Расхититель грез

      Канкуро не любит проводить допросы. Еще меньше ему нравится допрашивать тех, кого он знал задолго до того, как они попадают в допросную камеру. Канкуро ненавидит это. Однако избегать допросов тех или иных людей оказывается для личного советника Кадзакаге слишком большой роскошью, поэтому он воспринимает свои обязанности с философским спокойствием обреченного.       Но сегодня все иначе. Сегодня он получает почти садистическое удовольствие, допрашивая мать своего бывшего ученика. Его тонкие ноздри раздуваются от бешенства, когда он вспоминает тела сестры и Сакуры, найденные Анбу через несколько мгновений после того, как убийцы были разорваны на куски.       Колоссальный промах. Его, Канкуро, промах. За который чуть было не поплатились жизнью Темари и имани его брата. Он знает, что Кадзакаге накажет его, как только покинет свой скорбный пост. Пока что в силах Канкуро было лишь обеспечить должный уход за Сакурой в покоях его правителя. Больничным стенам доверия у него ни на грош. За Темари присматривает несколько отрядов избранных членов Анбу. Пока этого достаточно, а он должен сконцентрироваться на женщине, сидящей перед ним.       Мать Кеи, Наруко, тихонько поскуливает, мерно раскачиваясь на стуле, и баюкает сломанную руку словно своего малолетнего сына, которого он самолично вырвал из ее хватки несколько часов назад. – Что же нам делать, Наруко? – издевательски тянет Канкуро, – что же нам с тобой делать? Или может быть не с тобой, а с тем гнилым семенем, что проросло в стенах Суны?       Наруко в ужасе вскидывает на него свои потускневшие от боли и пролитых слез глаза. – Что у кочевников принято делать с семьями предателей, Наруко? – угрожающе повышает он голос, – кидать в яму с черными скорпионами? Привязывать на солнце сыромятыми ремнями за конечности и шею? Или разрывать на части с помощью лошадей? Что же мне сделать с твоими детьми, Наруко?       Женщина в ужасе хрипит и пытается ухватить Канкуро за ноги здоровой рукой: – Не тронь, умоляю, прошу, прошу, прошу… – она все время повторяет одно и то же слово, пока Канкуро брезгливо не отбрасывает ее от себя, – я все скажу, все…       Она начинает рыдать в голос и подвывать от ужаса. – Письмо… Письмо, было письмо… В нем инструкции. Сказано ждать, когда придут девушки. Одна с зелеными глазами. Будут спрашивать про сына. Как придут – так отправить кого-то на заброшенный склад. Там ждали. Давно ждали. Кого хочешь спроси – все подтвердят.       Канкуро раздраженно растирает глаза, собираясь с мыслями. – Что тебе обещали за это?       Наруко моментально прекращает подвывать и зло шипит на него: – Золото. Обещали золото. Ты убил Кею, а кто теперь за нами присмотрит? Отца их горячка еще в прошлую зиму унесла. А теперь и Кеи нет.       Канкуро дергает за нить чакры, и Наруко ударяет себя по сломанной руке, издавая почти животный вопль ужаса и боли. – Что тебе обещали за это? – голос Канкуро разносится в допросной, отражаясь от стен.       Наруко молчит, продолжая баюкать поврежденную конечность. Канкуро сдаётся и ведет ее в глухие подземные камеры. – Что вы сделаете с моими детьми? – бесцветно спрашивает она перед тем, как он уйдет. – Ничего, – их отдадут в семью, где о них будут заботиться и любить.       Он видит явственное облегчение в ее глазах. Теперь от нее будет еще труднее добиться правды, но Канкуро не может заставить себя врать о том, что он убьет ни в чем не повинных детей. Сакура и Темари пострадали из-за него. И он поплатится за это. Так или иначе.       Он уходит, оставляя Наруко одну в кромешной темноте. ***       Сакура приходит в себя глубокой ночью. Она будто выныривает из темной бездны сна без сновидений. Боль. Боль. Боль. Боль. Все, что она ощущает каждой клеточкой своего тела – это абсолютная, всепоглощающая боль. Она распахивает рот в судорожной попытке закричать, однако вдох полной грудью ощущается так, будто она вдыхает не воздух, а раскаленный металл – ее начинают сотрясать приступы кашля, а в горло снова начинает течь кровь. Сакура хрипит, хватая себя за шею судорожно сведенными руками. Она обводит глазами окружающую ее темноту, стараясь сдержать волны паники, разливающейся по венам. – Ей становится хуже, – чей-то голос звучит будто за сотни километров от нее, – ирьенины уже умыли руки. Ты так и будешь смотреть на то, как она умирает?       Сакура отключается на несколько мгновений, но вскоре вновь приходит в себя, пытаясь понять, о чем говорят голоса, раздающиеся во тьме. – ...не в праве. Ты прекрасно знаешь, что будь она в сознании – никогда бы о таком не попросила. – Не будь так уверен, Гаара. Яд заставил бы ее умолять.       Сакура дергается, услышав имя того, к кому обращался один из голосов, но вскоре боль становится настолько сильной, что единственное, что она может сделать – это соскользнуть в спасительную темноту.       Канкуро в бешенстве смотрит на застывшего перед кроватью Харуно Гаару и продолжает напирать. – Ты знаешь, что это поможет, так почему бы просто не облегчить ее страдания и боль?       Гаара медлит, и тогда Канкуро говорит то, что выбивает из Кадзакаге весь воздух. – Не будь таким эгоистом, Гаара. Спаси девушку, которую любишь. Даже если после она тебя возненавидит.       Он вскидывает на Канкуро свой шокированный взгляд, но затем молча начинает расстегивать застежки на своем кафтане. Он стягивает свою одежду и ложится рядом с застывшей в беспамятстве девушкой. Ее кожа сухая и горячая на ощупь, Сакура вся горит. Гаара разворачивает свою имани спиной к себе и прижимается всем телом, пытаясь хоть немного облегчить ее страдания, забрать их на себя. От его бережных, нежных прикосновений почти разлетаются искры, когда его чакра устремляется к ней. Девушку окутывает нежно-зеленое сияние, и страшные раны на животе, излечить которые оказались не в силах срастить даже лучшие ирьенины Суны, начинают затягиваться.       Канкуро отчаянно хочется съязвить что-нибудь о том, что брату точно не стоит увлекаться процессом лечения, а не то целительные объятия имани рискуют перерасти в нечто большее, но его слова застревают в горле, когда он видит выражение лица Гаары.       Его глаза крепко сомкнуты, а черты изломаны в гримасе оглушающей тоски. Гаара держит девушку в своих объятьях, как величайшую драгоценность, которую вскоре заберут у него навсегда. И когда его губы невесомо касаются пряди волос девушки – это становится слишком для Канкуро. Слишком лично, слишком оберегаемо ото всех. Он не должен был увидеть эту страшную тайну своего несгибаемого брата. Но он увидел.       Канкуро молча бредет по коридорам Резиденции, направляясь к Темари, мирно спящей в своих покоях, и его сердце сжимается от боли за брата. Прекрасно понимая, что его боль – лишь тень того, что чувствует Гаара. Канкуро продолжает свой путь. ***       Он выскальзывает из их спальни, едва ток чакры между ними прекращается, и Сакура засыпает спокойным сном. Его резервы почти истощены, Гаара чуть не падает, делая несколько шагов от кровати.       Он застывает перед самыми дверями, борясь с непреодолимым желанием обернуться, вновь взглянуть на ее шелковые румянцевые волосы, на бледную от истощения и последствий ранения кожу, на тонкие узоры синих вен на ее шее и руках.       О, Ками, как же ему хочется остаться с ней. Но он не может. Сакура окончательно возненавидит его. Он закрывает глаза и покидает комнату, пряча все, что бушует в его душе. Она не должна узнать об этом.       В кабинете Кадзакаге гаснут масляные лампы на стенах, выжженная пустыня за окнами начинает светлеть, копья лучей раскаленного солнца прогоняют тени до следующей ночи. Гаара не спит, его мучают бессонница и тревожные предчувствия. Он вспоминает.       В Конохе душный полдень. Летний день деревни скрытой в листве не доставляет ему, Песчаному Гааре, никаких неудобств. Узумаки, впрочем, тоже не склонен жаловаться. Беспокойство, причиняемое ему жарой, заметно лишь по резким движениям головы, когда Наруто нетерпеливо стряхивает капли пота, стекающие ему в глаза. Тренировка затягивается.       Когда после они отдыхают в удлиняющихся тенях деревьев, растущих вокруг тренировочных площадок, Гаара наблюдает за другом. Наруто увлеченно рассказывает о какой-то очередной мелочи, связанной с его подругой Сакурой, а потом вдруг удивленно застывает, стискивая ладонью куртку на груди. Его ясные голубые глаза направлены в небо, когда он говорит: – Знаешь, Гаара, любить ее очень просто, – он улыбается глядя в лазурную высь, – также просто как любить жизнь, как любить солнце и весну, понимаешь? Гаара понимает.       Его голова гудит от обилия информации и отсутствия сна, он поднимается с кресла, вглядываясь в рассвет пустынных равнин за окном Резиденции. Он знает, как это просто - любить кого-то с цветочным именем. Также просто, как любить жизнь, которую дарят ее руки. Но Гаара знает, что ни одному цветку не выжить под палящим солнцем Суны. Он покидает Резиденцию, а солнце жадно лижет песок, потревоженный его шагами.