Расхититель грез

      По лицу Канкуро струйками стекает пот. Размытая краска с размалеванных щек сизыми дорожками покрывает шею, впитываясь в темную ткань балахона. Он даже не замечает этого, сосредоточенно оттирая бурые от крови ладони горячим от полуденного солнца песком. Канкуро собран и почти что спокоен – его нервозность выдают лишь мелко подрагивающие руки и остекленевший взгляд, направленный в пустоту.       Сакура склонна думать, что дрожь пройдёт еще до того, как они вернутся в Суну. Песок мелкой крошкой забивается в походную сумку и портит медикаменты. Она раздраженно перебирает оставшиеся пригодными материалы, стараясь не коситься на марионетчика. В конце концов, это была его битва. Едва ли ему нужны утешения или напутствия. Уж точно не от неё, она едва удерживается от нервного смешка и все же смотрит на него. – Не так должно было все быть, – качает он головой, обращаясь скорее к себе, чем к ней, – Гаара велел просто поговорить, но кто же знал, что... – Канкуро перестаёт тереть руки и яростно, словно она во всем этом виновата, смотрит на неё. У него большие, загорелые ладони с длинными ловкими пальцами, как и положено хорошему кукловоду. Сакура пожимает плечами. – В любом случае мы... – она запинается всего на секунду и исправляется, – ты решил проблему. Послушай он тебя – не было бы никакой гарантии, что не вернулся бы к задуманному позже.       Канкуро кривит губы в презрительной усмешке, роняя: – Слово человека из Скрытой Деревни Песка нерушимо.       Само появление нукенина противоречит этой его фразе, но Сакура не желает быть втянутой в этот бессмысленный и нелепый разговор. Она лишь надеется, что слова самого Кадзакаге в действительности чего-то стоят, и теперь ее миссию наконец посчитают исполненной и отпустят домой.       Канкуро берет тело нукенина на руки, а Харуно прикусывает язык, удерживаясь от неуместных комментариев о помощи или использовании марионеток. Слова – лишь песчинки в бескрайней пустыне. Сакура ненавидит песок. Сабаку но Гаара слушает доклад Канкуро молча, пристально смотря на тело погибшего нукенина перед ним. Винит ли он себя в смерти этого шиноби? Винит ли он себя за ВСЕ причиненные им смерти? – Я сделал все, что мог, господин Кадзакаге... – в словах кукловода она слышит если не раскаяние, то что-то очень близкое к нему. Гаара все еще молчит, скользя равнодушным взглядом по трупу и склонившемуся перед ним брату.       Сакура терпеливо ждёт конца этой «семейной» сцены. Она так устала от этого многонедельного выслеживания их цели, что ей уже не жаль ни себя, ни Канкуро, ни потерянного нукенина. Наконец, Гаара кивает брату: – Можешь быть свободен, Канкуро. Он резко покидает прозекторскую, не сказав больше ни слова. Ей не хватает сил даже на то, чтобы злиться на него, уж не говоря ничего о том, чтобы догнать и потребовать ответа. Харуно кивает застывшим у дверей ирьенинам песка, отдаёт пару распоряжений о вскрытии и покидает больницу.       Канкуро ждет возле дверей в ее покои, застывшей тенью нависая над ней, пока Сакура возится с замком и грузно падает в кресло возле окна, стоит им только зайти. Как ни старается она игнорировать его, но все же не выдерживает и раздраженно выпаливает: – Почему бы тебе не пойти к себе? Он молча буравит ее взглядом. Канкуро очень высокий, одно его присутствие будто заполняет собой все ее личное пространство, и от этого отчетливо хочется содрать с себя кожу. – Тогда почему бы тебе не напиться и трахнуть кого-нибудь? – раздраженно тянет она. – Почему бы тебе не сделать хоть что-нибудь из того, что делают обычно шиноби после тяжелой миссии?       Слова, которым она не даёт сорваться с губ повисают между ними, сгущая воздух: «Почему бы тебе не пойти к черту вместе со своим братом».       Он нисколько не шокирован ее грубыми отповедями – лишь тонко усмехается, проводя рукой по растертой краске на лице: – Потому что я брат Кадзакаге, вероятно, – его зрачки расширяются, когда он продолжает, – но если ты предлагаешь себя, то я вынужден согласиться. Она громко фыркает на это смехотворное заявление и цедит сквозь зубы: – На мой вкус – ты слишком... Разукрашен.       Канкуро хищно скалится на ее слова, одним мощным звериным движением поднимаясь из кресла и нависая над ней: – Это всего лишь маскировка. Не всем же хочется так блистать...как Учиха, к примеру.       Сакуре очень хочется рассмеяться от этой банальной подначки. Жаль, что эти его слова больно врезаются в ее нутро, растекаясь холодом от тупого укола в груди.       Она ищет в себе силы со всего размаху ударить в его нагло ухмыляющийся рот, схватить за шкирку и выволочь из своих комнат. И никогда больше не слышать ничего о Канкуро. И никогда больше не слышать о Кадзакаге Сунагакуре.       Но Сакуре уже давно не пятнадцать и порученные ей миссии она исполняет вне зависимости от эмоций. По крайней мере, очень хочет в это верить. Канкуро скользит цепким оценивающим взглядом по ее лицу и фигуре: – Хотя на мой вкус, ты слишком...- он щелкает пальцами, подбирая подходящий эпитет. – Слишком дикая. Злобная. Несговорчивая. Но этот вопрос мы могли бы решить... – ее начинает тошнить, едва она ощущает тянущиеся к ней нити его чакры.       Как жаль, что ей уже не пятнадцать лет...       Как жаль, что она слишком рассудительна, чтобы просто закричать на всю резиденцию что-нибудь вроде «Нападение на шиноби дипломатической миссии!». Вместо этого она в один прыжок достигает двери и распахивает ее: – Думаю, Вам пора, советник... – она даже умудряется растянуть губы в подобии улыбки.       Сакура видит, как он колеблется, как яростно ходят желваки на его челюсти, но ей ничуть не страшно.       Канкуро не был плохим человеком, в какой-то степени он ей даже симпатичен. Но за эти оглушительно долгие месяцы на миссии в Суне она уже все растратила. В ней не остаётся ни капли жалости для него, все смыто усталостью и раздражением, щекочущим под кожей, как песок в гэто.       Канкуро уходит, оставляя после себя запах крови, раскалённой пустыни и глухой пустоты. Ей не нужно его горе. У неё и своего - по горло. Харуно падает на кровать и тут же забывается тревожным сном без сновидений.