Голос из глубины

      В большом котле доваривались вороньи головы. Джейд задумчиво помешивала густой бульон, прикидывая, сколько еще их понадобится: опять скот на окрестных фермах дохнет от пограничной хвори, когда лето с осенью встречается. Не первый год уже. C тех пор, как не стало в поселениях по всему Далтору вольных магов, некому скотину лечить. К Джейд только за последнюю луну пять просителей приходило. И знают же, на свой страх и риск идут! Вороны — птицы-пограничники, хоть немного толку от них будет — тут без крови теперь никак, хоть чьей-нибудь. То целый год человеческая лилась — чародейская. «Год Обращения». Всех иных, владеющих магией, кого не убили за сопротивление, либо согнали в закрытые коллегии, либо заклеймили, лишив сил, как тех же коров да лошадей с ферм. Только потомство давать бывшим чародеям не разрешили. За чистоту крови — так гласили указы нового короля Далтора, дерьма лошадиного, помешанного с коровьим навозом и впитавшего темные мысли из уст своего регента. Ходили слухи — конечно, только слухи, не больше — что юный король Дигейн Кровоборец открыл своему регенту не только разум, но и сердце, не забыв при этом широко развести ноги. Правда, всех, кто мог бы рассказать подробности их связи, на следующий день след простывал. Сильнее нелюбви к сплетням у молодого Дигейна оказалась только нелюбовь к магам. Уж чем они не угодили, Джейд понять не могла: жили в согласии и мире иные и светлые, пока Дигейн не уверовал в единое божество и иных не объявили вне закона. Точнее, сказано было, что магия нечиста изначально, поэтому души иных открыты всяким темным мыслям, которые доводят до магии крови и жертвоприношений. Но Джейд знала, что это не так. Магия — как рука или нога, как глаз, ухо, палец, которым удобно в носу поковырять или выцарапать кому-нибудь глаз. Магия — инструмент. Магия — часть тела. У нее только управляющий разный бывает, как и у любого другого предмета, но королевская власть, видать, владела какой-то особой тайной.       К эльфам, оркам и прочим народностям отнеслись чуть проще — все, что не есть люди, то есть нелюди, слову Создателя подчиняться должны, так как он их тоже сотворил вместе со всем остальным миром. Иначе стоять им ниже людей. А рабства свободолюбивые далторцы уж точно бы не потерпели — и так половина магов погибла, борясь за свободу. На тех, у кого магического дара не было, других запретов не наложили, главное, чтобы подчинились, уверовали. Потому что милостив Создатель, ха-ха! Правда, люди с тех пор все меньше к нелюдям расположены. Оборотни затерялись в лесах целыми стаями, о дриадах от местного друида Джейд вообще узнала такое, от чего у нее шевелился завиток волос внизу затылка. И полукровок от смешанных союзов уже третий год не рождалось — почти никто теперь не хотел связывать свою жизнь с «тварями руки Создателя». Вроде бы в Ланааре, восточном порту Далтора, где жили преимущественно эльфы, было поспокойнее — там люд в меньшинстве оказался и открытых конфликтов побаивался. Среди эльфов магов клеймили немало: немногие в башни закрытой коллегии решились уйти, эльфам покинуть родные леса Селианда равно что рыбаку на крошечной лодке выйти в открытые Дикие воды. Дигейн Кровоборец пощадил город словом Создателя — обращенные в новую веру могли остаться и жить прежней жизнью.       Разумного объяснения, кто же на самом деле сотворил клыкастых, хвостатых и остроухих, Джейд так ни разу и не слышала. Знала она лишь одно: что иные, что светлые — тьма не выбирает, чей разум ей по вкусу. Тьма проникает не через разум. Она — как зараза, пограничная хворь, цепляется через прямые контакты. Снасильничал мужик девушку — та будет бить свое дитя, даже если очень любит. Уж кому, как не Джейд, знать об этом: дитя вырастет и будет думать, что насилие есть любовь. И станет выражать эту любовь как умеет — побоями. Тьма — она в сердцах. Сердца наполняются кровью и кровью за кровь эту тьму только и можно истребить.       — Чего копаешься, черепаха? Быстрее нельзя? Каждый день на счету! — раздалось ворчливое в спину, и Джейд, обернувшись, уставилась на мужика в грязной рубахе и с немытой бородой, из которой торчала солома. Противный был этот мужик, Огмунд, терпеть она его не могла, но приходил исправно и платил хорошо. Иногда Джейд даже казалось, что слишком часто он приходил — при таком раскладе, у него, должно быть, тысячи голов. Не мог же он просто так бегать к ней все время за новым зельем, да и не из дешевых оно. А в том, что ее зелье действенное, Джейд не сомневалась.       — Я сказала ждать, значит, ждать! — рявкнула она на него, ткнув ложкой в пузо.       — Ишь, дерзкая! — взревел Огмунд, хватая ее за запястье. — Как пойду к наместнику да расскажу, кто тут у нас под боком на утёсе притаился. Ублюдина орочья.       — Ну скажи, — усмехнулась Джейд, сжимая свободную руку в кулак за спиной — успела хватануть со стола горстку жгучего перечного дыма. — Без овец останешься, подохнут. А потом и без головы — думаешь, один ты ко мне ходишь? Ни лекарей сносных, ни чародеев теперь! Единственный алхимик остался на весь Ньольм, и тот на ладан дышит.       — Не смей так говорить о старике Лиандре, ты, овца паршивая! Да он еще тебя переживет!       — Создателю решать, сколько нам отмерено, — холодно отрезала Джейд. Эти люди всегда велись на его упоминание в любом деле. — Я лишь говорю что вижу.       — И что же ты видишь, хафу? — усмехнулся Огмунд, сильнее сжав ее запястье. Джейд осклабилась, обнажая совсем маленькие клычки — наследство от бабки, чистокровной орки из самого сердца Самархана, что простирается за перевалом Драконьих гор. От бабки у Джейд только и остались «оро» — золотые глаза, гордость вольного народа. Ну и талисман с книгой рецептов. Жаль, сил теперь не было — запечатали кровоборцы позорным клеймом прямо на груди возле сердца.       — Вижу твою боль…       — Сердечную? — оживился бородатый, сально облизав пересохшие губы.       — Глазную! — процедила Джейд, поднесла кулак ко рту и дунула похотливому мужику перцем прямо в лицо.       — Сука ты, сука! Что творишь, овца неблагодарная!       — И за что же тебе быть благодарной? За то, что платишь мне за мою работу?!       Огмунд отшатнулся, выплевывая ругательства, сполз на лавку у стены, задев головой висевший там ковш, который, падая, наделся на него как шлем.       — Я ж с лаской к тебе, с вниманием. Одна ты живешь, мужика тебе надо нормального, — простонал оттуда глухо. Джейд фыркнула: не надо ей мужика, от них одни проблемы. Сама справляется, раньше с магией совсем просто было, но и теперь нечего жаловаться. А ради отростка одного или неумелой ласки толстыми грязными пальцами… Да пошли они! Если б только ради детей, да одна деталь мешала — маленькое, в виде алой капли, клеймо на левой груди.       — Ты, конечно, не красавица, с этими своими косами и побрякушками в носу, но я такое люблю. Заплатил бы в два раза больше, чем ты зельями своими тут за целую луну заработаешь.       В висках у Джейд запульсировало, перед глазами словно белая пелена легла.       — Еще одно слово, Огмунд, и я тебе порошка этого в кишки запихаю. Пожар твой телесный унять, — и, пихнув ему в руку пузырь лечебного настоя и тряпку, чтобы лицо утер, добавила: — Сиди как мышь. И не пищи. Недолго осталось. Получишь зелье и чтобы я тебя больше тут не видела. Я тебе только в заднице утехи устроить могу, и совсем не так, как ты того желаешь.       Многие магички стали девами удовольствий, особенно эльфийки — красивые, с хорошей кожей, наивными глазами и маленькими грудями, а ценами такими высокими, соизмеримо отнятому дару. Те, кто попроще был, вроде мелких зачарователей, в ремесла подались, но бывших магов теперь всех под одну гряду ставили, считая за продажных шкур. Когда Огмунд наконец получил свое зелье и ушел, не забыв плюнуть Джейд под ноги, она вздохнула с облегчением — пронесло. Не хватало еще со стражами разбираться, кто прав, кто виноват. Даже если жизнь ведешь уединенную, вдали от городских стен, все равно придут, достанут, покоя не дадут нигде. Но Джейд не жаловалась — хорошо ей было на утесе, свободно. Пусть и свобода эта была такая же мимолетная, как соленый ветер, лизавший щеки.       — Ушел, что ли? Может, сказать Вириону, пусть найдет на него управу.       — Не надо. Управа его сама найдет, — усмехнулась Джейд, обернувшись на голос Айлы. Пришлось спрятать ее в чулане за ветошью — негоже жене наместника по всяким колдуньям шастать и попадаться на глаза разным проходимцам. Хотя зелье Джейд все же сделала добротное, действенное. На эмоциях всегда лучше получается. Но творческая натура вмешалась, и рука сама потянулась за жабьим жиром. — Айла, видела ли ты когда-нибудь зеленых овец?       — Хм… Еще нет, но что-то мне подсказывает, Огмунд будет первым, кто их увидит? — Айла улыбнулась, положила обратно к очагу кочергу, которую, видать, схватила для надежности, когда Огмунд постучал в двери дома, и уселась в кресло там же. — Я помню, что зеленый — твой любимый цвет.       — Конечно. Смотрю на травы и листья в наших Безмолвных чащах и вспоминаю цвет любимых глаз.       — Подлиза.       — Это я-то? — фыркнула Джейд, улавливая хитрую искорку в изумрудных глазах Айлы.       — Ладно, каюсь. Смотри, что мне Вирион из столицы привез! — Айла задрала длинную юбку, обнажая стройные ноги в шерстяных чулках до колен. Коленки у нее были острые и бледные-бледные, Джейд не так часто их видела, но при одном взгляде сразу вспоминалось, какая там нежная кожа. Вкус у наместника на женщин отменный — хоть в чем-то они с Джейд совпадали. А выше колен, где ожидалось волнующее продолжение, мягкие бедра прятала удивительно красивая, переливающаяся ткань цвета весенних травинок. — Панталончики из Сильвер Хайма! Везарийский шелк, ручная работа. Специально зеленые выпросила.       — Ты ж моя сорока! Делать тебе нечего?       — Нечего! У красивой вещи господина других дел быть и не может. И не сорока, а ворона.       Айла, конечно, шутила, но глупой она не была. Знала свое место. И Джейд ее знала — вот она шутит, улыбаясь, а глаза теперь печальные, словно болото тиной затянулось.       — Как думаешь, хорошо к ним будет плащ из зеленой овечьей шерсти, да?       — Еще бы. Если на тебе больше ничего не будет.       Джейд, усмехнувшись на повеселевший взгляд Айлы, в два шага оказалась перед ней на коленях, протянула руку к ткани и погладила мягкие драпировки: и правда, нежная. Между краев панталонов и чулок блеснула манящей наготой коленка. И глаза Айлы заблестели, когда Джейд лизнула кожу, а затем провела пальцем по внутренней стороне бедра до живота, не отрывая взгляда от лица любимой. Айла, златовласая и зеленоглазая, со смешным пушком мелких завитушек у висков, действительно вызывала в любом желание обладать. Но не у Джейд. Ей хотелось видеть в этих глазах не боль загнанного лесного существа, а блеск радости или легкую влажную дымку удовольствия. Впервые она встретила Айлу, собирая молодые цветки звездных колокольчиков — для настоек. Вдоль берега под утесом, чуть дальше ее дома, там, где камни уступали вотчину плодородной душистой земле, их росло больше всего, а встретить кого-то из местных было маловероятно, если только парочки любовников, желавших уединиться на пикник. Так Джейд сначала и решила, услышав мелодичный голос, напевающий одну из песен, которые обычно исполнялись в тавернах по праздникам.       — О чем задумалась? — На волосы Джейд, заплетенные в тугие дреды, легла ладонь.       — Вспомнила нашу первую встречу.       — На закате? — хмыкнула Айла. Орков-полукровок в городе почти не было, только пара наемных мужей и старый кузнец. Айла, сначала испугавшись, все же увязалась за Джейд до самого домика, как фенек какой-то, только с характером непугливым и любопытством ребенка, всю жизнь проведшего в книжках за каменной стеной. Впрочем, тут Джейд угадала с первого взгляда. А вот о статусе своей любовницы в обществе узнала позже. — Как я тебя доставала, разве такое забудешь.       — Именно, — вздохнула Джейд, подставляя лоб и щеки под ласки Айлы.       — Раньше я пряталась от своих демонов у воды. Теперь я прячусь у тебя, на утесе. Наверное, следующей остановкой будет глубина.       — Не смей так говорить, глупая! — кажется, Джейд рявкнула слишком громко. — То, что ты не любишь Вириона, ничего не значит! Посмотри вокруг! Да, ты теперь жена наместника, но ты все еще ты. Уж лучше так, птичка Айла в золотой клетке, чем… как я. Неполноценной.       — Не знаю, Джейд. Почему ты сама в таком случае не ушла в Коллегию магов? Сохранила бы свой дар. Вирион рассказывает, там не так уж плохо. Магия под контролем, безопасность…       — Монополия на чародейство, — фыркнула Джейд. — Магия сама по себе безвредна. Пройдет немало времени, прежде чем Дигейн Кровоборец поймет это, он или его потомки. Это сила природы. Она есть в тебе и даже в этой жопе лошади, Огмунде. Просто он без таланта ей управлять.       — А вот у меня много талантов! — улыбнулась Айла, притягивая к себе Джейд для поцелуя.       — Искусство целоваться с языком — приятный, но сомнительный повод для гордости. Я же, выбирая между сдерживающими наручами за решеткой и клеймом на свободе, выбрала клеймо.       — Ваше знаменитое орочье свободолюбие.       Ну хоть чувство юмора у Айлы было отменное — острое, прямо по больному месту. Джейд, усмехнувшись, куснула ее за ухо, стараясь не забыться и не наставить ей на шее меток — Вирион тот еще мнительный и сумасшедший. О настоящей причине своего выбора она, конечно, никогда не расскажет Айле. Не в этой жизни точно.       — А как тебе мой талант ловить ворон для зелий?       — Прекрасный талант, — кивнула Джейд, припоминая, сколько птиц Айла собрала ей всего за пару дней. — Удивляюсь, как тебе их не жаль.       — Они сами за мной летят, когда зову. Только старые. Те, кому и так пора, — вздохнула Айла, и Джейд поторопилась зацеловать ее печаль.       Она еще чуть посидела, расслабившись, спрятав лицо в мягких грудях любимой, всегда напоминавших ей о детстве и ласке, которую она помнила только от своей бабки-орки. Айла рассеянно гладила ее по дредам, щекотала мочки ушей и нежную кожу на шее, а потом притягивала к себе за подбородок и прижималась одними губами, словно собирала росинки на утренней траве. А Джейд позволяла. Без нее она бы совсем с ума сошла, то же и с Айлой — в хижине на краю мира, на утесе, они забывали о тяготах жизни и грелись, кутаясь друг в друга, уже привычно забираясь в широкое низкое кресло перед очагом. Такое бывало нечасто, только если Вирион приезжал из столицы и шел кутить на всю ночь — Айле удавалось делать вид, что днем она тратит его деньги у торговцев, а вечером ходит в закрытые женские бани для знати или отдыхает у себя. Правда была в том, что знатные дамы не признавали Айлу одной из своих — для них она всегда останется бесправной вещью, которую наместник взял в жены из жалости и похоти. Когда же наместник выходил в город, Айла всегда была подле, никто никогда не видел ее с другим мужчиной.       — Пойдешь закат смотреть?       Закат. Скоро Айле пора будет возвращаться обратно… И все же закаты были самым лучшим моментом в их встречах. Стоя в обнимку с Айлой почти у самого обрыва, Джейд, прислонившись задницей к огромному валуну, плела ей косы, вставляя туда маленькие звездные колокольчики, и любовалась, как волосы вспыхивают золотом на солнце. Обычно это делалось молча — только они, тишина, шум прибоя внизу и свист стрижей и чаек в звонком небе.       — Джейд. Я никогда у тебя ничего не просила и больше не попрошу…       — Все, что угодно, только не праздник урожая. Терпеть их не могу! — фыркнула Джейд. Она лишний раз в город не совалась.       — Помоги мне зачать. Прошу тебя.       Айла обернулась, ранив взглядом и без того уже разбитое сердце Джейд, напомнив, что если здесь сама она признаёт свободу любимой женщины, то в мире полно тех, кто эту свободу отнимает. Джейд молчала, рассеянно перебирая две прядки волос в пальцах и свои хаотичные мысли в уме.       — Я знаю, о чем ты думаешь — зачем мне это.       — Для красивой вещи господина ты слишком прозорливая, Айла. Надо быть аккуратнее с этим. Я слышала, Вирион не любит умных.       — Спасибо за напоминание. Тебя бы он точно невзлюбил, в отличие от меня, — она на миг улыбнулась, но потом снова стала печальной. — Он бьет меня, Джейд. Потом трахает как одну из своих шлюх, потом дарит мне все эти подарки, а я делаю вид, что прощаю его. Помоги мне, прошу! Я знаю, ты такое умеешь, город полон слухами.       Айла приспустила шерстяной чулок, демонстрируя свежие синяки. У Джейд сжалось сердце, но не столько из жалости, сколько от безысходности и бессилия что-либо изменить.       — Извини, Айла, я больше не могу. Правда не могу.       Айла вывернулась из объятий и сделала несколько шагов к обрыву, едва не оступившись, отправив ногой вниз каменное крошево — ветер сожрал звуки, с которым эти камни плюхнулись в воду.       — Они отняли у тебя все, я знаю! Ты же выбрала клеймо! У меня такое же, только заверенное клятвой перед Создателем!       — Который, видимо, любит тебя ровно столько же, сколько Вирион.       Взгляд Айлы похолодел. Джейд знала, что та искренне верит, и уважала ее веру. А сейчас погорячилась — но кто бы на ее месте сдержался, когда любимый человек заявляет, что хочет детей от другого, нелюбимого, ненавистного, женившегося почти насильно, не оставившего Айле иного выбора.       — Он всех любит по-своему, даже тебя. Может, у Создателя и на тебя есть план, хафу, — процедила Айла и спрыгнула.       Джейд дернулась, больше от злости, чем беспокойства, и в тот же момент на фоне солнечного диска черным силуэтом взметнулась пернатая тень. Пронеслась над головой Джейд, швырнув в нее одну из зажатых в лапках вещей — нежно-зеленую тряпочку, и скрылась на горизонте. То, что Айла могла узнать из городских сплетен, было крупицами: ритуал требовал намного больше, чем по теперешним силам одной только Джейд. Его следовало проводить с обоими партнерами и в особом месте, а магические чары усиливали союз, заменяя собой природную силу, которой партнерам не хватало для зачатия. Для того, чтобы это случилось, Айле и Вириону нужно было заняться любовью прямо перед Джейд, а Джейд — обладать отнятыми у нее волшебными силами. Чего Айла конечно же знать не могла, ведь таинство соблюдалось строго как гарантия благополучия потомства. И Джейд сидела недвижно, лишь ковыряла носком каменистую землю, пока голова совсем не разболелась от этих мыслей.       А затем внезапно все померкло, и то было не облако, вдруг заслонившее солнце, а словно само солнце вдруг исчезло с неба, поглощенное тьмой. Джейд моргала, ловя лишь странные вспышки, слепящие глаза, голова вдруг стала такой тяжелой, что Джейд упала на землю, хватая ртом воздух. Бабкин амулет на шее дрожал в ритмах пульсации в голове, став то ли горячим, то ли холодным — не разобрать, но обжигал остатками заключенной в него магии. Все это длилось мгновения, казавшиеся бесконечностью, и от стука крови в висках уже начинало подташнивать, в носу свербело от сухой земли, когда Джейд сквозь шум в голове услышала тонкое, едва различимое:       — Помогите!