Сказка для Химико

- Ньех…       Ноябрь неспешно входил в свои права. Улица недалеко от лесопарка, ещё недавно устланная источавшей столь любимый аромат впадающей в спячку природы золотистой листвой, теперь была уныла и пустынна. Бывало, поутру по ней сновали одинокие прохожие, спешащие на работу под мелким и колючим холодным дождиком, явно не располагавшим к романтическим прогулкам, сопровождавшийся «симфонией» шороха шин по мокрому асфальту, грохота трамваев на узких улочках и внезапных гудков. Да, в эти моменту живописную окраину северного города было не узнать – словно неизвестный художник, однажды запечатлевший этот чарующий вид на город, глубоко разочаровался в своём творении, и предав картину огню, решил воспроизвести тот же пейзаж в виде гравюры на свинцовой пластинке...       И всё же, для девчат, облюбовавших квартиру с мансардой, даже столь радикальная смена яркой картинки заунывными декорациями повседневности вовсе не была поводом для хандры. Уж очень Селестия и Анджи любили осень, эту волшебную пору, которая начиналась в городе каждый октябрь и продолжалась чуть ли не до конца ноября. Романтичная, таинственная, очаровывающая с первого упавшего листочка на фоне заката, так непривычно наступающего часов в шесть-семь, заливая пустеющие аллеи рубиново-серебристым светом. Девушки в эти моменты словно проваливались в сказку, завороженно бродя по опустевшим, почти сонным окрестным паркам, в которых даже посреди городской суеты, казалось, останавливалось время, а в воздухе витало согревающее сердца умиротворение. Они часами сидели на балкончике любимой кофейни, влюблённо глядя друг другу в глаза и поглаживая тёплые, мягкие ладошки, а потом, даже порой забыв съесть заказанный шоколадный круассан с миндальным кофе, отправлялись в путешествие по набережным, не забывая заглянуть по пути домой в местную багетную мастерскую, это столь знаковое место для впервые познакомившихся тихим октябрьским вечером двух столь непохожих красавиц.       А теперь, когда месяц, дарящий ощущение волшебства и море радостных воспоминаний, окончился, наступила пора уютных вечеров у электрокамина под тёплым пледом, под которым девчата миловались, укрывшись с головой. Анджи уже привыкла, что день за днём она начинает превращаться в подушку-обнимашку, которую Селес по утрам не выпускает из объятий, а без дюжины поцелуев хотя бы в щёчку и вовсе была бы готова навсегда заключить на вечное заточение в кровати. Впрочем, полинезийка и не особенно-то сопротивлялась – Селестины нежности были для неё чуть ли не самым большим счастьем на свете, даже, пожалуй, сравнимым с благодатью, ниспосланной мудрым Атуа. Устремлённая сердцем, душой и разумом в неизведанные, потусторонние дали, в которых причудливым образом сплетались мечты о вечной жизни, художественные образы грядущих работ, вдохновлённое безумие и обещанная божественная награда, Анджи готова была забыть обо всём, когда у неё на коленях сворачивалось клубочком самое нежное и ласковое создание на свете, застенчиво поглядывающее на неё из-за взлохмаченных чёрных волнистых волос, спадающих на бледное личико. Имеет ли смысл тешить себя мыслями о загробном мире духов, если здесь, в казавшемся художнице ранее непрочным и неидеальным реальном мире, существует источник самой искренней, самой живой радости, и ради её получения не требуется несколько раз на дню отдавать творцу молитвы, а тем более устраивать жертвоприношения? Чем не рай на земле!       В свою очередь, прошедший с момента встречи год благотворно подействовал и на готессу. Селестия впервые за прошедшие пять лет впервые в жизни почувствовала на душе невообразимые спокойствие и лёгкость. Чувство, словно с ноги сняли тяжеленное ядро, которое девушка волокла за собой, казалось, уже столько, сколько себя помнила, а покрытые острыми иглами стены зловещего подземелья, заменившие ей мир, вдруг внезапно рассыпались, словно их и не было. Вокруг – лишь безмятежный пейзаж, свежий воздух, наполненный ароматами весенних цветов, и уютное закатное небо... Анджи, будто добрая волшебница, день за днём исцеляла израненную душу Селестии одним фактом своего присутствия. С каждым поцелуем, прикосновением и ласковым словом необъяснимый страх перед кажущимся враждебным и зловещим миром, скорбные воспоминания о прошлом, напоминавшие о себе болезненным унынием и то и дело подкатывавшими к горлу слезами, посещали готессу всё реже и реже. Впервые в жизни брюнетка точно знала, что в мире существует человек, искренне её любящий. И вовсе не за статус «Королевы лжецов» или таинственной аристократки из вампирского замка. Каждый прожитый вместе день девчата были готовы поверить в то, что попали в сказочный сон, который рано или поздно закончится, и они проснутся тем самым прошлогодним октябрьским утром, но сколько бы они не просыпались, сон всё продолжался, постепенно давая им понять, что счастье, даже столь непохожее на их «каноны», всё-таки надолго облюбовало девичьи души…

***

      Унылое небо цвета бетона медленно становилось густо-голубым, словно листок старинной бумаги, который невзначай окунули в воду со следами разведённой синей краски. Дождь успел вылиться ещё утром, но пронизывающий до костей ветер ещё долго не располагал даже к походам в ближайший супермаркет, не говоря уже о задумчивых прогулках до романтичных кафе. Даже пользоваться такси в этот промозглый вечер не было ни сил, ни желания. К тому же, один лишь вид уютной гостиной, наполненной мягким светом электрокамина и ароматом вишни с имбирём, отбивал всякое желание покидать квартиру.       Анджи, закинув ножки на спинку стула, уютно расположилась на кухонном диване, с интересом читая только что оставленную Селестией на столе тетрадку с написанными стихами. Выходившие из-под пера готессы стихотворения хоть и завораживали Анджи, всё-таки казались ей излишне мрачными и грустными. Беззаветно влюблённая в романтичные образы Западной Европы конца XIX века, брюнетка умела «затянуть» в них и читателя, который с первых строк прощался с привычной обстановкой и переносился в неведомые дали. Эти узкие, мощёные гранитной брусчаткой лабиринтоподобные улочки с фахверковыми домиками на фоне покрытых густым лесным пейзажем гор, среди которых притаился старинный замок; шумная площадь с мраморным фонтаном, изображающим похожих на огромных бабочек с крыльями летучей мыши фантастических созданий, ресторанами для состоятельных господ, посаженными в аккуратный ряд соснами и газовыми фонарями, освещающими вечерний полумрак зловещим зеленоватым светом. Облюбованная и даже заочно признанная Селестией единственной пригодной эпохой для жизни, с точки зрения Анджи она шла ни в какое сравнение с уютными и, казалось, беззаботными видами родного Папеэте, затерянного среди просторов Тихого океана, навсегда отпечатавшимися в сердце художницы. И почему эта черноволосая красавица с развитым чувством прекрасного не могла выбрать куда более светлый и оптимистичный образ для мира своей мечты? Не понятно. И всё же, из всех написанных Селестией стихотворений Анджи всё-таки не могла пройти мимо строк из одного коротенького стишка, словно второпях набросанного в скетчбуке красной ручкой: …Коль решишься, моя дорогая, с фортуной сыграть, Пожелав наших судеб полотна сплести воедино – Поклянусь перед вечностью, сердца разверзнув глубины, Во владение вечное душу тебе завещать… Мы назначим свиданье вдали от непрошенных взоров, Средь бескрайних просторов забытых богами морей. В тишине диких скал увидаться мечтая скорей Под ажурным скелетом сокрытого тенью собора. Освещают нам путь на волшебном обряде венчанья Уходящие вдаль цвета смертной любви небеса. Пусть мне станет фатой сизой дымки морской полоса, А тебе платьем свадебным – звёздных пылинок сиянье… Затерявшись в незримых чертогах глубин небосвода, Духов сонм островных исполняет сонату для нас, С каждым звуком забвенье суля и веля сей же час, Вдаль нестись с каждым па к серебристо-гранатовым водам… А вокруг – ни души. Только свет колдовской факелов, Да сонм идолов каменных в масках ночного тумана, И в глубины сердец проникающий песней без слов Нам напутствия шепчущий глас божества океана. …Лёгкий бриз нежно струны прибоя ласкает. Рваный занавес на ночном полотне туч обнажает Одиноко застывшую в смутной печали луну… Океан засыпает под шум барабанного боя… Хладнодушный плеск волн увлекает в ночи за собою Стук сердец двух влюблённых, идущих забвенно ко дну…       Стихотворение было записано в тетрадку почти без помарок, словно на одном дыхании. Как и всё, что было сочинено готессой, оно напоминало Анджи затерявшийся в ромашковом поле фантастический цветок с чёрно-фиолетовыми лепестками, испускающий аромат из странной смеси нот ладана, пачули и розы, но что-то неуловимо волшебное таилось в этих лишённых солнечной радости строках. Если Селес всё-таки решится на свадьбу, как же Анджи хотелось, чтобы её атмосфера была столь похожа на эти строки… Художнице уже представлялся белокаменный утёс, покрытый нависшими куполом над еле заметной ведущей на его вершину лестницей соснами. Поросший орхидеями каменный скелет старой готической церкви, смахивающей на Миланский собор, где только что под аккомпанемент прибоя, морского бриза и еле слышной издалека «Токатты и Фуги ре-минор» на скрипке, они были обручены по воле великого Атуа, а сейчас прогуливаются по залитому этим аметистово-кровавым закатом побережью за ручку, держа в руках сандалии… Право слово, даже ритуальное утопление в день свадьбы художница считала не таким уж и мрачным исходом…       Сама же создательница этих строк, одетая в любимый шёлковый халатик, стояла за столом и, напевая под нос любимую песню, заваривала в сифоне-балансире свой особый «Осенний» чай. Монарда, имбирь, розмарин, лимон, палочки корицы... Возможность прикоснуться к душистым травам и пряностям была для готессы ещё одним способом окунуться с головой в завораживающие фантазии. В такие моменты она чувствовала себя таинственной лесной колдуньей, обитавшей в скрытой под кронами елей каменной хижине на склоне холма, а когда солнце клонилось к закату, девушка покидала своё убежище и спешила по извилистым лесным тропам к вершине, где вот уже несколько веков покоились руины старинного замка. Осталось лишь взобраться на крышу дряхлой каменной башни, чтобы дождаться полуночи и начать сеанс приготовления чудодейственного зелья. Зачем? Селес и сама вряд ли знала ответ на этот вопрос, но если бы её спросили заглянувшие на огонёк инквизиторы, она бы однозначно лёгко и непринуждённо сказала бы, что исключительно из любви к искусству. - Нья-ха-ха! – прервала Анджи многоминутное молчание, - как приятно видеть Селес-чан такой счастливой. Вот уж точно, как надо любить чай, чтобы видеть в этом столь заурядном процессе настоящее волшебство! Иной раз думаю, а зачем ты напрягала этого великана в Академии? По нему ведь видно, что он ничего сложнее «утопленников» не заваривал, да и те куплены в ближайшем киоске. Он будто дилетант, кое-как срисовывающий образы с найденных в сети картинок в тетрадку, а ты – настоящая художница, у которой и безо всяких предварительных набросков получаются настоящие шедевры. - Ты о Хифуми? - Селестия словно вернулась с небес на землю из мира собственных мечтаний, - вот ещё! Пусть и не мечтает отлынивать от работы – освобождать его от законных обязанностей я не собираюсь. Не пристало госпоже в академические часы утруждать себя приготовлением священного напитка, - картинно надула губки брюнетка, - к тому же когда мне ещё отходить от пар и предаваться умиротворённым мечтаниям, как не в ожидании любимого чая? Пожалуй, с моей стороны предоставлять ему практиковаться в приготовлении чая будет даже гуманно, если не щедро… - Эх, иной раз Анджи его становится жаль. Нелегко смотреть, как он самоотверженно тебе прислуживает, стоически снося все твои капризы… Всё-таки безответная любовь – серьёзная штука. Не боишься, что однажды ему сорвёт крышу? - Не любит он меня, - потупив взгляд промолвила покрасневшая от смущения Селес, - просто ему импонирует то, что я, в отличие от Фукавы, не посылаю его куда подальше с его писаниной, а вполне себе хотя бы пробегаюсь взглядом, что у него там намалёвано. К тому же, намалёвано у него много всякого интересного – мангака из него действительно достойный. А вот как человек… - грустно вздохнула готесса, - если честно… побаиваюсь я его… Конечно, на людях он со мной ничего сделать не сможет, но если мы останемся одни… Иной раз меня страх берёт, и спасает лишь то, что он от фемдома откровенно тащится. А так… Даже не знаю, что бы произошло… - Не стоит переживать, солнышко! – Анджи стало немного совестно от того, что она так внезапно испортила готессе настроение, – Атуа заботится о тебе, и пока Анджи любит тебя, ты будешь находится под его надёжной защитой! Никто не посмеет причинить тебе зло. А уж если посмеет… - художница не закончила, но было ясно, что она даже несмотря на свою отнюдь не боевую фигурку не даст Селестию в обиду. - Спасибо, - еле успела вымолвить полушёпотом растроганная брюнетка, отчаянно пытаясь скрыть от Анджи выступившие на глазах слёзы счастья, но Анджи, научившаяся за всё время совместного проживания понимать эмоциональное состояние любимой с первого взгляда, и в этот раз его угадала. Она тихонько подошла к Селес, не выпуская из рук тетрадь, и тихонько обняла возлюбленную со спины, прижавшись к бледной щёчке своим смуглым личиком, - - Не стоит благодарности, моя милая грустняша. Анджи поклялась Атуа, что будет с тобой до конца свои дней. Ибо… …Коль решишься, моя дорогая, с фортуной сыграть, Пожелав наших судеб полотна сплести воедино – Поклянусь перед вечностью, сердца разверзнув глубины, Во владение вечное душу тебе завещать…       Селестия густо покраснела, услышав эти строки. Изо всех сил сдерживаемые эмоции всё-таки вновь покатились из глаз одинокой слезинкой. «Куда делась та самая неприступная Королева Лжецов?» - думалось Анджи, которая уже бы и должна привыкнуть к тому, что под оболочкой чёрствой и холодной роковой леди открылась чувствительное и ранимое создание, но всё никак не могла. - Неужели тебе оно запало в душу, - смущённо, хоть и с некоторыми нотками недоверия, спросила всё тем же шёпотом чувствительная готесса, - ведь… это… всего лишь черновик... Вчера набросала в парке за пару часов до начала дождя… Беловолосая, увидев, что любимая растрогана до глубины души, тихонько кивнула: - Анджи наконец-то рада увидеть, что ты можешь писать не только о беспробудных муках земного существования и мрачных пейзажах, но и на редкость обворожительную любовную лирику. Не в моих планах перечить воле Атуа, однако ж хотелось, чтобы таких светлых стихов у тебя стало хотя бы немножечко больше… - Может быть, может быть, – неуверенно ответила Селес. По правде говоря, это стихотворение она сочла исключительной халтурой, и куда милее ей были обрётшие законное место на её страницах упадок и печаль, такие близкие и наполненные куда более искренней красотой, нежели «фальшивая» радость. Но что уж поделать? Всё-таки, ради того, чтобы любимая была рада, надо будет разнообразить творческий портфель… - А вот и чай готов! – балансир зашипел, жадно вытягивая драгоценный напиток из колбы в бронзовый заварник и опуская кран прямо над пиалами. Через мгновение ароматный напиток янтарного цвета с непередаваемым ароматом пряностей плескался в фарфоровых чаванах. Его создательница не без гордости взяла предназначавшийся для любимой чай и тихонько протянула его Анджи с видом, словно это был самый желанный для смуглокожей красавицы подарок. Художница, с умиротворённым видом взиравшая на этот таинственный осенний чай, вдруг внезапно хитренько улыбнулась и, уже приготовившись взять Селестино творение, одёрнула руки и поднесла личико прямо к чаше, словно готовясь из неё пить прямо с рук готессы. Нежный поцелуй, лёгший на Селестину ладошку мгновенно отдался румянцем на щёчках готессы, от удовольствия чуть не выпустившей чашу из рук прямо на юбочку любимой. Брюнетка, стараясь скрыть переполнявшее её смущение, потупив взгляд, всё так же продолжала удерживать чаван Анджи. Полинезийка хитренько улыбнулась и сжала чашу в замок вокруг пальцев любимой, ясно давая понять, что не выпустит их ни на минуту, качая головой. Селестия, всё же, преодолев краткосрочное помутнение, взяла со стола скечтбук, закрытый на самом любимом стихотворении Анджи. - Под чаёк читать будет куда интереснее, - ласково произнесла брюнетка, оставив на щёчке Анджи ответный поцелуй и присев рядом с художницей. - Анджи всё же хочет подождать, пока чай хоть немножечко остынет. К тому же, духовной пищей я уже за это утро насладиться успела. Совсем другое дело – пища телесная! – полинезийка отставила чашу и молниеносно потянулась к бокам Селестии. - Ну щекотно же! – заливисто засмеялась Селес, пытаясь не расплескав чай вырваться из единственных прикосновений Анджи, которых она остерегалась. Впрочем, художница не стала усердствовать в попытке довести любимую до весёлой истерики, и попросту обняла черноволосую красавицу, до сих пор не отошедшую от ехидных прикосновений. Кажется, это чаепитие рискует затянуться на неопределённый срок…

***

- Ньех…       Девчата, уже успевшие опорожнить чаши, переглянулись и тотчас устремили свои взгляды на огромное окно, из которого отрывался вид на стонущий под дождём лесопарк. Очаровательная миниатюрная девушка с карминовыми волосами и мраморно-белой кожей, уныло вздыхала, сидя опершись локтями на подоконник и посматривая на безрадостный уличный пейзаж. Химико приехала буквально три дня назад, прознав о том, что в Европе поселилась самая загадочная её однокурсница, но даже тот факт, что «чудесная Анджи», единственный человек, способный вывести её из нескончаемой апатии, наконец-то рядом, не сильно помог пытавшейся сбежать морального упадка Химико. С первого дня рыжеволосая иллюзионистка почти не покидала маленькой мансардной библиотеки, в которой она предпочла поселиться, и выходила раза два-три в день, так что первый случай, когда Химико не спешила в свою каморку с пеканом и чашкой латте чуть спустившись в гостиную, оказался для девчат настоящей сенсацией. Впрочем, и она длилась не долго. Сбросив на пол чулки и накидку, Химико уселась на огромный полуметровый подоконник и устремила свой поистине безжизненный взгляд на улицу, и никакие попытки девчат привлечь её внимание не увенчались успехом. Селес, уже дважды пригласившая рыжую на чаепитие, уже была готова сама употребить «лишнюю» чашу по назначению, однако Анджи восприняла неприступность иллюзионистки как вызов. - Нья-ха-ха, Химико-чан, - Анджи внезапно возникла за спиной Химико и обняла её за плечи, - может быть, изволишь присоединиться к нам в нашей ма-а-а-аленькой чайной церемонии. Не забывай, что ты – единственная, кто не воздал молитвы Атуа сегодняшним днём, но он готов будет тебя простить, если ты отведаешь его священного напитка, - с видом снисходительной проповедницы заключила Анджи, вгоняя Селес в краску, - кроме того не забывай, что сегодня ты ещё не восполняла ману, так что для тебя это, в прямом смысле, вопрос жизни и смерти. - Да хоть бы и смерти… Она хотя бы поможет покончить с этой невыносимой болью… - монотонно отрезала Химико, пытаясь вырваться из непрошеных объятий и отодвинуться к окну. Однако Анджи вовсе не собиралась наблюдать за самоустранением Химико от беседы, тут же схватила пытавшуюся отползти подальше иллюзионистку за пятки и изо всех сил рванула к себе. Даже не успев дотянуться до оконной ручки, рыжая растянулась на подоконнике. - Отпусти меня, - попыталась высвободиться Химико, пинаясь и пытаясь рывком отбросить Анджи, но художница так просто не сдавалась, упираясь в стоящий рядом с окном диван. Предсказуемо, Химико быстро прекратила сопротивление, и уже начала сползать с подоконника, рискуя рухнуть на пол. - Ладно… так и быть, пойду я на ваше чаепитие… Только не таскай меня больше. И вообще, пусть лучше Селес-чан меня к столу приглашает. Она уж точно знает, как надобно обращаться с известными магами!       Для Анджи слова изрядно раздражённой Химико подействовали, словно брошенный в бочку с порохом окурок. Чуть ли не впервые в жизни художница почувствовала прилив ярости, и уже была готова чуть ли не силком притащить этот сгусток уныния на кухню, но лёгшая на плечи ладошка Селестии успокоила готовую объяснить, что их домашние законы написаны в крови, островитянку. Готесса тихонько подошла к Химико и что-то прошептала ей на ушко, после чего та, хоть и с явной неохотой, проследовала на кухню.