Голос из глубины

      Назара швыряло по полю так, что овцы переполошились и, кажется, побежали куда-то в сторону обрыва. Только не это! Никогда еще у Назара овцы на выпасе не пропадали, и тому была причина: он с детства их чувствовал, а точнее, среди них чувствовал себя лучше, чем среди людей и нелюдей, с пяти зим с отцом ходил на пастбища, а потом и один как-то справляться стал — с каждым годом дела у отца шли все хуже, здоровье слабело. Мать свою Назар не знал, хотя отец рассказывал, та была черноволосая волоокая красавица родом откуда-то с Югов, проплыла из Везареса все Пресное море за возлюбленным моряком, чтобы узнать, что у того в местном порту уже и жена, и потомство, да так и осела на фермах близ Ньольма, когда ее, беременную Назаром, отец, немолодой одинокий фермер с благородной душой, и взял в жены. При родах умерла, оставив Назару свои черты да кучку вещей, которые отец — а для Назара старый хромой Ивар по-другому называться и не мог — бережно сохранил и передал мальчику, как только тому исполнилось десять зим. Теперь ему двадцать, он хороший умелый пастух, который знает свое стадо как самого себя, чего, к сожалению, нельзя сказать о его сверстниках. Будто его всегда окружало невидимое охранное поле, которое не каждый желал преодолеть. Однако вот и овцы, обычно доверяющие ему, разбежались врассыпную, громко блея, а Назар катался по примятой траве и вопил, держась за голову, когда небо перед глазами почернело, слепя узким кольцом солнечного диска. Эш скулил рядом, тычась мокрым носом Назару в лицо. Главное, чтобы хотя бы кобыла не убежала — Назар привязал ее к низенькому кустику поодаль от овец. Кобыла смирная, спокойная, но он должен был убедиться, что все хорошо — второй кобылы у них с отцом не было, а впереди еще сено на зиму запасать. Тщетно Назар тер глаза, их будто разъедало болью изнутри. Мамин амулет на его шее пульсировал в такт головной боли, обжигая то место, где под рубахой касался кожи. Назар кричал что-то, не думая о словах, но внезапно в голове прояснилось, и он четко услышал:       — Успокойся. Кто ты?       Сначала ему показалось, что он сошел с ума и с ним говорит малютка Танси, которая не убежала, а все еще топталась рядом, жалобно блея. Но Танси с ним и так иногда разговаривала — настроением, лаской — и это точно была не она. А больше никого поблизости Назар не видел. Ослепленный, он перекатился на спину и сделал глубокий вдох. Боль стала утихать, и на смену панике пришел покой. Назару даже показалось, то был голос матери, если вообще он способен узнать его. Убедившись, что это точно не сон и не помешательство рассудка — Назар шлепнул себя по щеке — он понял: значит, и правда что-то с ним случилось. Что-то странное.       — Я Назар, пастух. А ты кто? И где ты? Почему я тебя не вижу? Я ничего не вижу, помоги мне!       Эш тявкнул, лизнул Назару щеку, и стало легче. Но теперь вернулось беспокойство за стадо. Назар скомандовал псу, чтобы гнал их обратно, на слух определив, что овцы уже сильно отдалились.       — Назар… Я Джейд. Мы не видим друг друга, потому что я не там, где ты, а ты не там, где я. Где ты?       — На утесе. Собирался уж стадо поднимать, и тут все померкло. Небо вспыхнуло и почернело!       — Да, я знаю. Что еще? Ты на Озерном утесе?       — Нет, на Пиковом, на восток от Ньольма, что к Синей Гавани ближе. А Озерный, это Ведьмин который?       — Ну «ведьмин» — громко сказано, конечно. Хотя я тут и действительно живу, — усмехнулся голос. Хриплый, но не старый. Уверенный. Как раз подходит ведьме. Назар нахмурился, лихорадочно соображая. Никогда с ним не происходило ничего подобного, хотя, конечно, в деревне поговаривали, что он слышал голоса, но то была неправда. А теперь слухи, значит, обрели почву. Не приведи Создатель, узнал бы кто, особенно Риан, купеческий сын. Все, Назару тогда точно жизни не будет. Риан умный и хитрый, открыто никогда не издевается над пастухами и фермерами, понятное дело: все они крепкие ребята, закаленные ежедневным трудом, тем более — его закупщики и заемщики. А ты попробуй-ка овец потаскай, это не сидеть на пятой точке и монеты считать! Так что Риан умом и соревнуется, а за кулаки у него шестерки отвечают. Назар как-то подрался с одним, и больше желания не было. Но нужда заставляла ездить в Ньольм — за ингредиентами к алхимику, на рынок раз в семь дней, ну и время от времени за одеждой да разной снедью. И каждый раз там непременно вырисовывался Риан — все никак не простит Назару отказа в найме прошлой зимой. Теперь еще не хватало совсем юродивым прослыть — Риан же мгновенно вывернет все нутром наружу, что и так неродной отец — и тот от Назара откажется! Или, того хуже, совсем сляжет от удара, слаб он стал настолько, что от переживаний иногда мог и сутки с постели не вставать.       — Так это ты меня заколдовала?! Расколдуй сейчас же! У меня стадо убегает.       — Я не могу.       — Зачем ты вообще это сделала, как тебя там… Джейд? Что, от скуки помираешь? Вам бы всем лишь бы надо мной поиздеваться!       Еле заставив себя подняться на ноги, Назар сделал пару неуверенных шагов в сторону блеющего вдалеке стада, но споткнулся о свою сумку и снова упал. Голос в голове звал его по имени и просил успокоиться, уверяя, что не причастен.       — Я не могу творить магию, ее отняли, запечатали.       — Ну и правильно, — фыркнул Назар, барахтаясь в своем плаще в попытках снова подняться. — От магии одни проблемы! Вот эта, например!       Он вскочил, пытаясь не обращать внимание на головокружение, и проморгался: мир снова понемногу обретал привычные очертания. Вдруг Эш испуганно залаял, Назар дернулся почти инстинктивно — ноги заплетались в высокой траве — и побежал к псу. Распутывать привязь и запрыгивать на кобылу времени уже не было, так что Назар бежал в сторону собачьего повизгивающего лая с тяжелыми ощущением на сердце: что-то явно было не так.       — Нет! — он уже не кричал, только сипло выдыхал, когда достиг острого пика обрыва, с которого его родные, любимые овечки прыгали одна за другой. — Нет! Эш! Кыш-кыш! Налево, Эш! Гони их!       — Что у тебя там происходит?       — Жабье проклятье, вот, что! Овцы… с обрыва… — Назар бежал к ним, щелкая погонятелем, стараясь зайти с правой стороны, чтобы псу было легче гнать их налево, но животные будто совсем не узнавали его, неслись вперед, и их голоса подхватывал и уносил ветер, роняя в море. Когда псу удалось развернуть остатки стада, Назар едва насчитал там половину. Это конец.       Он заставил себя посмотреть вниз и в ужасе плюхнулся на задницу — ноги подкосились. Вода возле берега стала красной, но не от заката. Прибой выносил на берег мертвые тушки, их шерсть, которую Назар с любовью сам красил, расчесывал и мыл, побагровела. Вдруг он услышал тоненькое и жалобное, едва различимое в шуме ветра и волн блеяние и подполз на брюхе к самому краю, глянув вниз: под отвесным обрывом, на маленьком уступке висела малютка Танси. И дотянуться до нее Назар никак не мог.       — Танси, потерпи, девочка моя… — хрипел он, судорожно соображая. Взять веревку с привязи кобылы — вряд ли хватит длины. Нужно было ехать на ферму за другой веревкой, а оттуда возвратиться как можно быстрее, пока Танси, его любимица, еще держится. — Продержись, моя хорошая!       — Это ты мне?       — Нет, Джейд! Помолчи хотя бы мгновение! Я из-за тебя думать не могу! — взревел Назар, и голос в голове вроде бы стих. Но его гневный вскрик испугал Танси, она забила ногами и, словно в замедленном мгновении, сорвалась с уступа и полетела вниз на камни, к мертвым овцам. Назар беспомощно наблюдал, как вот-вот несправедливо погибнет еще одно из немногих существ, которых он любил в этой жизни.       Он словно окаменел. Руки и ноги не слушались. Мысли улетали вместе с овечкой в пропасть. Беспомощно вытянув правую руку, Назар что-то кричал Танси, глотая слезы — «Только не ты, пожалуйста!» — и хватал пальцами воздух, почти уже зажмурился, страшась неизбежного, как вдруг нижние камни собрались в огромный широкий столб, который, будто огромная ладонь, подхватил овечку, образовав почву под ногами, а затем вырос в высоту утеса и вынес Танси к Назару в объятия. Прижимая овечку к себе, Назар, шатаясь, кое-как добрался до кобылы, все еще не веря, что та осталась цела. Он будто только что погрузился в кошмар наяву и даже ущипнул себя, проверяя, не сон ли это.       До дома добрался, когда уже стемнело по-настоящему. Отец, увидев его на лошади с одной лишь овцой на коленях, открыл было рот для вопроса, но прочел все без слов на лице Назара.       — Вот как, значит. Пятьдесят голов…       Их и без того небольшое хозяйство в этот день уменьшилось на половину.       За ужином отец рассказал, что с соседних ферм те же вести, только на утесах скот никто не пас, и взбунтовавшихся из-за затмения животных удалось утихомирить без больших потерь. Назар хлебал суп молча, уткнувшись в миску и для верности затолкав в рот побольше хлеба. Что теперь делать — он не имел ни малейшего представления. Впереди маячила зима, суровая и временами беспощадная в Ньольме, когда торговые суда почти переставали ходить, только ушлые смельчаки рискнули бы отправиться через Скалистый предел в непогоду. Сожаление о гибели овец он тоже затолкал поглубже в себя, решив, что не время предаваться унынию, хотя лишь одно маленькое послабление могло бы прямо сейчас выгнать его в поле или лес, да только на ком свою ярость вымещать, Назар придумать не мог. И показать отцу свое отчаяние — тоже. Мамин амулет из голубого камня так же висел на груди, и он уж было хотел заправить его за пазуху, чтобы не мешался и не падал в похлебку, как его осенило:       — Я продам его! Выручу хорошие деньги, купим новых овец! И на Пиковый утес больше ни ногой. Найду новое пастбище.       Все поля вокруг фермы были заняты, а на Пиковый никто стада не водил, волков там тоже не замечали, так что много лет Назар там чувствовал себя свободно. А теперь придется вернуться на опушки в лес, да только овец в зелени будет не различить, не то что на утесе, а охранять там одному тем более сложно, то волк, то капкан, то еще какая-нибудь напасть. Даже с верным Эшем под боком и луком за спиной всегда жди худшего.       — Наймем второго чабана, из мальчишек, я всему обучу…       — Нет, сын.       Назар поднял на отца взгляд, почувствовав в его голосе строгую непреклонность. Обычно Ивар был с ним мягким, не колотил, не ругал без причины и объяснял все доходчиво, так, что в сельской церковной школе Назар всех обогнал по знаниям, и его отправили в Ньольм, в школу при городском казначействе, пока отец еще мог справляться с делами в одиночку, Назар получал знания по торговле и счетоводству и простейшие — не академия, конечно — по алхимии, общему языку и истории. Отец вложил в него все, что мог, а другие дети, из семей побогаче, смеялись, мол, зачем фермеру книжки, зачем цифры? Овец считать перед сном!       — Это похвально, что ты готов отдать единственное, что осталось в память о матери. Дело твое, но знай — пожалеешь. А мы справимся. Вспомни, как ты за него всегда трясся, ни разу не снимал, и что же, теперь вот так просто отдашь, за монеты?       Назар хотел еще возразить, но отец снова прочитал его, как книгу, которую словно знал наизусть:       — Не виноват ты, сынок. Один Создатель знает, зачем небо солнце от нас спрятало. У кого куры под колеса повозки бросились, у кого на псарне собаки друг друга загрызли и на людей кидаться стали. Главное, что ты цел, а остальное — наживное.       Говорил он это твердо, а в глазах Назар увидел усталость и сожаление. И выглядел отец не бодрым, будто за одну ночь постарел еще зим на десять. Назар понял, что нажить новое отец точно не успеет — за эти его двадцать еле-то справлялись. Долго ворочался на кровати, не зная, как быть, крутил в пальцах сияющий граненый амулет, смотрел сквозь голубой камень на угольки очага, спал беспокойно и прерывисто: то ему слышалось предсмертное блеяние овец, то голос той женщины, Джейд, откуда-то глубоко из головы, он даже думал позвать ее, но побоялся — в доме не стоит, мало ли, что тогда еще случится. И ощущения были странные: руки ныли, будто чесались, марево в голове никак не хотело развеиваться, а тело казалось таким тяжелым, словно каменным.       Хмурым утром, не дожидаясь, пока отец проснется, он запрыгнул на кобылу и поехал в Ньольм, к ненавистному оценщику, чтобы хотя бы узнать, сколько получится выручить за старый голубой камень.       Когда Назар, оставив лошадь в конюшнях на въезде, добрался до нужной ему лавки, Риан был уже за прилавком — протирал пыль, как будто та действительно могла сосуществовать с ним в одном помещении.       — Наза-ар, надо же! Светлого мира! Какими судьбами имею радость видеть тебя в городе? Еще даже не новолуние!       — И тебе светлого мира. — Назар расстегнул плащ, обнажив шею, и указал на амулет. — Оцени мне это.       — Сразу к делу, да? — хмыкнул Риан, подходя ближе. Он был ниже Назара и не скрывал под капюшоном своей слишком ухоженной для здешних краев белоснежной шевелюры. Стоило ему шагнуть из-за стойки, и в нос тут же ударили ноты душистых масел, но Назар не поморщился: ему нравился запах леса, которым так старательно окутывал себя Риан, словно признавая красоту и силу деревьев, но также признавая и свою неспособность насладиться ими по-настоящему, сидя за городскими стенами. Он подошел совсем близко, дотронулся до амулета на шее и поднял на Назара серые, почти прозрачные глаза.       — Если бы этот камень вечно хранил тепло твоего тела, я бы выкупил его за любые деньги. Но, увы, это всего лишь камень. В Драконьих горах таких, должно быть, тысячи тысяч.       — Это амулет моей матери. Он из Везареса.       — О! — Глаза Риана распахнулись шире в удивлении. — Решил избавиться от наследия прошлого? Я тебя понимаю. Я бы тоже своего отца продал куда подальше.       Назар стиснул зубы, проглатывая гордость. У Риана язык без костей, причем говорили, что умелый не только в торговле, хотя отец его, глава торговой гильдии, слыл очень набожным и серьезным человеком, за покорным с виду Рианом так и тянулся тонкий шлейф сплетен и домыслов, и неспроста. Характером он отличался сложным. Когда надо, мог быть очень дипломатичным, но не с Назаром. За что ему было такое отношение, Назар понять не мог — еще со времен школы при казначействе, будучи единственным из фермерской семьи, рукописи в выгребной яме — самое безобидное из того, что он испытал.       Риан помедлил мгновение, а затем его рука легла на шею Назара и, очертив линию пульса, почти добралась до узелка сзади, но Назар, оцепеневший от такой наглости — с людьми он контактировал редко — перехватил его запястье.       — Так смотри. Я никогда его не снимаю.       — Здраствуйте, приехали! И как же тогда собираешься продавать? Вместе с собой, что ли?       Отстранившись, Риан вытащил из ящика под столом лупу, затем схватил Назара и потащил наружу:       — Пока день благоволит, нечего свечи тратить. Иди сюда и встань вот тут.       Свечи и правда удовольствие не из дешевых. У Риана в лавке помимо них еще висели лампы из светящихся пещерных грибов, но они годились лишь на то, чтобы в темноте не оступиться. Но внутри было даже уютно. А оказавшись под дневным светом, Назар почувствовал себя будто голым под пытливым взглядом Риана. Пока тот разглядывал под лупой камень, Назар едва дышал: чтобы кто-то другой трогал его или его вещи — это было чересчур. Ощущал себя снова юнцом, когда Риан вот так же запросто мог нарушить его личное пространство, игнорируя ту невидимую ауру, что всегда, как щит, отклоняла от него людей. Но Назар навстречу не шел, и скоро Риану это надоело. Две зимы в школе пролетели, будто наваждение, оставившее только горький привкус на губах, как оставляет гнилостный болотный воздух. И вот Риан вертел амулет, как ни в чем ни бывало, хотя, по правде говоря, то его работа — оценивать, продавать, покупать, давать в долг, считать проценты, и делал он это все элегантно и легко. Назару даже вдруг подумалось, что гораздо лучше Риану было бы не скупщиком и ростовщиком служить, а торговать, скажем, кольцами и амулетами в торговых галереях Сильвер Хайма при Королевском дворе.       — А что за срочность с продажей? Говоришь, овцы у вас померли, да? — как бы между делом уточнил Риан.       — Я про овец ничего не говорил.       — Ну, может, и не ты говорил, а кто-то другой.       Назар выдернул свой амулет из рук Риана, спрятал его за пазуху и сделал шаг назад.       — Сколько за камень дашь?       Риан устало вздохнул, как будто тот только что рассказал самую скучную историю в мире. «Нисколько», — небрежно бросил удивленному Назару и поднялся по ступеням обратно в лавку, но в дверях обернулся и добавил:       — У меня есть предложение получше. Через два дня мой отец снаряжает торговый караван через Драконьи Горы до орочьей столицы, Хай Лина. Ты же знаешь, в горах да степях Самархана много выносливых животных разводят. И управляются с ними так, что те ни откуда не прыгают. Что? — хмыкнул Риан, уловив, видимо, тень надежды в глазах Назара. — Думаешь, у тебя одного скот подох? Со мной еще три купца со своими помощниками, из Ньольма и окрестных деревень. Будешь моим советником? Мне нужен способный пастух с опытным глазом и чтобы в договорах разобраться мог. У каравана охрана, обратно овец в телегах повезем. Плачу четыреста золотых. Сорок голов купить можно, и еще сверху на куриц останется. Какие у орков куры вкусные, знаешь, м-м-м…       — Где гарантии? — опешив, Назар даже не подумал выдавить благодарность.       — Половину даю авансом, ну что? В общем, заходи, если согласен. Я буду внутри.       Риан скрылся за дверью, оставив Назара наедине со своими мыслями. Раз мамин амулет представляет ценность только как символ памяти, другого выхода нет — перетерпеть Риана тридцать ночей, уж одну луну-то отец кое-как справится на ферме сам, овец теперь меньше, сена и зерна им хватит. Главное, чтобы сам не захворал. Овощи пока еще тоже есть, сезон урожая все-таки. Надо было пересилить себя, свою гордость, согласиться на заманчивую теперь работу, хотя при иных обстоятельствах Назар, как и зиму назад, послал бы Риана подальше с предложениями сомнительного заработка. Как же ему хотелось поскорее разделаться с проблемами, забыть это все, как страшный сон, и вернуться к привычной жизни, вдали от города, в тишину природы, к земле. И, некстати вспомнив случай на утесе и выросшую из ниоткуда земляную глыбу, Назар, почувствовав, как снова колет в кончиках пальцев, застонал в голос:       — Да за что же мне все это свалилось! Только магии мне еще тут не хватало!       Хотелось убежать от всего этого, и подальше. Отбросив сомнения, будто освободившись от них с помощью слов, он шагнул обратно в лавку, с порога выпаливая, пока не передумал:       — Я согласен.       — Чудно! — растянул губы в улыбке Риан. В совершенно корыстной, очевидно самодовольной улыбке. Назар хоть и считал Риана привлекательным внешне, отмел это наблюдение прочь, но все же должен был спросить:       — Я должен знать, почему ты не покупаешь амулет. Разве он ничего не стоит?       Риан, уже царапающий пером бумагу договора, замер, опустив плечи, вернул перо в чернильницу и посмотрел на Назара долгим взглядом. Назар теперь подметил, что ехидная улыбка сползла с его лица, сделав Риана каким-то беззащитным.       — Когда я говорю, что продал бы своего отца, это не значит, что я правда готов это сделать. У всех нас есть шрамы. Но я уверен, что твой станет только больше, если ты вот так просто расстанешься с памятью о своей матери. Подпишешь? — Он повернул листок к Назару и пододвинул чернильницу. — Или уже забыл все, чему нас учили в казначействе? Договоры читай внимательно.       Назар молча пробежал глазами по строчкам, в уме проговаривая каждое слово, как вдруг в голове возник чужой, не собственный голос:       — Ты сказал магия? Ты иной?! С ума сошел?! Ничего не говори и никому не доверяй!       Голос, несомненно, принадлежал той же женщине, что и на утесе, Джейд, и был отчего-то слишком беспокойным для бывшей магички, которая сама день назад говорила, что чары творить не способна. Чего же она так испугалась? Магией Назар никогда не владел, только все утро чувствовал себя странно, боясь признать, что с ним продолжало твориться что-то необъяснимое.