Vent’anni

I don't have tears, I cried it all I heard a voice that's inside me She says, "Please state what you want"

У меня нет слёз, я их все выплакал. Я слышал голос внутри меня, Он говорил: «Определись, чего ты хочешь».

Итан определился, по крайней мере, ему так кажется. Медленно, он разогревает мазь на кончике пальца, что та начинает течь, попадая на ноготь, и поднимает свою футболку. Зажимает ткань подбородком, чтобы не сорвалась, и наносит ранозаживляющую смесь на чуть коричневую надпись. Кожа стягивается отчего-то очень медленно, будто собираясь оставить уродливый шрам, поэтому парень нервничает, выкупая из аптеки всё, что хоть как-то может помочь. У него в доме теперь появился мини-холодильник, предназначенный для прохладительных напитков, но исправно хранящий разноцветные тюбики. Это не так уж и больно. Итан уверяет себя в правдивости слов, продолжая делать порезы. Не может остановиться, все чаще и чаще сжимая пальцами шершавый пластиковый корпус канцелярского ножа. Ему даже не настолько плохо - ему вовсе не плохо - но каждую свою крошечную неудачу Торкио запечатлевает на коже, вспарывая медленным движением и не останавливаясь, когда кончик лезвия погружается в плоть. Смазывает новые, едва заметные в сравнении с первой, царапины мазью и аккуратно закрывает тюбик, чтобы не растерять дорогостоящий продукт. Невольно, он замечает в настенном зеркале свое отражение. Холодный свет люминесцентной лампы гримерной скользит по кубикам пресса, гладит грудь, тонет в грубых линиях надписи и лишь слегка задевает полосы на бедрах. Эта картина не кажется Итану настолько уродливой, как должна бы. Он пожимает плечами, опуская футболку на торс, и подтягивает штаны, уверенный, что мазь уже подействовала. Это кажется таким привычным. Нанести, подождать, одеться, что парень перестает замечать, как ненужное действие логично встраивается в рутину его будней. Мажет порезы утром, перед завтраком пока никто не видит, днем, если выпадает шанс уединиться минут на тридцать, и обязательно вечером перед сном, чтобы еще несколько минут лежать на кровати без одеяла. Зато это не навсегда. Итан оборачивается к зеркалу, через ткань футболки, представляя, как выглядела бы желанная вытатуированная надпись у него под ребрами, и уголки его губ стремительно ползут вниз. – Мы выиграли Сан-Ремо, Итан! – кричит сильно подвыпивший Томас и поднимает руку с очередным стаканом вверх, – Не заставляй нас кричать на весь бар, чтобы ты проявил эмоции, - последнее слово по слогам произносит, нарочито наклоняясь вперед для пущего эффекта. Будто они и без этого не подняли тихий, так славно наплевавший на меры защиты от ковида, бар на уши. И это точно не Дамиано с Викторией рвут глотки, стараясь перепеть механический голос караоке. Парень выжимает из себя улыбку и делает глоток из стакана. Его виски теплый, нагревшийся за проведенные в баре сорок минут и слишком сильно горчит на языке, вызывая разве что желание выплюнуть. Игнорирует его, делая глоток в разы больше, под пристальным взглядом неожиданно серьезного гитариста, и нежеланное тепло разливается в груди. Вынуждает Итана расслабиться и откинуться на спинку стула, лениво поправляя волосы. – Сойдет, - бурчит Томас, заинтересовываясь поскуливанием из дальнего угла, где не по совпадению расположена караоке-установка. Хмыкает, морща нос, и приканчивает свой напиток, – Спеть не хочешь? Теперь уже Итан смеется вслух, поднося стакан к губам, и жестом отказывается от столь интересного предложения. Раджи бурчит себе под нос необиженно и выходит из-за стола, начиная размахивать руками, с целью привлечь к себе внимание Виктории, что берет самую высокую свою ноту и заставляет Дамиано комично прикрыть ладонями уши. Наблюдает за ними со стороны и упускает момент, когда людей у микрофона вновь становится двое. Оборачивается, что волосы щекочут шею, и всматривается в посетителей у барной стойки. – Кого потерял? – спрашивает знакомый голос из-за спины, заставляя вздрогнуть от неожиданности, опасно встряхнув наполовину полный стакан с виски. Итан поджимает губы, осматривая свой пиджак на наличие мокрых следов, в то время как Дамиано вальяжно опускается на своё место и поднимает руку вверх, привлекая внимание тихой официантки. Та принимает заказ быстро, стараясь при этом не смотреть солисту в глаза, и её бледные минуту назад щеки вспыхивают румянцем. – Тебя, - честно отвечает Торкио и радуется несказанно тем трем глоткам виски, которые позволяют держать голос ровно. К удивлению, сердце не ноет под взглядом друга, не ломается и не бьется на части, размеренно качая кровь. Более чем устраивает, – Не заметил, как ты отошел от ребят. – А я думал, тут только Лиззи следит за мной. Официантка, - поясняет, делая короткий кивок в сторону девушки, которая с более живым интересом обслуживает другой столик, – Она точно нас знает. Улыбаясь одними только уголками губ, парень соглашается, провожая Лиззи взглядом, пока та порхает от одного столика к другому, снимая худой рукой стаканы с подноса. Её каштановые волосы отливают фиолетовым в плохо выставленном освещении бара. – Томас выгнал тебя со сцены? – подшучивает Итан, лелея каждую каплю смелости, что алкоголем разливается по венам, бессовестно развязывая язык. Допивает виски одним глотком, чуть давясь, и следом наливает новую порцию. Не такой теплый он в разы лучше. – Решил уступить ему место, а то бы он разнес тут всё, - улыбается Давид, но в отличие от друга не оборачивается, чтобы посмотреть, как гитаристы измываются над попсовыми песнями, совершенно не попадая в ноты, – Ты почему не идешь? – Я не пою, - взгляд перемещается к пустеющему стакану. Приятное действие виски ослабевает, и мысль выбрать что-нибудь покрепче появляется тотчас. – Они тоже, но зато веселятся от души в, может быть, последний беззаботный вечер своей жизни! – выкрикивает солист, все же поворачиваясь. Стакан поднимает, окончательно запечатлевая тост, и радостный крик Виктории служит ободрительным согласием. Кивает ей коротко, возвращая внимание на Итана. Невысказанное вслух предложение все же спеть песню заманчивым не выглядит. Парень чуть морщится и привлекает упорхнувшую было официантку к столику. Под явно удивленный взгляд солиста заказывает напиток покрепче. – Надо же, кто-то решил напиться! – хлопает в ладоши Давид и плещет в свой попустевший стакан остатки виски, присоединяясь к алкогольному празднеству. Делает большой глоток и чуть округляет глаза, – За нас! Их молчание затягивается в неуютном шуме бара, точь-в-точь как во все дни, когда отношения ломались. Итану не нравится, но опьяненный мозг не находит подходящей для разговора темы. Минутная стрелка настенных часов делает полный круг. – Хочу сделать еще одну татуировку, - произносит парень в момент, когда Дамиано окончательно отворачивается к ребятам, – Надпись. Солист выгибает бровь, интересуясь, и откладывает стакан в сторону, смотря на него с немым отвращением. Последствие веселого вечера проявляется слишком рано, заставляя взгляд помутнеть, а голову закружиться. Ставит локти на стол и опускает подбородок на ладони, всем своим видом выражая недетскую заинтересованность в словах Торкио. Даже на кричащую его имя в микрофон Вик шикает, морща нос. – Какую и где? – пожалуй, татуировки одна из любимых тем для обсуждения у Давида, раз тот так резво реагирует. Даже взгляд становится более осознанным, немного серьезным, – В любом случае, я слишком пьян и поддержу самую идиотскую идею. Торкио рассказывает быстро, толком не вдаваясь в подробности, и обозначает место на ребрах, ведя по ним пальцами. Сам чувствует иллюзорную пульсацию под тканью рубашки и заметно напрягается, скорясь оборвать рассказ. – Если ты её не сделаешь, - говорит солист с серьёзным видом, при этом начиная икать, – Тогда ты тупой. И её сделаю я. Против воли, с одурманенным алкоголем сознанием, что выплескивает в мысли грязную похоть, Итан представляет собственную, пусть и не сделанную, татуировку на выпирающих ребрах Давида. Ему она идет меньше. Так вслух и говорит, опустошая очередной бокал, и отодвигает еще недопитую бутылку на край стола. В место, где неудачный шаг падающего на стул Томаса сшибает её окончательно, прерывая едва начатый разговор громкими ругательствами. Итан стоит, лбом прижавшись к зеркалу ванной, и то потеет от его горячего дыхания. Зажмуривается, склоняется над раковиной и брызжет холодной водой на лицо, в жалкой попытке избавиться от тянущего ощущения внизу живота. Тягучего, горячего, не проходящего и через десять минут после внезапного пробуждения среди ночи, заставляющего плоть подняться. Торкио разглядывает свое тело с отвращением и набирает воду в ладони. Опускает их на грудь, прямо против мечущегося от истомы сердца, и позволяет ледяной влаге спуститься вниз, намочив резинку нижнего белья. Парень выдыхает шумно, потирая подбородок ладонью, и замирает на месте, буквально вжимаясь в холодный кафель стены, когда по ту сторону двери разносятся голоса. В этом отеле отвратительно хорошая слышимость. Качает головой, пару раз щелкает пальцами, чтобы расслабиться, и вытирает нос. Поднимает взгляд обратно на зеркало, где бледный темноволосый парень в отражении стыдливо трясется, переминаясь с ноги на ногу, и лицо его вытягивается в ненависти. Это похоже на зависимость, красные полосы на загорелой коже, появляющиеся при легком нажатии лезвия. Итан смотрит не на них, на свою плоть, медленно опускающуюся, и расслабляет плечи. Мазохистский контроль над своим телом – пока тебе больно, ты его чувствуешь и оно тебе подвластно. Делает пять крошечных, не более пары сантиметров, царапин на внутренней поверхности бедра, задрав край шорт, и откладывает покрасневший канцелярский нож в сторону. Закрывает его, громко уводя лезвие обратно в корпус, и бросает в раковину. Подушечкой пальца дотрагивается до одной из полос, пачкая в проступившей крови. Возможно, цитата из «vent’anni» ему не подходит. Итан поворачивает ручку крана и теплая вода, тонкой струйкой, смывает алую жидкость с пальцев. Аккуратно проходится ладонью по ранам, омывая каплями воды. Полотенцем почти не дотрагивается, прикладывает к коже и убирает так быстро, что кровь не пачкает ткань. Одеваться не хочется, но тревожные шаги по ту сторону двери не оставляют выбора. Их номера совмещены деревянной дверью, выводящей в крохотное подобие гостиной, и Торкио сожалеет об этом, жмурясь до светлых пятен под закрытыми веками. Непривычно робкий стук в дверь вырывает из оцепенения, и парень шустро натягивает джинсы, тканью раздражая кожу в месте новых порезов. Не оглядываясь на свое отражение, барабанщик накрывает ручку и с силой тянет на себя, что человек, стоявший с той стороны двери, теряет равновесие. Пошатывается, грозя упасть пластом, и вваливается в комнату под протяжное ругательство. У Итана кровь от щек отливает, когда он спешно отходит в сторону, и чуть выставляет вперед руки на случай, если солист все же решит упасть. Теряется под его хмурым взглядом, сам начиная смотреть куда-то вбок. Он ожидает, что Дамиано скажет хоть что-то помимо прозвучавшего ругательства, но тот лишь качает головой и прижимает ладонь ко рту. Вдыхает сильно, что щеки надуваются, и шагом преодолевает расстояние до раковины, впиваясь пальцами в её холодную белую поверхность. – Тошнит? – Торкио не уходит, даже к стене не прижимается, сгораемый от огня в своей груди, потушить который не удалось пятью полосами на бедре. Всматривается в зеркало, в отражении которого теперь уже солист наклоняется к стоку, сгибаясь неестественно сильно, до хруста в позвонках. Его натурально трясет, словно в лихорадке. Итан замечает, как двигаются мышцы под натянутой в напряжении кожей, и сам невольно вздрагивает, когда солист шумно вдыхает, заставляя собственную грудную клетку расшириться. Дамиано кивает головой, жмурясь до морщин, и тихо стонет в момент, когда живот сводит заметной судорогой. Сжимает раковину пальцами, из-за чего костяшки белеют, и открывает рот, судорожно наклоняясь вниз. – Черт, - бросает барабанщик, стискивая зубы, и опускает ладонь на спину Давида, трясущееся тело которого немного расслабляется от столь простого жеста, – Дыши. Аккуратно заправляет солисту волосы, с ужасом отмечая, насколько горячая у того кожа, и свободной рукой включает воду в раковине тихой струйкой. Мочит пальцы, после опуская их на шею Давида, легонько ведет вверх до затылка и обратно вниз до выпирающих позвонков. – Легче? – спрашивает, когда через несколько минут ничего не происходит, а Дамиано перестает цепляться за раковину с былой хваткой. Теперь он едва стоит, локтями опершись на бортики, и шумно дышит, пока Торкио продолжает холодными пальцами гладить его шею. – Немного, - шепчет и морщится явно от головной боли, раз руки инстинктивно дергаются, чтобы надавить на виски. Не делает этого, грозясь лишиться опоры, и снова наклоняется вперед, сплевывая в раковину, – Сука. – Мне принести тебе воды? – спрашивает с истинным сожалением, не смея опустить руку с чужих лопаток. Похлопывает несильно, разминая напряженные мышцы, и сам немного расслабляется, когда ответом служит облегченный выдох. – Это просто похмелье, - Дамиано старается улыбнуться, но эмоция выходит вымученной и уставшей. Прикладывается губами к принесённому всё же прохладному стеклянному стакану, не решаясь сделать глотка из-за неотступающей тошноты. Оба знают, что это не так, но вслух не произносят, продолжая отыгрывать каждый свою роль. Итан придерживает солисту волосы, когда тот, выпив слишком много жидкости, болезненно склоняется над раковиной. Безуспешно. – Я позвоню на ресепшен и попрошу вызывать тебе врача, - решается предложить парень, после того как накрывает лоб Давида широкой ладонью. Выжидает меньше двух десятков секунд, потому что кожа пылает явным жаром и констатирует это, убирая руку. – И испортишь всем отдых? Не надо, - друг качает головой, не без чужой помощи опускаясь на закрытый стульчак. Роняет голову на ладони, и кожа покрывается мурашками, выдавая поднявшуюся температуру, – Просто, отосплюсь. – Если плохо станет, ты успеешь дойти до ванной? – Торкио присаживается на корточки рядом с Давидом и специально касается его локтя, чтобы тот отнял ладони от лица и посмотрел на него. Взгляд запуганный и уставший, отрекающий любой вариант оставить одного. – Тогда я останусь тут, - бормочет, едва ворочая языком, и пальцами сжимает собственные колени, что кожа краснеет. Силится подняться сам, но выходит откровенно плохо, из-за чего парень подхватывает его под руку, выволакивая из комнаты под неслышные протесты. Барабанщик доводит – дотаскивает – почти не упирающегося Дамиано до своей кровати и буквально роняет на объемный матрац, так как тот напрочь отказывается отпускать чужую руку, с силой сдавливая в области предплечья. Парень вынужденно наклоняется, стараясь не упасть на кровать следом, и нечаянно, незаметно даже, горячее дыхание солиста опаляет щеку, пока тот корчится, пытаясь разместить голову на подушке поудобнее. Торкио закрывает глаза, губы свои поджимает и мучеником старается отодвинуться хотя бы на несколько сантиметров. Алкоголь в его крови вспыхивает адским пламенем внутри бешено пульсирующий вен и застилает взгляд мутной пеленой. – Останься, - шепчет Давид, наверняка не понимая о чем говорит, и неожиданно накрывает шею друга своей рукой, притягивая с необычайной для такого состояния силой. Их губы встречаются, ударяются друг о друга, пока Итан ошарашено открывает глаза, склоняясь над солистом, и ладони размещает по обе стороны от его головы, лишь чтобы не упасть. Они не целуются, прижимаются губами и дышат шумно, не двигаясь каждый. Замирают, будто так и должно быть, и возведенная одиночеством стена внутри парня рушится под действием виски в крови и горячим желанием темной комнаты не самого дорогого отеля. Сам отвечает, накрывает губами верхнюю, затем нижнюю, не думая даже о том, чтобы прикусить, как это часто пишут в книгах. Итан целует медленно, выводя из прежнего ступора, вынуждая ответить с жаром, так присущим Дамиано, что сам теряется, отстраняясь от чужого лица. У Давида глаза закрыты, а на губах легкая улыбка, постепенно становящаяся всё шире. Не думает даже убрать руку с шеи барабанщика, хоть тот и старается выпрямиться. Наклоняет к себе снова, но в губы не целует, вместо этого касаясь губами щеки. Шепчет что-то непонятное, что Торкио все же высвобождается, поднимаясь резко, и делает несоизмеримо тяжелые шаги к двери, оставляя друга одного на кровати. С силой потирает лицо с каким-то ненормальным рвением и хватается за пряди волос, оттягивая в сторону. Терзается, вырываясь из духоты комнаты обратно в ванную, и с силой хлопает дверью, что из спальни разносится удрученный этим звуком возглас. Выкручивает холодную воду на полную и брызжет себе на лицо, безбожно моча волосы, вынуждая их вьющимися прядями прилипнуть к лицу. Против воли, сам того не осознавая, дыша тяжело, что шума воды не слышно, Итан спускает отвратительно жмущий пояс белья вниз, обнажая часть своих порезов. Взгляд с силой фокусируется на раковине, внутри которой красным корпусом неспрятанный ранее канцелярский нож требует взять его в руки. Не противится, лишь голову поворачивает на закрытую дверь, за которой причина его страданий, наверное, уже посапывает в кровати Торкио, укутавшись в огромное одеяло. Ведет ребристой рукояткой наверх, высвобождая приличную часть лезвия из корпуса, и так привычно пальцами зажимает кожу, натягивая её. – Итан? – рука дергается, что лезвие острой стороной впивается в бедро слишком сильно, заставляя парня прикрикнуть от неожиданности и испуганно отшатнуться от двери, – Что ты делаешь? Ранее бессвязная речь Дамиано становится рассудительно серьезной, пока он уставшим своим мозгом пытается сложить единую картинку из пазла фактов, неожиданно открывшихся в блеклом свете ванной комнаты. – Итан! – вскрикивает, настигая во мгновение и вырывая нож из пальцев, так рьяно сжимающих пластиковый корпус. Откидывает его в сторону, из-за чего тот врезается в стену, громко трескаясь прямо посередине, – На меня смотри. Он все еще болезненно горячий. Торкио замечает это, когда солист накрывает теперь уже его щеки своими руками и всматривается напугано в отчаяние бездонных черных глаз. Дышать тяжело, но парень игнорирует это, часто вздымая грудь. – Тебе нужно в кровать, - выдыхает Итан в опасной близости от чужих губ и сам удивляется, насколько тихий и бесстрастный у него голос. Они соприкасаются лбами, погружаясь каждый в свои мысли, и никто не решается произнести и слова. – Давно ты? – спрашивает Дамиано, чуть кивая головой в сторону сломанного ножа, но не сильно, дабы не разрушить появившийся контакт. Отстраняется все же, когда барабанщик несогласно молчит и опускает взгляд свой на место, где кровоточит порез, – Боже. Итану впервые за это стыдно, что он поправляет белье, не давая возможности всецело заметить последствия своей слабости, и отворачивается. Выключает все еще льющуюся воду, ненароком замечая отражение в зеркале. У солиста глаза испуганные. Он кусает губы, хмурясь так, что меж бровей появляется морщинка, и вроде даже пытается сказать что-то, но Торкио прерывает ненужную тираду о необходимости любить свое тело, ладонью поднятой воздух. Это он и сам прекрасно знает. – Зачем? – все же спрашивает Давид, не позволяя выйти из комнаты. Больной, он едва на ногах стоит, но дверь преграждает, опираясь об неё лопатками. Итан цокает языком, но позволяет удержать себя в комнате еще ненадолго, хотя действие алкоголя в крови постепенно заканчивается, сменяясь тяготящей плечи усталостью. Он просит – молит – друга прекратить этот разговор, когда тот начинает один за другим предлагать варианты, так или иначе сводящиеся к стрессу. – Я? – Дамиано широко распахивает глаза, делая ошарашенный шаг вперед, и, недоумевая, часто моргает. Его тело такое же вымученное вечером, как и у барабанщика, отказывается воспринимать информацию, норовя опуститься на пол. Хватается рукой за сушилку для полотенец и взгляд отводит в сторону, где ничего нет, – Из-за меня? Хочет ответить с напускной серьезностью, но не получается. Слова застряют комом в горле, не вырываются, сколько бы Торкио не старался. Закрывает глаза, лишь чтобы не заметить, как друг вновь посмотрит на него, короткими ногтями царапает кожу, будто это может помочь и руку его перехватывают, прижимая к чужой груди. Прямо против трепещущего сердца. Они замирают, глядя друг другу в глаза и не смеют рушить интимное мгновение в излишне белой ванной отеля. Дамиано все еще слишком горячий и наверняка не понимает и половины из того, что делает, раз льнет к Итану, прижимаясь всем телом, и носом утыкается ему в шею. Парень терпит, позволяет целовать свою кожу и касаться руками плеч, спины, но едва пальцы Давида опасно приближаются к ребрам, вздрагивает. Останавливает его, чуть отодвигая от себя, заглядывает прямо в бездонные, полные нездорового огня глаза. И стыдливо пытается прикрыться, но не успевает. Под громкое оханье, более напоминающее болезненный стон, подушечками пальцев солист читает почти зажившую надпись. Медленно, будто бы не веря тому, что чувствует, скользит по каждому неровному порезу, коричневым виднеющимся на коже. Итан замирает, зажмуриваясь так сильно, что свет напрочь пропадает, сменяясь светлым десятком бликов под веками, и ждет. Не дышит, из-за чего грудную клетку сковывает болью, и все же ошарашено открывает рот, почувствовав, как пальцы Дамиано двигают край его нижнего белья вниз, приспуская до невозможной интимности. Тихое «Боже», сорвавшееся с губ солиста, и его торопливый шаг назад вынуждают Торкио открыть глаза, сразу же опуская взгляд на пол, где на белой плитке совсем недавно высыхали кровавые салфетки, теперь надежно запрятанные в мусорном пакете. Он ожидает сотню ненужных вопросов, на которые и при желании не найдет ответов. Ожидает упреков и грязных слов, произнесенных так громко, что в соседних номерах свет включится, известив о пробуждении других участников группы. Но вдыхает свободно, набирая полную грудь воздуха, когда Давид подходит вперед, ладонью накрывая щеку барабанщика и притягивает того целомудренным поцелуем куда-то в уголок губ. Сейчас они целуются медленно, невзирая на усталость. Итан прижимает солиста к стене, что тот блаженно прикрывает глаза в момент, когда горящую недомоганием кожу остужает холодная кафельная плитка. Ловит его вдох, приоткрывая собственные губы, и млеет от пальцев, которые минуты назад так пугали. Те скользят по коже, по груди, так замечательно не задевая порезы, по лопаткам, добираются до шеи. Торкио просит солиста остановиться, едва тот опускается с поцелуями ниже, игриво проводя языком по выпирающим ключицам, и сам словам своим не верит, глотая воздух. Даже в приятной истоме осознает, что происходящее не правильно, но язык не слушается, переплетаясь с другим в жадном поцелуе. Отталкивает Давида, ладони положив ему на плечи, и силиться перевести дыхание, пока недоумевающие глаза прожигают очередную дыру во лбу. Поджимает губы и бормочет привычное извинение. Волосы поправляет как-то нервно, искоса бросая взгляд на зеркало. – Ты болен, Дамиано. У тебя жар и море алкоголя в крови, стоит отоспаться, - сам удивляется составленным предложениям, потому как был уверен, что язык вновь начнет заплетаться, не позволяя выговорить и слова, – Ты не понимаешь, что делаешь. Толкает несильно, но солист видимо понимает, отступая на безумно мучительный для парня шаг, и кивает головой. Взглядом скользит по вырезанной на ребрах надписи, полузажившие темные буквы которой коверкают слова, и не уходит. Хмурится немного, будто старается что-то осмыслить, и качает головой из стороны в сторону, сложенные ладони поднося к губам, как в молитве. Торкио замечает решительность, секундой мелькнувшую во взгляде друга, и чувство обиды от того, что тот только сейчас начинает анализировать ситуацию, захлестывает с головой. Слово «ошибка» красным неплохо будет смотреться где-нибудь на предплечье. – Не понимаю этого? – улыбается хищно, и Итан готов поклясться, у солиста адское пламя в глазах, полыхающее в полумраке комнаты. Неожиданно Дамиано опускается, буквально падает на колени, чудом не морщась от боли соприкосновения с полом, и поднимает невозможно осознанный взгляд на барабанщика. Пошло облизывает губы и через ткань обхватывает пальцами поднимающийся член Торкио. От такого вида Итан теряет голову, дергает рукой, чтобы запустить её в волосы друга, но замирает, рискуя прервать всё действо последний раз. Больше он не осмелится. – Дамиано, остано… Не договаривает, не успевает, заглушая слова вырвавшимся из глотки протяжным стоном, и хватается за плечи солиста, едва тот припускает край его нижнего белья, так ничтожно мало, но достаточно, чтобы были видны все полосы. Подушечками пальцев касается грубых волосков. Итан охает, зажимая рвущийся из груди крик ладонью, и не может отвести взгляда от друга, что, совершенно не краснея, проводит теплым влажным языком по трем первым красным рубцам. Двигаясь медленно, дабы не разрушить единство момента удушающей страстью, Дамиано целует каждый, даже самый маленький и незаметный, шрам на теле барабанщика, отпуская его боль, позволяя ей звучать стонами удовольствия в тесной для двоих мужчин комнате. Воздуха категорически не хватает, из-за чего парень откидывает голову назад, волосами щекоча голую спину, и старается отдышаться, пока Давид, не прекращая и на секунду касаться чужого тела, поднимается с колен. Вдохи путаются, сливаются в один теплым соприкосновением губ, и теперь это последнее, о чем вообще можно задуматься. Итан дышит горячо, опаляя щеку друга, и за плечо его хватает нагло, подобно тому, как Дамиано врывается языком в его рот во время нового поцелуя. – Позволь мне помочь тебе, - произносит с пугающей серьезностью, так несвойственной человеку в его состоянии, и Торкио ободрительно кивает головой, интуитивно прижимаясь ближе. Дамиано кажется, что барабанщик вот-вот рухнет без сознания, когда он дергает вниз его белье и уверенным движением обхватывает его член рукой. Пододвигается ближе, что грудные клетки соприкасаются, разделяя бешеный ритм сердца на двоих, и собственный член сжимает пальцами, что оба едва убираются в ладони. О помощи не просит, двигая ладонью сам и блаженно ощущает, как пульсирует плоть, твердея до невозможности, под его прикосновениями. Слышит, как у Итана дыхание сбивается окончательно, напоминая теперь разве что хрип, и не смеет закрыть глаз, наблюдая, как постепенно расслабляется лицо парня. Торкио накрывает пальцами руку Давида, умоляя жестом увеличить темп. Спиной прижимается к холодной плитке и свободной рукой цепляется за плечи друга, как за единственную свою опору. Оба двигают бедрами, толкаясь вперед в истинном танце ночной страсти, запечатлевают короткие влажные поцелуи на губах, пачкая подбородки слюной, и держаться за друга так сильно, наверняка оставляя синяки на плечах. Не заботит совершенно, пока вдохи хрипят в полумраке. Имя солиста срывается с губ парня, пока тот затылком прижимается к холодной плитке, неудобно отклоняя голову назад, что глотать становится тяжело, и дышит часто, не успевая толком сделать вдох. Его ноги трясутся, предвещая скорую разрядку, и более ничего он поделать не может, как тихо, сбивчиво начать просить Дамиано помочь. Сил двигать своею рукою почти не находит, изредка сжимая чужие пальцы, чтобы те направляли. – Скажи, что ты больше так не будешь, - шепчет Давид где-то рядом с ухом Итана, но тот не может ничего разобрать. Сосредотачивается, хмуря брови, и стонет невыносимо громко, толкаясь вперед, – Скажи мне, что ты перестанешь резать себя. Кивает головой часто, из-за чего волосы липнут к влажному от пота лбу, и тянется за поцелуем, желая разделить остатки воздуха, почувствовать необходимый – родной – вкус на языке в момент эйфории, но солист уворачивается, не прекращая двигать рукой. – Пообещай мне! – командует, рыча, и кусает за предплечье, кончая и выдыхая так сильно, что истошно пытается ликвидировать недостаток кислорода, замирая с открытым ртом. Глаза свои, в обрамлении мокрых от проступивших слез ресниц, поднимает на парня, – Обещай. Итан обещает, трижды, пока рука Дамиано двигается на его члене, принося необходимую разрядку, и сам своим словам верит, выбираясь из ванной следом за другом, что нагло падает в расстеленную кровать, лицом в подушку.