Vent’anni

Mi son lasciato tutto indietro il sole è all'orizzonte Vedo le case, da lontano, hanno chiuso le porte Я оставил всё позади, солнце - на горизонте, Издалека я вижу дома, у них закрыты двери.

У Итана гроза путается в волосах, играясь с прядями, пока он проговаривает – шепчет – строки из песни, зажав между губ очередную сигарету. С никотином вдыхает холодный воздух, что вместе с ментолом неприятно холодит глотку и исчезает где-то в легких, во мгновение становясь необходимо теплым. Улыбаясь глупо, выдыхает сигаретный дым и бросает окурок на пол, придавливая подошвой резиновой тапочки. Парень так и стоит, опершись спиной о стену, и чуть хмурится несмотря на расплывшуюся по лицу улыбку. Что, черт побери, только что произошло? Пальцы рассекают воздух, повторяя недавнее движение и заправляя нематериальную прядь за ухо нематериального парня. Это выглядело бы нормальным, в какой-то степени, не происходи в сумраке вечера. На втором этаже одиноко загорается свет в окнах, выходящих аккурат на внутренний домик, и гаснет тотчас. Шторы шевелятся, раздвигаясь по разные стороны пластикового окна, и Итан немного щурит глаза, вглядываясь. Обычно эта комната пустует, представляя собой склад для разного, не вместившегося в студию, хлама. Кажется, тринадцатый набор барабанных палочек лежит именно там, потому что сумка вмещает лишь двенадцать. Пожимает плечами, но с места все-таки двигается, подталкиваемый каким-то странным ощущением внутри грудной клетки, совершенно отличным от переизбытка никотинового дыма. Капли дождя касаются впалых щек, неприятным холодом скатываясь по коже и исчезая в белой ткани майки, едва пальцы Итана сжимают дверную ручку, и тот прикрывает глаза, внутренне соглашаясь, что пора возвращаться. Женский голос визгливо извещает о скором начале репетиции, но парень замирает на месте каменным изваянием, поднимая голову к затянутому черными тучами небу. Вдалеке сверкает молния, угасая так быстро, что Торкио пропускает кривую света, моргая. У него на запястье красным вспыхивают невидимые следы от чужих пальцев, так совершенно похожих на пальцы Дамиано. И щеки тоже вспыхивают – привычная запоздалая реакция. Выдыхает шумно, не обращая и капли своего внимания на расходящийся ледяной дождь, сильными потоками ветра путающий волосы, и настойчивый голос Виктории, которая с ругательствами, высовывает голову из окна рядом со студией, чтобы поторопить. Итан отвечает согласием, по привычке кивая головой, и пытается отречься от мыслей, что одна за другой ползут к нему в голову. Каждая бредовее предыдущей, и всё же он не выдерживает. Шагает на середину темного коридора и зажимает пальцами собственное запястье на манер того, как это сделал Дамиано. Смотрит заворожено, поворачивая голову набок. Красиво. Почти срывается с языка, но Итан вовремя останавливается, поджимая губы. На этаже загорается последняя лампочка - голубая - и разноцветный свет из самой дальней комнаты становится единственным, что освещает коридор. Барабанщик замирает оленем в свете фар и выжимает из себя вымученную виноватую улыбку, во мгновение заводя руки за спину, но пальцев с запястья не убирает, когда теперь уже мужской хриплый голос из комнаты торопит его в привычной, чуть грубоватой форме. Их репетиция длится бесконечную вечность, прерываемая новой порцией споров и смеха, пока Итан сидит за барабанами и хоть как-то старается совладать с неотступающей тревогой, колотящейся где-то под сердцем. Он смотрит на Дамиано, который приветливо улыбается, продолжая шутить с Вики или издеваться над Томасом, и каждый раз прикусывает щеку, ловя его взгляд. В нем что-то изменилось, совершенно незаметно для всех, кроме Торкио. Потому как он видит эту странную вспышку, далекий отблеск молнии, порожденной грозой мыслей солиста. Она появляется, исчезает, загорается в самый неподходящий момент, что Итан сбивается с ритма, срывая ныне идеальную песню. Потихоньку комната пустеет, выпуская музыкантов одного за другим в прохладные коридоры под звук стучащего по крыше дождя. Парень смотрит на настенные часы, чуть щурится, дабы разглядеть выпуклые цифры и тонкую стрелку, упорно двигающуюся к десятке. Сегодня они закончили относительно рано. Аккуратно, чтобы не задеть барабанные тарелки, Итан выбирается из-за установки под нелепые шутки Виктории, продолжающей лежать на диване и смотреть в потолок. Она почти основная причина, по которой вечерняя репетиция кончилась раньше часа ночи. Почти, потому как гроза, явившая собой головную боль у гитаристки, заслужено отбирает звание главной причины. Прощается с ней ласково, специально уводя взгляд от пристальных глаз солиста, что трепетно поглаживает девушку по голове, стоя за спинкой дивана, и замирает в дверном проеме, оглушенный и обезоруженный криком Томаса с первого этажа. Еда официально закончилась. – Да быть не может! – карикатурно драматично вскрикивает Дамиано и округляет глаза, вслед за девушкой шагая к двери, но в отличие от неё из комнаты не выходит. Останавливается в дверном проеме рядом с Итаном и лишь голову свою высовывает в коридор, чтобы кричать было легче, – Мы закупались три дня назад, а я даже не увидел своего бекона! Вик выскакивает – выпархивает - из комнаты до того, как цепкая рука солиста касается края её пиджака. Чуть вскрикивает, не оборачиваясь, и хлопает дверью своей комнаты, будто бы позабыв про головную боль. – Десятка, - улыбается солист, сверкая глазами, и протягивает руку, жестом выпрашивая выигранную купюру, – На самом деле, я уже был почти уверен, что спор за тобой: Томас тоже какой-то чрезмерно довольный. – Но это все же была Вик, - Итан выжимает из себя блеклое подобие улыбки, мечтая сделать заветный шаг из студии и закрыться в своей комнате минимум до утра, максимум до обеда. Вместо этого отодвигает протянутую руку Дамиано от себя, порываясь все же выйти, – Завтра отдам. – Как душеньке угодно, - отвечает, нарочито сильно поджимая губы, и движением руки предлагает парню первым покинуть студию. Сам же щелкает выключателем на последней цветной лампе, что розовым освещала комнату, – Если никто не решит помереть с голоду, в магазин можно выбраться завтра. Но все же с голоду решают помереть одновременно все, перекрикивая грозу воплями о том, кто больше съел. Итан одиноко бредет по полупустому магазину, выискивая необходимые товары из чрезмерно большого для трех дней списка. Он – единственный кто согласился поехать, в силу отсутствия головной боли, неожиданного прилива вдохновения, случившегося в грозу, и просто факта того, что он не Томас Раджи. Последнее уж точно под сомнение не ставится. Итану комфортно в пиджаке на голое тело и слегка узких джинсах, виду, в целом, совершенно не подходящему для наступившей ночи. Останавливается против необъятного холодильника и наклоняется вперед, дабы лучше различить ценники. Прищуривается, вынуждая буквы стать более четкими, и улыбается самыми уголками губ, совершенно незаметно, вынимая из-за стекла двухлитровую пузатую бутылку молока. Спонтанные поездки за несколько километров от дома, пусть даже в разгар беснования природной стихии, всегда успокаивают парня. Его руки не трясутся, ну почти, и странное ощущение под ребрами или же за ними исчезает бесследно, стоит барабанщику поставить галочку напротив нужной позиции списка. Роняет в тележку две пачки сливочного масла, толкая её дальше, и взгляд его неизбежно цепляется за окно под потолком огромного, полного света, но такого пустого гипермаркета. Уголки губ стремительно опускаются до привычного безучастного выражения. У него ноет сердце или что-то другое внутри, пока он ведет полную тележку в половине одиннадцатого ночи, слушая протяжную песню в левом наушнике. Против воли и собственного здравомыслия, тремя кликами открывает приложение, выискивая в верхней строке сияющую аватарку Виктории. Взгляд поднимается вверх, к стеллажам битком набитым разнообразными специями, потому что то, что отражает широкий экран смартфона намного неприятнее и обиднее, чем куркума и невзлюбленный всеми черный перец. У них улыбки и маски на лицах. У Итана тоже маска, не тканевая и пропитанная сывороткой, а медицинская, что так прекрасно скрывает искривившийся в немом отчаянии рот. Качает головой, безуспешно стараясь выбросить подкрадывающиеся плохие и настолько ненужные мысли, но те не отступают. Путаются, бьются, проникают в подсознание через кровоточащее сердце и вырываются негромким всхлипом в тишине сонного гипермаркета. Пора перестать так реагировать на безобидную чушь. Уверяет себя и тотчас ослушивается, нажимая на просмотр следующей истории. Головная боль, по всей видимости, прекрасно отступает беглой партией в плейстейшн. Выдыхает шумно, с силой опуская плечи вниз, и заставляет себя гордо поднять подбородок. Ставит яркую зеленую галочку против трех сортов специй для пасты, и вновь щурит глаза, теперь уже смотря на указатели между разделов. – Дальше морковные палочки, - шепчет парень, чувствуя, как деревенеют мышцы из-за усталости. От разговора, пусть даже с самим собой, становится немного легче, пропадает это душащее чувство вынужденного одиночества. Опускает пачку риса в тележку и двигается к «овощам», краем глаза замечая знакомую фигуру и реагируя привычно медленно. Поворачивает голову, когда темный и изящный силуэт склоняется над продуктами, и чуть изумленно открывает рот, несказанно радуясь необходимости носить маску. – Потому что Виктория ненавидит чистить морковь, - улыбается Дамиано и роняет упакованные в целлофан овощи прямо на тающие упаковки масла, – Много еще осталось? Итан открывает рот, закрывает. Отчаянно моргает три раза силясь догнать, что именно сейчас происходит, и как в замедленной съемке подносит телефон ближе к лицу, словно бы может различить на нём хотя бы одну букву. Ну ладно, «а» он ещё различает. – Земля вызывает Итана, - солист щелкает пальцами перед лицом парня и улыбается во все тридцать два зуба, спустив маску на подбородок, – Хьюстон, у нас проблемы. Наш стеснительный друг снова завис. Это наверное смешно, но отчего-то парню не весело. Тот хмурит брови, вчитываясь во все ещё неразличимый список, и выбирает продукт наугад, уверенный, что такой там есть. – Так, значит, морковь вычеркиваем. Тогда помидоры, да, их, - барабанщик кивает головой, нарочито двигаясь с места в призрачной надежде, что Дамиано не увяжется следом, но такого не происходит. У него волосы вьются от ливня на улице. У Итана тоже. И рубашка мокрой тканью липнет к кубикам пресса, приковывая к нему взгляды неравнодушных ночных посетительниц. И Итана тоже. – Уже взял, - Дамиано кивает на тележку, где действительно под пачкой нарезанной моркови лежат придавленные томаты. Парень соглашается, поправляя их, чтобы лежали сверху, и ставит очередную галочку, – Не спросишь, почему я здесь? – Почему ты здесь? – шоколадные конфеты тоже перечеркиваются нетвердой рукой парня, что умудряется не попасть по галочке со второй попытки, – Ты вроде собирался писать свой лучший текст, нет? И касаться руки парня, пока тот поправляет выбившуюся прядку волос. Искоса, Торкио смотрит на прическу Дамиано, в которой одна прядка остается заправленной за ухо, и глупо надеется, что это его рук дело. Что вряд ли, учитывая, как много времени прошло. – А ты вроде совсем не собирался ехать и при этом вызвался первым, едва Вик заныла о необходимости перекусить на ночь, - подмечает, искоса поглядывая на тележку, – Бекон тоже в список впиши, мы забыли напомнить. – И забыли позвать меня делать маски для лица, пока играете в плейстейшн. Предложение срывается с губ раньше, чем Итан хотя бы наполовину понимает опасный смысл слов и мысленно бьет себя по затылку. Отворачивается от сверкнувшего взгляда Давида и старательно делает вид, будто сильно заинтересован в печенье. – И все же, зачем ты приехал? – спрашивает из вежливости, желая перевести тему, и заметно расслабляет плечи, когда Дамиано решает проигнорировать предыдущую фразу, медленно кивая головой. – Прогноз погоды обещает, что гроза будет до утра, а значит время для шедеврального. – слово интонационно выделяет, специально сильно прижимая язык к твердому нёбу, – Текста вполне предостаточно. Да и к тому же, одному почти в полночь в магазине? Даже звучит неприятно. Итан бы поспорил, но не будет. Послушно принимает пачку сухих хлопьев, протянутую Дамиано, и ставит галочку в списке. Теперь уже не прищуривается, лишь каждые несколько минут произносит название отдела и позволяет солисту вести его. Они останавливаются под пластиковым навесом гипермаркета, пока Итан хлопает по карманам пиджака, выискивая ключи от своей машины, что за стеной дождя и невидно вовсе. Сигарету зажимает губами, не получая и капли долгожданного удовольствия от уже четвертой затяжки. – На чем ты приехал? – не выдерживает парень, когда выворачивает карманы наружу, позволяя одиноким монеткам упасть на мокрый асфальт вместе с упаковками от жевачки. Желание бросить свою машину прямо здесь до утра и уехать на автомобиле Давида возрастает десятикратно. – На такси, - безрадостно отвечает солист и роняет окурок на пол. Смотрит на дождь с неким отвращением и поднимает с земли три сумки, когда Торкио облегченно выдыхает, показывая ключи от машины, – Меня кое-что настораживает. Итан ловит чуть хмурый взгляд Дамиано на себе, хватая оставшуюся сумку левой рукой, и сразу подмечает его привычную странность. Минута, другая и тот спросит его прямо в лицо «что за хуйня с тобой творится?». Сглатывает нервно, но виду старается на подать, наверняка безуспешно. Вести такой разговор не хочется совершенно, но вряд ли темное пространство единственной машины сможет помешать. Наоборот, усугубит ситуацию до возможного максимума. – Скажи честно, ты хочешь уйти из группы? Надо же, даже трех минут не прошло. Итан поджимает губы, что те бледнеют, становясь одной полосой. Тычет пальцем в выпуклую кнопку брелока сигнализации и шаблонный звук разблокированных дверей разносится в тишине парковки. Торкио не оборачивается на оклик, уходя от ответа и вместе с тем от Дамиано. Прикрывает рукой лоб, чтобы хоть что-то различить среди холодного дождя, и бредет на самый центр асфальтированной площадки, где под выключенным фонарем стоит его машина. Опускает сумку на дно багажника, нещадно заливая тот водой, и задерживает дыхание, когда Давид делает то же самое, по очереди укладывая каждый из своих пакетов. Заговорить с ним не пытается. И все же шумно выдыхает, когда чужая рука крепко удерживает дверцу багажника на месте, позволяя ещё большему количеству воды проникнуть внутрь. Вынуждает, приказывает искрами во взгляде, поднять голову, и Итан повинуется. – Почему? – звучит даже отчаянно, с особой горечью в хриплом голосе, что в шуме улицы едва слышится, – Тебе надоело? Не знает что ответить и лишь качает головой отрицательно. Мокрые пряди волос липнут ко лбу неприятной прохладой, и парень морщится, запахивая пиджак. Багажник закрывает с силой, но с места не уходит. У Дамиано взгляд горячий, тяжелый и совершенно отличный от тех, что он посылает другим, чуть улыбаясь. Вспыхнувший на горизонте зигзаг молнии отражается в расширенных зрачках. Он поджимает посиневшие от холода губы и согласно кивает, позволяя влаге с волос забраться под ворот и так намокшей рубашки. Поднимает руки в примирительном жесте и на шаг отходит от машины, словно не собирается ехать домой. Но терпение у солиста в разы хуже, чем у Итана, потому тот не выдерживает. С новым громогласным раскатом грома сокращает расстояние до ненужного минимума и, игнорируя напрочь дождь, смотрит парню прямо в глаза, моргая часто из-за тяжести влажных ресниц. Рычит, скалится немного в привычной для себя манере, и, не говоря ничего, пальцем указывает на невидный в таких условиях склон, по дороге которого оба собираются добраться до виллы. – И что, ты продолжишь молчать и в один момент просто уйдешь? – спрашивает слишком громко, что были бы люди поблизости, обязательно обернулись бы, запоздало узнав в ругающихся парнях артистов. – Нас ждут дома, - врет, не краснея ни капли, и пытается развернуться на пятках, но чужая рука уже так привычно и сильно хватает за запястье, что Итан прикрывает глаза, зажмурившись. – Так ты не ответишь мне? – напирает Дамиано, одежда которого бессовестно облегает дрожащее от холода и покрытое росписью черных линий тело. Его пальцы сжимают запястье барабанщика до хруста, но оба не обращают на это никакого внимания. – В машине, мы под дождем стоим, - будто солист сам этого не знает. И, конечно, в машине говорить никто не будет, дабы не отвлекать Торкио от вождения в условиях столь плохой видимости. Этим парень и собирается воспользоваться, силясь развернуться ещё раз, но вторая рука Давида накрывает его плечо уверенно, лишая последней возможности сделать хотя бы шаг и выплескивая в дождь оставшуюся каплю рассудка. Итан смотрит на Дамиано вымученно, зверем загнанным в угол, и одними губами беспрестанно произносит неслышное «не надо». У него сердце замирает, обливаясь кровью от одной мысли, что скажи он сейчас всё, что думает о своём месте в группе, вылетит из неё с ошибочной пометкой «по собственному желанию». Но Давид так не думает, чуть наклоняя голову вбок и горячим, невыносимо горячим даже под грозой, дыханием опаляет губы барабанщика. Улыбается вальяжно, совсем как довольный кот, и собственную нижнюю губу прикусывает. – У меня есть шанс заставить тебя остаться? – не спрашивает, мурлычет, утыкаясь мокрым от дождя носом в щеку, и чуть ведет им наверх, заставляя спину Итана покрыться бесчисленным множеством мурашек. – Я.. Договорить не дают. Губы мягкие, настойчивые, властные прижимаются к губам барабанщика так неожиданно, что он забывает свою почти что подготовленную речь. И как дышать забывает. Стоит, боится пошевелиться, дабы не спугнуть. Дамиано накрывает щеку парня ладонью, чуть ведя пальцем по выступающей скуле, и шепчет что-то нечленораздельное в волосы. Гладит, смотрит в глаза с немым восхищением, вновь накрывает губы, уже медленнее, позволяя привыкнуть. Каждым движением своим выводит Итана из неловкого оцепенения, позволяя следовать за собой. И барабанщик сдается, запускает пальцы в мокрые волосы Давида, что тот улыбается прямо ему в губы, и решает рискнуть, отвечая на поцелуй. Они целуются под дождем, руками впиваясь в тела друг друга до розовеющих следов под одеждой, и будто бы совсем не нуждаются в кислороде. Их дыхание – смесь сигаретного дыма и озона – сливается воедино, когда парень открывает рот, позволяя языку Дамиано проскользнуть внутрь. Тихий стон Итана тонет в гремящем совершенно неподалеку громе.