде.       Сатин приподнял ребенка над водой, крошечное тельце казалось невесомым. От Доминики к Рабии тянулась пуповина.       Рабия тяжело дышала, ее взгляд был замыленный. Она чуть ближе сдвинула ноги.       Доминика фыркнула, сжала кулачки, снова фыркнула. Ее кожа была такой шелковистой, как лепесток. Какая горячая… Ее синеватые глаза раскрылись и уставились на него. У Сатина едва ноги не подкосились, он бы упал, если бы не стоял на коленях. Первый взгляд предназначался ему. Ее крошечная мордашка на секунду застыла, словно Доминика пыталась узнать его.       — Ну привет… — вырвалось у него сдавленное, и дочь ответила сигналом, словно приветствием. Она еще не умела разговаривать, но уже владела собственным языком.       Доминика захныкала, но почти сразу успокоилась.       Сатин осторожно приподнял ее выше, насколько позволяла пуповина, боясь, что-то нарушить. Невесомая и такая маленькая. Меньше трех килограмм.       Персонал улыбался. Рабия смотрела на них с Доминикой блестящими от слез глазами. Он машинально протянул к ней ребенка, Анникки помогла опустить девочку на грудь. Рабия обхватила новорожденную дочь, и врач погладила ее дрожащие руки.       Доминика сначала прижалась щекой к груди матери, а потом потянулась к соску.       Акушерка укрыла ее тельце и головку тонким белым полотенцем и погладила по спинке:       — Белоснежка, кожа как у папы.       Сатин присмотрелся: кожа на тельце ребенка была розовой, но и вправду светлее, чем у Рабии.       — Хотите перерезать пуповину? — спросила его Анникки, она уже привыкла, что он заторможенно реагирует на все вопросы, и, глядя на его растерянное лицо, еще шире улыбнулась. Мышцы в теле дрожали от перенапряжения, во рту пересохло. По ощущениям — будто весь день в спортзале или марафон концертов, но ему даже понравилось. Сейчас у него открылось второе дыхание, он словно сам заново родился.       Сатин перебрался ближе к жене и заглянул под полотенце на ее груди. Оттуда на них глядели два глаза и розовая мордашка с круглыми щеками. Он и сам не мог разобрать, что это за цвет: серо-темно-голубой, синеватый, темно-серый? Доминика хмурила лобик, то разевая ротик, то улыбаясь. Подумать только, она улыбалась им! Дочь разглядывала их с Рабией, издавая целый набор звуков: от кряхтения и фырканья до бессвязных возгласов. Приложил свой указательный палец к ее кулачку и не поверил крошечным размерам. Он совершенно потерял счет времени, разглядывая дочь, как еще одно чудо света.       Их взгляды вновь встретились, а потом Доминика чуть мотнула головой, крошечный ротик сомкнулся на соске.       — Ее глазки еще могут изменить цвет, — услышал он голос акушерки. — И будут как у папы, или как у мамы. — Доминика издала булькающий, а потом скулящий звук. — Какая музыкальная девочка…       Они оба с Рабией молчали, не зная, что сказать.       Довольно жмурясь, Рабия запрокинула голову, и Сатин поцеловал жену в мокрый лоб, а потом коснулся плечика дочери и погладил ее тельце через полотенце.       — Это самое острое и яркое, что я когда-либо видел, — признался он жене. — Хотя все время мне казалось, что я в какой-то наркотической дымке.       — Ой, молчи, — слабо улыбнулась Рабия. — Мне больно смеяться. — Он вновь наклонился, чтобы поцеловать ее, на этот раз в губы, а потом наклонилась и прижала губы к головке ребенка.       — Горжусь тобой, детка. Вами двумя.       Она вдруг поморщилась и снова развела колени.       — Не пугайтесь, сейчас выйдет послед, — предупредила его Анникки. Сатин совсем забыл об этой части родов. — Схваточка. — Она будто интуитивно их чувствовала, хотя, должно быть, сказывались годы практики.       Рабия с облегчением выдохнула.       На этот раз Сатин ничего не ощутил, никакой волны, как во время остальных схваток. Ее тело полностью освободилось от клеток особи.       Впервые видел послед, ожидал, что он будет меньше.       — Все, можно считать роды завершенными, — радостно провозгласила врач. — Девочка хорошая. Сейчас быстренько осмотрим маму и дитя, и у вас будет «золотой час».       Они все словно застыли в вакууме, не торопясь, проживая этот момент.       Его рыбка лежала у жены на груди, тихо сопя. Он видел рождение жизни.       Он не знал, будут ли у его детей свои дети, но теперь был уверен, что его род не оборвется. Он не понимал, насколько это важно для него, пока не осознал.       Вдруг Рабия расплакалась. Ее реакция оказалась еще более заторможенной, чем его. Сатин невольно издал смешок — похоже, он совершенно не мог контролировать свои эмоции. Глаза вновь застлала пелена. Дыхание перехватило от всепоглощающей любви, от щемящего восторга. Горло сжалось, глаза защипало.       Он никогда не забудет, что первый взгляд Доминики предназначался ему. Это мгновение было только его и это было космически волшебное чувство.