Расхититель грез

      Ворваться в Зал Советов, увидеть перекошенные лица этих чванливых надменных стариков – вот истинное наслаждение. О, Ками, такие привычные, обыденные вещи вызывали это странное бурление в крови, вспыхивали яркими вспышками… удовольствия? Да, именно так. Ему приходится прикладывать усилия, чтобы сохранить это отстраненно-холодное выражение лица, не позволить соскользнуть с губ плотоядной хищной усмешке при виде их удивления, их волнения, их страха…       – Ты что, обдолбан? – Канкуро встретил его недоумевающим восклицанием, когда Гаара несколько минут назад ворвался в свой кабинет, чтобы сообщить им, что готов ко встрече с Советом.       Гаара обескураженно дотрагивается до своего лба, касается волос и губ, ощущая странный металлический привкус на языке.       – Нет… Не знаю, – он вскидывает взгляд на растерянно застывшие фигуры его семьи, легко подхватывая с пола свою тыкву, и слышит, как взволнованно трепещет внутри каждая из сотен песчинок.       – Думаю, что это сработала печать договора, – Гаара резко разворачивается на пятках, стремительно покидая свой кабинет. По его расчетам до заката остается чуть более часа, и опаздывать в Зал Советов он не намерен.       – Блядь… – слышит он сдавленный шепот Канкуро, лихорадочно припустившего за ним. – Как определить, что человек обдолбан, если у него нет зрачков?       Темари игнорирует глупые подначки брата.       – Гаара, как ты себя чувствуешь? – темп их ходьбы дается ей сложнее, поэтому он слышит ее явно участившееся дыхание.       Затем она чуть слышно понижает тон и озабоченно обращается к насупившемуся Канкуро:       – Это случайно не отсроченное действие гипноза? Выглядит вполне похоже.       – Нет, – отрывисто бросает ей Гаара, понимая, что объяснить свои диаметрально разные ощущения от этих двух состояний не представляется возможным. Приказ той девушки лег на него плотным, удушливым облаком, он будто провалился в вязкое и грязное болото чужой воли, из которого необходимо было выбраться. То, что он ощущал сейчас будто вело его за собой по светлой и чистой дороге. Нет, даже сравнивать эти чувства было сродни кощунству.       Кадзакаге едва заметно трясет головой, прогоняя эти патетические размышления.       – Он не перебьет их всех? – взволнованно спрашивает порядком отставшая от них Темари.       Канкуро чертыхается, чуть притормаживает, беря ее под руку, и Гаара уже не слышит его ответных слов, распахивая перед собой двери, ведущие в Зал. Мысль о том, что склонность к драматическим появлениям в последнее время становится для него едва ли не нормой, отдается где-то внутри болезненным весельем висельника.       Канкуро протискивается в дверь следом за Кадзакаге, торопливо занимая положенное ему место.       – Совет изъявил желание видеть меня до заката, – Гаара захлопывает двери Зала с оглушительным хлопком, заставляющим вздрогнуть всех присутствующих.       – Я в вашем полном распоряжении, – тон его голоса вызывает мурашки даже у Канкуро. Советники с тревогой переглядываются между собой, избегая смотреть на своего Каге.       – До нас дошли сведения, – нетвердый голос советника Джио разносится по Залу, освещенному последними лучами умирающего светила, – что здоровью Кадзакаге грозит опасность. И в условиях…       – И в условиях возможного кризиса, грозящего Сунагакуре, вы решили устроить переизбрание Каге, – голос Гаары источает холодное спокойствие, когда он прерывает нетвердое блеяние Хакуно.       – Похвальное рвение, господин Советник. Но, как видите, моему физическому и ментальному здоровью ничего не угрожает.       Шепотки проносятся по залу подобно лавине в Стране Снега.       – Ваше положение…       – Мне хорошо известно, – вновь безапелляционно прерывает его Гаара, с каждой минутой владея собой все лучше, – хорошо бы и Вам, Советник, не забывать свое.       Волна всепоглощающей уверенности в собственных силах и поразительной ясности покидает его, он уже почти не ощущает странный терпкий привкус на губах, когда Джио вновь берет слово:       – Совет также считает крайне нежелательным пребывание бывшего коноховского отступника из клана Учиха на территории Суны.       Канкуро едва слышно фыркает, бросая беглый взгляд на брата. Едва ли Гаара сам в восторге от необходимости принимать Учиху наравне с Наруто и Шестым. Однако Кадзакаге остается совершенно невозмутим, игнорируя откровенную провокацию Хакуно.       – Состав делегаций Альянса – вне вашей юрисдикции, советник, – Гаара сдержанно кивает и направляется к выходу, замечая удовлетворенную ухмылку на лице брата, распахивающего перед ним двери.       Темари едва сдерживает себя, чтобы не подбежать к ним, взволнованно вглядываясь в их лица.       – Как все прошло? – ее шепот отчетливо слышен в каждом из уголков коридора, ведущего в кабинет Кадзакаге.       – Как и ожидалось, – вздыхает Канкуро, скидывая свой капюшон и вальяжно разваливаясь в своем кресле советника, – абсолютно контрпродуктивно.       – Делегации пробудут в Суне еще несколько дней, – отзывается Гаара, – так что расслабляться рано. Необходимо принять меры по…       Его прерывает легкий стук в дверь и склоненная фигура Анбу, застывшего на пороге.       – Господин Кадзакаге, Вас хочет видеть имани но Гаара. Согласно приказу господина Канкуро мы оповестили ее, что Кадзакаге сегодня не принимает. Но она выражает уверенность, что на нее это ограничение не распространяется. И просит пересмотреть…       Гаара поворачивается к Темари:        – Я… – его взгляд из решительного становится почти испуганным. Принцесса Песка неслышно хмыкает, готовясь принести подруге извинения от лица братца, но ее опережает Канкуро.       – Приказ мой, значит, и разбираться мне, – он стремительными шагами покидает кабинет Кадзакаге.       Темари лукаво улыбается, глядя на растерянного Гаару, но воздерживается от любых комментарий на этот счет. ***       Солнце скрывается за дальними барханами раскаленной пустыни, и на смену удушливым сумеркам опускается холодная ночь. Сакура обеспокоенно мерит шагами свои покои. Насколько ей известно, все Советники уже давно покинули Резиденцию, и с каждой минутой волнение в ее груди разрасталось все сильнее.       Наконец она решается отправиться в кабинет Каге и узнать, что же случилось на Совете. Необходимость увидеть Кадзакаге настолько пугающе соседствует со страхом за него, что воображение девушки разыгрывается не на шутку. Рука, к которой еще так недавно прижимались раскаленные губы Гаары, все еще немного болит. Сакура невольно касается розового шрама, когда ее все больше и больше затапливает беспокойство и предвкушение. Она не идет к Наруто, избегая чересчур проницательных взглядов Шестого. Что удивительно, но горькие мысли о Саске-куне также не пробиваются сквозь плотные тучи волнения. Однако путь к кабинету Гаары ей перекрывает отряд Анбу, – они почтительно кланяются ей, чем слегка шокируют поначалу, но потом ее кровь вскипает яростью, стоит услышать лишь:       – Господин Канкуро запретил пускать посетителей к Кадзакаге. Мы сожалеем, но он не давал инструкций на ваш счет, имани но Гаара.       – Так позвольте мне самой уточнить это у Господина Канкуро, – раздраженно шипит она.       Члены Анбу явно не хотят вступать в открытую конфронтацию семьи Каге, поэтому один из них спешно направляется к кабинету. Но не проходит и пяти минут, как оттуда выскакивает до крайности взбешенный Канкуро.       – Любезная моя сестра, – ядовито нараспев произносит он, хватая ее под руку и ведя в противоположном от кабинета направлении.       – Мы очень ценим твое искреннее беспокойство о здоровье нашего славного Каге, – с каждым шагом его хватка на ее руке становится все жестче, причиняя боль.       – Канкуро, ты в своем уме? – Сакура яростно пытается вырваться из стальной хватки марионетчика, впрочем, ничуть не преуспевая в этом.       – Вынужден задать тебе аналогичный вопрос, – его кожа, не скрытая сизыми полосками краски, покрывается алыми пятнами, – Альянс на пороге развала, Суна скоро к чертям собачьим полетит, а ты требуешь аудиенции у Кадзакаге. Так я повторю твой вопрос, ты в своем уме, Сакура?       Харуно шокировано застывает перед яростным марионетчиком, силясь найти слова и пытаясь объяснить, зачем она искала встречи с его братом.       – Ты неглупая девушка, Харуно, – сдавленно продолжает он, – ты уже должна была все понять про моего повернутого брата. Так к чему все это?       Его глаза яростно мерцают, пока каждое его слово прошивает ее насквозь.       – Неужели недостаточно того, что он отказывается консумировать брак, чтобы не принуждать тебя? Недостаточно разорванных к херам каналов циркуляции чакры – только бы не навредить тебе? Неужели всего того, что он готов тебе дать недостаточно, Сакура?       – Я хотела...– ее горло сдавливает судорожными спазмами, когда она пытается хоть что-то ему ответить.       – Не пачкай его своим подленьким чувством вины, Харуно, – Канкуро поворачивается к ней спиной, покидая комнату, – хотя бы это ты для него можешь сделать?       Он захлопывает дверь, оставляя ее наедине с разрывающими грудь эмоциями. Сакура в смятении, она бесцельно ходит из угла в угол, не замечая хода времени. Судорожно обдумывая все, что ей сказал Канкуро. Ее бросает то в жар, то в холод.       Нет уж, чувство вины с горьким привкусом разочарования, слабости и боли от собственного бессилия ей отлично знакомо. Конечно, Канкуро не знает о том, что она поделилась с Гаарой своей кровью. Старые манускрипты Суны не были упрятаны за семью печатями, да и едва ли существовала дверь, за которую не пустили бы имани но Гаара. До сегодняшнего дня. Но лишить ее возможности даже объясниться, увидеться, узнать, увидеть...прикоснуться.       “Как эгоистично, Сакура!” – она с горечью мотает головой, силясь избавиться от наваждения. Как чертовски эгоистично и невыносимо... Да, это так безумно и неправильно, но сдаться в этой борьбе с самой собой опьяняюще прекрасно – Харуно резко вскакивает и открывает потайную дверь.       В коридоре, соединяющем новые и старые покои Кадзакаге, царит непроницаемая темнота и тишина, лишь изредка нарушаемая звуком чьих-то шагов у нее над головой. Кончиками пальцев она касается стены, чтобы не потеряться в этой тихой тьме, где на всем пути ее сопровождает лишь шершавая поверхность под ладонью и запах теплой пыли и песка. Когда Темари впервые показывает ей сеть потайных коридоров, пронизывающих резиденцию сверху донизу – она пораженно замирает у распахнутой картины, висящей на стене покоев Принцессы Песка.       – Ты привыкнешь к нам, – шутливо тянет та, замечая легкую встревоженность подруги, – это всего лишь предусмотрительность, Сакура. Клянусь тебе, об этих коридорах знает очень ограниченный круг людей, но поверь, – она доверительно подмигивает ей, увлекая ее в теплую темноту коридора, – они не раз выручали нас.       Уточнять обстоятельства этих удачных случаев Темари не стала, бегло показывая ей лишь несколько основных ходов.       – Надеюсь на твое благоразумие, – насмешливо тянет она, когда они выходят из стены в покоях Сакуры.       “Благоразумие” – это совсем не то, чем сейчас занималась Харуно, пробираясь по этим тайным коридорам до покоев Кадзакаге уже второй раз за этот бесконечно долгий день. Острые, как лезвия кунаев, всполохи мелькают между ее ребрами, грозя на лоскуты изрезать тонкую девичью грудь и бешено колотящееся сердце. Каждое нервное окончание зажигается в этой темноте коридора, ведущего к нему, тягучим медом растекаясь по ее чреслам и смыкаясь, наконец, где-то в центре груди.       Ей неизвестно, который сейчас час, спит ли Резиденция, наслаждаясь ночной прохладой или все еще бодрствует, наполняясь привычной вечерней деловитостью жителей пустыни. Сакура не уверена, но судя по ощущениям – давно перевалило заполночь. Это ощущение наполняет ее грудь еще большим беспокойством, правда, она сама не смогла бы с точностью ответить на вопрос, ожидает ли она, что Гаара встретит ее бодрствующим или же ей приятнее мысль найти его спокойно спящим. Как бестактно и грубо с ее стороны столь неподобающим образом являться в его покои со своими глупыми вопросами относительно того, как прошел совет… Сакура с силой закусывает губу от досады и стискивает кулаки. Так неуместно, особенно после вполне определенного отказа видеть ее, нежелания говорить с ней. Она чувствует себя отвергнутой? Также, как всегда это было с Саске. Ну что за чушь? Ей невыносима даже сама мысль, что Гаара может быть таким же безразлично холодным и… И каким, Сакура? Не любящим? Случись это еще несколько дней назад – никакая сила не заставила бы ее вот так заявиться к нему посреди ночи, но теперь, когда ее ладонь горела от его нетерпеливых губ… Сакура судорожно прижимает свои холодные ладони к пламенеющим щекам, силясь хоть немного унять свое бешено бьющееся сердце. Всему виной ритуал, всему виной именно он. Все эти привязки крови и кровавые печати…       Она замирает на миг перед тонкой дверью, скрытой за гобеленом в его новых покоях, и не давая себе времени на раздумья, вваливается внутрь. О, Ками!       Лишь оказавшись в тускло освещенной комнате, она понимает, как опрометчиво вторгаться ночью в покои опаснейшего шиноби и Кадзакаге по совместительству.       Она натыкается на его растерянный взгляд. Гаара, застигнутый ее внезапным вторжением, явно готовился отойти ко сну, его камзол, обыкновенно стянутый тяжелыми пряжками распахнут, а белоснежная рубашка расстегнута, обнажая бледную, лишенную волос грудь:       – Сакура? – его привычно глухой голос звенит напряжением. Гаара настолько сбит с толку, что даже забывает об уважительном суффиксе, неизменно используемым им для обращения к ней.       Он вскидывается, почти опрокидывая стол и пачкая разлившимися алыми чернилами сукно столешницы и цветастый ковер, расстеленный у него в ногах. Застывшей от испуга Харуно несколько бесконечно долгих мгновений кажется, что ее тут же вышвырнут из комнаты легким мановением его тонких бледных пальцев, судорожно сжимающих края распахнутого камзола. Его белая рубашка запачкана несколькими каплями ее крови, она знает об этом - и от этого знания слегка кружится голова, а мысли вытягиваются в тонкую шелковую ленту, ускользающую от нее.       Гаара смущен до пламенеющих щек, до судорожно двигающихся желваков на застывшем лице…       Харуно жалобно улыбается, пытаясь хоть что-то сказать, как-то выразить что-то гулко стучащее за ребрами и разливающееся непривычным теплом по каждой пяди ее тела.       – Извините, – еле слышно шепчет она, – я не хотела столь грубо вторгаться к Вам, но мне необходимо знать...Как прошел Совет?       Гаара пораженно поднимает на нее свои странные, лишенные зрачков глаза, отчетливо фосфоресцирующие в полутьме комнаты нефритовой зеленью:       – Вам не за что передо мной извиняться, – глухо отзывается он, с жадностью впиваясь своим взглядом в ее распахнутые ему навстречу глаза. – Это я должен принести извинения. Я испугал Вас там, в убежище. Простите, Сакура, я подвел. Вы надеялись на мою защиту…       – И Вы защитили меня, – она делает шаг ему навстречу, завороженно теряясь в демонических искрах его взгляда. Он больше не прячется от нее – эта мысль наполняет ее тихой радостью, сменяющей зловещую пустоту страха.       Гаара дергается ей навстречу, но потом, будто напоровшись на невидимую преграду, отворачивается, прерывая их зрительный контакт и сдавленно произносит:       – Вы вообще не должны были там оказаться, госпожа...Харуно, – ее имя, больше не принадлежащее ей, звучит так неправильно и неуместно, что отчаянно хочется его исправить, но она не смеет.       Гаара медлит перед тем как продолжить, но затем все же произносит со ставшей привычной ей за долгие годы их знакомства отстраненностью и холодностью:       – Совет не предпримет никаких действий относительно Вас и вашего...друга Учиха Саске.       – А что относительно Вас? – ее голос наконец крепчает, Сакура начинает злиться от его быстрых метаморфоз.       – Мое положение также не подверглось никаким изменениям. Вашей безопасности со стороны Совета ничего не угрожает.       Сакура пораженно отшатывается, услышав его сдержанные комментарии относительно ее предполагаемых волнений за свою шкуру. Она моментально вскипает:       – Вы думаете, что меня волнует именно это, господин Кадзакаге? – яростно шипит Сакура ему в ответ. – Хорошего же Вы мнения обо мне.       Гаара оборачивается на нее, недоумевая по поводу ее внезапно изменившегося настроения:       – Я обидел Вас? Прошу извинить меня, госпожа Харуно. Я всего лишь хотел…       – Я знаю, чего ты хотел, – ее голос дрожит от едва сдерживаемой ярости, – ты хотел, чтобы услышав твои грубые и холодные слова, я ушла и оставила тебя одного. Как уходила каждый раз до этого, – она задыхается от острого спазма, сковавшего ее горло, избегая смотреть на его застывшее лицо. – Ты хотел забыть, как с жадностью прижимал мою руку к своим губам, как пил мою кровь, Гаара. Этого ты хотел?       Ее голос надламывается, Сакура отворачивается, стараясь спрятать свои глупые злые слезы бессилия.       Гаара задыхается, пораженно застывает будто пронзенный насквозь этим шокирующим и одуряюще волнующим фактом. Фактом реальности всего того, что происходило с ним, с ними, это кажется безумным, зыбким, нереальным… восхитительным! “Не сон”, “Не Сон”, “Не Сон!” – каждым глотком, каждым касанием, каждым поцелуем. Поцелуем, Ками! Его глаза расширяются, острый кадык лихорадочно дергается под пергаментно-тонкой кожей – это кататонический ступор, кома, смерть, агония.       Сакура приближается к нему, упираясь взглядом куда-то чуть ниже распахнутого ворота камзола, нерешительно замирает, гадая, позволено ли ей сделать это, когда он не так остро нуждается в ней, когда он не слаб и не смертельно ранен.       «Ранен», «ранен» – будто в насмешку отражается на разные лады у неё в голове.       «Конечно ранен, а ты медик – тебе и лечить».       Она медленно поднимает свою ладонь, делая последний шаг к Гааре и останавливаясь в нескольких сантиметрах от него, столь отчаянно желая коснуться его раскалённой кожи, но замирает, поднимая глаза на его посеревшее лицо.       – Ты больше не один, – еле слышно шепчет она, – ты больше никогда не будешь один, слышишь?       Его лицо будто надламывается, покрывается тонкой паутиной трещин, как когда-то, когда он был одержим Шукаку, но на этот раз совершенно иначе. Сакуре отчетливо слышно его бешеное сердцебиение, выдающее весь ад, скрытый внутри. Глупое, глупое сердце, гулко бьющееся о клетку его рёбер в попытках вырваться наружу, вырваться и рухнуть к ее ногам.       И он сдаётся, капитулирует, проигрывает, складывает оружие и прекращает сопротивление. Весь его железный самоконтроль рассыпается в прах, вся его непоколебимая холодность летит к чертям – для неё, во имя неё.       Он со стоном прижимает ее к себе, зарывается лицом в тонкие, пахнущие весной пряди. Позволять себе любить ее – это эгоистичное кощунство пустыни, бесконечно жаждущей воды. Позволять себе любить ее, чувствовать на своей груди ее горячие слёзы – это абсолютно точно предательство, предательство его слабого сердца. Позволять себе любить ее – значит, впустить в себя абсолютный ужас, страх, что через секунду, через мгновение все это закончится, и настанет не тьма, нет – разверзнется абсолютное в своей пустоте ничто. Он не должен любить ее. Гаара знает тысячи причин, по которым он не должен даже мимолетно касаться ее. Но сейчас, сжимая ее в своих объятиях до треска в рёбрах, до сладких спазмов в груди, кровавый демон пустыни Сабаку но Гаара молится.       Он молится всем богам, чтобы это мгновение никогда не кончалось.