Vent’anni

Tu lasciami stare, tu lasciami stare Ehi, lasciami stare Lasciami volare via Volare via Оставь меня в покое, оставь меня, Оставь меня в покое Дай мне улететь прочь.

Итан примеряет на себя строки другой песни, застегивая длинную молнию на чемодане. Комната, уже и не его совершенно, выглядит холодно пустой без всех тех вещей, что так старательно запаковал парень. Одинокие картины в покривившихся рамках громоздко возвращаются на прежнее место, когда с него снимают пестрые плакаты. Поверхность комода покрывается слоем пыли, едва исчезают немногочисленные статуэтки. И тонкие занавески, развеваясь, закрывают совершенно обычное окно. Возможно, такой внешний вид комнаты Торкио даже немного нравится. Он универсальный, с ним можно делать, что захочешь и как захочешь, но стоит дню в календаре оказаться обведенным в неоново-красный круг, как все возвращается на свои места. Итан ногтем поддевает липкий скотч, оставшийся на обоях после полароидных фотографий, и, комкая, бросает его в черный мусорный мешок. Удивительно, но хлама в казалось бы относительно чистом помещении находится предостаточно. Вытаскивает пакеты с мусором в коридор и волочит вниз по лестнице до зеленых битком забитых баков. Возвращается в комнату, хватается за ручку увесистого чемодана, что лежит на кровати, и оборачивается, взглядом задевая незашторенное окно. Лучший вид во всей Италии со слов арендодателей, на деле же зеленый холм, пестро усыпанный двухэтажными белыми домиками. Торкио печально улыбается, все же решая задернуть занавески. Тридцать первый день их очередного невероятно длинного путешествия на целых пять станций от Рима заканчивается через сорок минут коротким гудком такси и обещанными сдержанными слезами Виктории. Все ещё грустный, возможно в последний раз, Итан привычно выставляет одну руку вбок, касаясь мозолистыми пальцами шершавой поверхности стены. Ведет медленно, заставляя себя умерить шаги, и обводит по контуру каждую картину в деревянной рамке, комод, старое зеркало, так и не лицезревшее татуировку (её парень не набил, засомневавшись) и одно не самое удобное кресло. Прощается с комнатой тихо, совсем как в детстве, когда приезжал погостить к родственникам, и щелкает выключателем у кондиционера, разрешая жаркому воздуху итальянской весны заполнить все вверенное ему пространство. – Эдгар, собирай свои манатки и проваливай отсюда! – кричит Дамиано, замирая в дверном проеме. Поправляет найденную где-то в бесчисленных чемоданах шляпу, что не носил со времен X-фактора, и ослепительно улыбается, одной ногой перешагивая через порог, – Ты конечно милаха, но новые жильцы вряд ли будут рады соседству, иногда ты чрезмерно занудный. Улыбаясь, Торкио несильно бьёт кулаком в плечо солиста, получая в ответ драматично округленные глаза и карикатурно открытый рот. Давид тараторит, всплескивая руками и подгоняя парня до самой лестницы, где умолкает лишь по причине крика с первого этажа: плейстейшн Томаса по странному стечению обстоятельств не вмещается ни в одну из его сумок. Пользуясь моментом легкого замешательства, барабанщик проскакивает вперед, по узкой лестнице из темного лакированного дерева, прямиком к главному выходу, и, чуть запыхавшись, опускает свой так выигрышно набитый битком чемодан на пол. Ситуация в гостиной полностью повторяет день их приезда на виллу в каждый из двух раз: открытые чемоданы, разбросанные на диване футболки с яркими надписями на груди и Томас, обеими руками вцепившийся в приставку под грозные взгляды других участников. Разве что пиццы с бургерами на столе не хватает. Итан подпирает спиной дверной косяк и слабо улыбается, ловя на себе вспышку камеры смартфона. Поднимает глаза к потолку, пафосно поправляет волосы, вынуждая те шелковыми прядями растечься по плечам, и нарочито делает вид, будто информация в его собственном телефоне в разы интереснее. – Итан, ты же будешь скучать по этому дому? – спрашивает Вик, неожиданно оторвавшись от предыдущего своего занятия: она снимала как Раджи, словно ошпаренный, терроризирует чужие чемоданы в поисках свободного уголочка для пары своих штанов (их место в его сумке дружелюбно было отдано приставке). – Буду, разве что не по крикам с утра «не будите меня, я хочу спать» - у парня почти получается спародировать сонный голос Томаса, что тот голову поворачивает, упирая возмущенный взгляд в барабанщика и хитро косится на его багаж, наигранно кривя губы, – Даже не думай, молния еле застегнулась. – Вот и не поверишь, у меня точно такая же проблема, - бурчит гитарист, доставая из ящика в столе позорный целлофановый пакет с эмблемой магазина, где на прошлой неделе затаривались ребята, – Вещей будто бы стало больше. Они прощаются долго и слезно, стоя на перроне конечной для их маршрута станции. Обнимаются, целуются в щеку и не только, кричат что-то нечленораздельное и поочередно держатся за руки, обещая позвонить сразу по приезде домой. – Мальчики, мой автобус через пятнадцать минут, - угрюмо произносит Вик, и глаза её вновь становятся влажными. Мило шмыгает носом и льнет в объятия Дамиано, а после и всех остальных, – Обещайте позвонить мне, ладно? Торкио улыбается, что даже под маской заметно, и треплет волнистые волосы девушки свободной рукою, пока солист крепче сжимает Де Анджелис в объятиях, ехидно щуря глаза Томасу, что никак не может до неё докоснуться. – Мы сразу же тебе наберём, - за всех отвечает парень, прекрасно зная, что так оно не будет. Он-то ещё позвонит, Дамиано привычно задержится на час или два, заставив подругу понервничать, а Томас и вовсе забудет до третьего десятка разгневанных сообщений, которые получит на следующее утро. Следующим платформу покидает не настолько затисканный Раджи, держа сумки в обеих руках и одну, самую что ни на есть важную, подмышкой. Машет неловко, норовя что-нибудь выронить, и сразу теряется в экране смартфона, призывая такси. И снова Итан с Дамиано остаются наедине, отчего-то совершенно не торопясь. О том, что произошло в разгар грозы на парковке, оба решили тактично забыть, разбредясь каждый по своей комнате. У парня до сих пор следы от зубов на кулаке в напоминание о разбившей вспыхнувшие надежды ночи. У солиста таких не наблюдается, зато вот приторно розовые сердечки в чате с девушкой замечаются предательски часто, посылаемые в неимоверном количестве каждые несколько часов. Не ревнует, старается отпустить ситуацию, сильнее ударяя по барабанам, и вроде бы у Торкио выходит. Вроде бы. Он смотрит на солиста, что задом пятится под навес, дабы солнце не мешало печатать очередное сообщение, и силится сохранить бесстрастное выражение лица. Зовет по имени негромко, но тот все же замечает, отрывая заинтригованный взгляд от экрана смартфона. – Пока? – Итан специально припускает маску на подбородок, чтобы улыбнуться. Перестает сжимать пальцами рукоятку чемодана в надежде на дружеские объятия, но солист только и кивает головой. – Пока, - сухо отвечает Дамиано, прикрывая экран телефона ладонью, и щурит глаза, улыбаясь под черной маской. Быстрым движением пальцев набирает ответное сообщение и оглядывается. Одну руку поднимает вверх. Итан замечает её, темноволосую девушку с идеальной прической и красной помадой. Замечает, провожает взглядом до места, где только что стоял, и отворачивается, стремительно покидая платформу до того, как она падает в раскрытые объятия Давида. У цветущих персиков необыкновенный аромат, медовый с легкой горчинкой, наполняющий воздух настолько, что не услышать его невозможно. Цветы крупные, нежно розовые с редкими белыми лепестками шевелятся под легким ветром, пропуская через себя ослепительный солнечный свет. Деревья зацвели вчера в полдень, ровно на третью неделю возвращения Итана в родной дом и двадцать первый день молчания от Дамиано. Распустились неожиданно, заставив всю семью охнуть в изумлении, и разнесли свой аромат еще на несколько участков вперед. Парень любовно касается бутона кончиками пальцев и чуть поджимает губы, когда один из пяти лепестков остается на его ладони. Поднимает, подносит к солнцу, чтобы то просветило прожилки, и разжимает пальцы, позволяя розовым упасть на траву. Босыми ногами ступает через траву, покрытую утренней росой, что не успела еще исчезнуть под набирающим обороты жаром солнца, и держит подмышкой объемный плед, немного заплатанный посередине. Вдыхает запах цветения полной грудью, позволяя вытеснить горечь никотина в легких, и, впервые за долгое время, улыбается по-настоящему, подставляя лицо нежным порывам ветра. Запускает их в волосы, вместе с ладонью, качает головой из стороны в сторону, будто дитя. Выбирает место поудобнее, в тени самого широкого и ароматного дерева, и расстилает плед на земле. Сам не опускается, медленно снимая с одного плеча полупустой рюкзак, после тянет молнию на себя, открывая. Его камера не самая дорогая, не самая новая и уж точно не самая лучшая. Торкио тычет пальцем на кнопку, от чего индикатор загорается красным, своеобразно сигнализируя о начале съемки. Рюкзак опускается на плед, а парень отходит от него в сторону, щекоча стопы зеленой травою, держа камеру наготове, как почти профессиональный видеограф. Если бутоны не опадут в скором времени, он попросит сестру заснять кадры получше. Пока что в его объективе двоится, троится пятилистье цветущих персиков. Трясется под шумным дыханием сосредоточенного Торкио и позирует с лучших своих ракурсов, скрывая еще не распустившиеся зеленые листья. Сполна удовлетворенный проделанной работой, Итан опускается на расстеленный плед и ставит камеру на самый его край, туда, где придавленная стопкой прочитанных книг ткань обрывается неровным мохнатящимся краем. Включает на телефоне авиарежим, мгновением выпадая из сети, и откладывает его в сторону, так далеко, что исключает возможность случайно попасть устройству на глаза и вызвать ярое желание вернуться в социальные сети. Камера в углу пледа лениво снимает перелистывание страниц, чуть хмурящиеся густые брови и совершенно прекрасное в своем спокойствии лицо Итана. О последнем парень узнал из комментариев к, как кажется, одному из самых первых влогов группы. Закрывает книгу с характерным хлопком, предварительно загнув нужную страничку, и поднимает голову. Чуть улыбается для записываемого видео, и было подрывается выключить устройство, но отчего-то остается на месте. Парню мерещится звук чужих шагов, но пары тревожных минут, полный оглядывания по сторонам оказывается предостаточно, чтобы искоренить мысли, будто об этом укромном уголке его сада кто-то может знать. Берет в руки ранее отложенную книгу и теряется в ней еще на восемь страниц, до громкого оклика, зазвучавшего среди цветущих деревьев и заставившего малочисленных пташек испуганно взмыть в воздух. В отличие от них, Торкио не пугается, замирает на несколько секунд без единой возможности пошевелиться, но покачивает головой и тотчас заставляет взять себя в руки. Книгу на плед кладет обложкой вверх, более чем уверенный, что быстро сможет вернуться к чтению. К камере всё же пододвигается, закрывая объектив черной крышкой, и нажимает выпуклую кнопку с поистершейся надписью «вкл» в минуту, когда пропускает выдох. Среди деревьев ярким силуэтом появляется Дамиано с видом, откровенно говоря, не менее растерянным, чем у барабанщика. Улыбается, прихлопывая в ладоши и спугивая птиц окончательно, и прибавляет шагу, совершенно не ориентируясь в высаженных рядах персика. – Я брожу тут уже минут двадцать, прямо лабиринт какой-то, а не сад, - подшучивает Давид, опускаясь на плед, и сразу же пальцами хватает потрепанную книжку. Вчитывается немного, вальяжно перелистывая сразу по несколько страниц, но откладывает книгу в сторону с абсолютно незаинтересованным видом, – Привет. Итану тоже хочется улыбнуться, ударить в кулачок и засмеяться под цветением персика с особой легкостью, но вместо этого он возвращает взятую солистом книгу на место. Бесстрастно отвечает на приветствие. В воздухе появляется новый запах, приторно сладкий и яркий, буквально кричащий о том, что был получен совершенно недавно при непозволительно тесном контакте. И вряд ли солист предпочитает пахнуть сахарным фестивалем. – Что-то случилось? – Торкио хочет спросить с напором, выплеснуть в слова горечь обиды за последние три недели, но выходит совершенно иначе: тихо и чуть взволновано. В такие моменты парень сильно сожалеет, что не может сломать рамки своего характера. – Что-то случится, но я тебе пока не скажу, - хитрит Дамиано, нисколько не обращая внимания на нотки стали, все же проскользнувшие в голосе барабанщика. Вынимает из стопки ещё одну книгу, бегло пролистывая страницы и останавливаясь разве что на рисунках, – Мы хотим встретиться в пятницу вечером в боулинге. – Ты здесь, чтобы уведомить меня об этом? – догадывается парень, вспоминая, как включил авиарежим около часа назад. Пододвигает смартфон к себе и быстрыми движениями возвращается обратно в сеть, принимая запоздалый десяток сообщений, – Ради этого приехал в пригород? – Я просто освободился от дел. Дел по имени Джорджия Солери. Не стоит врать, Итан потратил менее пяти минут, чтобы найти её страницу в социальной сети, и ещё где-то около часа, дабы просмотреть каждый яркий пост и первую сотню комментариев. Парень пытался возненавидеть её всеми фибрами души, но сдался быстро, долистав до пятидесятой фотографии. Все же, это не она подарила ему шанс на романтические отношения страстным поцелуем на мокрой парковке под раскаты грома. И не ей быть виноватой в терзаниях Торкио. – И решил заскочить. Плюс, - продолжает Дамиано, порываясь взять историю о «Кон-Тики», разгромив выстроенный порядок стопки окончательно, но не делает этого, заметив, как Итан поджимает губы. Истинную причину явно не понимает, – Твоя сестра выложила вчера фото цветущих персиков. Знаешь, было бы неплохо устроить тут фотосессию. У нас тут альбом готовится, надо сделать ему обложку. – Передают заморозки, так что вряд ли мы успеем что-то сделать. Если они и вправду наступят, то от цветов, - парень рукою указывает на розовые деревья, будто бы до этого их никто не видел, – Ничего не останется к воскресенью. Дамиано чуть хмурится, всматриваясь в упавший на плед тонкий лепесток, и кивает головой согласно. В конце концов, он не силён в подобного рода познаниях. А Итан тактично умалчивает о трех неделях молчания, позволяя перевести тему на совершенно другую. – И если мы победим на Сан-Ремо, - заговорщицки подмигивает солист, с хрустом откусывая красное яблоко, найденное в портфеле парня. Прожевывает, вытирает рот тыльной стороной ладони и качает головой, прося чуть подождать, – То есть шанс попасть на Евровидение и устроить им веселую жизнь. Торкио слушает его, изредка прерывая, чтобы сказать что-то ободряющее или просто согласиться. Чувствует, как с каждым вздохом приторно сладкий запах сахарной ваты проникает в легкие, мешается с кровью и ударяет в голову неприятным покалыванием в висках. Теперь он везде, ощущается сильнее цвета персика и создает отвратительное ощущение, будто бы она тоже здесь. – А если не победим, то сразу сорвемся обратно на виллу. Идей, хоть отбавляй, все равно границы закрыты, и толком концерты дать не получится, - Давид приканчивает яблоко последним укусом и выкидывает куда-то в сторону оставшуюся веточку. Поворачивается к парню, что слишком долго сидит молча, и вопросительно выгибает бровь, – Ты же поедешь? Обратно на виллу в жаркую истому одиночества в шумной компании. При такой трактовке звучит просто отвратительно, но Итан проглатывает горечь сомнения вместе с куском почему-то безвкусного сэндвича и отвечает утвердительно. Конечно, он поедет. Будет мучиться, сломает, может быть, два комплекта палочек и сделает звучание немного более агрессивным. Самое то, они, в конце концов, рокеры. Лучи солнца путаются в кудрях Дамиано, окрашивают волоски в бронзовый и падают теплой тенью на скулы. Парень пропускает вопрос, любуясь, и не замечает абсолютно подобного взгляда у солиста, что смотрит на его волосы неотрывно. И пахнет все ещё ею. Оба умолкают, не сговариваясь, и погружаются каждый в свои мысли, доедая последние сэндвичи, надежно обернутые фольгой. Редко встречаются взглядом, в основном из-за ветра, что так или иначе заставляет отвернуться, чтобы мелкие травинки не попали в глаза. Мысли Давида далеко, на зеленом холме Италии, усыпанном белыми домиками. В комнате с четырьмя разноцветными лампами, кучей музыкальных инструментов и невероятной атмосферой чего-то такого родного, чему еще названия не дали. Мысли Торкио здесь, на колючем пледе с неровной стопкой трижды перечитанных книг. В саду с десятками цветущих персиковых деревьев, первым робким пением пташек и прохладным преддождевым ветром, приносящим вместе с собой запах свежести. Итан решается, поворачивает голову, роняет книгу с колен и спрашивает прямо в лицо, совсем так, как это часто делает сам солист. Прикусывает губу, когда вместо хотя бы дружелюбного ответа, Дамиано холодно прищуривается. – А что было на парковке? – говорит с вызовом, морозя слова стальными нотами напыщенной грубости, и впивается взглядом в обезоруженного во мгновение парня, – Ничего же не было, да? Да. Проносится мысленно, но с языка не срывается, отчего барабанщик мотает головой, разбрасывая шелковые пряди на плечи. Не поправляет их, позволяет щекотать наэлектризованное напряжением тело, и наклоняется вперед, словно с прошлого расстояния тихих ответов не слышно. – Ты поцеловал меня, а потом гладил по руке всю дорогу до дома. А потом был ещё один поцелуй, когда я выключил фары, - с развевающимися на ветру волосами Итан выглядит суровее, звучит суровее и факты очевидные произносит уверенно твердо. Небо над головой стремительно затягивается черными, как смоль, тучами, предвещая скорые раскаты грома и шквал нахлынувших воспоминаний. Парень обещает покончить с этим до первых дождевых капель. – Я и с Томасом целовался, и с Вик, - продолжает Дамиано, но робеет заметно, теряя свой прежний напор. Словно бы немного мнется, сутулясь, и взгляд теперь уже сам старается отвести в сторону, подальше от сверкающих обидой глаз Торкио. – Я говорю не о них, я говорю о нас, - настаивает Итан, всем своим видом показывая, что настроен серьезно. Холодный ветер угрожающе поднимает его волосы с плеч, пока парень старается вдохнуть воздуха как можно больше, – Чем был этот поцелуй? – Ты хотел уйти от нас, а я не мог позволить такому случиться, - только и отвечает солист, без угрызения совести поднимаясь с пледа и оставляя после себя звенящую тишину на долгие секунды, – Ты слишком дорог, чтобы уходить из-за мыслей, что ты никому не нужен. Парень противится, не желая мириться с ответом, и следом поднимается с пледа, что тот под порывом ветра странно сворачивается, накрывая колючей тканью свалившиеся книги и камеру. – Ты, - слово «поцеловал» уже произнести не может, не получается. Оно огнем опаляет губы при одной только мысли, и Итан закашливается, – Сделал это для того, чтобы удержать меня? – Да, и, видимо, придется сказать раньше, - Дамиано явно теряется, отворачиваясь, дабы не видеть чужого перекошенного болью лица, и шагает в сторону сокрытой за деревьями тропинки. Произнесенной в завывании ветра фразы парень не слышит. Он делает её на своей коже темным вечером при свете единственной блеклой лампы и совершенно не морщится, салфеткой вытирая кровь с ребер. «Я помолвлен, Итан» алыми полосами от канцелярского ножа красуется на левой стороне торса, в месте, где должна была быть его третья татуировка. Парень смотрит на надпись, касается её шершавой подушечкой пальца, отмечая, что долго она не продержится. Месяц, полтора, лезвие не вошло глубоко, лишь сильно оцарапало, не оставив на тонких ранах рваных краев, что обещает ухудшить заживление. Но всё исчезнет однажды, уступив место.