Осьмушка

Обозримый мир, медленно остывающий после буйного лета, являет свои чудеса - и безо всякой магии. Пенелопа Резак не взялась бы рассказать об этом словами: всё равно ничего путного не выйдет - но она отчётливо может почувствовать, что этот мир стал ей ближе и понятнее в видимых следах, запахах, звуках. И в тех, с кем рядом она прошагала эти сотенки летних кочевых вёрст. И в себе самой. Теперь та самая пора, когда по утрам трава бывает седа, а лес делается многоцветным. Место, которое Штырь-старшак когда-то выбрал для долгого зимованья, кажется Резаку красивым. Легко было бы сказать себе:что за чушь, ведь не за красоту же орчары когда-то решили зимовать именно здесь! А всё-таки, ну, не единственное же это место во всём секторе старого заповедника, где удобно было бы расположиться: и рослые деревья кругом - в защиту от лютых ветров, и широкое крепкое плечо земли, на котором не задержится лишняя сырость в долгие унылые дожди, да и по воду бегать далеко не придётся. Пенни, ясное дело, не собирается спрашивать Штыря напрямую, но ей нравится думать, что старшак десять лет назад выбрал именно эти ясени и клёны, и пахучий можжевельник, и украшенный мхами выщербленный камень, и тихий голос чернодонного ручья, и густую серебряную полынь, и вот этот самый оттенок неба. Для малых домов вкапывают вдвое больше опор, а для Жабьего и Зелёного - так даже и втрое. Добавочные жерди всё лето хранились здесь, припрятанные в древесных развилках. Для зимовки дома оденутся тяжёлым "шубом" - сшитыми между собой шкурами с продушиной наверху. А малый холмик с бузинными кустами на макушке тоже оказывается домом, деревянным домом, врытым в почву, скрытым-спрятанным от случайных глаз! Оказывается, именно там хранится разное имущество, которое клан не таскает с собой кочевать: те самые "шубы", несколько очажных поддонов, некоторые вещи на сильный мороз... а ещё книги. Не так чтоб много - дюжины, может, полторы, и видать, что старые. Кроме детских, с картинками, Пенни мельком видит несколько обычных унылых книжищ и подклеенных школьных учебников. Забавно, здесь-то кому такое добро могло бы понадобиться? Кроме прочего, в земляном домике находится и радиоприёмник, батарейный, укутанный от пыли в плотный мешок. Сигнал здесь, в глуши, ловит неважно, с помехами, даже если влезть на подходящее дерево. Орки зовут радио Трескуном. В стужу сюда в землянку перебираются жить нэннэчи. Пенни, разбирая с другими костлявыми всяческий немудрёный скарб для тёмных времён года, видит в Скрытом доме подобия людской мебели, сделанные, может, не чересчур ловко, но крепко и очень старательно. На убитом земляном полу оставляют несколько шкур и толстых половиков, связанных из полосок тряпья; Костяшка, забравшись в самые бузинные заросли на "крыше", отворяет оконце-дымогон над местом для очага. Сперва Пенелопу немного удивляют разложенные там и сям высохшие ветки - с крошащимися в руках листьями, а то и с мелкими сморщенными ягодами. - Ёна, а чего это за гербарий? - Загербарий не знаю, а эт, чуешь, бузина с черёмухой. Чтобы зверская мелюзга сюда не повадилась вещи точить, пока нас нет - ну там мышки всякие. *** Столько всего выпало переведать за первые недели настоящей осени, под конец кочеванья. Тропа через самую чащу - Штырь-Ковали зовут её просто "Короткий путь". На Коротком царят потёмки даже в солнечный полдень, пока старое древесное племя ещё одето в листву. Перед самым началом Короткого пути у корней чудовищно огромного клёна о шести стволах Штырь молчком раскладывает несколько тоненьких плетежков, пустую бутыль густо-синего стекла, горсть разномастных бусин. Считается, что в чаще ещё живут фейри, и оставленная под клёном всячина вроде как служит то ли оплатой за проход по Короткому, то ли мирным подарком для потаённого народца. Неизвестно, впрочем, с чего это старшак решил, будто пустая бутылка, бусины и плетежки их обрадуют. При переходе через чащу не происходит ровно ничего странного, разве что котейки путаются под ногами больше обычного, держась к Штырь-Ковалям поближе, да ещё никто из костлявых не рыскает вперёд - разведать. Вернее всего, никаких феяр тут нет, думает Резак. Один раз из густого лесного сумрака доносится жутковатый хрипатый крик, явно взволновавший кошек - если бы у обросшего лишайниками валуна был голос, то аккурат такой. Ёна объясняет, что это рысь. *** Или вот Ревун-водопад, в четырёх дневных переходах от Короткого. Штырь-Ковали не устраивают здесь какого следует привала, ни тем более стоянки - ещё бы, при таком-то бешеном грохоте! - но задерживаются немного, чтобы побыть рядом с Ревуном в зыбких полотнищах радуг. Костлявые смеются, пусть никакого смеха и не расслышать, подставляют ладони облаку водяной пыли, умывают лица. Пенелопа делает то же самое. И грохот Ревуна ещё долго живёт в ушах, кажись, даже в сон забирается. *** Пираклевский базар - громадный, за день едва обойдёшь весь, тесный, как чащобы Короткого пути, шумный, примерно как Ревун за тысячу шагов... Старшаки с собой позвали. Хорошо бы достать прибыткам тёплой одежды на будущую зимовку, того да сего. Звали и Хильду - не пошла, зато Крыло увязался. Если бы несколько месяцев назад Пенелопе кто-нибудь сказал, что она по обыкновенной барахолке, пусть и большущей, будет шастать, аж рот раскрыв от изумления - ведь не поверила бы. А тут: люди толкутся! вещи лежат! Дварфийского племени тоже, надо заметить, жиренный процент. Дикая мешанина запахов, от которых за лето совсем отвыкла, едва с ног не сбивает напрочь. Крыла, бедолагу, первые час-полтора приходилось так под локоть и таскать, совсем ошалевшего. Оклемавшись, Крыло держится как заправский следопыт и разведчик. Тем же манером, как он умеет из любой драки перенять понравившуюся уловку, Крыло с лёту подхватывает чужие неведомые слова и обрывки фраз - лишь бы звучали ярко. Ну хотя бы насчёт крадьбы Штырь загодя позаботился сделать внушение - руки Крыло куда не надо не тянет. Старшаки держатся уверенно, довольно быстро разыскивают какую-то лавочку, сдают полных два мешка отчищенных звериных костей и зубов бородатому старому мужику, и видно, что не впервой. Мужик из подобного добра делает всякие амулеты неслишком приглядного вида. Шаря взглядом по мужиковой лавке, Пенни про себя решает, что свои же умельцы из Штырь-Ковалей - хоть тот же Ёна - навертели бы костяных побрякушек куда опрятнее. Да и выручка получилась бы ощутимо больше, чем за сырьё... Но ведь это же днями напролёт придётся среди базара торчать и продавать, ещё чего не хватало. - Да кто у нас тут купит-то, - усмехается Коваль. - Не говорю уж - кто нам тут место поторговать сдаст. А Эрл здесь давно трётся, и паства у него своя. - А он правда колдун, что ли? Коваль в ответ только фыркает. - Если честно, то мне без разницы. Но Тис с настоящим костяным ведьмарём никакие дела вести не станет, так что, Резак, делай выводы... Поношенный шмот старшаки берут явно не за красоту - был бы крепок, а разную мелочёвку вроде шапок и всякого нательного и вовсе забирают мешком, не особенно рассматривая, из развала, где их продают по весу. Должно быть, вот и разгадка происхождения Штырёвой розовой майки с блёстками. Пенни прекрасно всё понимает, а всё-таки становится слегка досадно: небось если приодеть кого-нибудь из клановых красавушек чин-чинарём во что-нибудь крутое, так все бы ахнули. Ей самой достаётся пальтишко, вроде бушлата, на котором целы даже все пуговицы, и длинный зелёный свитер толстой вязки. Пожалуй, вещи ей действительно нравятся. И понравятся ещё больше, когда перестанут пахнуть ничейным лежалым тряпьём... *** Пенни-Резак замечает незнакомца издалека. Без особого испуга, скорее из осторожности, замирает, прижавшись к широкому ясеневому стволу - соображает, что делать. Третьего дня стойбище навещали двои здешних - гладко перелицованные под людей орчары, служат тут на лесном хозяйстве, аж круглый год с проживанием. Принесли с полдюжины писем для Коваля и одно-два для Тиса. Пенни с Ёной гостей не застали: как ушли с утра, вроде как разведывать, так до темнотищи и прошатались - а никакая добыча и вовсе на ум не шла.. Так может, этот - один из тех перекроенных, новую весточку несёт, мало ли? Нет. Пахнет от пришлого дорогой тачкой с кожаным салоном, и, ха, какой-то мужской парфюмерией (в памяти смутно мелькнуло, что реклама подобных штук должна быть обязательно чёрно-белая, и чтобы сбоку ещё была всунута Роскошная Молодая Актриса в платье с голой спиной); одежда тоже не такая, в которой обычно по нацпаркам шляются - вроде и без выпендрёжа, а наверняка один шарф, свободно лежащий на плечах, раз в двадцать подороже целого Пенелопиного бушлатика! Стрижка опять же. Будто вчера только в пафосном салоне его стригли, этого непонятного типа. А может и проседь специально тонировали, ради важности. И откуда такой тут взялся? Ведь явно не заблудился же. Ишь идёт - ни листочек под ногами не шоркнет... Да кто ж ты такой? Человек ли, орк? И нюхом не вдруг разберёшь... Пенни-Резак почти уверена, что пришлый её не видит. Да он и смотрит-то вообще в другую сторону. Даже головы к ней не повернув, незнакомец произносит сквозь улыбку - отчётливо и по-правски: - Ты, храбрец! Да, там, за деревом... Лети скоком, скажи своим, пусть встречают Аспида. "Аспид" - Тшешш... Резаку будто ледяными пальцами провели по загривку. И впрямь разумно будет метнуться предупредить клан о таком-то госте! И всё-таки прежде чем побежать, Пенелопа, разом растеряв все уместные к случаю орчьи и людские слова, несколько мгновений таращится на этого нежданного гостя. Чёрт, да ведь он же босиком идёт. Босиком, хотя сегодня аж до полудня в лужицах тонкий лёд ещё хрупал. И ботинки свои в руке за шнурки несёт. - Чего примёрз, костлявка? - гость щурится, словно смешно ему на Пенни смотреть, и добавляет человечьим языком: - Или по-орочьи не понимаешь? - Понимаю, - отзывается Пенни. - Вы... ты типа сам Аспид? Тот смотрит межняку в лицо, как будто так уж ему интересно. - Да, вот он я, не сдох ещё, смотри-ка, живу пока. За секунду до того, как навостриться на всех рысях к Штырь-Ковальскому лагерю, Пенни-Резак не удерживается от замечания: - Я-то думала, Тис тебя выдумал! Негромкий короткий смех летит межняку вслед. *** Ещё жиденький предвечерний сумрак не всех пока собрал вместе при стойбище, но большая часть клана-то вверную уже там крутится. Пенелопа решается свистнуть, как Коваль недавно научил, в пальцы. Это кровному орку легко: втянешь нижнюю губу между клыков - и свисти на здоровье, хотя и то вроде не у каждого получается. А у Резака клычата если и покрупней человеческих, так только чуточку, особо не рассвистишься. Со второго раза межняку удаётся режущий громкий свист, он ведь летит резвее бега и враз привлекает внимание. - Там этот... рожа людская, говорит - встречайте Аспида! Сухой стук. Морган выпускает из рук жердь, которую подтёсывал взамен одной из старых зимних опор для Жабьего дома, и действительно идёт - встречать. Словца не изронив. Высоченный, тяжёлый и кряжистый, идёт один, будто земля вдруг устала его носить. *** Да что это творится-то. Никто вокруг особо не суетится, но возможно это потому, что Штырь-старшак ясным словом суетиться не велел. Хотя Тшешшевы перелицованные "ребята", вроде того же Виктора Дрейка, что ни год, бывает, заглядывают проведать, как там дела у Штырь-Ковалей, да сам-то Аспид являлся только однажды, по ранней весне, долгих девять с половиной лет назад. А с тех пор, как в клане зажили человеческие люди, его тут и вовсе ни разочка не видели. - Да ну не с бедой же он, - высказывается Пенни. - Вроде весёлый шёл, на вид - я не знаю, как прогуляться вышел... - Ох ё, - по лицу Рэмса Коваля никак не скажешь, чтобы от Пенниных слов ему хоть немножечко полегчало. Необязательно ждать беды, понимает межняк, поглядывая на своих. Но раз уж явился этот Тшешш-Аспид, так наверное с важнецкими вестями! И хорошо, что в этом общем кратком ожидании рядом, слева, стоит Ёна - можно обнять над поясом, а с правой руки - Ржавка-ррхи - можно легонько пихнуть плечом. *** Вот они появляются, сивый-свой да седоватый-пришлый - перебрасываются меж собой мирно звучащими фразами, улыбаются даже - Пенни слышит, что Магранх Череп называет Аспида ррхи. Внешнего сходства меж ними никакущего. Так ведь орчанское родство не делает особой разницы между кровными и назваными, чему уж тут удивляться. У самого-то Черепа, получается, в детях и Руби с Хильдой, и Чабха Булат, и Хильдин Марр, и Чабхин раскосый Билли, а с этого лета ещё и Хаш. Так и цепляется умишко за своих, за любого, к кому успела привыкнуть, да только это без толку - пришлого ни с кем из Штырь-Ковалей как следует и сравнить нельзя. Не из-за перекроенной морды даже, а шут его пойми почему. Тис с Аспидом глядят один на другого пристально, с двух саженей, и нипочём не понять - рады, не рады. Конопатый, тот явно счастьем не светится и даже не пытается вылепить себе вежливое лицо, но стоит рядом с Тисом, забрав на руки любопытную Шарлотку, чтобы не мельтешила и не полезла куда не нужно. - Ублюдок, - говорит Штырь, кивнув гостю. - Людотрах, - в тон ему отвечает Аспид. Какой бы неслыханно странной ни была эта манера здороваться, но после такого приветствия встреча сразу идёт живее и веселей. Никаких особенных церемоний: не знавши можно подумать, будто Аспид вовсе не редкий и важный гость, а всегда при клане был, и просто вернулся после недолгой отлучки. *** - Костром пропахнут, вещички-то, - ворчит Коваль. - Небось дорогие. - Мне почистят, - отвечает Тшешш. Сидит себе как ни в чём не бывало возле Моргана, у огня, по-прежнему босой. Ботинки свои положил рядом - кожаные, красновато-бурые, на толстой рифлёной подмётке. Хорошие ботинки. За весь-то вечер Аспид так и не сообщил никаких грандиозных новостей, и вообще, кажется, не сказал ничего особенно важного. Можно подумать, эта вот живая легенда - Тшешш из Пожирателей Волков, господин Джек Холт, глава какого-то там мудрёного отдела из Управления расследованиями - просто так сюда несколько суток из столицы на тачке ехал. У огонька посидеть, супец похлебать из сиротской миски, ноги выпачкать, агась. И отлично проводит время! Старшаки у него не допытываются. Рэмс Коваль с Аспидом только и перемолвился насчёт того, что вещички на дыму прокоптятся. Пенни-Резак уверена, что этот гость и в памяти останется - будто на фотоплёнку живьём заснятый: какими-то вспышками, безумными моментами. Вот порылся по внутренним карманам, извлёк маленький круглый контейнер - вынул из глаз цветные карие линзы, убрал в раствор, закрутил крышечку, снова упрятал в карман. Обругал сами линзы последними словами. Закинув голову, капнул себе в каждый глаз какого-то бесцветного снадобья из крошечного флакончика, поморгал - да и зыркнул вокруг так, что Пенелопу до хребта прохлестнуло: глазища-то орчьи, ярко-жёлтые, на этом будто киношном немолодом лице. Вот, оскалив белые ровные зубы, натурально обшипел любопытствующих кошек. Вот окликнул Руби "ребёнком", перекинул ей начатую пачку жевательной резинки - ментоловая, ядрёная, из тех, что слезу вышибают. Моргану сказал: - Ну, башка, значит, племях у меня теперь целая шайка? Да ещё таких... разных. И сивый засмеялся. *** Марр, гордый, обнимает заметно уже пополневшую Хильду-рыбарку. - Эй, а Вертай-то где? - В делах как в шелках, продыхнуть и то некогда, - фыркает Аспид. - Не без моих скромных стараний. Вздыхает, говорит вслух, будто бы самому себе: - И Марина туда же. Мало мне было одного Штыря-людо... Морган, кашлянув, толкает Аспида локтем в бок. - ...мои поздравления, - изрекает Аспид, не смигнув. Пенелопа запоздало смекает: этому старому орчаре, пожалуй, и не нужны ничьи нарочные рассказы - обо всём важном он узнаёт и так, вниманием, нюхом, слухом, из обыденной трепотни, из любой повадки, из недомолвки, с полувзгляда. Куда там гению-детективу сериальному. Только в отличие от экранных мастеров дедукции и прочего ищейства, Аспиду ни кляпа не сдались всякие театральные разоблачения: мотает себе на ус, каково идут дела у Штырь-Ковалей, и сидит себе довольнёхонек, пускай от людей как таковых он и не в восторге. И всё-таки вопреки всей опасной жути, какую только можно заподозрить в этом перелицованном, Пенни отчего-то хочется, чтобы Аспид теперь её заметил. Должно быть, именно так приходит желание голыми руками изловить гадюку. Гость и впрямь поглядывает в её сторону. Не в лицо, а всё больше в руки. Пару раз взгляд задержав, вдруг произносит: - Вот про сирену я бы послушал. История-то как пить дать занятная. Тут уж многие удивляются. - Откуда узнал? - говорит Ёна, слегка вздрогнув. А Штырь-старшак подмигивает Пенни, и лицо у него весёлое. - Да чего проще - браслет увидел, - межняк старается дышать ровней, и чтобы голос звучал уверенно и спокойно. "Когда змейку ловишь, ты главное не хоти её съесть..." - А ты умница, - хвалит Аспид, подпустив в речь некоторого уважения. После истории, которую Пенни-Резак рассказывает довольно скупо, Штырь добавляет, как бы в заключение: - А ведь те паршивцы кому-то сиренок сбывали. Мои костлявые в ихней тачке потом нашли книжонку с именами и записями. Мозги я себе намозолил над теми каракулями, но думаю разобрался. - И на что тебе? - хмыкает гость. - Ну... пару бойцов возьму - и пойдём присмотрим, Тшешш, всё как ты учил. Сирены ведь нам теперь не чужие. За дружью обиду и отомстить бы след. Аспид аж глаза ладонью прикрывает. Потом отнимает руку от лица и смотрит почему-то на Коваля: - Ох, парнишка, я конечно давно знаю, что твою зазнобу ещё дцать лет назад в Ухистане крепко по каске шмякнуло, но чтобы до такой степени тронуться... - Не в том дело, - спокойно говорит Тис. - А в чём? Задружились вы на том озере с мокрозадым племечком - хорошо, отлично, и на будущее выгодно. Ещё-то на хрена бесплатно в заваруху лезть? Ради чего, орчьего клана старшак? У тебя своих забот мало? - Это ты у нас умный, Тшешш. Думаешь, те, кто за ловцами сирен стоят, перед орками точно все до одного чистенькие? *** Аспид молчит какое-то время. Глядит в огонь. Чуть притаптывает по земле ногой, будто бы в ритм песне, которую кроме него никому не слышно. - Живёт на свете один костлявка, - выговаривает он жутковато-нежным, певучим голосом. - Бесцветный, что твой глист в спирту. На цепи его нашёл в одной конторе, знаешь, с собачьими травлями. Из нас проклятых всё-таки бойцы не бойцы - загляденье... Только этот глист в довесок ещё и песенки складывает, ха. А уж памятливый какой оказался. Такого тупозубого мне помог прижать - до сих пор, как вспомню, сердце радуется. И я ведь его не убил, того человечка. Я людским же законом его размазал и опозорил до конца его сраных дней. За орчонка-глиста он бы влёгкую отвертелся. От собаченек, может, тоже бы отклепался. А вот знаешь, что у него на дому нашли при подробном обыске? Страфилей. Свежих два чучела. Тупозубый, представляешь, при моём цепном однажды приятелям хвастался, какую редкую дичь стрелять ездил... Мне-то на страфилей плевать, я вообще думал, они вконец вымерли. А вот сами люди этих злобных куриц в последние годы с какого-то рожна спасать вздумали. Пёрышки красивые, голосить умеют сладенько, я не знаю. Короче, за страфилей людской закон заступился, как за алмазы золотые... Я тогда со смеху чуть не окочурился. Ох и буза поднялась! Про эти-то два чучела. А про глиста моего никто тогда и не вспомнил даже. Ну так оно и к лучшему. Мордочку рваную мы поправили, шлифанули, где надо - теперь та тварь цепная ещё повыше страфилей летает и послаще них поёт, а люди слушают. Ох. Матушки Дрызгин старый мафон - орчья песня, спетая чисто, внятно и яростно, человеческими словами Почти без музыки Под глухой сердечный ритм и лязганье железных звеньев Старшаки переглядываются. - Падма. - произносит Тис без вопроса. - Ишь ты, - усмехается Аспид, по-прежнему глядя в огонь. - И до вас добралось. *** До густых звёзд Аспид спорит со Штырём - не горячась и без спешки, подбирает слова: хорошо, конечно, из врага заживо печёнку вынуть, но куда приятнее обложить гадёнышей их же законом, если только это возможно. И знай потом веселись, глядя, как они потешно корчатся, теряя своё драгоценное житьишко - не враз, а кусок за куском. Да ещё и остаются при этом, как правило, в полном сознании! В иных делах, говорит Аспид, от убитого врага толку мало, когда надо всю шарагу выпотрошить и прахом пустить. А ведь людским властям с мокрозадыми ссориться не резон, так что при помощи закона и всякой шумихи тут будет гораздо сподручнее разобрать кого надо на мелкие косточки, чем руками и честным ножиком. Старшак уступает медленно, с видимой неохотой. - Хаану, он дело говорит, - замечает Коваль тихонько. И тогда Тис, сплюнув, протягивает Тшешшу царевичеву записную книжку. - Похоже, с этой местью ты управишься лучше меня, - признаёт орчий старшак. - Не знаю, может быть, теперь ты и убиваешь реже. Но никто не скажет, будто ты особенно подобрел.