Vent’anni

E anche se ho solo vent’anni dovrò correre per me И даже если мне всего двадцать, я буду бежать вперед ради самого себя.

Итан стоит против большого зеркала обнаженный и аккуратно ведет пальцами линию слева под ребрами. Идеальное место для столь красивой надписи. Подушечкой пальца чуть надавливает в месте, где по его подсчетам татуировка должна кончиться, и поднимает взгляд на отражение. Не странно ли это, набивать строчку из собственной песни? Странно, но Дамиано же так сделал и вроде не жалеет. Хотя он её и написал, так что ему позволительно. Парень чуть хмурит брови, опуская руки, и вновь смотрит на своё отражение. Без обозначенной в сознании надписи оно теперь кажется словно бы пустым и не таким ярким, возможно, все дело в лучах закатного солнца, что сглаживают краски, делая их золотыми. Не уверен. И в татуировке уже не уверен, потому как предыдущий вариант на руке он грел под сердцем несколько месяцев, но до салона так и не дошел. Это же на всю жизнь, да? Значит надо подходить с ответственностью. А Дамиано так не делает. – Он вообще много чего не делает, - вслух подмечает Торкио, через голову натягивая белую растянутую майку. Она единственное, что ещё хоть как-то способно спасти от жары вечерней репетиции. Поленившись обуться, так совершенно для него не свойственно, парень выходит из комнаты, взглядом задевая повешенные на стены картины. Яркие и красивые, прямо как Måneskin. Слово огнем касается внутренней стороны щек и ещё отчего-то грудной клетки. Слева под ребрами, аккурат в месте, где Итан надеется в один день вбить пигмент под кожу. Он хмурит брови и шевелит языком во рту, касаясь неба, пока жар от слова не остывает, превращаясь в теплое дыхание. Это странное сомнение внутри, будто подсаженное кем-то нарочито, ему не нравится. Он же с ними, всегда был и всегда будет. Он тоже часть группы. Ведь так? Кивает, проходя мимо комнаты Дамиано, ладонью ведя по шершавой стене, и совершенно не замечает знакомого силуэта, опершегося о дверной косяк. Пальцы проходятся в сантиметрах от оголенного торса солиста, что Итан запоздало реагирует, одергивая руку. Головой поворачивает так быстро, что волосы путаются, падая шелком на лицо, и проходит не один десяток секунд, прежде чем парню удается совладать с ними. Стоит, ошарашено хлопая глазами, и открывает рот, чтобы сказать очередное «прости». Итан часто извиняется, порой даже за то, чего не совершал, и не видит в этом ничего странного. В доме, где кроме него еще три совершено разных человека, угодить каждому не получится. – Что с лицом? Случилось что-то? – спрашивает Дамиано, отлипая от двери и лениво выбираясь в коридор. Конец сигареты в его руках загорается красным, когда тот делает долгую затяжку, после выпуская дым в сторону друга. – Нет, ничего, - улыбается Итан своей выученной улыбкой. Плотно сжатые губы и лишь двигающиеся вверх уголки, чтобы никто не заметил неровных зубов. Однажды парень был уверен, что поборол свой комплекс, улыбаясь каждое утро себе в зеркале и позволяя смеяться в открытую при друзьях. И даже на фотографиях они не казались ему такими уж и неровными, вот только кроме Торкио никто этих фото и не видел. Но это было однажды, а оно, как известно, имеет особенность заканчиваться. – Точно, ты прямо какой-то особенно мрачный, - продолжает солист, двигаясь вместе с парнем по коридору и попутно выкрикивая имена других участников группы, чтобы те не опоздали на репетицию. Всё равно опоздают, – Если что, говори. Дамиано опускает ладонь на плечо барабанщика и тот вздрагивает, против воли и собственных больно вбитых в голову утверждений, вздрагивает. Молится, чтобы это было незаметно, но сверкающие также в золотом закатном свете глаза друга указывают на обратное. – Больно? – голос непривычно взволнованный и напуганный, даже обычная хрипота пропадает, сменяемая какой-то странной интонацией. Заботливой что ли? Отрицательно качая головой, Итан все же освобождается от чужой руки на своем плече и посылает солисту свою фирменную улыбку, немного вымученную, но прекрасно скрывающую истинные чувства. А Дамиано щурит свои глаза сомнением. Не верит совершенно, но от темы увильнуть позволяет, продолжая двигаться к студии, что всего в двух десятках крохотных – оба идут медленно, растягивая время – шагов. Сам новую предлагает, дабы отвлечь. Обсуждают баскетбол, в котором Давид хорош и хвастается этим, не скрывая, лишь бы барабанщик снова в себе не замкнулся. Ещё немного говорят об ужине, буквально три шага, пока визг Виктории не разносится в коридоре. Она пробегает мимо парней, смеясь так задорно звонко, что Итан вновь теряется, поднимая уголки губ, и пропускает её внутрь комнаты первой. Он не стесняется её, вроде бы, просто не разделяет столь частого выражения эмоций. Его собственные тараканы в голове. – Видишь, какая довольная, - загадочно шепчет Дамиано, одной ногой переступая через порог, и жестом – дотрагиваться же нельзя – задерживает парня в коридоре, – Неспроста. Торкио утвердительно кивает головой, выражение при этом делая задумчивое, и даже руку к подбородку подносит, совсем как на театральных курсах, которые всегда пропускал. Выжидает ещё пару секунд, но продолжения не звучит. Тогда вскидывает густую бровь вверх и переключает взгляд на солиста, что явно ожидает такого, раз улыбается. – Десятка на то, что она стащила оставшийся бекон из холодильника, и нам больше нечего есть, - оба улыбаются ослепительно, пожимая на ходу руки для утверждения шуточного спора, и расходятся по своим углам. Угол барабанщика голубой, потому что «это единственный цвет, который он может выговорить». Ошибка, аргумент которой наверняка вырезали из фильма, чтобы смешнее было. Тогда он в шутку обиделся на целых четыре минуты, пока Виктория не полезла с объятиями. Итан аккуратно опускает палочки на середине своей партии и руки его продолжают рефлекторно трястись от перенапряжения. Они играют одну и ту же песню уже, наверное, десятый раз, каждую попытку обрывая на середине, потому что она звучит не так «чисто». А может и не «чисто», парень не запомнил точного слова, произнесенного между одной из попыток, зато вот ругань, возникшую вследствие этого слова, запомнил хорошо. Устало откидывается на спинку стула и скрещивает руки на груди, колени при этом разводя в стороны. Ребята на диванах рьяно обсуждают каждую возможность сделать припев хоть чуточку лучше, обыденно не втягивая в это Итана, потому что тот привычно согласится с каждым вариантом. По-другому он не умеет. Парень смотрит на них с проскальзывающей усталостью в черных глазах и успешно скрываемой головной болью. Все равно довольный, прикрывает глаза, отчаянно надеясь, что на него не посмотрят. – Не спать! Итан, а ты как думаешь? – весело спрашивает Вик, и в речи её проскальзывают низкие нотки волнения из-за непрекращающегося спора. Она смотрит внимательно, хлопая лучезарными голубыми глазами, и делает очередную затяжку, наверняка ошибочно пропуская выдох, – Оставить мою партию или сделать, как нравится Дамиано? Парень привычно пожимает плечами произнося своё тихое «мне оба варианта нравятся» и Де Анджелис поджимает губы чуть недовольно, тотчас переводя своё поостывшее внимание на более ярое обсуждение момента с Томасом. – А мне кажется, сделай эту часть громче и быстрее трек хуже не станет, - настаивает Виктория, туша окурок прямо о край стола, потому что до пепельницы, что никто не принес с другого конца комнаты, ей идти лень, – Или с моим мнением никто не считается? Последующую часть спора, сопровождаемую нарочито громким визгом, как со стороны Вик, так и со стороны пародирующего её Дамиано, барабанщик пропускает без угрызения совести, путаясь в собственных мыслях. Они снова уводят не в ту степь, намного дальше этой комнаты и этого дома. Невесело, он оглядывает присутствующих в комнате из-под полуопущенных ресниц и, как надеется, незаметно прикусывает внутреннюю сторону щеки. Ребята яркие, с подведенными черными глазами, потому что у Виктории сегодня день сотни историй в инстаграм, и блестящие в буквальном смысле этого слова. Итан тоже блестящий, но не настолько ярко, в конце концов, на нем только сияющая подвеска на толстой цепочке. Он думает об этом, всеми силами отгораживая себя от того, чтобы не уйти совсем уж в дебри, где его никто не принимает и не считает частью группы. В подобном он путался не раз, вытягивая себя по частям целыми днями, но сейчас определенно не подходящий момент. И все же мысли сворачивают на кривую, соударяясь внутри черепной коробки до боли в висках, и выкидывают на подкорку сознания неоновыми буквами «Не вписался». Итан поджимает губы, покачивая головой из стороны в сторону, что волосы щекочут лопатки. Томасу приходится дважды позвать окликнуть его, прежде чем парень реагирует на своё имя, и, моргая часто, фокусирует взгляд на лице гитариста. Тот трепещет что-то несильно внятное с сигаретой во рту и приходится пододвинуться вперед, чтобы расслышать. – Но текст-то хороший, согласись? – друг сам моргает часто, явно подрасслабившись, потому как особого участия в споре не принимал, изредка вставляя свои пять копеек, и то невпопад. Итан переводит взгляд на Дамиано, что отчего-то смотрит только на него, выжидая ответа, и твердо произносит «да». Текст ему и на самом деле нравится, несмотря на то, что Итан и половины слов в нём не понимает, потому как текст на английском. Но самого его звучание, произношение необыкновенным голосом Давида не оставляют и шанса возненавидеть их новую песню. Медленно, парень поднимается с кресла, бросая взгляд на отрытую дверь. Ему душно в теплом итальянском вечере и невыносимо хочется на воздух, избавиться от этой боли в груди и сделать нормальный вдох. В комнате слишком накурено, до такой степени, что легкая серая пелена заполняет помещение, скрывая бледное лицо барабанщика и розовые щеки смеющейся с вскользь произнесенной шутки Виктории. – Хочешь сделать перерыв? – интересуется Томас, сигарета во рту которого опасно наклоняется, норовя прожечь пеплом купленную на распродаже футболку, а заодно и кожу гитариста, – А так-то неплохая идея, - кивает головой согласно и поднимается с дивана. Ребята разбредаются по вилле стремительно, прячась в бесконечных коридорах и перекрикиваясь друг с другом по поводу и без. Итан привычно выходит последним, до щелчка закрывая дверь в студию, и расслабляет затекшие от бесконечной репетиции плечи. Совершенно не торопится, спускаясь по лестнице на внутренний дворик, что умудрился ни разу не сверкнуть в заснятом фильме, и опирается спиной о холодные чуть влажные после прошедшего дождя кирпичи. Прикрывает глаза и достает из заднего кармана узких джинсов помятую пачку сигарет. Не зажигает, лишь зажимает в зубах и вдыхает полной грудью, прижимаясь спиной к холодному камню еще сильнее. Он давит на позвонки больно, но отчего-то тело постепенно расслабляется, теряя напряжение. Открывает глаза только в момент, когда что-то щелкает в миллиметрах от его лица и смотрит на зажигалку удивленно, пока та поджигает его сигарету. Дамиано, улыбаясь, отводит руку в сторону, поджигая собственную сигарету, и поднимает взгляд к небу. Звёзд не видно, лишь темные грозовые облака, стремительно сгущающиеся над тихим районом. Столь непривычные, они движутся с севера на юг, пугая всех соседей. Итану не страшно, он любит грозы. Дамиано тоже. – Если гроза будет ночью, то я не буду спать, - выдыхает вместе с сигаретным дымом в начавший остывать вечер и довольно поворачивает голову, взглядом встречаясь с черными глазами Торкио. – Почему? – интересуется и подобно солисту делает долгую затяжку, позволяя никотину проникнуть в кровь и окончательно расслабить мышцы. Работает, раз головная боль отступает лёгким головокружением. Он поднимает взгляд на тучи, но не замечает в них и половины того волшебства, что проскальзывает в восхищенных глазах Давида, который смотрит на них не переставая, и отвлекается лишь чтобы сбросить пепел. – В грозу пишутся самые лучшие тексты. Самые лучшие, - Итан согласно кивает головой на слова друга, – Почему ты пришёл именно сюда, а не к бассейну? Ребята всё равно ушли в дом. – Они сегодня громкие, - посмеивается парень, туша сигарету о выступающий из стены кирпич, и остается на месте. Ему нравится этот тихий разговор под зарождающуюся грозу, сопровождаемый никотиновым дымом и прохладным ветром, путающимся в волосах. – Как чайки перед грозой, - улыбается Дамиано, находя шутку особенно смешной, и хрипло пародирует кричащую птицу, упирая руки в бока наподобие крыльев, – Один в один Томас. По странной причине, Торкио не смеется в ответ, лишь смотрит внимательно, вглядываясь в каждую точеную черту чужого лица. Новый порыв ветра, более сильный, пропахший озоном, выбивает неслушую прядку волос и желание поправить её настолько естественное и явное, что парень не знает, как сдержаться. Не сдерживается. Пальцами касается волос Дамиано, задевая щеку, и уводит прядь обратно за ухо так нежно и медленно, что время застывает в этом моменте вместе с прохладным воздухом, падающим на пол пеплом сигареты и изгибающимися в улыбке губами солиста, что забывает выдохнуть. Убирает руку, ещё раз касаясь чужого лица словно бы не нарочно, и нервно сглатывает, глазами тотчас упираясь в пальцы, обхватившие его за запястье. Пугается, отступает на шаг и пытается произнести хоть что-то внятное. А у Дамиано опасно красиво загораются глаза, пока он подходит к другу вплотную. Наэлектризованный скорой грозою воздух между ними едва ли не трещит, в секунду становясь невыносимо жарким. Неспешно, солист выдыхает сигаретный дым прямо в губы Итана, не прикасаясь к ним. – Сегодня ночью, - Итан прикрывает глаза, позволяя хриплому голосу шептать ему на ухо, – Я напишу один из своих лучших текстов, вот увидишь. Бросает окурок, отпускает запястье и уходит в сторону в своей привычной манере Дамиано Давида.