Внутри тебя - 3

МАЮ

             С выписки прошло две недели, и буквально с первых дней Маю ощутил, насколько изменилась их жизнь. Доминика оказалась чересчур активным младенцем, она спала исключительно на руках и много ела, забирая у Рабии почти все время. Но они заметили, что если она наедается до отвала, то тут же вырубается, и тогда ее можно было уложить на часик в кокон — все это могло происходить и днем, и ночью. Рабия повторяла, насколько ей повезло, что есть помощники. Сатин, как и обещал, находился рядом, взяв отпуск, он научился всему, что делала Рабия, разве что кормил Доминик из бутылочки сцеженным молоком. Тетя, пробывшая с ними первое время, уже вернулась в Нагасаки, и Эваллё шутил, что она пропустит все удовольствие. Тина звонила каждый день, требовала показать ребенка, а когда Рабия подносила Доминик к экрану ноутбука или к камере телефона, та бесконечно умилялась, и только потом стало известно, что Тина спрашивает у Моисея советов по уходу за новорожденной. Моисей, как и все друзья, поздравил их семью с прибавлением, и с удовольствием делился знаниями и опытом — это немало сблизило их всех, даже Сатин не был против участия японца, хотя сам не горел желанием общаться с Моисеем лично. Маю казалось, что Сатин нашел в Моисее, ставшим отцом около трех лет назад, родственную душу. Друзья, знакомые, поклонники группы, фандом — все писали поздравления, слали подарки на адрес студии, фанаты собирались группами и приезжали в Хельсинки, дежуря у студии звукозаписи. Сатин знал об этом и никуда не выезжал, даже с коляской они гуляли как можно ближе к дому.       Сразу после выписки их навестил семейный врач. Тайсто убедился, что и с мамой, и с ребенком все в порядке, провел остеопатический осмотр, подсказал, что делать для быстрого восстановления, прописал Рабии массаж и заверил, что на связи круглыми сутками.       Молока у Рабии оказалось очень много. Признаться, это было заметно невооруженным глазом. По ее рассказам, такого не было в прошлые разы. Однако Рабия не жаловалась, считая, что пока ребенок только ест и спит, это можно считать райской жизнью. К тому же она уже проходила через подобное дважды, сейчас уже было намного легче понять, что нужно делать, как реагировать, как успокоить и все такое прочее. Наблюдая за матерью, Маю понимал, что в любой непонятной ситуации ударился бы в панику и принялся бы звонить медсестре или Тайсто, и наверняка бы наделал кучу ошибок по незнанию и неопытности. А вот для Сатина, который, став отцом в семнадцать, не проявлял тогда особого рвения и, ссылаясь на работу, редко появлялся дома, все было в новинку.       Фрея отнеслась к Доминик с осторожностью. Похоже, она не могла понять, как ей реагировать на сестру. Однако из всех она была самой деликатной, словно боялась, что Доминик будет любить ее меньше остальных, она не жаловалась, не повышала голос, подстраивала свою работу под новый распорядок, помогала Рабии со съемками, ведением фудблога, Инстаграма и всех ее кулинарных страниц, взяв на себя всю блогерскую часть, в то время пока Эваллё номинально занял место управляющего кофейней. Фрея обожала фотографировать Доминик, они могли на пару с Рабией часами снимать кроху, пока та внимательно наблюдала, чем занимаются двое этих ненормальных.       В ближайшем будущем Рабия планировала заглядывать в кофейню, но первые две недели прошли по единой схеме: кормежка, попытки уложить Доминику, если только она не заснет сама, Харви Карп, который значительно облегчил их жизнь, и немного времени для себя. Рабия, привыкшая работать двадцать четыре на семь, семь дней в неделю, говорила, что, несмотря на непривычный для нее образ жизни, пока ей некогда возмутиться или даже просто заострить на этом внимание. С младенцем она как будто устроила себе отпуск и отдыхала от обычного безумного темпа. Первое время Рабия не делала абсолютно ничего, занимаясь только ребенком и отдыхая в перерывах, насколько это было возможно. Все бытовые заботы они поделили между собой, чтобы Рабия могла восстановиться после родов.       — В чем секрет счастливого материнства? — как-то спросил в шутку Маю, наблюдая, как Рабия, забравшись в их с Сатином огромную ванну, купает кроху, покачивая ту в теплой воде.       — Харви Карп и команда помощников, — усмехнулась его мать. — Вот и весь секрет.       Ее волосы были собраны в расслабленный пучок на затылке; раздельный купальник подчеркивал заметно похудевший живот.       Доминика следила за Эваллё: с каждым днем у нее получалось все лучше концентрировать взгляд и внимание. Эваллё, облокотившись рукой о бортик ванной, корчил рожицы и издавал самые разные звуки, развлекая ребенка. Рабия купала ее голышом, просто удерживая на руках. Доминик довольно быстро привыкла к ощущению воды на тельце, недаром она родилась в бассейне.       — Я бы сейчас тоже так кайфанул, — заметил Маю, глядя, как радостно попискивает Доминик. — Ешь, спишь, купают тебя…       — Тебя искупать что ли? — засмеялся Эваллё.       — Сам справлюсь.       — Купание у нас теперь любимое занятие, правда, Дом? — Эваллё протянул руку и коснулся головки Доминик. Девчушка задергала пухлыми, но такими крохотными ручками. Эваллё заботливо отвел их от личика и получил еще порцию внимания от ребенка.       Маю поливал ее водичкой из ладоней. Так втроем они и купали девочку, пока она восторженно внимала их болтовне.       Эваллё легонько коснулся носа Доминик, и та в ответ начала пускать слюни.       — Такая маленькая, а уже слюни на тебя пускает, — заключил Маю, бросив взгляд на прыснувшего Эваллё.       — Кто это у нас тут дрейфует? — воскликнул Эваллё, копируя детскую подвижную мордашку. Доминик шумно отозвалась и снова задрыгала ручками. Рабия придержала девочку, и Эваллё сумел натянуть длинные антицарапки на сжатые кулачки, после чего погладил по животику с зеленым пупком.       Маю издал булькающий звук, и, когда Доминика уставилась на него, подмигнул сестре.       Он уже придумал ей ласковое имя.       Каждый называл девочку как ему хотелось: Сатин и Рабия — полным именем, Эваллё и Фрея называли кроху — Дом, тетя звала племянницу своей малышкой Никой, Маю больше нравилось сокращение — Мина. Может быть, не сейчас, но когда подрастет. Он так и видел, как этот ярко-розовый смешной комочек станет такое же светлокожей, как Сатин, с черными как смоль волосами. Глаза себя еще не проявили, и все гадали, какого же цвета они будут. Сама Доминик пока реагировала в основном на голоса и эмоциональную окраску, нежели на сами слова, поэтому они могли называть ее как угодно, она одинаково реагировала на все.       Об оттенке кожи пока было рано судить, но Доминик совершенно точно была светленькой, совсем не такой смугловатой, как ее мать и старшая сестра. Но вот волосы, точнее воздушный пушок, были определенно черными.       Сатин сиял от удовольствия, делясь впечатлениями: едва родившись, Доминик первым взглянула на него и только потом увидела свою мать, а когда настал «золотой час», они остались втроем и вот тогда началось настоящее веселье: смех, слезы, поцелуи, звонки родным. Они с Рабией выложили в тот день фото и сторис из бассейна, где Рабия сидела спиной с младенцем на руках, собрав миллион лайков и комментариев.       Рабия была уверена, что эти роды оказались самыми легкими для нее и все благодаря Сатину. «Только не возгордись», — в шутку говорила она мужу. Маю не ожидал, что сила особи выручит их подобным образом, все, рассказанное отцом, до сих пор виделось чем-то невероятным. Маю и сам ощущал сигнал Доминики, но не мог управляться с ним так легко, как Сатин — правда лишь на уровне базовых потребностей, общаться мысленно как Цицерон не умел никто, да и он сам, Маю, не понимал, как это происходит. Правда, после рождения сигнал малышки ослаб и стал почти такой же, как у них у всех. Но это не мешало Сатину угадывать, когда Доминик голодна, а когда хочет спать, когда ее нужно подкормить, а когда ей просто нужно внимание. А их кроха оказалась очень требовательной и любвеобильной. Рабия говорила Маю, что в свое время он был самым непоседливым и шумным, но Доминик побила даже его рекорд.       Они вчетвером увидели Доминику лишь второго февраля, а на третий день уже состоялась выписка. Дома они отметили появление Доминик, однако тихий семейный праздник больше походил на чумовую гулянку: повсюду были шарики, валялись свечки, пеленки-распашонки, памперсы, салфетки, суетящиеся родители, орущий ребенок… И все ближайшие праздники будут выглядеть теперь именно так.       Больше всего Доминик нравилось засыпать на руках у Рабии или Сатина. У Эваллё она не спала, но тот постоянно возился с ней, менял подгузник, бесстрашно обрабатывал пупок, мог находиться рядом часами, обожал ее купать, развлекал и смешил. Наконец у него появился преданный слушатель, готовый терпеть его шутки. Маю повторял, что если так пойдет и дальше, то он начнет ревновать сестру к Эваллё, который души не чаял в крохе. Маю же понимал, что из него самого помощник никудышный, он постоянно боялся что-то сделать не так, и по большей части лишь наблюдал за малышкой со стороны. Иногда он брал сестру на руки, учась держать правильно, но ему казалось, что всякий раз в такие моменты он становится ужасно неловким и неуклюжим, она была слишком маленькой и хрупкой, ее головка помещалась на ладони: Доминик родилась с весом чуть ниже нормы, а при выписке еще чуть сбросила, но дома, на маминых харчах, как острил Сатин, быстро отъелась.       Из-за зимней пасмурности непрерывно клонило в сон. Они все страдали от недосыпа, однако перемены в распорядке дня Маю даже нравились. Было чем-то невероятным — собраться всем вместе посреди ночи, включить подсветку, музыку, свечи, запастись едой и терпением и по очереди укачивать Доминику, иначе она бы все равно никому не дала заснуть: вой из спальни родителей иногда достигал зашкаливающей отметки. Маю прозвал сестренку Фортиссимо. А их утренние совместные завтраки (всей своей огромной семьей, учитывая то, что Сатин тоже был дома) превратились в аттракцион — успей поесть за пять секунд, прежде чем раздастся детский ор. Как-то Доминика срыгнула на его одежду прямо перед выходом в школу, когда он взял ее, уже насытившуюся на руки, чтобы Рабия могла выпить кофе и нормально поесть за столом. В школе он только и твердил о Доминик, все его разговоры теперь были о сестре — происходящее дома захватило его с головой.       У крохи было вечно насупленное личико, покрытое мелкими прыщиками, — Рабия смеялась, что точь-в-точь такое же было у него; кулачки как у боксера, потому что на них постоянно были антицарапки, а иногда даже носки, которые лучше держались. После выписки Доминик живо реагировала на окружающих, хотя в роддоме оказалась полностью равнодушна к новым лицам. Ее совершенно не пугало количество людей, наоборот, казалось, ей нравится быть в центре внимания. Рабия была уверена, что из нее вырастет стопроцентная копия Сатина.       У родителей сложился ритуал: утром Сатин ненадолго забирал сытую Доминику, чтобы Рабия могла принять душ, привести себя в порядок и побыть наедине с собой. Он возился с дочерью, переодевал, пеленал, мог сделать массаж и разминку или поболтать — Доминик была без ума от его голоса, иногда она успокаивалась только от его напева или бормотания. Сатин любил сидеть с дочерью в подвальной студии, напевая ей и баюкая на руках, или во время сна включал ей музыку или «белый шум», а Доминик в коконе или люльке-переноске клал рядом с собой на диван. Он таскал ее с собой по всему дому и участку, или просто носил на руках. Мог подолгу сидеть со спящей крохой в машине или на крытой веранде на участке, давая спине и груди Рабии отдохнуть. Они оба заметили, что Доминика быстрее успокаивается в шуме и чутко реагирует на полную тишину. Эваллё собрал всевозможные детские музыкальные игрушки, который только смог найти дома, и теперь они все развлекали ребенка только так. Сама Доминик была еще слишком мала, чтобы самой взаимодействовать с предметами, сложнее материнской груди; Рабия шутила, что она сейчас как донор молока — это ее основная функция. Правда хватка у крохи была что надо, один раз она так крепко схватила Маю за шнурок от капюшона толстовки, что он едва освободился.       Спать в кроватке у Доминик пока не получалось, она привыкла к человеческому теплу и требовала кого-то из родителей. Детской пользовались только, когда нужно было переодеть новорожденную или сменить подгузник.       Если случалось, что Доминик крепко отрубалась поздно вечером или ночью, Рабия укладывала ее между собой и Сатином в коконе или в чем-то наподобие, через минуту отрубались и родители. Маю пугался, что они задавят ребенка во сне, но Рабия отмахивалась, уверяя, что они уже через все это проходили. Ночью чаще всего они использовали методы Харви Карпа, чтобы как можно быстрее успокоить ребенка и не перебудить весь дом, а иногда достаточно было приложить Доминик к груди, и она тут же засыпала — Рабия тогда даже не успевала полностью проснуться.       Пока что круги вокруг дома и до ближайшей пекарни или магазина нельзя было назвать полноценными прогулками, но так Рабия хотя бы могла выбираться из дома. На зиму, несмотря на вывоз снега, у них была отдельная коляска на случай слякоти или снегопада, «вездеходка» с массивными колесами, как называла ее Рабия, специально подобранная для высоких людей, чтобы не приходилось лишний раз истязать спину — хоть она и весила тонну.       Чаще всего плач Доминик сводился к желанию обратить на себя внимание, привлечь слушателей и добиться ласки. Маю усвоил это уже на второй неделе постоянных недосыпов. В распознании нужд ребенка очень помогало чутье особи, оно работало не хуже материнского инстинкта. Довольно интересно, что Цицерон подобные способности и называл как раз инстинктами.       Иногда успокаивать кроху брался Эваллё, давая родителям поспать. Он любил включать какую-нибудь музыкальную пищалку, играться с Доминик, пока та таращила на него свои глазищи, показывал детские книжки с черно-белыми картинками.       Появление Доминик перевернуло все с ног на голову — в хорошем смысле. Маю уже не верил, что чуть меньше трех недель назад ее не было на свете и они жили какую-то совершенно другую жизнь. Иногда он улыбался без причины, просто по привычке, как улыбался проснувшейся Доминике или наблюдал за ее рожицами, или за тем, как она уверенно вьет веревки из окружающих. Маю и не подозревал, как много нового он узнает с появлением младшей сестры. Каждый его новый день в школе начинался с миллиона впечатлений и эмоций за прошлый.       К пробникам он не готовился, сейчас его мозг просто не был настроен учиться. Пробные экзамены начались уже с первой недели февраля. В марте он сдавал финский, английский, математику и психологию. На продвинутом уровне он сдавал английский, хотя мог выбрать любой из этих тестов.       В марте уже начнется прием заявок в университеты. Он смотрел варианты, но пока ничего не решил. Свое будущее он видел только на музыкальной сцене. Артту удивил его, пообещав написать рекомендацию для поступления на вокальное или сценическое направление, в случае его решения поступать. Маю знал, что Цицерон даже может воспользоваться связями Артту, работавшего в одном из лучших вузов в Хельсинки. В глубине души он боялся принимать такую щедрую помощь и не представлял, чем ему это обернется. Однако стремление Артту помочь ему, написав рекомендацию, лишний раз убедило, что Цицерон не собирается ему вредить, по крайней мере, физически. Иначе, зачем все это?       Артту также поздравил его с рождением сестры. Маю все еще таскал в рюкзаке фигурку ферзя, про которую совершенно забыл — она будто бы что-то значила. Про тот поцелуй они больше не заговаривали, как и про судьбу Селике. Они редко пересеклись с Артту, но на Пенккарит сталкивались буквально весь день, поскольку Артту руководил подготовкой праздника. Один раз они даже разговорились, и Артту рассказал, как Пенккарит проходит в академии — и это было мгновение слабости, когда Маю слушал Артту, затаив дыхание, когда-то он мечтал об этом дне в академии. Поскольку больше никто не знал, что Артту работал в Театральной академии, эти слова предназначались только для его ушей, и будто бы это делало их заговорщиками. В любом случае, бросив драмкружок, Маю больше не был его учеником. Не жалел об этом ни секунды, в любом случае ему осталось учиться несколько недель.       Однако было что-то, что каждый раз останавливало его от подачи документов. Вспоминал дебют на сцене и никак не мог выбросить из головы концерты «Храма Дракона», внутри жила надежда, что все это станет реальностью — вместо того чтобы сидеть на парах в универе, он сможет чего-то добиться уже сейчас, у него даже есть фанбаза. Маю понимал, что став участником группы отца он не сможет совмещать работу с учебой, да ему это будет и не нужно. Сатин не торопил его с выбором. В марте отец уедет в турне в поддержку нового альбома, и у него будет сколько угодно времени, чтобы подумать.       Помимо семьи и учебы Маю занялся поисками «тайника» Цицерона, как он это называл. В этих вылазках участвовал Эваллё, который отвозил его на машине. Они прочесывали лес с озером недалеко от дома Артту. Они до сих пор не знали, чего ищут. Закопанные трупы? Тайную базу? Обломки старой летающей тарелки тридцатилетней давности? Но определенно он должен был что-то почувствовать. Уловить. Сигнал Атлантиды.       Если он способен уловить волны даже полукровки-мутанта, то что уж говорить о полноценной особи, такой как Оскель и Цицерон. Должен был почувствовать и Атлантиду, где бы Артту ее ни прятал, хоть под землей. Но пока ничего.       Он мечтал избавиться от Атлантиды. Это должно было ослабить Цицерона, по крайней мере, не пришлось бы беспокоиться, что он натравил свою безмозглую комнатную зверушку на их семью. Если бы он обнаружил «тайник» с Атлантидой, то сказал бы отцу (это не нарушало уговора с Артту, ведь про Цицерона он бы ничего не сказал, только про Атлантиду), и с помощью Оскеля они бы уничтожили Атлантиду. Без отца он бы не стал даже пытаться, Атлантида бы их просто сожрала с Эваллё.       Маю убедил родителей, что текст песни — это всего лишь слова, навеянные прошлым. Маю надеялся, что Сатин не свяжет появление выжившей особи в Хельсинки несколько месяцев назад и Артту, школьным учителем, правду о котором знал только Эваллё. На все вопросы Сатина Маю твердил, что написал о Стенвалле, но хоть тварь и выжила, он понятия не имел, где она сейчас. Эваллё сохранил его тайну, но поклялся, в случае, если ситуация с Артту выйдет из-под контроля, он обо всем расскажет Сатину, даже если это будет грозить ужасными последствиями. Возможно, если бы не родилась Доминика, Эваллё бы так и поступил, он обо всем рассказал бы Сатину. Но не сейчас, он не мог оставить новорожденного ребенка без отца, не мог причинить Рабии такую мучительную боль.       Маю тревожило, что он не может поймать сигнал Атлантиды. Артту ясно дал понять, что она где-то рядом. Если нужно будет, они с Эваллё прочешут весь город и ближайшие районы. Эваллё предложил, что особь может находиться на дне озера, заключенная в вакуум, — подобная перспектива совсем не радовала. Сейчас его поверхность была схвачена льдом. Эваллё предложил дождаться весны и уже окончательно убедиться, что со дна не идет сигнала. В случае обнаружения вакуума, Маю его снимет и выпустит тварь на свободу — и тогда они с Сатином смогут ее уничтожить. Цицерон же всегда блокировал свой сигнал, и Сатин его никогда не уловит.       Что касается Валто, он тоже поздравил их с рождением Доминики, один раз он даже заезжал, когда Фреи не было дома. Сестра говорила, что они не общались с самого дня рождения, и он так и не ответил на ее сообщения. Спустя пару дней после их ссоры Армо пригнал «тойоту» на стоянку недалеко от дома и отдал Фрее ключи и документы на машину. Валто она была не нужна. Маю понимал, что для Валто она служит напоминанием о Фрее и их размолвке — о том самом дне, который Валто, судя по всему, пытался всеми силами забыть. С Сатином он общался по-старому, правда, не слишком охотно; после рождения ребенка, по понятным причинам они стали реже видеться, первые недели все мысли Сатина занимала крошечная дочь, и он в последнюю очередь думал о группе или друзьях. Рабия повторяла, что Валто надо дать время и возможность думать своими мозгами. Маю надеялся, что за время до начала гастролей Валто окончательно остынет и их дружба с Сатином вернется в прежнее русло.              В один из учебных для всех, кроме выпускников, дней, свободный от пар Маю отыскал Сатина в подвальной студии. Отец что-то монотонно и негромко напевал под нос, на руках у него уютно устроилось крошечное создание. К Рабии приехала массажистка, заниматься ее спиной, и Сатин на время сеанса уединился с дочерью. Судя по довольной сопящей мордашке, Доминик была сыта и вполне довольна жизнью.       — Она заснула, только вынудив меня петь, — поделился Сатин, и Маю тихо прыснул со смеху. Сатин продемонстрировал бутылочку с молоком, лежавшую в люльке-переноске: — На экстренный случай.       — Ааа… — с пониманием протянул Маю. — А сколько сеанс продлится?       — Час.       Доминика была совсем миниатюрной на руках Сатина, в белых, в деревцах и птичках слипе и шапочке; он укрыл ее одеялом, поскольку в студии было холоднее, чем дома. Рядом на кожаном диване стояла люлька-переноска с меховым вкладышем, из люльки торчал зимний комбинезон.       Сатин сидел, накинув куртку на плечи, в вороте толстой кофты крупной вязки виднелась сливочно-белая майка. Изнутри куртки торчал слой натурального меха, отчего возникало впечатление, что Доминик лежит в теплом гнезде или коконе. Волосы Сатина блестели от растаявшего снега — на улице шел снегопад, и даже утром было сумрачно как вечером. Глядя на волосы Сатина, Маю понял, что ему самому пора краситься.       — Я же принес тебе сэндвичи с говядиной! — опомнился Маю, бросив взгляд на свои руки с бумажным свертком. А потом прикусил язык, сообразив, что слишком шумит.       — Как твой вчерашний пробник? Что за предмет? — спросил Сатин, освободив левую руку для сэндвича.       — Математика по всему материалу за три года, алгебра и геометрия в одном флаконе. Кажется, я на все ответил. Осталось еще два пробника написать, я выбрал углубленный английский.       Маю рассказал, как проходил пробный экзамен и всех согнали в спортивный зал. Немного поговорили об оценках. За последний пробник еще не выставили результаты. На прошлой неделе он уже сдал финский на «отлично», заработав десять баллов, ответил на все вопросы максимально лаконично. Хотя в глубине души подозревал, что симпатизирующая ему госпожа Талвинен просто дала ему фору в честь рождения сестры.       На День друзей они с Эваллё встречались с друзьями и тусовались компанией — об этом он тоже не забыл. Заодно описал, как прошел Пенккарит в прошлый четверг, правда, они с ребятами участвовали только в школьной части, а потом пошли в кофейню, рассказал про конкурсы, которые выпускники организовывали для остальных классов, про конфеты, про сбор в актовом зале. Делясь впечатлениями с Сатином, он улыбался. Маю не верил, что Пенккарит уже прошел — двенадцать лет школы осталось позади. Слишком много событий для одного года: рождение сестры, окончание школы, выступление с группой…       Сегодня он отдыхал, а завтра утром была контрольная по английскому, к которой Маю тоже не собирался готовиться, он и так знал свою оценку за курс. Последние недели были наполнены пробниками, контрольными, сдачей заключительных проектов и подготовкой к экзаменам — и выставлением предварительных итоговых оценок. Даже если учителя пойдут ему навстречу и завысят оценки, а его знания окажутся ниже, Маю считал, главное, что он знает английский, а остальное ему никак не понадобится в работе, и не придавал значения аттестату. Дженни и Карина тоже сдавали углубленный иностранный, зная, что потом будут поступать в театральное. Объяснил Сатину, что некоторые вузы при поступлении требуют продвинутый уровень знаний по определенному предмету, и при выборе экзаменов нужно отталкиваться от этого.       Заговорив про языки, отец снова вспомнил про злополучные «Цепи на шее». Благодаря песне Маю стал невероятно популярен, популярность песни приближалась к нашумевшей «Blackout», но вызвала массу проблем. Сатин проел ему мозги с этими «Цепями». Эваллё, который знал правду о Цицероне, об Артту, смотрел на вещи проще и понимал, что это всего лишь творчество и что в первую очередь это должен понимать Сатин. Рабия же после разговора с Сатином, вероятно, сделав выводы, сказала практически то же самое, что и психотерапевт, а именно, что Маю сублимирует энергию и пережитый опыт в творчество, чем всю жизнь занимался Сатин. В конце концов, все пришли к мнению, что это только песня и ничего больше — и лишь Фрея потребовала рассказать ей все. Она заподозрила, что не все так просто, точно так же, как Эваллё в конце прошлого года догадался, что с ним что-то происходит.       — Могу я взглянуть на твои наброски? — вдруг спросил Сатин, тут Доминик завозилась, начав пробуждаться. Сатин поднялся с дивана, сбросив куртку с плеч, и принялся расхаживать с крохой по студии, укачивая ту на руках. Иногда Сатин слегка пританцовывал, его движения становились плавными.       Маю отставил люльку в бок и сел на диван.       — В смысле песенник? Можешь, конечно. Потом занесу тебе, он у меня в комнате. — Маю не понял, зачем Сатину тексты и наброски его песен, и решил, что, возможно, из любопытства. Маю, как и Сатин, считал этот блокнот чем-то вроде личного дневника, поэтому и сам всегда спрашивал разрешения, прежде чем взять чужой.       Под их разговор Доминика продолжала сладко посапывать. Один голос Сатина хорошо, а два похожих голоса еще лучше.       Летом группа между фестивалями и разъездами собиралась записывать новый альбом, и пока Маю был в прострации — к лету нужно было решить с планами на оставшуюся жизнь, как в шутку повторял он. Либо он сдает экзамены и поступает, либо подписывает еще один контракт, но тогда, скорей всего, не останется времени на сольную карьеру и музыкальный театр. Учась в академии, он не планировал становиться участником «Храма Дракона», вернее, такое он даже вообразить не мог, а сейчас вроде вырисовывался шанс на горизонте. Он хотел писать музыку и песни, хотел выступать, но он также мог поступить в университет, а потом начать карьеру сольного исполнителя и артиста мюзиклов. Сатин сказал, что решение за самим Маю, и он не станет вмешиваться и давить на него.       — Ты ведь знаешь, я поддержу тебя в любом случае, — подытожил Сатин. — Даже если ты передумаешь связывать свою жизнь с музыкой.       — Да, вдруг я захочу путешествовать по миру с палаткой и рюкзаком, — улыбаясь, подхватил Маю.       Рассказал, что хотел бы много работать, как только закончатся экзамены. Апрель–май. Хотел уже сейчас зарабатывать достаточно и не зависеть от родителей, хотя счета за дом и содержание яхты оплачивал Сатин, Маю хотел свой стабильный источник дохода, понятное дело, что он не собирался всю жизнь заниматься репетиторством и написанием музыкальных рецензий. А вообще ему нравилось жить с родителями в этом доме, ему нравился дом, а теперь, когда родилась сестра и Эваллё практически здесь поселился, тем более не видел смысла переезжать им двоим на съемную квартиру. Хотя иметь собственное жилье по-прежнему казалось ему невероятно круто и он был рад, что Эваллё снимал квартиру, куда они могли в любой момент поехать, чтобы отдохнуть ото всех, а теперь она стала тем местом, куда они ездили, чтобы заняться сексом. Они тусовались на квартире с друзьями Эваллё и могли устраивать вечеринки, чего уж точно не сделаешь дома.       Он поделился с Сатином своими идеями насчет студии для съемки видеоподкастов и что в ближайшее время собирается съездить посмотреть варианты. Он разработал целый бизнес-план и начал подбирать команду.       Слушая миллион его планов, Сатин изредка улыбался, иногда задумчиво кивал — и это говорило о том, что ему приятно слышать, как растет и развивается его сын. Эти мимолетные реакции говорили намного больше, чем открытая похвала — и Маю очень дорожил этими мгновениями, проведенными с отцом.       — Ты точно хочешь поехать к Аймо в марте? — спросил Маю, когда Сатин осторожно примостился в кресле напротив, поглаживая крохотное тельце дочери.       Он знал, что тема, связанная с Аймо, во многом триггерная для Сатина, и не понимал, зачем тому вообще все это нужно.       — Мы давно не виделись. Все-таки мы давние друзья, — коротко обронил Сатин, изучая спящую Доминик.       — В прошлый раз, когда вы ездили в сауну, ты приехал как будто не в себе, — признался Маю. А потом вспомнил, что у Сатина как раз тогда разболелась голова, и, возможно, причиной всему было именно это.       — Правда? — удивился Сатин, вскинув на него глаза. — Я не собираюсь изменять Рабии, — сообщил отец, и Маю оторопел от подобной откровенности.       — Я же не об этом… — смутился Маю. — Просто если он действует тебе на нервы, ну, короче, тебе сложно с ним…       — Я понял, — хмыкнул Сатин. — Беспокоишься о моем душевном равновесии.       — Он же старый, — выдал аргумент Маю.       Сатин лишь удивленно приподнял брови, но ничего не ответил, снова устремив все внимание на спящую дочь. Казалось, он мог сидеть с ней так долгими часами, просто находя успокоение в ее сне. На лице Сатина отражалось полное умиротворение, и Доминика была в этом на него похожа, она вообще была на него похожа. Маю решил, что не видел ничего красивее в своей жизни.       — За столько лет мы уже стали совсем другими людьми, — сказал Сатин, и больше этой темы они не касались. Маю так и не сказал вслух, что люди меняются необязательно к лучшему. Разумеется, отец был для него идеалом, но он не мог сказать этого о человеке, который когда-то совратил Сатина.       — Ты круто выглядишь, — вдруг признался Маю, кивком указывая на сестру. — Круче, чем на сцене.       Сатин улыбнулся, а потом слегка рассмеялся, показывая белые зубы.       — А мне вот не светит, — от этой фразы Сатин перестал улыбаться. Однако его следующие слова заставили сердце Маю радостно забиться:       — Ты заслуживаешь прожить эту жизнь, как считаешь нужным. Не нужно оглядываться на меня. У каждого своя история. Доминика — моя. Ты сам пишешь свою историю. Я же вижу, ты неординарная личность. А каким ты станешь через десять лет? У тебя все впереди. Да, Майре? Я верно говорю?       Маю издал смешок.       Ему правда достался самый всепонимающий отец на свете.       Возможно, благодаря царившей атмосфере доверия, Маю решился поделиться тем, что знал об Атлантиде, и озвучил свой план.       Обнаружить и уничтожить Атлантиду, пока Цицерон жив, было необходимо. Атлантида как бомба замедленного действия. Если от нее не избавиться, то невозможно предугадать, кто и когда ее обнаружит и к чему это приведет. Они также не могут просто найти ее и передать полиции — это повлечет слишком много смертей, ни один человек не справится с особью, даже целая армия. Он не хотел поднимать эту тему раньше времени, но слова вырвались из него сами.       Сатин внимательно слушал его, не перебивая, лишь изредка задавал уточняющие вопросы. Сердце Маю отстукивало чечетку, он вспотел, пока донес до Сатина свое решение отыскать эту тварь и уничтожить ее.       Он не знал, насколько вообще развит у Атлантиды интеллект. Способна ли она вселиться в тело человека? Или ею движут лишь слепые инстинкты пожирать все. Интеллект Цицерона пугал, но до какого уровня развития дошла Атлантида — никто не знал.       — Озеро? Вы с Эваллё думаете, что она может быть на его дне? Но почему именно те места? У нас дохрена озер.       — Цицерон говорил… ну мне так показалось, что он имеет в виду именно тот район и ближайший лес, — выкрутился Маю. — Когда мы с Эваллё возвращались в академию… перед тем, как… словом, тогда я узнал об этом.       — У вас не получилось его уничтожить, — произнес Сатин после краткого молчания. — И ты думаешь, Атлантиду будет проще уничтожить?       — Да ты с легкостью можешь разрушить дом! — Маю был уверен, что его глаза загорелись азартом. Сатин же наверняка принял это за надежду. Но Маю не надеялся — он знал.       — Ну я бы так не сказал, — хмыкнул Сатин и уточнил: — Что это далось бы мне легко. У меня ведь тоже есть предел. И ты уверен, что Цицерон наложил на нее барьер, и ты сможешь его снять? — И тут же добавил: — Ну, вероятно, его и я могу снять. Я бы не хотел, чтобы ты во все это вмешивался, если честно, — сказал Сатин, его лицо посерьезнело. И если до этого Маю не знал, верит ли ему вообще отец, то сейчас был уверен, что тот активно обрабатывает информацию и уже почти готов запретить ему соваться в это опасное предприятие.       — Он сам мне сказал про барьер. Вот поэтому Атлантида еще не сбежала, она заперта во временном вакууме.       Сатин вздохнул.       — Она разрушила барьер всего раз, когда Цицерон ослабил бдительность. Но пока я не уловил сигнала… — признался Маю. — Я не уверен, что ей хватит мозгов блокировать сигнал, возможно, дело не в этом. Мы ищем мало времени, но продолжим поиски.       — Мы, — повторил Сатин. — Маю, это слишком опасно. Для вас обоих. Даже если вы попусту тратите время и там ничего нет, это слишком опасно. Я уже улавливал сигнал Цицерона в Хельсинки рядом со студией. Уверен, он заявился туда, потому что знал, что я там буду. Возможно, он чувствует меня, я-то не умею заглушать, как ты говоришь, сигнал. Больше я его не слышал. До того случая на дороге, когда он напал в открытую. Но он вел себя странно, как будто хотел только напугать. Он явно не использовал весь свой арсенал.       Маю затаил дыхание, слушая Сатина. Отец раньше не говорил, что Цицерон вел себя странно. Неужели Цицерон не соврал о том, что лишь хотел узнать предел силы Оскеля?       — Поэтому, Маю, учитывая, чему я стал свидетелем, и что произошло с вами в академии, я не хочу, чтобы вы лезли во все это дерьмо. Я точно так же, как и ты, могу снять вакуумный барьер, я уже делал это и уверен, что смогу еще. И я могу уловить сигнал волн, с Доминикой у меня это получилось легко, а она всего лишь ребенок, а тут огромная особь, у которой должен быть мощнейший сигнал.       — Но это же не бред, то, что я предложил? — с опаской спросил Маю, так и не поняв, что думает Сатин о его плане.       — Нет, я с тобой полностью согласен. Пока Атлантида жива, мы не можем быть уверены, что она вдруг не проявит себя или не сбежит… а тогда погибнет много людей.       — Да, именно это я и хотел сказать, — обрадовался Маю.       — Я не помогу уничтожить особь, а сделаю это сам. Как только выясним, где она.       — И ты же… расскажешь об этом Рабии? — неуверенно протянул Маю.       — Постараюсь как-то смягчить… но я не хочу ее обманывать. — Сатин отвлекся от Доминик и взглянул ему в глаза: — Выше нос. Я-то сильнее Атлантиды в несколько раз и у меня есть непробиваемая оболочка, — усмехнулся Сатин. — Кроме того Тайсто весьма помог разобраться со строением этих тварей. По крайней мере, чтобы знать, что они из себя представляют.       — Ты помнишь только то, что видел во сне. Но это не значит, что она прям червяк какой-то бесхребетный. Но твоя броня — это класс, — согласился Маю, улыбаясь.       Сатин рассмеялся.       — Ну что, надерем задницу этому жалкому слизняку? — спросил он у спящей дочери. Доминик неосознанно тряхнула кулачками с натянутыми на них антицарапками, и Маю удивленно округлил глаза, а потом усмехнулся. — Я же говорю, зададим жару, — довольно продолжал Сатин.       Если расценивать ситуацию как положительную, то определенно им повезло, что в тело Сатина вселилась самая мощная особь.       Сатин бросил взгляд на часы на запястье:       — Час прошел. — Он поднялся, чтобы одеть Доминик и уложить ее назад в люльку-переноску.

* * *

САТИН

             Слишком приметный в брендовой одежде и зеркальных очках за полторы тысячи евро, на своем джипе, Сатин ощущал себя по-дурацки, направляясь за город на встречу с Аймо.       Улыбался мыслям и думал, как глупо.       В начале марта наконец появилось солнце, хотя то и дело скрывалось за плотной пеленой облаков.       Аймо поздравил его с рождением дочери еще в роддоме. Вспомнив тот день, Сатин усмехнулся. Заметив, кто ему пишет, Рабия взяла его телефон и отправила Аймо сообщение: «Спасибо за заботу. Это его жена. Сатин сейчас занят ребенком и мной». А когда его поздравил еще и Тео, она в шутку заметила, что все его бывшие активизировались. Эти воспоминания не вызывали в нем ничего, кроме смеха.       Сатин поехал по прямой до Тампере, но дальше пришлось поплутать. Дорога заняла около часа. Аймо купил одноэтажный дом в пригороде Тампере на окраине района, у кромки водоема. Добраться сюда можно было только на машине, хотя он видел по пути какую-то автобусную остановку. Сам дом оказался в разы меньше, чем представал его Сатин, даже не дом, а, скорее, сарай. Рядом притулилась махонькая сауна. Позади — замерзшая водная гладь, местами виднелась полынья, изо льда торчал деревянный настил с привязанной лодкой. Сатин знал, что у Аймо еще есть катер, но его здесь не было.       Взглянул на себя в зеркало над приборной панелью и пригладил сильно отросшие волосы.       Здесь, на солнечной стороне лед сильно подтаял; заглушив мотор и выйдя из машины, Сатин почувствовал, как припекает. Однако стоило пройти несколько шагов, как чувствительность ослабла, в такие моменты он почти не ощущал окружающей температуры.       Аймо вышел ему навстречу в распахнутой теплой куртке и потертых бордовых джинсах. Сатин задержал свою ладонь в его, а потом подался вперед, хлопнул старого друга по спине и слегка обнял.       Для начала они решили пройтись: Аймо собирался показать ему места, где любил рыбачить, живописные виды, ну, может быть, не столь живописные в это время года.       Они неторопливо бреди вдоль водоема, избегая особо непроходимых мест — Сатин отметил, что его помешанность на разного рода классных ботинках и в целом обуви сыграла на руку, с подошвой он точно угадал. Аймо рассказал, как ему пришла идея купить здесь небольшое строение, как порой хочется уединения. Он любил природу, кемпинг, рыбалку, любил проводить время на свежем воздухе, всегда хотел, чтобы из окна виднелся какой-нибудь ручей или озерцо. Сатин вскользь поглядывал на собеседника. На лице появились очки-хамелеоны, в остальном он никак не изменился с последней встречи.       Любуясь окрестностями, Сатин вспомнил о дочери.       В двадцатых числах марта Фрея с подругами улетала в Японию на две недели, к этому времени он уже уедет на гастроли. Сатин взял обещание со свояченицы, что она приглядит за его дочерью. Как раз в этот период в Токио и Киото начнет распускаться сакура. В Японии он бывал семь раз, а, может, и больше, когда они приезжали с группой, бывало, он заставал «Ханами» — и остался под большим впечатлением. Фрея обещала звонить каждый день, слать фото и видео, к тому же он следил за ее Инстаграмом. В Токио они встретятся с Моисеем, и Сатин был рад, что с ними отправится Тина. Японец собирался водить их по фестивалям и паркам в Токио и Киото; для такого занятого человека, как Моисей, выкроить время оказалось непросто, но японец заверил его, что может работать удаленно и, находясь на Хонсю, будет совмещать приятное с полезным.       Нельзя сказать, что он доверял японцу на сто процентов, но не видел смысла запрещать эти встречи, если они делали Фрею по-настоящему счастливой. В последнее время ее подпитывали лишь мысли о поездке в Японию и появление в ее жизни сестры. После ссоры с Валто она замкнулась в себе, стала меньше выкладывать видео и снимать контента, чего не случалось с ней уже много лет — и Сатин решил, что ей нужно отвлечься, ей нужны яркие впечатления и отдых. В конце концов он желал ей только добра и невыносимо было видеть, как страдает его девочка.       — А тот парень, гитарист…       — Они не общаются. Фрея отправляла ему несколько сообщений… — вместо продолжения Сатин покачал головой. — Прости, — фыркнул и посмотрел вдаль, — прости, что приходится выслушивать проблемы моей семьи. — Улыбка так и осталась на его лице.       Аймо лишь улыбнулся в ответ, и Сатин задержал взгляд: на лице, обрамленном бородкой-бальбо, в мелких морщинках, на вкраплениях седины в густых светло-русых волосах — ее определенно прибавилось. Серо-голубые глаза напоминали оттенок неба над их головами, когда скрывалось солнце. Сатин не представлял, что когда-нибудь Аймо будет лет семьдесят и они вот так же, как сейчас, встретятся. Сатин мысленно прикинул, сколько ему самому тогда стукнет. Шестьдесят два? Он даже рассмеялся от этой мысли. Себя он точно не представлял в шестьдесят два.       — У меня нет своей семьи. Ты знаешь, у меня был партнер, но сейчас я один. Мне приятно узнать о твоей жизни.       Аймо много расспрашивал его о концертах в январе, в которых принял участие Майре. Они много говорили о Маю, Доминик. Спустя некоторое время Сатин понял, что сейчас все его темы для разговора — его дети.       Аймо было интересно, как они познакомились с Рабией, как сыграли свадьбу. Сатин признался, что, наверное, это был самый сумасшедший период в его жизни, а потом он активно ударился в работу. Запись, репетиции, концерты, гастроли, разъезды по всему миру, мероприятия, бесчисленные фотосессии, интервью и встречи с фанатами. Его дети росли без него.       Перевалило за полдень. Незаметно они добрались до какой-то забегаловки, где взяли кофе на вынос. Заметил, как у Аймо покраснели пальцы, когда тот подхватил пригоршню подтаявшего снега и скатал снежок. Сатин взглянул на свои бледные ладони, он едва ли ощущал жар напитка через стаканчик. На мгновение в памяти возникла студенисто-белая оболочка особи, устойчивая к температурам. Но он по-прежнему мог ощущать дрожь, которая возникла внутри в ответ на легкое прикосновение Аймо к его плечу.       Они направились к дому. Сатин признался, что не был хорошим отцом для своих старших.       Когда должен был родиться Маю, у них были запланированы партнерские роды, но он не приехал, не смог себя заставить, испугался, что не выдержит. Он бросил Рабию одну. Став старше, он много лет корил себя за этот поступок. А в первый раз, стыдно вспомнить, он разревелся, как девчонка, боясь, что бабушка потащит его в роддом. Схватки начались у Рабии дома, Сатин до сих пор помнил, как она мучилась от боли и кричала, а он не мог даже рядом находиться. Бабушке пришлось самой везти ее в роддом. Стеф наорала на него, что он абсолютно бесполезен и как от отца от него тоже не будет никакого прока.       Признался в самом страшном, в том, что они с Рабией, зная, что Стеф будет против, тайком ото всех помышляли сделать аборт. Сатин даже подготовил деньги. Но в итоге Стеф обо всем узнала. Что за сцену она тогда закатила!.. Кричала, что они оба малолетние идиоты и всю жизнь будут страшно винить себя.       В горле пересохло. Сатин сглатывал, делясь воспоминаниями с Аймо; во рту ощущался горький привкус эспрессо. Почему-то эти разговоры действовали на него как обезболивающее. С Аймо ему было спокойно, как на созвонах с психотерапевтом. Об этом он тоже рассказал. Казалось, слова, которые он сдерживал много лет, сдерживал намеренно, прорвались наружу, и он говорил, говорил.       Улыбался собственной былой глупости.       Рассказал, как выбирал психотерапевта. Искал спеца, работающего с бисексуалами и геями.       Аймо хотел узнать, как Сатин принял ориентацию сына. Это был рассказ еще на час.       Аймо показал ему свое «убежище» — так он называл свой крошечный домик. Там фактически негде было развернуться. Кухня тире веранда с гостиной сразу от входа, спальня-кабинет, где иногда работал Аймо, туалет с душем и пристройка с дровами — что-то вроде задней террасы. Дом Сатину понравился: внутри пахло свежестью, сосновыми досками, везде царил порядок, вещей у Аймо всегда было немного, бытовая техника блестела чистотой. Аймо любил заниматься интерьером, находить нестандартные решения.       От пива Сатин отказался, сегодня он был за рулем. Аймо пожарил картошку, себе взял из холодильника пинту светлого пива. За едой они делились планами. Аймо по-прежнему работал в сфере айти, писал программы на заказ. В разработках у него было пара собственных проектов. Аймо неплохо зарабатывал, но не любил сорить деньгами, вкладывая их в по-настоящему нужные вещи. В «убежище» он был предоставлен сам себе, лишь немногие его друзья знали о существовании этого места; у Аймо выработалась система ритуалов, таких, как ранние подъемы, бег в определенное время, час чтения каждый день и так далее. Он приезжал сюда, когда хотел отдохнуть от привычной жизни, ставил телефон на тайм-аут и предавался своей тихой жизни в полном уединении. Сатин прекрасно понимал его в этом желании сбежать от реальности хотя бы на пару дней. Но уже не мыслил своей жизни без маленького ребенка. Он покинул Рабию впервые с рождения ребенка на целый день. Любая вылазка из дома обычно длилась не больше нескольких часов.       Ближе к вечеру Аймо растопил сауну, а затем они поехали в Тампере. Аймо предложил любимый рыбный ресторанчик. До своего дома в Тампере ему было всего ничего пешком. По пути Аймо показал привычные маршруты для пробежки, иногда он добегал от «убежища» до дома, любил послушать музыку во время бега. Сатин против воли представил подтянутое мужское тело, обтянутое футболкой, потемневшей от пота, крепкие мускулистые бедра, игру мышц под кожей, ровный темп бега, провода наушников, болтающиеся на широкой груди. Всего на мгновение Сатин позволил себе представить, каково это — снова оказаться в крепких мужских объятиях, ощутить грубый напор, жар мускулистого тела, чужую эрекцию, упирающуюся ему в брюки. Если Аймо что-то и заметил в его глазах, то не подал виду.       Уже стемнело, но Сатин прихватил с собой темные очки, не желая светиться.       На улице им попался молодой парень, возраста Эваллё, увлеченно играющий на гитаре, подключенной к усилителю. Явно подающий большие надежды. Прилипчивый мотив, вязкое, ритмичное звучание, оно сразу засело в голове. Сатин с минуту слушал мелодию, стоя в стороне, и когда проходил мимо, опустил крупную купюру в раскрытый кофр — на новую хорошую гитару.       Вспомнил, как мать прочила ему будущее безвестного уличного музыканта, и как горячо он спорил, что назло всем добьется успеха.       В этот момент Аймо тронул его за плечо, привлекая внимание, и указал на рыбный ресторан. Парень вскинул взгляд и присмотрелся. Сатин мимолетно улыбнулся, и гитарист сильнее округлил глаза. Сатин привык, что его узнают на улицах. Судя по музыкальным предпочтениям, этот парнишка наверняка знаком с песнями «Храма Дракона». Его руки в кожаных полуперчатках и с зажатым в пальцах медиатором замерли. Музыкант перестал играть, уставившись на него во все глаза. Сатин мельком улыбнулся.       В ресторане взял пельмени с лососем в бульоне, лангустины на гриле и глазированную форель с рисом. Аймо — уху из лосося и трески, салат, жареные пельмени и лазанью с креветками. Заказали графин клюквенного морса. Как и обещал Аймо, все на высшем уровне. Признаться, за последний месяц он привык к домашней пище, но был рад внести исключение. Они разговорились с Аймо о меню, и он с улыбкой сравнивал местные блюда с домашними кулинарными изысками.       Дизайн заведения оказался в морской тематике, в отдельном помещении можно было выбрать живую рыбу и попросить ее приготовить. Они сели так, чтобы не бросаться в глаза остальным посетителям, Сатин снял очки и положил на стол рядом с телефоном.       Давно мечтал провести вот так, без спешки, весь день. Большую часть времени он был занят Доминикой и семьей, ему уже начало казаться, что его мир сузился до размеров собственного дома.       Иногда замечал, как Аймо с интересом смотрит на него сквозь затемненные стекла очков. На пальце заметил пару перстней, на запястье — мощный браслет с часами, в вороте — цепочку. Хотелось получше узнать этого нового Аймо, его жизнь. В какой-то момент Сатин осознал, что получает настоящее удовольствие от простой беседы, он все чаще улыбался и смеялся. Увлеченный, он совершенно позабыл про окружающий мир. У него даже голос подсел от того, как много он сегодня говорил.       Они обсудили зимний отдых, сравнили впечатление. Аймо тоже выбирался с друзьями на курорт, где катался на лыжах и сноуборде. Сатин рассказал о своей семейной поездке. В этом году они с Рабией уже начали прикидывать варианты отдыха с грудничком, скорей всего, летом.       Разговор вернулся к Валто, парни переживали за него, Валто безвылазно сидел дома и черт знает чем занимался. Они общались, избегая неприятных тем. Однако Сатин не верил, что Валто уже выбросил его дочь из головы. Валто упоминал какое-то сообщение, которое не давало ему покоя, но не вдавался в детали.       Сатин знал, что любовь не исчезает из-за одной ссоры. Он неоднократно говорил Фрее, что любовь — это поступки. И что невозможно изменить человека, если тот сам этого не захочет.       Они провели несколько вечеров, просто болтая. Пришлось постараться, чтобы не ранить ее чувства, но и не выставлять все в розовом свете.       Сатин убедил дочь, что она не должна ставить интересы и прихоти Валто или любого другого мужчины выше своих, у него для этого своя голова, и как бы она ни хотела понять его — полностью понять другого человека невозможно. Ей следует принять это.       Как он принял произошедшее с ним в тринадцать — но об этом, разумеется, не стал говорить. Психотерапевт помогла разобраться с чувством вины и преодолеть старые установки. Но это была лишь капля в море. Однако это сработало, ему в самом деле стало легче.       — Твоя жена ревнует тебя ко мне? — спросил Аймо, когда их тарелки опустели.       Сатин опустил взгляд и усмехнулся.       — Я не давал ей повода усомниться во мне, — ответил, не задумываясь. Взглянул на обручальное кольцо, повертел на пальце. Правда далась ему легко. — Между нами ничего нет, — поднял глаза на Аймо и увидел на его лице подтверждение своих слов.       Они еще немного посидели. Перед самым уходом рассказал, что Эваллё, в качестве подарка Маю к окончанию школы, затеял ремонт в квартире — такой ремонт, как они хотели с Маю. И что он решил внести свою лепту, но пока не было времени поделиться с ребятами.       Аймо собирался домой и проводил его до парковки, где Сатин оставил джип. Они обнялись и Сатин сел за руль. На прощание Аймо вскинул руку, а затем развернулся и пошел в сторону дома, Сатин проводил его фигуру глазами, пока мужчина не скрылся из вида. Написал жене, и, узнав, что они еще не ложились, позвонил Рабии по видеосвязи.              Утро началось размеренно. Пока дочь досматривала сны, Рабия успела умыться и почистить зубы, вернувшись в спальню, перебралась на его половину кровати, и некоторое время они пролежали, обнявшись. Когда ребенок разлепил глаза и завозился, требуя покушать, Сатин, приподнявшись, с улыбкой потянулся к Доминик и забрал ее из кокона.       — Кто такой маленький проснулся? Хочешь на волю? — Дочь отозвалась бурным возгласом и скорчила мордашку. Совсем еще сонная, она лениво зашевелилась. На ее головке была тонкая шапочка с бантиком — Рабия обожала головные уборы и накупила для Доминик их целое множество.       Не прекращая болтать с дочерью, распеленал ее, выпуская ручки и ножки на свободу, и зацеловывая их. Рабия надела подушку для кормления, отстегнула бретельку на майке и занялась Доминикой. Сатин улегся рядом, какое-то время наблюдая за ними. Он только взялся за телефон, как в спальню ворвался Маю, а с ним Эваллё. Сатин набросил на полураздетую Рабию край одеяла, прикрывая их с Доминикой.       — Ты проверял телефон?! — потребовал Маю с порога.       От его громкого голоса Доминик расхныкалась.       — Ну ты еще громче поори, — посоветовала Рабия, пытаясь накормить ребенка.       — Вы еще не видели ЭТО?! Проверь свой телефон! — не отставал Маю.       Они с женой переглянулись.       Чувствуя неладное, Сатин взглянул на экран блокировки и заметил, что у него есть пропущенные. Сбросил блокировку. Ему несколько раз пыталась дозвониться менеджер группы.       — Это полный пиздец, — заметил Эваллё.       Сатин еще сильнее напрягся.       — Да выкладывай уже, — не выдержала Рабия.       — В интернете появилась статья с фоткой, — сообщил Эваллё. — Тебе это точно не понравится.       Сатин мгновение смотрел в его карие глаза, пытаясь понять, что вообще происходит. Потом пролистал сообщения от парней из группы.       — Что за статья? — забеспокоилась Рабия, которая не могла дотянуться до своего телефона. — О чем ты вообще?       — Вас сфоткали, но это еще полбеды, ты посмотри, о чем статья! — Маю отправил ему ссылку, но Сатин уже открыл скриншот от Дианы.       Рабия заглянула в его телефон, но Эваллё передал ей свой.       — Твою мать! — выругался Сатин, и Доминика возмущенно взвизгнула, а потом снова захныкала.       — О боже мой! — воскликнула Рабия, листая статью на телефоне. — Как они узнали?!       — Я предупреждал, что это пиздец, — донесся до него голос Эваллё.       Внутренности скрутило.       Над статьей красовалась фотография, сделанная перед тем, как он сел в машину. На снимке они обнимались с Аймо.       Спину обдало холодом, когда он увидел заголовок. Резко сел на кровати, остатки сна мигом слетели.       «Сексуальное насилие в детстве. Сатин Холовора был замечен в Тампере в компании Аймо Лааксо, в 1996 году уволенным из школы за изнасилование тринадцатилетнего ученика. Всемирно известный своей симфоник-метал-группой «Храм Дракона» Сатин Холовора встретился с бывшим учителем. Востребованный специалист IT оказался тем, кто совратил будущего фронтмена группы, ставшей живой легендой.       Новый роман известного своей открытой бисексуальностью новоиспеченного отца или попытка простить насильника?».       К статье прилагалось его фото с Доминик на выписке рядом со счастливой супругой и отдельно — его мрачная насупленная физиономия в тринадцать лет на каком-то певческом конкурсе, и свежий снимок не подозревающего обо всем этом дерьме Аймо на лыжном склоне.       Под фото шла информация о том, кто такой Аймо Лааксо, и еще пара его снимков.       — Твою же мать! — заорал Сатин в бешенстве, и Доминика громко расплакалась. — Какой блять мудак написал эту статью?! Суке бы яйца оторвал!       Его родители скрыли произошедшее, но теперь, спустя столько лет, информация, чудовищно исковерканная, просочилась в СМИ.       В качестве бонуса — кадры из ресторана, где они мило болтают.       — Блять! Не могу поверить… Твою мать!..       Сатин быстро просматривал текст статьи, не веря своим глазам. Извратили и выставили напоказ…       Откуда все эти данные?! Как им стало известно об Аймо?! Какое, к черту, изнасилование?!