Vent’anni

Tu tornerai da me con l'aria stanca Porterai dei tagli sulle braccia Lei rimasta sola sulla barca Riconosco i segni sulla faccia Tu tornerai da me con le mani giunte Tornerai da me Ты вернешься ко мне усталым, С порезами на руках, Она останется одна в лодке, Я узнаю следы на твоем лице, Ты вернешься ко мне, сложив руки на груди, умоляя, Ты вернешься ко мне.

Итан вслушивается в эти строки, пока песня в его наушниках пытается разорвать барабанные перепонки излишне громким звуком. Ему они кажутся как нельзя подходящими к складывающейся ситуации немного беспокойного вечера. Солнечный свет через тонкие, задвинутые в стороны, занавески попадает в комнату первыми своими лучами. Скользит неспешно, поднимаясь по спинке кресла, и тотчас скатывается вниз, на пушистый ковер близ неправильно возвращенного на место журнального столика. Наблюдает за ним, грея пальцы о кружку с крепким кофе, и улыбается приветливо, впервые за бесконечно долгое время внутреннего одиночества. Стул пододвигает, позволяя Виктории опуститься на него, и двигает к ней чашку с не менее горячим напитком. С растрепанным пучком на голове, стремительно пытающимся превратиться в небрежный хвостик, Де Анджелис выглядит маленькой пташкой, невозможно уставшей после долгой поездки. Улыбается дружелюбно и подпирает щеку ладонью, пробует кофе на вкус, разглядывая новую кухню. Они приехали сюда меньше часа назад, не обустроились и капли, но разрешили себе вальяжно бродить по виляющим коридорам, выискивая немногочисленные спальни. Свою Итан привычно выберет самым последним, когда не останется ничего, кроме маленькой, немного пыльной и много тесной комнаты где-нибудь на втором этаже рядом с чуланом. Делает большой глоток кофе, мгновением отпуская подступившее к горлу волнение по поводу переезда, и поворачивает голову в сторону, где солнце ласкает маленький заспанный дворик с зелеными колючими кустарниками. – Мне этот дом нравится даже больше, - не говорит, шепчет, Вик, прижимая теплую чашку к подбородку, и прищуривается подобно довольной кошке, – Он такой уютный, знаешь. Без всех этих бестолковых картин, без лестницы, по которой у Чили не получалось спуститься. Просто он, ну не знаю, такой. – Родной дом, - договаривает за неё Торкио, шурша купленным в дороге пакетом с маленькими белыми зефирками. Набирает целую горсть ладонью и, отсыпав себе три штучки, рушит их в бокал девушки под её ребяческий визг. Эта вилла действительно отличается от предыдущей, не так кардинально, чтобы потеряться в пространстве её этажей, но все же выглядит она иначе, и ощущается как-то невообразимо тепло и уютно. Итан почувствовал это, едва их машина заехала на подъездную дорожку, и музыку в наушниках сменил другой, даже более приятный звук. Пели цикады, так сильно, что кроме них и не было ничего слышно. Поднимается со стула без привычного его поскрипывания и босыми ступнями шагает по разогретому солнцем дощатому полу до самого окна рядом с мойкой. Здесь есть форточки, деревянные прямоугольники в постаревших оконных рамах, и они-то нравятся барабанщику сильнее всего. Он касается металлического крючка пальцами. – Только вот эти жуки, - продолжает девушка и на виднеющуюся через пластиковое окно траву смотрит чуть брезгливо, комично вздрагивая для пущего эффекта. Признаться, она ненавидит насекомых всей душой и телом, потому единственная не оценивает их уличной песни, – Если они продолжат так делать, то надо будет съезжать. Итан не открывает форточку, поднимая уголки губ в легкой улыбке, и опускает в раковину свою кружку, будто за этим и шел. Наливает в неё воды и оставляет, не желая прерывать атмосферу. Разворачивается, прижимаясь к одной из трех тумб и голову поворачивает, реагируя на новый звук. – Не надо съезжать, - встревает Томас, появляясь в проеме деревянной арки, так красиво заменяющей дверь на кухню, что у всех дыхание перехватило, едва они заметили фото на сайте с объявлениями, – Тут круто. Несмотря на то, что пропустил начало разговора, а вместе с ним и момент, когда кофе был достаточно горячим, чтобы плавить в себе зефир, гитарист плюхается на стул, забираясь на него с ногами, так и норовя при этом упасть, и с аппетитом кусает принесенное с собой печенье. Его растрепанные, уложенные ветром и немного водой, волосы сияют в лучах закатного солнца, что красит их в золотистый. Раджи не обращает внимания на тихий протест девушки и переливает добрую половину её напитка себе в кружку. – Насекомыши вон прикольные, - улыбается так, будто действительно замечает с такого расстояния цикаду, и специально тычет пальцем, наслаждаясь реакцией Вик, что корчит лицо, будто её вот-вот вырвет, – Надо такого в дом принести, пусть жужжит. – Тогда мы перенесем тебя на улицу, будешь там жжужать вместе с ними, - незлобно говорит девушка, но для вида хмурится. Даже кружку свою у Раджи отнимает, показывая язык. Они говорят еще некоторое время, постепенно уводя тему от стрекотания цикад до прогремевшей на весь мир победы на Евровидение, и на последнем Итан особо не заостряет внимания. Перебирается с кухни в непривычно маленькую, явно не созданную для большой компании, гостиную и забирается на диван. Их прошедший мини-тур оказался до невозможности тяжелым из-за возросшей популярности, что любое упоминание о новых турах нещадно портит настроение воспоминаниями о перелётах. В комнате цикад не слышно – их сад расположен за углом – и Торкио пытается сконцентрировать внимание на любом другом звуке, чтобы мысли не лезли в голову, а рассеивались неприятной тяжестью где-то в районе лба. Щелкает пульт от кондиционера, настолько тихо нажимается серая кнопка, что можно было не заметить, и воздух потихоньку перестает быть уютно теплым. Охлаждается, движется слишком быстро, разгоняя былую атмосферу. – Ты же не против? Здесь было душно, - Дамиано небрежно откладывает пульт на отведенное для него место на тумбочке, прямо поверх договора об аренде, и упирает руки в бока, всем своим видом показывая, что ранее эту комнату не рассматривал, – А здесь даже круче, чем в студии. И жуков не слышно. Итан согласно кивает, провожая друга взглядом, пока тот неспешно обходит комнату, изредка касаясь заинтересовавших его вещей. Кресло зачем-то двигает, поднимает и опускает увесистую фигуру собачки и, видимо не найдя ничего более подходящего, ловит старательно пытавшуюся улизнуть Чили, прижимая её к груди. Улыбается довольно, когда собачонка лижет его подбородок, задорно виляя хвостом. – Ну и где твоя хозяйка? Опять бросила тебя одну? – у него голос меняется, становясь каким-то напущено ребяческим и комичным, когда Давид общается с собакой, что Итан ухмыляется, прикрывая глаза, – Говори, где она? – На кухне, - отвечает парень, за что собаку кладут ему на грудь, заставляя зажмуриться, когда та лезет проявлять нежность и пытается откусить нос. Гладит Чили по мягкой шерсти и аккуратно ставит на пол под радостное шевеление лап, – Иди к ней. Они разместились на двух диванах в гостиной, и ставший холодным воздух приятно заполняет легкие. Вик и Томас ближе к телевизору, чтобы смотреть вечерний сериал с выставленным на минимум звуком и бросаться попкорном в экран на каждой рекламе, напрасно обещая потом пропылесосить. Голова Дамиано на плече Итана и отчего-то обоим это не кажется странным. Их диван в самом углу комнаты, нарочито отодвинут к окнам еще в первые полчаса после приезда, и так уютно скрывается в искусственной тени, что парень может быть уверен – их не заметят. Когда с другого конца комнаты взвизгивают, тряся полупустой чашей с попкорном и разбрасывая взорвавшиеся зерна по сторонам, барабанщик даже не оборачивается. Разве что улыбается немного, мгновенно переключая внимание на ослепительно яркий экран чужого смартфона. Давид высылает новую порцию сердечек в разговоре с девушкой, сменив их с приторно-розовых на кроваво-красные, и щурится немного, спуская «шторку» телефона, чтобы убавить яркость. Без привычного уже удивления, Итан отмечает, что не чувствует ровным счетом ничего. Запускает пальцы в волнистые волосы солиста, что тот блаженно прикрывает глаза, и продолжает наблюдать. В диалоге синим выделяется новое входящее сообщение, и парню начинает казаться, что этот утомительный разговор не закончится никогда. Внимания не привлекает, просто встает медленно и аккуратно, вынуждая друга переместить свою голову на подушку, и выходит из комнаты под очередной рекламный вопль. Удивительно, что угрюмая итальянская ночь не кажется цикадам холодной. Они продолжают свою песнь, стрекоча где-то в высоких колючих кустах, и в их хоре Итан не теряется. Расслабляет плечи, опускаясь на раскрытый и чуть твердый шезлонг, но, не прождав и минуты, нагибается вперед сильно. Пальцами касается ровной глади воды. Дно бассейна подсвечивается, отчего маленькие, быстро поднимающиеся вверх, пузырьки выглядят серебристыми. Опускает руку по локоть, вынуждая себя слезть с шезлонга окончательно, присаживаясь на корточки рядом с бассейном. Вода привычно холодная, но словно бы мягкая, податливая. Она не пахнет хлоркой так сильно и выглядит не столь насыщенно голубой. Маленький порез на ладони, такой отчаянно неслучайный, неприятно пощипывает. Торкио растопыривает в воде пальцы и чуть ведет руку в сторону, создавая маленькую волну. Она добирается до берега, множится и исчезает, перекрываемая новой, более мощной волной. В удивлении парень поднимает голову, отмечая, что пение цикад стало напоминать перешептывание, уступив место новому, пока что зарождающемуся звуку. Качает головой и отступает от бассейна в момент, когда что-то тяжелое, явно тяжелее пушистого тапка Вик, летит в воду, обещая вызвать шквал волн. Поднимает руки, силясь прикрыть лицо, но выходит не очень. – Это сто евро, сто евро! – кричит Томас, выныривая из воды, и волосы его причудливо липнут к лицу, образуя некое подобие шапки. Он приподнимает челку и смеётся, осознавая, что говорил с бортиком бассейна. Разворачивается прямо в воде и машет выходящим из дома ребятам, – Сто, не меньше, да? – Да, - тихо смеется Итан, потирая переносицу пальцами, и пытается отряхнуться от воды, что бессовестно намочила волосы. Его рубашка теперь липнет к телу второй кожей, тяжелой и какой-то холодной, – Думаешь, это засняли? Томас подзадумывается, хмуря брови несильно, но остается в воде. Барахтается, словно упавший в лужу жук, и окликом торопит друзей, чтобы те быстрее шли. Последние, к слову, не торопятся совершенно, и, судя по убранным в карманы смартфонам, стоевровый прыжок гитариста снят не был. – Зная их – нет. Переваливаясь через бортик, и вызывая тем самым очередной всплеск воды, Раджи выбирается из бассейна. Не глядя стаскивает с шезлонга Итана полотенце и накрывает им свою голову на манер повязки. Вытирается копотливо, а после трясет головой из стороны в сторону, из-за чего не успевшая высохнуть одежда барабанщика мокнет снова. – До сотни ты не допрыгнул. Подвинься, - Дамиано усаживается на шезлонг рядом с парнем и хитро улыбается, начиная доставать из кармана шорт свой телефон, – Да и если прыгнул, никто не видел, щенок. – Я не видела, - соглашается Виктория и опасно зря усаживается на бортик бассейна, предоставляя минимум одному человеку щекотливую возможность толкнуть её в воду. Поднимает черные солнцезащитные на лоб и немного щурится, поворачивая голову на Раджи, – Так что не было. – А Итан? – возмущается Томас, как обычно не понимая происходящего стёба, и обеими руками указывает на барабанщика, оставляя полотенце мокрой махровой тканью у себя на голове, что расходится в стороны как платок. А Итан тоже ничего на самом-то деле не видел – зажмурился как раз в секунду, когда еще можно было разобрать в стремительно летящем в воду объекте Раджи. Но Торкио не говорит об этом, заговорщицки подмигивая гитаристу, и согласно кивает головой, выигрывая тому смятую зеленую купюру. – Итан! – наигранно тяжко вздыхает Виктория, наблюдая как банкнота исчезает, в непонятно когда появившемся бумажнике Томаса. Негодуя, она поднимает одну ногу над водой и с силой опускает вниз, что брызгами обдает всех собравшихся, – Сто евро, Итан! Первым начинает смеяться Дамиано, когда гитарист бурчит себе под нос неаккуратно громкое «не отдам» и, умудряясь топать по газону, спешит спрятать награду в дом. На смех показывает средний палец, наверняка улыбаясь при этом от уха до уха, и прибавляет шагу. Засмеявшись по-ребячески звонко, Де Анджелис спрыгивает с бортика в бассейн, решив не дожидаться, когда её туда скинут, и тело её причудливо искажается под толщей воды. Коротконогая, она вызывает очередной, куда более громкий и дружный, потому что Итан смеется со всеми, приступ смеха. Показывает язык, за что получает камеру с фонариком, направленную прямо в лицо, и, зажав пальцами нос, ныряет под воду. – Почему, ты не идешь в воду? – спрашивает Томас, пока его грудная клетка часто вздымается вверх и слишком сильно опускается вниз, явно намекая, что дыхание ему восстанавливать ещё долго. Он прыгнул ещё раз десять, не заработав при этом ни одного евро, но зато вот раскрасневшуюся спину получил очень быстро. Теперь лежит на шезлонге, с, привычно стащенным у барабанщика, полотенцем на голове и кричит во всё горло, чтобы Вик не прыгала без него. Луна касается водной глади, где волны расходятся одна вперед другой, пересекаются, исчезают каждая в подобной и легким покачиванием добираются до бортика. Окрашивает воду в магический темный цвет и улыбается каждой своей копией в неутихающих брызгах. Цикады слышатся далеко, быть может, на соседнем участке, и звучат так приятно тихо, будто дополнение первой бессонной ночи на новой вилле. Итан, всё время лежащий на шезлонге, открывает глаза, моргает пару раз, пока мир не воссоединяется в одну четкую картинку, и поворачивает голову на взбудораженного гитариста. – Что? – переспрашивает, садясь ровно, и тотчас отворачивается от направленной в его сторону камеры смарфона, – Я не расслышал. – Чего ты не идешь в воду? – Да, Итан, чего не ты купаешься? – смеется Вик, стараясь при этом голос сделать чуть обиженным, как будто у маленького ребенка, которому не додали конфету. Смартфоном всё ещё снимает парня на камеру, не думая даже увести её на Дамиано, что собирается прыгнуть «бомбочкой». У Итана шрамы, настоящие, бледно-розовые и обещающие никогда не исчезнуть. Прямо на бедрах, так зазря высоко, что ни одни плавки не скрывают. Слишком частые, слишком ровные, чтобы можно было соврать про несчастную травму. Торкио поджимает губы, растеряно глядя куда-то поверх головы Томаса. Давид прыгает в бассейн, и внимание настырной, совершенно невинно ни о чем не догадывающейся, девушки целиком и полностью переключается на него. – Не, ну так нечестно, - возмущается Томас, и парень готов поклясться, что отдаст ему пять добрых сотен евро, если прямо сейчас он найдет тему поинтереснее, – У нас тут шикарный бассейн, с шикарной подсветкой, - семь сотен евро, если замолчит прямо сейчас, – А ты даже не искупался, а это как бы традиция первого дня. Традиция спорная, потому как до сего момента и не существовала вовсе, но высказать это вслух Итану не позволяют. Его поднимают с шезлонга, несмотря на ощутимые препирания, и толкают в бассейн, где хлорированная вода так некрасиво долго контактирует с пораненной кожей на ладони. Всё, что замечает Торкио, выбираясь из бассейна, когда все камеры, приставленные к лицу, подобно револьверу с взведенным курком, отступают, это лицо Дамиано, который замирает в момент первого касания бортика окровавленной ладонью. Он нагоняет его в гостиной, хлопая дверью, что выводит во внутренний дворик, и окликает басисто, с нотками холодной твердости в голосе. Заставляет остановиться на месте, понуро опустив голову, и сам подтверждение невысказанных слов видит – у Итана по пальцам медленно стекает кровь раздраженного пореза. – Ты обещал прекратить, - хмуро твердит, хватая Итана за ладонь, и поворачивает ту внутренней стороной вверх, чтобы видеть тонкую, идеально ровную для случайности, красную полосу, – Несколько месяцев назад. – Я.. – Торкио путается в словах, медленно шевеля языком, и не без недовольства старается вырвать зажатую, будто в тисках, руку. Не получается, из-за чего поднимает взгляд на Дамиано и робеет тотчас. У него боль в глазах. Его боль плещется в радужках, пока зрачок степенно расширяется. – Не сдержался, - догадывается солист, и что-то в его взгляде меняется. Некое сожаление прямо рядом с темным ободком радужки вспыхивает на секунду, – Это быстро заживет? – Быстро, - говорит, точно помня, за сколько в прошлый раз зажил подобный порез, но мысленно уже тянется к своему крохотному холодильнику, чтобы выудить оттуда тюбик с мазью и не дать рубцу обратиться шрамом. – Это из-за меня? Это из-за стресса, несуществующей отчужденности и нового места, неделю маячившего на горизонте судьбы и в сотне сообщений общего чата. Итан и сам не может назвать какой-то конкретной причины, ссылаясь то на одно, то на другое, но неумолимо приходя к приятному для себя исходу – это не Дамиано. – Нет, - Торкио все же вырывает свою руку из чужой хватки и спешит на кухню, не оглядываясь. По шарканью ног позади и так понятно, что друг не отступает и на шаг, проделывая точно такой же путь, – Будешь ходить за мной? – Скажи мне, что случилось? – взмаливает солист, но взгляд его безбожно устремляется на раскрытое окно, звуки из-за которого не стихают, напоминая о незаконченном развлечении у бассейна. Губы чуть поджимает, и движения его становятся более напряженными, дерганными. Итан не отвечает, открывая дверцу маленького кухонного шкафчика, и стеклянный стакан пачкается красным в его левой ладони. Зрелище столь отвратительное, что сам не выдерживает, разжимая пальцы. Стекло брызжет сверкающими осколками по полу. – Итан! – его имя слишком часто звучит упреком, что парень перестает как-либо на это реагировать. Даже не поворачивается, когда ладонь до случайной боли сжимает знакомая шершавая рука, – Итан. Их лбы соприкасаются подобно тому, как было месяцы назад в жаркой ванной с запотевшим зеркалом. Они делят воздух друг с другом, наполняя его частыми вдохами, и Торкио уверен, что чувствует тепло губ Дамиано, когда те в очередной раз шепчут его имя, произнося теперь с неким благоговением. Боль в ладони чуть отступает – Давид более не сжимает её, лишь поворачивает медленно, чтобы изучить раскрасневшуюся царапину. Маленькая, но доставляющая столько проблем, она проходится по линии жизни, будто перечеркивая ту. Привычное «боже» едва заметным движением губ трещиной расходится на иллюзорной тишине кухни. И та рушится совершенно в момент, когда телефон солиста, притащенный зачем-то в кармане спешно натянутых шорт, взвизгивает уведомлением. Итан молчит, не смея даже шепнуть, чтобы не открывал сообщение, и терпеливо ждёт, пока Дамиано отстраняется, подносит телефон ближе к лицу и касанием пальца снимает блокировку. Вчитывается, насупливаясь, и цокает языком в негодовании. – Она сейчас позвонит, - бурчит, как-то раздраженно потирая подбородок ладонью, словно силиться сбросить повисшее напряжение, и взгляд его мечется от лица Итана до телефона, – Ты можешь пока… Торкио не дает договорить, примирительно поднимая руки, и сильно кивает головой, прядями закрывая половину побледневшего лица. С кухни выходит спиной и где-то на середине пути до комнаты замечает тихий, немного искусственно радостный, голос Дамиано. Странно, но цикады, весь день трещавшие без умолку, не затихают с наступлением полуночи. В прохладном ночном воздухе их песнь звучит грустно, прерываясь в мгновения поднявшегося ветра. Итан слушает её, лбом прижавшись к пластиковому окну в гостиной, но мысли его, так или иначе, уносятся в другую комнату. Шаги на кухне не стихают и на минуту, подсказывая, что Дамиано все ещё говорит по телефону, бродя меж немногочисленной мебели и изредка спотыкаясь. По ту сторону невидимого провода женский голос срывается, плачет, умоляет не заканчивать звонок. Её очередной приступ, начавшийся ещё вечером, но обретший свою силу к кромешной ночи. Торкио шевелит рукой и повязка, тугая, перемотанная слишком сильно и наверняка неправильно, неудобно сковывает движения. Прячет её, когда фонарик чужого золотистого смартфона светит прямо в окно, и сам спешно отходит в сторону. Желание свалиться на диван игнорирует, точно так же как и просьбу сознания закрыться в своей комнате до рассвета и выйти разве что, когда стучать начнут. Двигается вглубь комнаты, а потом и обратно на кухню, спиной прижимаясь к деревянному косяку арки. Дамиано не говорит ей «люблю» заканчивая звонок на просьбе сходить ко врачу за новой порцией таблеток, и это единственное, что замечает парень. Простая фраза, так часто проскальзывавшая в их телефонном разговоре, не звучит в истинной тишине кухни. – Ты перевязал руку? – взгляд солиста цепляется за кривую повязку на ладони Итана, что тот вновь заводит руку за спину, не желая более возвращаться к этой теме, – Ты так только хуже сделаешь, сними. Он слушается, развязывает бесконечно длинные и слишком кровавые для столь неглубокого пореза бинты. Бросает их в урну, не заботясь совершенно о секретности, и шевелит пальцами теперь уже свободно. Немного пощипывает. – Ты так и не сказал, почему это сделал, - Дамиано забирается на высокий стул с ногами и отрешенно кладет телефон на столешницу экраном вниз. Былое веселье, меньше получаса назад сверкавшее в глазах, уступает своё место немой грусти. – У неё очередной приступ? – Торкио переводит тему, сам становясь по другую сторону стола, и делает вид, будто выбирает лакомство в вазе с фруктами. Не имея аппетита совершенно, он вытаскивает самое невзрачное яблоко. – Не переводи тему, Итан. Ответь мне, - друг протягивает руку, пальцами едва докасываясь до чужой ладони, и забирает яблоко себе. Кладет на место, где телефон вспыхивает входящим сообщением. – Может, съездишь в Рим на пару дней? Твоя компания вроде как ей помогает, - продолжает парень, торопливо высвобождая руку из хватки чужих пальцев. Итан точно знает, за какие ниточки надо дергать, чтобы у солиста поползли вниз уголки губ. Давит не специально, желая лишь увести от себя внимание, но холодность в его голосе, так нехарактерная, проскальзывает явно. – Вы чего в темноте как тараканы сидите? – Томас вваливается на кухню, не замечая напряженной обстановки совершенно, и жадно прижимается к графину с питьевой, порядочно поостывшей водой, роняя с плеч своё полотенце. Спальня Итана действительно самая маленькая из всех и невероятно тесная. Расположенная в глубине этажа, она невыигрышно показывает грязными окнами угрюмую серую стену соседского забора и лишь кусочек сокрытого за ней зеленого пейзажа. Стрелка пыльных часов скользит мимо единицы, упираясь в соседнюю с ней черточку, и замирает. Торкио наблюдает за ней, не смея даже пошевелиться, и пальцы его, так или иначе, находят раздраженный порез на ладони. Это действительно не кажется плохим, не казалось никогда. Боль – необходимое средство, чтобы справиться с определенным этапом жизни. Ведь так? Парень не знает ответа, только голову свою поворачивает, когда явно запыхавшаяся Вик стучится в незапертую дверь его комнаты привычным своим коротким постукиванием. Приглашает её войти и прикрывает глаза от накатившей усталости. Кровать чуть поскрипывает, извещая столь незатейливым звуком о пришествии гостя. Проседает немного, что Итан чуть подзадумывается, теперь уже не решаясь открыть глаза. В воздухе его запах: смесь хлорированной воды и чересчур резкого одеколона. – Я думал, что это Вик, - признается парень, с ноткой сожаления в голосе. Глаз не открывает, пока рука Дамиано не накрывает его колено утешающим жестом, и мотает головой, не в силах более говорить. – О чем ты думаешь? – спрашивает, горячим дыханием касаясь виска, что против воли Торкио реагирует примирением, позволяя другу прижаться до непозволительного минимума. – Ни о чём, я устал, - врёт Итан, переставая совершенно чувствовать усталость. Его тело, напряженное как струна, постепенно расслабляется, позволяя вдохам не так шумно вырываться из груди. – А если честно? – аккуратно, почти не касаясь разгоряченной кожи, Давид заправляет барабанщику выбившиеся пряди за ухо. Не выдерживает, по всей видимости, раз губы в секунду прижимаются к шее. – О Джорджии, - срывается с языка, руша красивую иллюзию ночи. Парень поворачивает голову, лишая друга возможности целовать себя, и смотрит с истинной серьезностью бездонно черных глаз, – Ей больно, а ты сейчас здесь. Со мной. Слова потрескивают электричеством в воздухе, пока Итан моргает, разглядывая в полумраке лицо Давида, что взглядом упирается в голую стену с глупыми цветастыми обоями. Дамиано немного хмурится, будто мысли в его голове не могут остановиться, ударяясь о стенки черепной коробки, и медленно кивает головой. Поворачивается к барабанщику так быстро, что тот не успевает среагировать, и целует быстро, жадно, губами впиваясь в чужие губы. – Тебе тоже больно, - произносит, рукой забираясь под чужую футболку, и совершенно бесцеремонно тянет ткань наверх, снимая. Толкает парня, из-за чего тот ложится на спину, плотно сжав губы. Его невысказанный вслух протест, последнюю каплю отчаяния, ядом обжигавшую глотку, перехватывают поцелуем, отчего мысли путаются окончательно. Руки Дамиано по обе стороны от головы Итана, что более не жмется в матрац, сам поддаваясь вперед на явные ласки. Воздух в комнате электризуется, заметно ударяя током в местах, где ладони солиста скользят по торсу Торкио, касаясь каждого участка горячей кожи. Парень выгибается вперед, явным желанием упираясь в пресс Дамиано, что тот прикрывает глаза, шумно втягивая воздух. Говорит что-то, но Итан не слышит, задыхаясь от собственной страсти, и перехватывает инициативу, точно как и руку, что задевает край такого тесного белья. Целует первым, притягивая за короткие волосы, и стон, тихо сорвавшийся с губ Давида, действует сильнее трех стаканов крепкого виски. Перемещает губы куда-то на шею друга и приоткрывает рот, влажным языком проходясь по пульсирующей вене. Делает все нежно, будто боится спугнуть человека, который сам и пришел, и аккуратно, не смея оставить даже намека на предстоящую ночь. Торкио гладит чужие плечи, смотря при этом прямо в глаза нависающему над ним другу, и момент этот настолько интимный, что прервать его невозможно. Легкое касание пальцев по лопаткам, их плавное перемещение на выпирающие под разгоряченной кожей позвонки. Итан не торопится, вдыхает запах Дамиано полной грудью, и оставляет невесомый поцелуй где-то на ключицах. – Ты и с девушками так медлишь? – улыбается Дамиано, возвращаясь в прежнее положение, когда барабанщик под ним выгибает спину, сильнее вжимаясь в подушку, одним лишь уверенным поцелуем – Они не устают ждать? Итан сверкает глазами незлобно, ругается хитро и тихо, и забывает всё в невыносимо короткое мгновение, когда рука, словно невзначай, скользит по бедрам, задевая поднявшийся член. Всё его мысли до единой путаются в тугой узел, ударяющийся в затылок, и исчезают, едва пальцы Давида через ткань, подобно тому, как это было в ванной, накрывают пах. Теперь его собственное имя звучит иначе. Произносимое на выдохе, оно слышится протяжно-долгим, с нотами трепета и благоговения в голосе. Итан пальцами сминает чистую простыню, пока солист размещается меж его бедер. Морщится, позволяя чуть припустить белье, и открывает глаза совершенно удивленно, когда Дамиано наклоняется, ртом прижимаясь к ткани. – Молчи, - командует солист, языком проводя по стоящей плоти, даже не думая избавить друга от белья. Поднимает на него свой опьяненный страстью взгляд и облизывает губы, повторяя свой приказ, когда тот снова хочет что-то сказать. И вбирает член себе в рот, слюной пачкая черную ткань недорогих и таких невыносимо тесных боксеров. Это выглядит истинным безумием: его движения плавные, скользящие, необходимые. Рукой Дамиано сжимает основание члена барабанщика, двигая иногда чуть вверх, когда глубоко взять не получается, и сам тихо постанывает, позволяя толкаться внутрь себя. Правильно? Не правильно? Все равно. Итан стонет тихо, словно немного сдерживаясь, и сам не замечает, как ладонью своей накрывает затылок солиста, беспечными движениями задавая тому ритм. Ткань белья мокнет от влаги, льнет к телу отвратительно и чувствуется так явно, когда Дамиано наклоняется ниже, вбирая в себя, как кажется, по самую глотку, и языком проводит по всей длине. – Господи, - стыдно произносить сейчас, но других слов Торкио не помнит совершенно, свободной рукой бессовестно сжимая простыни, что те частично слезают с углов кровати, обнажая матрац, – Господи. Дамиано ухмыляется хитро, сверкая глазами в непроглядной темноте, и поднимается, садясь прямо между разведенных в стороны ног Итана, едва тело того начинает потряхивать. Вытирает губы тыльной стороной ладони и нависает над барабанщиком вновь, оставляя влажный поцелуй на приоткрытых губах. – Можно просто «Дамиано» - тихо смеется, тотчас меняя веселье на серьезность, когда взгляд сам собой напарывается на оставшиеся белыми следами порезы на бедрах. Пальцами касается некоторых, ведя короткий путь от начала и до конца, пока у Торкио перехватывает дыхание окончательно, – Больше никогда, понял? Кивает согласно, пока Давид все же решает стянуть с Итана белье, тихо приказав поднять бедра, и отрицательно качает головой на новый, не произнесенный вслух вопрос. Уговаривает секундой, когда поддается вперед, поцелуем впиваясь в губы друга, что чуть озадаченно смотрит по сторонам. Торкио делает всё сам, поднимается с кровати, игнорирует усмешливо поднятую бровь солиста, добираясь до края комнаты, где два чемодана, один на другом, ютятся в углу. Дергает молнию и присаживается на корточки против открывшегося взгляду обилия вещей. Их глупый подарок на незначительный праздник - голубой тюбик смазки с приляпанным на боку красным бантом. Итан вертит его в руках, силясь разглядеть инструкцию, но отбрасывает это занятие, заслышав, как Дамиано возится на кровати, торопливо стягивая с себя остатки одежды. Тела дрожат в ночи, прикрытые невесомой тканью летнего одеяла. Взгляд Итана серьезный, лишь немного напуганный и такой бездонный, что утонуть не составит проблемы. А Давид и тонет, не стараясь выбраться хотя бы на мгновение, и неспешно разводит ноги барабанщика в стороны. Греет лубрикант на подушечках пальцев и теплом касается напряженных мышц. – Расслабься, - просит, выдыхая прямо в губы, что Торкио не может противиться, послушно принимая в себя два пальца, и сам вперед двигается, несложным движением своим вырывая из солиста благодарный стон, – Подожди. Давид толкается внутрь аккуратно, с трепетом, и замирает, едва подготовленные, казалось, мышцы барабанщика, смыкаются сильно, до дискомфорта. Извинения шепчет в приоткрытые губы и поцелуями в виски успокаивает, не осмеливаясь даже двинуться. – Сейчас, - Итан кивает головой, все же зажмуриваясь, и следующее его согласие тонет в коротком поцелуе. Он выгибает спину до соприкосновения грудными клетками, греется о тепло чужой кожи, и двигает бедрами, пробуя новое ощущение. Тихая молитва, всего пара заученных когда-то слов, срывается с губ парня в момент истинного единения, когда Дамиано начинает двигаться, соприкасаясь с Итаном лбами. Их воздух единится вместе с ними, перемещаясь из одного рта в другой жадными вдохами, пока Торкио накрывает плечи солиста своими ладонями, цепляется за него до пятен на коже. Медленно, Давид налаживает ритм, чтобы вдохи совпадали с толчками, и перестает целовать. Поднимает голову, отодвигаясь немного, и наблюдает, как барабанщик, зажмуриваясь, кусает опухшие губы несильно. Волосы липнут к влажному от пота лбу, вынуждая отнять одну руку от матраца, наклонившись опасно близко, до горячего дыхания на шее, что заставляет двигаться быстрее, и поправляет их. Не замечает более ничего, кроме полувскриков, все чаще звучащих в полумраке комнаты. Оба теряют ход времени, напрочь забывая о минутной стрелке, что спешит сделать полукруг, и теряются в собственных эмоциях, руками впиваясь друг в друга, будто отпусти пальцы – миг рухнет. Давид принимает чужую боль редким шепотом рядом с губами и забирает её себе, двигая ладонью на члене Итана, что тот закрывает глаза. Эти движения почти что синхронны. Каждый его толчок внутрь подобен движению руки, отстает быть может немного, но солист задыхается в собственных эмоциях. Умоляет, хрипя, но не слышит о чем. – Итан, давай же, прошу тебя. Итан, - солист сам удивляется столь долгому предложению, прорезавшему идеально выстроенную мелодию ночи, но сделать его более плавным не может. Не пытается даже, пальцами свободной руки комкая наволочку подушки, и стонет протяжно от жаркой пульсации вокруг собственного члена, – Итан. И этого хватает, чтобы Торкио с несвойственным ему рыком закинул голову, короткими ногтями впиваясь в кожу Дамиано до красных линий, что проявятся утром. Выкрикивает его имя, мгновением ослабляя хватку, и лишь взгляд свой упирает в напряженное прекрасное лицо друга. Хватая воздух жадно, наслаждаясь мягкостью подушки и одними губами повторяет «давай же» Двигаясь еще несколько раз, Давид изливается следом и замирает, подобно барабанщику пытаясь совладать со сбившимся дыханием. Не слышит оклика, но замечает, как парень под ним тянется за усталым поцелуем, и наклоняется вперед, аккуратно выходя. – Никогда больше, слышишь? – спрашивает, с невозмутимой строгостью в голосе, так несочетающейся с произошедшим. Давид позволяет Итану положить голову себе на грудь, и приобнимает его одной рукой за плечи, замечая, как дыхание становится все более тихим и ровным, – Ответь. – Никогда, - уверяет Торкио, проваливаясь в сон, пока чужие руки все крепче прижимают его к себе, а губы тепло целуют в висок.