За запретными вратами: приключения Иошито

Глава четвёртая

Утро распахнуло окна деревни, вековой свидетель тысячи рассветов, позволяя первым лучам солнца, подобно путешественникам, навестить каждый уголок, каждый дом. Песни птиц, весёлые и беззаботные, звучали как гимн приходящему дню, наполняя воздух свежестью и обещанием новых начинаний. Жизнь в деревне начинала пробуждаться к новому дню, как цветок, медленно раскрывающий свои лепестки под ласковыми лучами утра. Шум детей, Ивана и Милы, был полон радостной энергии и предвкушения дневных приключений, а утренняя суета в каждом доме была словно музыка жизни, исполняемая оркестром заботливых рук. Но в комнате Иошито, где его постель была словно лодка, плывущая по тихим водам сна, утренний гомон не нашёл отклика. Молодой монах продолжал спать, укрывшись от мира одеялом, как пеленой, в надежде, что сон продлится вечно и защитит его от вчерашней боли. Болезненные следы эмоций, которые он испытал накануне, все ещё горели в нём, как угли в заброшенном костре. Рано или поздно, однако, каждый сон нарушается. И когда шум и суета в доме достигли своего апогея, Иошито не мог больше устоять перед их настойчивым зовом. Он поднял голову с подушки и медленно открыл глаза, которые, словно два маяка в тумане, искали ориентир в реальности. Его взгляд упал на окно, на огород, и в этом простом акте наблюдения мир казался невыносимо обыденным после вчерашней бури. С печальным вздохом Иошито отвёл взгляд от свидетеля несгибаемой жизненной силы природы и снова опустил голову на подушку. Чувство тяжести по-прежнему сдавливало его сердце, и он не был готов встретиться лицом к лицу с новым днём. Вместо этого, он уставился в потолок, его глаза были неподвижны, но ум был в движении, стремясь к внутренней гармонии и пониманию. Так он лежал, затерянный в своих мыслях, позволяя себе медитативное погружение в поисках утраченного спокойствия. Иошито искал в себе силы и мужество, чтобы взять на себя тяготы нового дня, исцеленный от вчерашних ран и готовый принять всё, что принесёт ему этот новый виток солнца. Иошито с трудом поднялся вскоре со своего скромного ложа. Его движения были вялыми и непроизвольными, словно каждый шаг был маленькой битвой с собственной апатией. Тяжело вздохнув, он медленно направился в ванную, где его встретило зеркало, безжалостно отражающее мрачное выражение его лица, словно оно стало зеркалом его внутреннего мира после вчерашнего дня. Столкнувшись взглядом со своим отражением, Иошито погрузился в минутное размышление, в котором его собственное эхо казалось тихим гудением далёких монастырских колоколов. Затем, с иронией, пропитанной жёстким юмором и отчётливым презрением к себе, он заговорил, словно его отражение было старым знакомым, лукаво усмехающимся над его неудачами: "Привет, Иошито! Как ты поживаешь? О, благодарю тебя за вопрос, всё превосходно. А что ты собираешься делать сегодня? Продолжишь ли ты жить как молодой и простой монах, в вечном поиске смысла, но так и не способный изменить ход своей судьбы?" Он сам себя высмеял, горько и насмешливо высказываясь о своей неспособности прогрессировать и внести какие-либо изменения в свою жизнь. С душевной усталостью, которая отражалась в каждом его жесте, Иошито взял бутылёк с травяным настоем и недовольно выдавил его содержимое на щётку. Он начал механически чистить зубы, не обращая внимания на мир вокруг и даже не замечая, как Мирена тихо подошла к ванной комнате. Её присутствие смягчало остроту его внутренних переживаний, но в этот момент он был слишком поглощён своими мыслями, чтобы ощутить её заботливый взгляд. Мирена внимательно наблюдала за морем горя и океаном пессимизма, в котором качался его внутренний мир. Её сердце сжималось при виде его очевидного страдания, и она, как всегда, стала своего рода маяком, пытающимся направить его к берегу спасения. Она тихо подошла к Иошито, чьё настроение было тяжёлым, словно свинцовые тучи, нависшие над бескрайними полями его души. — Доброе утро, Иошито, - ласково промолвила она, её голос был тёплым и утешительным, словно лучи утреннего солнца, пробивающиеся сквозь разрывы облаков. Нежность её слов была предназначена разорвать путы тумана уныния и зажечь искорку надежды в сердце ученика. Иошито, в свою очередь, почувствовал тепло её заботы, но его реакция осталась внешне незаметной, как если бы он был погружён в глубокое море своих мыслей, откуда звуки внешнего мира доходили лишь приглушённым эхом. Он мрачно пробормотал что-то невнятное, ответ, лишённый эмоций, словно далёкий отголосок его внутреннего беспокойства. Непоколебимо, он продолжал свои утренние ритуалы, медленно и неспешно чистя зубы, всё ещё глядя в зеркало, которое стало свидетелем его утраченного энтузиазма. Ни тени прежней радости, ни искры живости не промелькнуло в его глазах, и эта рутина была похожа на танец листьев в осеннем вальсе — повторяющаяся и меланхоличная. Мирена с тяжестью в душе вздохнула, наблюдая за тёмной волной уныния, которая охватила Иошито. С бесконечной заботой и мягкостью, присущей материнской любви, она пыталась пробудить его от мороков тоски, вновь и вновь подбрасывая угли разговора, чтобы разжечь в нём огонь жизнерадостности. — Ты выглядишь таким подавленным этим утром. Всё в порядке? - ласково промолвила она, словно её голос был наполнен лечебным бальзамом для его израненной души. Иошито же, в своём ответе, проявил сдержанность и уклончивость, как ветер, который обдувает листья, но не может изменить направление их падения. Он был словно загадочная река, скрывающая свои течения под спокойной поверхностью. — Да, я в порядке, просто... Наверное, я просто не выспался, - промолвил он, усталость и мрачность просачивались в каждый слог его слов, как мелкие трещины на старинном вазе, через которые проскальзывает истина. Он продолжал чистить зубы, движения его были механичными и безжизненными, словно он совершал обряд, который давно лишился своего первоначального значения. Иошито поддерживал видимость нормальности, но его голос и манера были покрыты тонкой пеленой печали, настолько же прозрачной, насколько и ощутимой. В его глазах скрывался океан неизреченных эмоций, тёмная вода, полная тяжёлых волн невысказанного расстройства. Мирена, знающая его лучше многих, не смотря на то, что Иошито лишь недавно у них появился, чувствовала эту бурю, но оставалась невозмутимой — она была готова поддержать его, независимо от того, какие испытания преподносит жизнь, и сколько ещё тайн предстоит открыть в его молчаливом протесте против боли мира. Мирена не была обманута оболочкой непроницаемости, которой Иошито окружил своё внутреннее беспокойство. С той же решительностью, с которой волнорезы противостоят бушующему морю, она продолжала свои попытки проникновения в глубины его мрачного состояния, где таятся истинные чувства молодого монаха и его угнетающая тоска. — Ты врёшь, мальчик мой, по глазам вижу. Это связано с беспокойством по поводу проклятия, верно? - спросила она, голос её звучал с тревогой, но и с оттенком мудрой осведомлённости, подобно древнему лесу, который хранит в себе тайны долгих лет. Иошито, завершив свой утренний ритуал, с едва слышным звуком ополоснул щётку и глубоко вздохнул, словно пытаясь вдохнуть в себя силу для предстоящего дня. Иошито, решив не касаться напрямую корней своих бед, выбрал более обтекаемый ответ, который, однако, отражал всю его бессилие и тщету. — Я просто... Я просто пытаюсь смириться с тем фактом, что я ничего не могу сделать, - прорезал он воздух словами, словно мечом, разрубающим связи с надеждами и мечтами. Его слова упали на пол ванной комнаты, как осенние листья, неспособные больше держаться за ветви деревьев. После чего, с ними же он оставил ту комнату, прямо и решительно направляясь в своё убежище — комнату, где он мог завершить своё утреннее переодевание и где, возможно, найдёт утешение в одиночестве и тишине, которые были ему так необходимы, чтобы справиться с бурей своих мыслей и чувств. Мирена стояла в тени утренней прохлады, и её проницательные глаза следили за тем, как юный монах, словно тень, скользнул из ванной комнаты. Его шаги были быстры и решительны, и каждый из них казался эхом внутреннего потрясения, вызванного её словами. Возможно, она невольно дотронулась до сокровенной струны его души, затронула те глубины, где спрятаны самые чувствительные струны его бытия. С тихим уважением к его личному пространству и душевному миру, Мирена не стала брать на себя роль преследователя или врача, стремящегося исцелить невидимые раны. Она оставалась неумолимо статичной, как скульптура из терпения и мудрости, наблюдая за спешащим уходом Иошито, который нёс в себе обещание тишины и уединения для восстановления сил. Иошито, с невидимой спешкой переодетый уже в одежду дня, спустился к месту семейного завтрака, где уже собралась семья. В этом утреннем собрании Зубаир, его жена и их дети находили уют и тепло. Они создавали картину домашнего благополучия, в то время как Иошито, словно чужак на этом празднике жизни, принял место среди них. Его молчание было словно туман над затихшим озером, тяжёлым и непроницаемым. Иошито казался погружённым в себя, обособленным от весёлого гомона вокруг. Его глаза, устремлённые на безмятежную поверхность тарелки, отражали внутреннее отсутствие. Он взаимодействовал с едой, как со старым знакомым, который не ожидает беседы, но предоставляет тихую компанию. Мирена, сидящая напротив, внимательно начала наблюдать за Иошито, чьё поведение было отчётливым признаком его внутреннего беспокойства. Её глаза окутывала тень заботы, в то время как её семья не замечала ни тени его тоски, увлечённые своими разговорами и утренними радостями. В комнате витал дух общности, радости и домашнего тепла, но Иошито оставался в своём мире, отделённый от них невидимым барьером своих раздумий. Мирена интуитивно понимала, что его мысли всё ещё путешествуют по тёмным коридорам вчерашнего дня, исследуя те уголки души, куда редко проникает свет. Она знала, что молодому монаху требуется время, чтобы осмыслить и принять произошедшее, и она уважала его потребность в самоанализе, не пытаясь прервать его молчаливую задумчивость вторжением в его внутренний мир. Завершив своё утро скудным завтраком, Иошито отошёл от стола, его движения были всё так же механичными и ритуальными, как будто он следовал древнему и невидимому сценарию. Он направился обратно к своему убежищу — скромной комнате, где каждый предмет знал его тайные раздумья. Зайдя туда и опустившись на ковёр, Иошито посвятил себя полному уединению, где мог без помех разгрести клубок своих эмоций и переживаний. В этой комнате время словно замедляло свой бег, и стены окутывали его тишиной, предоставляя уединение, столь необходимое для его потревоженной души. Молодой монах был погружён в море разочарований и замешательства, которое вздулось в нём после беседы с Эленис. Он искал путь к внутренней гармонии и спокойствию, пытаясь восстановить утраченную уверенность и самоуважение. В комнате витал воздух сомнений: "И чему я могу здесь научиться, кроме фермерства и домашних дел?" его вопрос висел в воздухе, как осенний лист, колеблющийся на ветру перед падением. Голос Иошито был насыщен раздражением и тоской по невыученным урокам и неосуществлённым мечтам. Он обращался к себе, к ветрам судьбы, к самой вселенной, которая казалась на момент такой же немой и невозмутимой, как и стены его комнаты. В это время Зубаир вёл уже душевный разговор с Миреной и узнал об омрачённом состоянии Иошито, которое как тёмная туча зависло над юношей с прошлого вечера и не рассеялось с рассветом. Мирена, чья душа была полна сочувствия и понимания, беспокоилась о внутреннем волнении молодого монаха. Её сердечная интуиция подсказывала, что Иошито нужно отвлечение, деликатная отвлекающая манёвра, которая помогла бы ему отделиться от гнетущих мыслей и тоски. Зубаир, человек решительных действий, ощутив внутреннюю потребность вступить в игру, облачил свой голос в мантию авторитета и громко обратился к Иошито. — Иошито! Иди сюда! - его крик разорвал утреннюю тишину, нарушая спокойствие домашнего уединения юноши. Волна настойчивости, исходившая от Зубаира, несла с собой чёткое требование отклика. Иошито, погружённый в свои переживания, чувствовал, как его внутреннее сопротивление растёт, подобно приливной волне, когда острые звуки его имени пронзили его уединение. Его вздох был тяжёлым, словно он нёс на своих плечах груз нежелательных обязанностей и ожидания очередной порции непонимания. — Иду! - воскликнул он в ответ, с той же решимостью, что и птица, обретающая силы для полёта из гнезда. Он поднялся, словно воин, готовящийся к неизбежному бою, и направился к двери зала, где его ожидали Зубаир и Мирена. Его походка была размеренной и невольной, лицо застыло в маске спокойствия и сдержанности, но каждый шаг нёс в себе весь вес неохоты и предчувствия того, что его ждёт впереди. Он шагал к своей судьбе, где его роль и место в этом мире снова будут определены и, возможно, оспорены. Иошито, словно тень прошлого дня, в котором эмоции и суматоха плели тугую сеть вокруг его души, переступил порог зала. Его появление было тихим и невидимым, как призрак, истощённый бурей прошлого. Он нашёл своё место рядом с Миреной и Зубаиром, которые, словно две статуи, высеченные из благородного камня, уже заняли своё место на диване. Молодой монах казался опустошённым, измученным борьбой собственных раздумий и волнений. Его вопрос звучал просто и бесцветно, как осенний лист, который окончательно отделился от ветки и бесшумно скользит к земле. — Что такое? - еле слышно прозвучало от него, его голос был ниже шёпота, словно он выжимал его из последних остатков сил. Зубаир был ошеломлён внезапностью и простотой вопроса, но не позволил этому изменить течение его намерений. Раздражение зашуршало в его груди, как сухие листья под порывами ветра, не понимая, что тяжесть, которую нёс Иошито, давила на него тяжелее, чем камни на земле и спустя время заговорил. — Я сразу скажу без сожалений, что позвали тебя сюда не для того, чтобы играть в тихую игру. Нам нужно с вами поговорить! - раздражённо воскликнул Зубаир, его голос набирал силу с каждым словом, как буря, которая собирается на горизонте. Разочарование и фрустрация прозвучали в его словах, он был теперь, как скала, непреклонная и непоколебимая, даже перед лицом внутреннего крушения молодого монаха. Окутанный ореолом недоумения, Иошито оказался в водовороте слов и намерений Зубаира. Его лицо было словно открытая книга, где каждая страница переполнена замешательством, а глаза — зеркала, отражающие непонимание смысла беседы, в которую его неожиданно втянули. Слова Зубаира плыли перед ним, как туман, скрывающий реальность, и намерения старшего мужчины казались ему неуловимыми, как ветер в поле. — И в чём же дело, господин? - осмелился он спросить, каждое слово пропитанное нотками замешательства и огорчения. Голос его был, как струна, которая дрожит от напряжения, не зная, когда истощится и перервётся. Иошито искал просветления, пытаясь уловить суть того, что от него хотел Зубаир. Зубаир, чьё терпение было похоже на тонкую льдину на реке весной, не улыбнулся в ответ на замешательство Иошито. Напротив, его реакция была наполнена лёгким отголоском раздражения. — Я говорю о твоём плохом отношении, - начал он, его слова набирали силу, как буря, грядущая из-за горизонта. - Тебе нужно прийти в себя и перестать быть таким мрачным. Вы должны быть благодарны за свою роль гостя здесь, - продолжал он, каждое слово Зубаира увеличивало объём своего звучания, словно волны, разбивающиеся о скалы. Иошито, словно птица, попавшая под внезапный ливень, вздрогнул от напора слов Зубаира. Чувство стыда окутало его, как холодный туман, когда он осознал, что его внутренние переживания были встречены не волнением, а неодобрением. Резкость слов Зубаира, его прямота и недвусмысленность оставили на душе молодого монаха отметину, как след от камня, брошенного в спокойные воды его сущности. Иошито сглотнул и стремился сохранить уважение и благопристойность своего поведения, стоя на тонкой грани между формальной вежливостью и глубоким, искренним раскаянием. — Совершенно верно, господин... Мне очень жаль, - произнёс он, и его слова были окрашены оттенками раскаяния и смущения, а голова склонилась в смиренном жесте, словно ветвь под тяжестью плодов, исказывающая признание в том, что слова Зубаира нашли отклик в его душе. Мирена, чьи инстинкты были острее самого затачиваемого лезвия, ощутила дисгармонию в этих обменах словами и недовольно толкнула Зубаира локтём — тактильное напоминание о первоначальной цели их встречи, которая должна была быть бальзамом на раны Иошито, а не новым порезом на его уже израненной душе. Зубаир, чья ожесточённость была как непроглядная стена, оказался сбит с толку мягкостью ответа Иошито, который превзошёл его ожидания. Мирена, в свою очередь, надеялась на исцеляющие свойства их общения, а не на то, что Иошито окажется в роли кроткого ученика перед строгим учителем. И вот, после того как тихий укор Мирены достиг его сердца, Зубаир попытался внести мягкость в свои манеры, откликаясь на молчаливый призыв жены. — Всё в порядке, и... Я прошу прощения за то, что накричал. Я надеюсь, что ты сможешь... Попытаться прийти в себя и вернуться к себе прежнему, - сказал он уже более мягким и умиротворённым тоном, словно пытаясь вдохнуть в разговор лёгкий ветерок надежды и понимания. Иошито понимающий язык молчания и невысказанных слов, кивнул головой, принимая слова Зубаира как призыв к возвращению к былой ясности. Но внутри его, как в заколдованном лесу, царила густая тьма печали, сродни тёмным водам озера, где скрыты глубокие и мрачные тайны. Слёзы, что волнами бились о берега его души, готовы были прорваться сквозь плотину сдержанности, которую он так упорно воздвигал. Мирена уловила затаённую борьбу Иошито, видя, как он героически борется с порывами горя, которые стремились вырваться наружу. Она знала, что каждое слово могло стать как лёгким ветром, так и разрушительным ураганом, и потому выбирала их с бесконечной осторожностью, стремясь не причинить дополнительной боли. — Ты знаешь... Мы не осуждаем твою печаль, и... Выплесни её, если тебе нужно, - произнесла она тихо и нежно, как лунный свет, проникающий сквозь ветви деревьев, принося утешение в ночной мрак. Её слова были наполнены глубоким сочувствием и желанием помочь, которое могло окутать его душу теплом и пониманием. И вот Иошито, уставший от борьбы с самим собой и изнемождённый долгим подавлением своих эмоций, не смог больше сдерживать в себе водоворот чувств. Он разрыдался, позволяя слезам умыть скопившуюся боль, когда Зубаир и Мирена крепко обняли его, словно давая понять, что он не один, и что его чувства имеют значение. Тепло и утешение, которое ему так давно было неизвестно, согревали его, как солнечный свет после долгой зимы. Стыд от того, что он не смог предложить решения для проклятия, и невозможность доказать свою способность справиться с ним, усугубляли его горе. Он осознавал, что перед ним стоит задача не только исцелить земли, но и заживить раны своей души, чтобы снова обрести веру в себя и свои способности, которые не были ограничены лишь хозяйственными делами. Иошито, в душе которого разгорался пожар безнадёжности и неудачи, не находил способа помочь жителям деревни, не мог стать тем проводником исцеления, который бы смог разорвать оковы страдания. Мирена, чьё сердце было наполнено состраданием и чуткостью, видела, как чувства беспомощности и стыда поглотили молодого монаха, чьё самосознание было уязвлено неспособностью избавить их от проклятия. Она продолжала обнимать Иошито, её руки были как крылья, которые защищали его от бурь внешнего мира, и её слова — как мягкий шёпот ветра в листве: "Шшш, мы понимаем твою боль, мой мальчик. И мне кажется, я знаю причину твоих слёз. Но мы не можем позволить тебе бороться с духом, пойми. Это очень опасно, а ты ещё так молод." Её голос, нежный и успокаивающий, был бальзамом на его израненную душу. Иошито, охваченный морем печали и слез, постепенно находил утешение в объятиях Мирены и Зубаира. Сердце его начинало отражать их заботу и сострадание, как озеро отражает лучи утреннего солнца, и его душевные раны медленно начинали заживать под их нежным прикосновением. — Я знаю. Просто... Я действительно настолько неопытен и бесполезен, что не могу совершить ни одного действия?... - прошептал Иошито, и каждое его слово было переполнено чувством собственной недостаточности и невидимой борьбой, ведущейся в его сердце. Вопрос, который он задал, словно эхо его внутренних сомнений, разносился по комнате, нежданно затрагивая самые глубины человеческих сердец. Мирена стремилась превратить тяжёлый свинец беспомощности в золото надежды и оптимизма в сердце Иошито. - Не говори так, мой мальчик. Ты молодой и неопытный монах, но это не приговор к бесполезности, ни в коем случае. Твои таланты — как семена, ещё не проросшие, но они уже заложены в тебе, и твои истинные способности ещё предстоит открыть миру. Мы просто не хотим тебя терять в неравной борьбе с духами, потому что ты молод, и тайны борьбы с ними тебе ещё не ведомы. Наша забота о тебе — это не сомнение в твоих способностях, а страх за твою жизнь, - ласково говорила она, обнимая Иошито, словно пытаясь своими объятиями отгородить его от всех бед мира. Иошито, чувствуя тепло и искренность её слов, кивнул в знак согласия и благодарности. В его глазах мелькнуло осознание, что его способности и силы ещё предстоит исследовать и развить, особенно в противостоянии нечистой силе и защите общины от тёмных угроз. Тем не менее, глубоко в душе у Иошито зрела тревога по поводу мрачного будущего, и его голос дрожал, когда он задал вопросы, пронзающие сердце каждого, кто слышал его: "Но что, если всё станет ещё хуже? Что, если урожай иссякнет, а злой дух останется непобеждённым?" Он посмотрел на Зубаира, словно искал в нём опору, лихого капитана, который сможет уверенно провести их сквозь шторм невзгод. Зубаир, почувствовав вес взгляда молодого монаха, понял, что пришло время встать у руля и поддержать этого молодого ищущего духа. В его глазах отразились мудрость и опыт, которые были призваны направить Иошито по пути смелости и уверенности перед лицом тёмных испытаний. Зубаир, обладая глубокой проницательностью и спокойствием старого дуба, который видел множество переменных времён, заметил волнения, терзающие Иошито. — Мы пересечём этот мост, когда дойдём до него, мой мальчик. Не терзай себя мыслями о гипотетических бедствиях. Когда настанет час, мы встретимся лицом к лицу с этим вызовом. А сейчас давайте жить настоящим и сосредоточимся на том, что поддаётся нашему контролю, - мудро и с уверенностью произнёс Зубаир, словно его Иошито, вдохновлённый этими словами, кивнул, ощущая в них глубину и силу. Его собственное бремя ответственности за жителей деревни, которые стали ему роднее семьи, легло на него, как доспехи рыцаря, готовя его к любым испытаниям. — Что ж, тогда, когда придёт этот час, я приму вызов, невзирая на опасности, что могут меня поджидать. Если я отступлю, весь наш народ окажется в опасности. И хотя сомнения терзают мою душу, и я не уверен, что я тот, кто должен противостоять злу, выбора у меня нет. Ведь кроме меня, никто даже не посмеет взглянуть на этого духа, - сказал Иошито, его слова были полны решимости и храбрости, как если бы он уже видел себя на поле брани, стоящим между злом и его деревней. Зубаир не мог не оценить высокое чувство долга, с которым Иошито готов был встретиться лицом к лицу с неведомыми опасностями. В глубине своего сердца он почувствовал волну уважения к нему. — Да, ты постиг глубину этого вызова и осознал, что есть обязанности, которые несмотря на всё, должны быть выполнены. Это высшее проявление твоей храбрости и преданности, - с глубоким уважением произнёс Зубаир, узрев в Иошито не просто монаха, а отважного защитника их древней общины. Иошито, чувствуя признание своих стремлений, испытал прилив сил и благодарность за понимание. Тепло одобрения, исходящее от Зубаира, придало ему уверенности в том, что его желание защитить общину от злобного духа имеет вес и значимость. Мирена, тонко чувствующая каждую ноту в сердце Иошито, охвачена была тревогой за его одиночное решение противостоять такому грандиозному злу. Но Иошито, твёрдо усвоивший уроки благородства и самопожертвования, настаивал на том, чтобы лично взять на себя эту тяжёлую ношу и обеспечить безопасность тех, кто верил в него. — Госпожа... Пожалуйста, - уверенно начал Иошито, глаза его горели спокойствием и решимостью, а слова лились из его уст как чистая река судьбы. - Я понимаю вашу озабоченность, но со мной всё будет хорошо. Я... Я надеюсь на это, - признал он, позволяя своим собственным сомнениям всплыть на поверхность, но не позволяя им захлестнуть свою решимость идти вперёд и довести дело до конца. Мирена, казалось, с полным пониманием и принятием отнеслась к решению Иошито нести на своих хрупких плечах бремя защитника общины. Её сердце, полное любви и заботы, согрелось при мысли о его доблести и стойкости перед лицом неведомой опасности. Иошито же, чьи мысли и тело казались облегчёнными после признания его решимости двумя столпами их маленького мира, обрёл новую уверенность в своих действиях. Однако, несмотря на героические намерения, Иошито осознавал важность земных дел и неотложности заботы о благополучии их земель. — Правильно! Нам необходимо оберегать наш урожай от капризов погоды и иных бедствий, - серьёзно и одухотворённо подтвердил Зубаир, в его улыбке читалась гордость и удовлетворение. Иошито, словно лист, покорный ветрам перемен, принял новый ритм и наполнение их дней. Не прошло и двух часов, как он с полной отдачей помогал Мирене в саду, и каждый его жест был наполнен благодарностью и восхищением руками, что сотворили такую красоту. — Вы выращиваете очень красивые цветы, Госпожа, - сказал он, и в его голосе звучала не только благодарность, но и искреннее восхищение её талантом придавать земле живые краски и формы. Мирена чувствовала удовлетворение от его слов, и в её глазах мелькал свет радости от того, что её старания и любовь к земле находили такой отклик в сердце Иошито. Её щёки окрасились нежным румянцем, словно первые лучи рассвета, озаряющие утренний сад. Она была потрясена не столько самими словами, сколько чистотой и открытостью, с которой они были сказаны. В глазах молодого монаха отражалась бесхитростная искренность, так редко встречающаяся в миру взрослых забот. — Спасибо. Это просто моё хобби, моё маленькое удовольствие, - промолвила Мирена, и её улыбка была как мягкий свет утренней звезды: скромная, но горячо любимая. Гордость за своё увлечение сопровождалась лёгкой вуалью застенчивости, которую она нечасто позволяла себе показывать. И тогда Иошито, чьё внимание было направлено на земные радости садоводства, вдруг ощутил, как к нему пришло внушение с небес. Он поднял взгляд и увидел, как небо постепенно затягивается грозовыми тучами, которые, словно мрачные воины, собирались в битву. Свет молний начал разрезать небосвод, предвещая надвигающуюся бурю. Прохладная дрожь пробежала по его спине, и сердце его сжалось от дискомфорта и тревожного предчувствия. Стихия, казалось, настраивалась на бедствие, и Иошито, чувствуя вес предстоящих испытаний, обратился к Мирене: "Скоро пойдёт дождь?" Его голос был полон беспокойства и замешательства, как если бы он чувствовал не только меняющуюся погоду, но и грядущие трудности, что могут принести с собой эти тёмные облака. В тот момент, когда небо начало одеваться в свою мрачную шаль, Зубаир и Мирена, стоя рядом с Иошито, увидели те же знаки приближающейся непогоды. На лице Мирены отразился искренний страх, словно её взгляд мог вызвать или отвести грозу, её чувства были созвучны с тревогой, что охватила молодого монаха. Тучи, тяжёлые и неведомые, собирались в армию небесных воинов, готовых обрушить свою мощь на землю, молнии зигзагами разрезали горизонт, и воздух наполнился ожиданием дождя. — Похоже на то, - произнёс Зубаир, его голос звучал спокойно, но каждое слово было пропитано внутренним беспокойством. - Нам следует подготовиться. Урожай требует нашей защиты, и зданиям понадобится наша забота в случае сильного ветра и дождя, - продолжил он, уже планируя действия, которые помогут сохранить их дом от натиска стихии. Иошито, понимающий важность этих слов, кивнул и принялся за работу. Совместными усилиями они укрыли урожай, как солдаты замаскировали бы артиллерию перед битвой, и закрепили конструкции, готовя их выдержать натиск ветра и воды. После того, как работа на полях была завершена, они вернулись к дому, крепости в сердце их земли. Иошито, с новым чувством долга, удостоверился, что всё окна были закрыты, закрепляя каждый засов, словно он готовился к осаде. Он знал, что любая щель может стать причиной беды, и так, когда они все вместе в ожидании укрепились в доме, он понял, что сделали всё возможное, чтобы противостоять буре. Теперь оставалось лишь ждать, когда небо откроет свои шлюзы, и все они могли надеяться только на то, что их подготовка окажется достаточной, чтобы выстоять перед лицом разгулявшейся стихии. В уголке уютного домашнего очага, где мягкий свет свечей создавал ореол тепла и спокойствия, Мирена обратилась к Иошито с вопросом, который звучал как нежная мелодия: "Итак, мой мальчик, ты чувствуешь усталость?" Слова её были полны заботы и материнской теплоты, и взгляд её был нежен, как утренний ветерок, что мягко колышет листья на ветвях. — Да, я немного устал. Так много всего произошло сегодня, - ответил Иошито, его голос был полон усталости, но и благодарности за этот день и сел на диван, укрывшись одедялом, что дала ему Мирена. Его взгляд вскоре упал на детей, которые подбжели к Иошито и забрались к нему под одеяло, словно птенцы в гнезде, которые нашли убежище в тепле его присутствия на диване и уже отдались в объятия сна, не зная забот и тревог этого мира. Иошито, поддавшись внезапному порыву любопытства, решил воспользоваться этим спокойным моментом, чтобы узнать больше о жизни своих опекунов. — Эй, как вы двое познакомились? - он задал вопрос, наполненный искренним интересом и желанием понять ткань их совместной жизни. Зубаир и его жена обменялись взглядами, наполненными тайной и воспоминаниями о времени, когда их собственные сердца ещё были полны молодостью и надеждами. - Ах, это довольно долгая история, - улыбнулся Зубаир, и его голос звучал мягко, как звуки лютни в тишине вечера. - Мы встретились давным-давно, в бурлящие дни юности, когда вся жизнь казалась как нескончаемая песня. Были мы схожи — по возрасту, судьбам, происхождению. Но, думаю, в конечном итоге всё свело нас вместе совпадение и сама судьба, - Он на короткий миг замолк, словно его мысли ушли в плавание по реке прошлого, к истокам их общей жизни. Иошито слушал, поглощённый рассказом, его глаза были широко открыты от удивления и восхищения. - Правда? Чем вы занимались, когда были моложе? Что привлекло вас в друг друге? - Молодой монах жаждал узнать о том, что привлекло их друг к другу в те давние времена и что сплело такую крепкую связь между их сердцами. Но осознав, что его вопросы начинают звучать слишком навязчиво, Иошито извинился, опасаясь, что он вторгся в их личное пространство. - ох, прошу прощения, я, наверное, сую свой нос туда, куда не должен, - сказал Иошито слегка взволнованно и стыдливо. Зубаир и Мирена, однако, остались спокойными, их лица были наполнены терпимостью и добротой. С улыбкой и кивком Зубаир поделился с женой взглядом, который говорил о готовности приоткрыть завесу своих секретов перед молодым ищущим сердцем. - Нет, не волнуйся, мой мальчик. Ты никак не мешаешь. Наоборот, мы рады поделиться с тобой историей нашей любви, - мягко сказал Зубаир, и в его словах чувствовалась искренность и желание утешить молодого монаха и поделиться с ним частичкой своего прошлого. Иошито, находясь в кругу этих любящих душ, ощутил облегчение и радость. Его благодарная улыбка была ответом на приглашение Зубаира, и он почувствовал, как в его сердце зарождается нежная нить связи, проникающая сквозь время и связывающая его с этими людьми. — Отлично! - радостно ответил Иошито, в предвкушении их удивительных рассказов о прошлом. Зубаир, вскоре, начал повествование о своих юношеских годах. - Ну. В молодости я был очень образованным, я изучал свойства трав и занимался исцелением людей. Это мне передалось по наследству от родителей, - его слова были полны гордости и уважения к мудрости предков. Иошито, глубоко увлечённый рассказом и жаждущий понимания, не удержался от вопроса, который звучал наивно и одновременно мудро в тишине: "Передалось? Разве способности передаются по наследству?" Его любознательность была как свежий ветер, который разгоняет туман незнания. Зубаир, с ноткой улыбки в голосе, ответил: "Не совсем. Мне передалось знание через книги, которые мне оставили на память." Его ответ был как ключ, открывающий дверь в комнату полную знаний древних и преданность искусству исцеления. Мирена тоже присоединилась к беседе, её слова были просты и искренни, как утренняя роса: "А я была девушкой, что выращивала цветы и овощи, и ухаживала за своей больной бабушкой." Её признание было полно скромности и бескорыстия. — Наши пути пересеклись однажды на рынке, - продолжил Зубаир, и его глаза засияли от приятного воспоминания. - Я тогда искал редкие травы и заметил у Мирены один очень необычный цветок, который никто не продавал. Это был спатифиллум, - Его взгляд на Мирену был полон восхищения и любви, как если бы он увидел её впервые. - Он был не просто красив — этот цветок наделял пространство чистотой и здоровьем. Такие цветы собирал её отец, и она сохранила его семена. Мы обнаружили, что у нас столько общего, что дружба была неизбежна. А когда я помог её бабушке справиться с болезнью, наши сердца сблизились ещё больше, и дружба превратилась в любовь, - завершил Зубаир, и в его словах звучали глубокие ноты истинной привязанности и бескорыстной помощи. Иошито, вдохновлённый и тронутый до глубины души удивительным рассказом о начале их совместной жизни, не сдержал восторга: "Это потрясающе! Я рад, что вам довелось встретиться друг с другом," слова его были искренними и полными энтузиазма, как лучи солнца, пробивающиеся сквозь утренний туман. Мирена и Зубаир обменялись тёплыми взглядами, и тихий, нежный смех Мирены разлился по комнате, наполняя её теплом и светом, как звук колокольчика на ветру. Они ещё немного побеседовали, словно плывущие по тихой реке лодки, которые наконец нашли свою гавань в спокойном разговоре. Зубаир, вскоре, встал, его очертания вырисовывались в свете камина, как силуэт хранителя древних знаний и мастера своего дела. - Хорошо, мне нужно пойти в свою мастерскую, чтобы сделать пару вещей, - произнёс он, словно в его голосе звучал ритм работы, который зовёт его к новым свершениям. Мирена, чьё сердце всегда было открыто для совместных дел и обучения, обратилась к своему мужу с предложением. - Ну что ж, дорогой. Эй, ты можешь взять Иошито с собой? - её взгляд был полон надежды предоставить молодому монаху шанс узнать ещё больше, познакомить его с мастерством и тайнами, которыми обладал Зубаир. Взгляд Иошито, полный предвкушения и едва уловимого волнения, был прикован к Зубаиру, когда Мирена предложила, чтобы он сопроводил его в мастерскую. В глазах молодого монаха читалась история непреходящего жаждущего ума, стремящегося познать новые грани мастерства и ремёсел, которыми обладал его опекун. Зубаир, увидев этот взгляд, ненадолго оказался в лёгком замешательстве. Он был привычен к уединённой работе, и интерес Иошито казался ему неожиданным — столький энтузиазм и любопытство к повседневным делам, которые он сам считал скромной рутиной. После того как Мирена задала свой вопрос, Зубаир, улыбнувшись с теплом и нежным удивлением, вновь обратил свой взгляд на Иошито. - Ну, хорошо. Конечно, ты можешь пойти со мной, - сказал он, словно ветер, который приносит изменения в пейзаж. - Просто знай, что я буду заниматься повседневными делами, и это может показаться тебе не очень интересным. Ты уверен, что хочешь присоединиться? - его слова были полны открытости и готовности принять молодого монаха в своё уединённое пространство. Иошито, ответив утвердительным кивком, подтвердил своё желание следовать за Зубаиром. Его сердце билось в предвкушении новых знаний, и он был готов воспринять любую задачу, будь то простая или сложная, как возможность учиться. - Я хочу пойти с вами, - прозвучало от Иошито, его голос был наполнен энтузиазмом и решимостью, подобно ручью, что решительно пробивается через лесные хащи. Отражение его желания помочь и проникнуться мастерством Зубаира было ясно, как лучи зари, приветствующие новый день. Черты лица Зубаира отражали удовлетворение от проявленного интереса, воспринял рвение молодого монаха как дар. Он видел в Иошито не только ученика, но и искателя, готового расширить границы своего понимания. Мирена, чей взгляд был полон нежности и благожелательности, улыбнулась, наблюдая за решимостью Иошито. Её предложение последовать за Зубаиром отражало её желание открыть перед молодым монахом новые горизонты, предоставить ему возможность подкрепить теорию практикой и, возможно, открыть перед собой неизведанные пути. И вот Зубаир, как капитан старинной каравеллы, направился к порту своих знаний — мастерской, где каждый инструмент и материал имели свою историю. Иошито, чьё сердце билось в унисон с его шагами, поспешил следом, полный предвкушения открытий, которые ожидали его там, где Зубаир творил свои повседневные чудеса.

[Где-то вдали]

В то время магический щит, дарованный Эленисом начал показывать знаки усталости. Энергия его, когда-то ярко сверкавшая, как звёзды на ночном небе, теперь мерцала неуверенно, подобно последнему теплу угасающего костра. Сердце Элениса, питающее этот защитный барьер, наполнялось тревогой, ведь разрушение щита служило предвестником того, что Зальнук набирал силу, словно мрачное облако надвигающейся бури. Вся деревня чувствовала невидимое давление, нагоняющее страх и сомнения в завтрашнем дне. Эленис, чьи силы были велики, но не бесконечны, боролся за каждый момент поддержания барьера, как рыцарь, что сражается с нескончаемым врагом. Бремя его задачи становилось всё тяжелее, и он знал, что каждая мгновение борьбы требует всё больше усилий. — Проклятый Хаос! Он стал сильнее. Моя магия скоро не сможет сдержать его, чтобы он не напал на дерево! - воскликнула Эленис, его слова были полны отчаяния и тревоги, и они разносились по ветру, как молитва, жаждущая быть услышанной. Его голос, отражающий страх перед надвигающимся хаосом, вызвал стук в сердцах всех, кто слышал эти слова. С каждым часом, когда Зальнук наращивал силу, обрушивая свою магию на щит, малый бог чувствовала, как его силы покидают его, оставляя деревню всё более уязвимой перед лицом растущей угрозы. И тогда, словно из самого сердца мрака, из недр густых и угрожающих облаков, что окутывали щит Элениса, материализовалась рука. Он была как воплощение злобы и разрушения, и его удар по волшебному барьеру прозвучал как гром, от которого земля задрожала. Трещины, появившиеся на щите, были словно раны на теле мира, и каждая из них угрожала стать вратами для непомерной мощи Зальнука. Сила злого духа, возраставшая с невероятной скоростью, словно неукротимая река, разрушала всё на своём пути. Щит, донесённый до предела Эленисом, изнывал под напором невиданной мощи, и казалось, что следующий удар станет для него последним. С неумолимостью судьбы, рука, словно воплощение самой тьмы, снова обрушилась на щит. Удар был настолько мощным, что защитный барьер не выдержал и разлетелся на куски, как хрустальный вазон, разбитый о каменный пол. Разломы щита, в мгновение ока превращенного в пыль, открыли дверь для Зальнука, что позволило злому духу пролиться в деревню, словно мрачный поток. Небеса, словно приговоренные к вечному мраку, поглотили всю светимость, и в этой новой тьме маленький бог потерял из виду Зальнука, который, подобно призраку, исчез во тьме. Эленис, ощущая, как его сила исчезает, словно туман под жарким солнцем, оказался бессилен предотвратить надвигающийся хаос. Разрушение щита оставило общину беззащитной перед мощью Зальнука, дав возможность злому духу наводить ужас и ввергать в отчаяние сердца жителей. С каждым прошедшим мгновением присутствие Зальнука всё глубже проникло в самую ткань деревни, оставляя после себя следы коррупции и разрушения, подобно тёмным пятнам на чистом полотне. И в этот час, когда зло разгуливало по земле, свободное и неудержимое, всё, чем дорожила деревня, оказалось под угрозой искажения и гибели.

[Где-то в мастерской]

В это время, сосредоточенный на задаче, Иошито стоял рядом с Зубаиром в его уютной мастерской, где каждый инструмент и каждый предмет был свидетелем многолетнего мастерства. В его руках находилась банка с травами, и молодой монах осторожно, но уверенно, вращал её, стараясь закрутить крышку достаточно туго, чтобы сохранить целебные свойства содержимого. Он не прилагал излишних усилий, зная свои физические пределы и не желая изнурить себя напрасно. Его движения были вдумчивыми и измеренными, как танец листьев в вальсе осеннего ветра. Зубаир, мастер своего дела, взглянул на Иошито с улыбкой, которая была глубокой и понимающей, как вечернее небо понимает первую звезду. - Позвольте мне помочь вам закрыть его, - сказал он, протягивая руку к столу за специальным инструментом. Инструмент, изготовленный его руками, был не просто предметом — это было продолжение его собственной воли и намерения, мост между идеей и реальностью. Зубаир взял инструмент и с лёгкостью, которая приходит с годами практики и опыта, приступил к завинчиванию крышки. Его руки двигались с изяществом и точностью, словно он был художником, рисующим завершающий штрих на своём полотне. Скоро банка была закрыта, крышка плотно завинчена, и задача выполнена — всё это совершено с осторожностью и уверенностью, которые мог дать только истинный мастер. Иошито, чьи руки ещё не обрели мастерских навыков, был искренне признателен за помощь, оказанную Зубаиром. - Ох, спасибо! Я не умею закрывать банки, - его слова были полны уважения к опыту старшего и признания собственной несовершенности в этом искусстве. В его глазах было видно, что он готов учиться и ценит каждый урок, даже самый незначительный на первый взгляд. Затем, повернувшись к утончённым стенам мастерской, которые хранили тайны исцеления и мудрости, Иошито задал вопрос, отражающий его жажду знаний: "Кстати, зачем вам мастерская? Вы же лекарь." Вопрос лился легко, словно воды ручья, исследующего новый путь в лесу. Зубаир, обернувшись к Иошито, ответил с осознанием глубины своей профессии и необходимости мастерской. - О, ну, да, я лекарь. Но даже лекарю необходимо выполнять различные задачи, - его слова были полны мудрости и терпения. - Это пространство даёт мне возможность создавать лекарства и медицинские инструменты, необходимые для моих обязанностей. Это также место, где я провожу свои исследования и эксперименты, чтобы разработать новые средства защиты из трав. Кто знает, может быть, однажды они принесут большую пользу общие, - продолжал Зубаир, и в его голосе звучал нотки гордости и надежды на будущее. — Ох, вот как. Я понял! - проговорил Иошито, его слова наполнились новым пониманием, как поле, которое впитывает дождь после долгого засухи. Он постоял немного, размышляя над услышанным, потом, взирая на Зубаира с восхищением и желанием быть полезным, спросил: "Вам ещё в чем-нибудь нужна моя помощь?" Его предложение было искренним и полным готовности служить, как ручей, готовый принять в свои объятья осенний лист. Иошито горел желанием помочь, его дух был взволнован и полон решимости быть полезным в любом деле. Зубаир окинул молодого монаха взглядом, в котором отражались годы опыта и знаний. Он на мгновение погрузился в раздумья, взвешивая, требуется ли монаху новый урок или же его старания на сегодня исчерпали себя. Его глаза мягко скользнули по порядку и уюту мастерской, где каждый инструмент и каждая трава занимали своё законное место. После короткой паузы, в которой Зубаир взвесил все за и против, он откликнулся: "В данный момент мне больше не нужна никакая помощь" его ответ был мягким и вежливым, как ветер, что осторожно касается лепестков розы. Зубаир не хотел перегружать Иошито, понимая, что отдых так же важен, как и труд. Молодой монах кивнул, взгляд его был спокоен и понимающ, как если бы он принял слова Зубаира как знак, что его участие в работе мастерской на сегодня завершено. — Хорошо, тогда я пойду в свою комнату, - произнёс он, его слова были полны решимости и уважения к собственному желанию обогатить свои знания. Иошито сообщил Зубаиру о своём намерении погрузиться в изучение древних текстов, что могли бы пролить свет на его духовный путь и углубить понимание мира. Зубаир, чей взгляд был мягок и проницателен, как последние лучи закатного солнца, заметив усталость и жажду знания в глазах молодого монаха, уловил его тон и обдумал его слова. - Да, ты можешь идти. Используй своё время с умом, - произнёс он, и в его голосе звучала не только забота о молодом монахе, но и признание важности саморазвития и самообразования. Отойдя от звуков и запахов мастерской, в которой каждый инструмент и банка с травами были словно старые товарищи, Иошито отправился в своё уединённое убежище. Его шаги были размеренными, и с каждым из них он оставлял за порогом повседневную суету, входя в мир тишины и знаний, который он так дорожил. Когда Иошито переступил порог своей комнаты, он ощутил, как пространство его обитель встретило его знакомым и утешительным спокойствием. Он закрыл дверь, отгородив себя от внешнего мира, и взгляд его упал на свиток древних писаний, лежащий на столе, точно ждущий его возвращения. Свиток, источник мудрости и знания, казался ему живым, словно в нём билось сердце прошлого. Иошито взял его в руки, ощущая бархатистость старинной бумаги под пальцами. Он ещё раз пробежал глазами по древним строкам, где каждое слово было как звёздочка на небосводе истории, и его улыбка отражала внутренний свет, что зажигался от чтения. Тихо, словно молитва, он произнёс: "Я не сдамся. Теперь точно нет." Эти слова были обетом самому себе, клятвой продолжать искать, учиться и расти, независимо от препятствий и трудностей. И в этом маленьком, но значимом акте, Иошито нашёл обновлённое преданное своему пути, укреплённое обещанием, данном в тишине своей комнаты. Но, внезапно, в полной тишине уединённой комнаты, где Иошито с головой погружён был в древние тексты, раздался резкий, пронзительный голос. Он был таким безжалостным, что воздух вокруг словно застыл, а слова, словно когти, пронзили тишину: "Ты сдашься". Эти слова, насмешливые и жестокие, отозвались эхом в стенах комнаты, наполнив сердце молодого монаха тревогой и страхом. Иошито вздрогнул от неожиданности, его глаза вперились в пустоту, ища источник зловещего заявления. Комната, только что уютное убежище занятия, превратилась в лабиринт страха, где каждый угол мог скрывать нечто ужасное. Моменты спокойствия и сосредоточенности молодого монаха были безжалостно нарушены вторжением мрачного облака дыма. Оно вздымалось из-под приоткрытого окна, словно воплощённое зло, выбравшееся на свободу, и начало поглощать пространство комнаты, становясь всё гуще и угрожающее, словно тёмная ткань, покрывающая всё вокруг. И тогда, из глубин этого дымного мрака, возникло что-то невообразимое — облако превратилось в голову, огромную и ужасающую. Она изгибалась и протягивалась к Иошито, как будто стремилась утащить его в свои бездны. Эта голова, зловещая и могучая, принадлежала злому духу Зальнуку, который, видимо, решил принести молодому монаху несказанное зло. Страх и смятение окутали Иошито, когда фантомное присутствие воплотилось в зловещий образ. Ужасное и гротескное лицо злого духа Зальнука материализовалось из ниоткуда, словно кошмар, ставший явью, и наполнило молодого монаха сильнейшим ужасом и тревогой, которые охватили его душу. Иошито оказался в замороженном состоянии, прикованным к месту взглядом бездушных глаз духа. Его тело неудержимо дрожало, в то время как зловещий дух приближался всё ближе, словно тёмная волна, готовая поглотить его целиком. - К-кто ты? - выдавил из себя Иошито, голос его дрожал от страха, и каждое слово казалось ему собственным эхом в бесконечной пустоте. Зальнук, чьё внутреннее удовлетворение от живого ужаса было почти осязаемым, издал громкий, злорадный смех, который был холодным и жестоким, как ледяной ветер. - Я Зальнук, бывший дух урожая, злой дух, питающийся страданиями и агонией живых существ, - его слова были наполнены мрачной уверенностью и скрытым угрозами, звучали они как приговор, вынесенный в беззвёздной ночи. - И я здесь, чтобы уготовить тебе болезненную и кошмарную участь, - продолжил Зальнук, и каждый слог его голоса капал злобой, каждое обещание страдания звучало как призыв к разрушению. В этот момент Иошито понял, что столкнулся не просто с привидением своих страхов, но с реальным воплощением зла, жаждущим распространить свою тёмную власть. Иошито, чьё сердце билось как пойманный птичка, был поражён до глубины души, когда открылась страшная правда о том, что перед ним стоит сам Зальнук. Ужас его превратился в ледяную окову, сковывающую каждое движение. - П-почему? Почему ты здесь!? - его голос дрожал, как осенний лист на ветру, и в нём звучали страх и непонимание того, что вызвало гнев такого могущественного существа. - Чего ты хочешь? Ч-что здешние л-люди сделали тебе, если ты наложил проклятие на их посевы? - продолжал Иошито, и хотя он старался держаться смело, его голос выдавал внутреннее волнение и негодование по поводу несправедливости, которую принёс Зальнук. Зальнук саркастически расхохотался, словно звучание его смеха было само по себе проклятием. Его маниакальный и жестокий хохот эхом отдался в углах комнаты, и каждый смеховой приступ лишь подчёркивал безысходность положения Иошито. Забава Зальнука была мрачной и жуткой, и его удовольствие от страха молодого монаха было очевидным, как тень, простирающаяся на землю от падающего солнца. Иошито, чей ум был равно наполнен беспокойством и стремлением к пониманию, вслушивался в слова Зальнука, которые, словно токсичные пары, заражали воздух комнаты. - Я ничего не имею против вас или людей этого бренного мира. - заявил дух, ложь это была или нет не было ясно, его голос был насыщен ядовитой насмешкой и садистской радостью. - Но бог Эленис предал меня и занял моё место духа урожая, поэтому я стремлюсь уничтожить тех, кого он хотел защитить, чтобы моя месть была исполнена, - сказал дух. Молодой монах, чьё сердце было охвачено и ужасом, и недоумением, оцепенел от страшной правды, раскрытой этим мрачным существом. С каждым словом злого духа в комнате становилось всё холоднее, как будто сама жизнь уходила из неё. Перед лицом этой тёмной мести, Иошито, утратив мир внутри, взмолился: "О чём ты вообще!? Ты не можешь этого сделать! Мы невиновные люди, мы ничего тебе не сделали. Это неправильно!" Его слова были полны отчаяния и горечи, а голос дрожал от внутренней борьбы и боли, когда он понял, что злой дух начал окутывать его своим демоническим дымом, словно ткач, создающий покрывало из ночи. В этот критический момент, когда тьма стягивалась вокруг него, Иошито ощутил, как тонкий луч света его души борется против нависшей над ним гибели. Его смелость и вера были последними оплотами против неистовства Зальнука, но его решимость не поколебалась, и он стал олицетворением надежды в лице самой темноты. Иошито стал свидетелем того, как мрачные волны дыма Зальнука начали вплетаться вокруг его тела, словно зловещие щупальца, стремящиеся удержать его в своих теневых объятиях. Злой дух ответил на протесты Иошито хихиканьем, звучащим столь мрачно и холодно, что оно могло бы заморозить саму душу. - О, но я могу, - заявил дух с неумолимой уверенностью, и каждое его слово было пропитано мрачной озлобленностью, как чернильные пятна на чистом листе бумаги. - Ты невиновен, да, но я нахожусь за пределами морали. Я уже не дух жатвы, а дух, истосковавшийся по мести, так что твоя невиновность для меня ничего не значит, - Его голос был холоден и безжалостен, и в нём не было ни капли сострадания. Иошито, окутанный дымом, который теперь полз по его коже, как стаи мрачных насекомых, в отчаянии закричал: "Пожалуйста, отпусти!" Но его мольба только усилила решимость Зальнука, и его дымные пальцы сомкнулись крепче, словно стальные ловушки, нанося боль и агонию. Этот хаос и крики наполнили воздух тревогой, привлекая внимание Зубаира и Мирены, которые поспешили на звуки борьбы. Когда они вошли, их глаза расширились от ужаса при виде огромной, демонический фигуры Зальнука, чьё присутствие олицетворяло чистое зло. Страх охватил их, и они почувствовали, как подступающий ужас леденит кровь в их жилах. При виде демонической фигуры, что окутала Иошито своим мрачным дыханием, Зубаир и его жена оказались в ледяном тиске ужаса. Лицо Зубаира побледнело, как лист, заблудившийся в первом зимнем морозе, от беспокойства и страха, что удушали его душу. Он стоял неподвижно, будто корень, уходящий глубоко в землю, его собственный страх сковывал его сильнее, чем любые цепи. Между тем, Мирена быстро восприняла весь масштаб бедствия, что обрушилось на Иошито. Её сердце, полное решимости и мужества, не позволяло ей бездействовать, в то время как злые тени теснили молодого монаха. Увидев сковороду в своих руках, она сжала её как щит и меч, готовясь к схватке с самой тьмой. С неожиданной решимостью и скоростью стрелы, выпущенной из лука, Мирена бросилась в бой против духа, и с ударом, достойным воительницы, она ударила его по лицу своим необычным оружием. — Получи! Отпусти немедленно ребёнка! - воскликнула она, и в её голосе раздавалась не только ярость, но и непоколебимая вера в справедливость своего действия. Её слова были как гром, который разрывает небеса, и они несли в себе вызов самим силам зла. Зальнук был поражён неожиданным нападением — яростным и решительным действием женщины, вооружённой лишь сковородой. Храбрость Мирены, столь несвойственная для простой обывательницы, застала его врасплох и на мгновение вывела из равновесия. Хватка духа слегка ослабла, и Иошито смог на миг вздохнуть свободнее, когда Зальнук отвлёкся на Мирену. Внимание духа переключилось на неё, и из его горла вырвался угрожающий смех, который рос и углублялся, наполняя комнату звуками беспощадной злобы. Улыбка его стала шире и темнее, словно бездна, поглощающая свет, и в ней отражалось извращённое наслаждение от страха и страданий других. — Молодой монах мой, и только мой! - провозгласил Зальнук, и в каждом его слове звучали ярость и обладательство. Выражение его лица было полно разочарования и злорадства; он не желал отпускать свою добычу, даже столкнувшись с неожиданным противодействием. — Он не твой! - воскликнула Мирена, её голос был полон решимости и защитного гнева, когда она попыталась ещё раз ударить духа своим импровизированным оружием. Но её атака была пресечена, ведь дух непреклонно настаивал на своём праве владеть Иошито. Он стоял непоколебимо, как вечный враг света, уверенный в своей власти над молодым монахом. С яростью, присущей тем, кто защищает своё, Зубаир бросился вперёд, чтобы вырвать Иошито из железных оков Зальнука, но дух обладал ужасающей, нечеловеческой силой. Его хватка была как кандалы, крепко смыкающиеся вокруг юного монаха, не давая ему ни малейшей надежды на свободу. С отчаянием медведя, защищающего своего детёныша, Зубаир пытался отвлечь внимание духа от лица Иошито, но каждая его попытка оказывалась напрасной. Мучительные крики Иошито, полные боли и ужаса, становились всё тише и тише, словно его голос поглощался демоническим туманом, который Зальнук извергал вокруг себя. Зубаир, мужественно противостоящий смертоносному напору духа, не сдавался, но усилия его были напрасны, и хватка духа не ослабевала. Он сжимал Иошито всё крепче и крепче, как злой зверь, цепляющийся за свою добычу. Зальнук, чьё терпение было нарушено многократными ударами Мирены сковородой, в конце концов, достиг предела своей выдержки. С каждым ударом его раздражение росло, и наконец, он не выдержал. - Хватит! - взорвался он громким и мощным криком, который был настолько оглушительным, что вибрация воздуха отбросила и Мирену, и Зубаира к стене. Их тела ударились о стену с той же силой, с какой гром ударяет в землю после молнии, и от этого крика мир вокруг них на момент показался хрупким и непрочным. Когда зловещий крик Зальнука пронзил воздух, стены дрожали, словно они были лишь тонкой бумагой в руках разгневанного бога. Сила этого звука, наполненного дикой яростью, мгновенно отбросила Мирену и Зубаира назад, и они, словно листья в буре, ударились о стену и рухнули на пол. Ошеломление от удара заставило их на миг забыть о боли, но она быстро напомнила о себе, когда они попытались подняться. Зубаир, весьма обескураженный этим неожиданным и мощным нападением, боролся с внезапной слабостью в своих конечностях, пытаясь подняться на ноги. Его воля была крепка, но тело предало его после такого сильного удара. Молодой монах, увидев их бедственное положение, почувствовал, как страх и изумление смешались в его сердце с новой решимостью. Его лицо, искажённое ужасом и отчаянием, внезапно сменилось выражением смелости. Он закричал в ответ на действия Зальнука, вдохновлённый решимостью защитить своих опекунов: "Эй, не смей причинять им боль!" воскликнул Иошито, его голос звучал мощно и вызывающе, словно он был готов противостоять самой тьме ради тех, кто стал ему дорог. Дух, чья сущность была настолько тёмной, что казалось, будто он питается самой тенью, обратил острый и пронизывающий взгляд на молодого монаха. Его тёмные глаза впились в Иошито, и в тот момент молодому монаху показалось, что вся его душа, все его страхи и мечты стали прозрачны и уязвимы перед этим неземным существом. Зальнук ухмыльнулся, и его усмешка была такой же холодной и безжалостной, как ветер, который шепчет между гробницами заброшенного кладбища. - Я могу делать всё, что захочу, смертный, - произнёс он, и каждое его слово казалось тяжёлым камнем, брошенным в стеклянный дом Иошито. - Они, как и ты, мои, и я поступлю с ними так, как сочту нужным. А теперь замолчи и покорись моей милости и силе или рискни навлечь на себя мой гнев, - сказал дух. Лицо Иошито изменилось, озабоченность и беспомощность на нём сменились испугом и отчаянием. В его глазах отразилась борьба с обволакивающим его демоническим присутствием Зальнука, которое словно паутина, всё плотнее оборачивалась вокруг него, угрожая поглотить его в своих зловещих глубинах. Иошито, охваченный внезапным ужасом и беспокойством, издал задушенный вздох, когда почувствовал, как дым зловещего Зальнука безжалостно охватывает его шею. Тьма, исходящая от духа, была такой густой и угнетающей, что воздух вокруг молодого монаха казался пропитанным самой сущностью ночи. Дух продолжал обвивать Иошито всё теснее и теснее, словно свирепая змея, которая обвивает свою жертву, предвкушая победу. Дым становился всё гуще, и каждый вдох Иошито был полон отчаянной борьбы за крупицу воздуха. Он казался пленником своего собственного дыхания, которое было на грани прекращения. В попытке освободиться от этого невидимого, но всё нарастающего давления, Иошито сопротивлялся с последних сил. Он чувствовал, как дым становится всё тяжелее, обрушивая на него волну деспотичного удушения. Зальнук, словно владыка тьмы, сжимал свою хватку, показывая своё решение полностью подчинить себе волю юноши, поглощая его в бездну своего дымного владычества. И когда Иошито исчез в этом дыму, Мирена, чьи глаза были наполнены смесью страха и бессилия, стала невольной свидетельницей мгновенного и коварного ухода Зальнука, который, словно грабитель ночи, скрылся в тени, унося с собой Иошито. Её лицо мгновенно охватил страх, такой глубокий и всепоглощающий, что мог бы превратить даже самое солнечное утро в мрачный сумрак. В отчаянии, при виде того, как дух уносит молодого монаха в своих теневых объятиях, она закричала пронзительным - Нет! - полным страха и протеста. Её попытка вскочить и погнаться за духом была столь же отчаянной, как и бессмысленной; внутренние силы её предательски покинули. Зубаир, воплощение поддержки и спокойствия, всё же смог подняться и протянул руку Мирене, помогая ей подняться с холодного пола. Как только он увидел, что она снова стоит уверенно на ногах, его взгляд наполнился заботой и тревогой. - С тобой всё в порядке? - тихим, утешительным тоном спросил он. В его голосе звучало не что иное, как искренняя забота и преданность, демонстрируя глубину его чувств к жене и её благополучию в этот момент кризиса и ужаса. Когда Мирена, поддержанная рукой Зубаира, встала на ноги, она на время погрузилась в молчание, борясь со своей скорбью и пытаясь найти в себе силы противостоять надвигающемуся отчаянию. Но вскоре сдерживаемые слёзы прорвались наружу, и она разрыдалась, её печаль и ужас перед лицом произошедшего были так велики, что казались почти физически осязаемыми. Она горько плакала, отпуская свою боль и беспокойство рекой слёз, струящихся по щекам, бесшумно требующих утешения и ответов. - Бедный мальчик, что с ним будет? Что с ним будет? - повторяла она снова и снова, её голос был исполнен страха и тревоги за судьбу Иошито, испытывая муки от неизбежного чувства бессилия, которое охватывает, когда любимый оказывается в опасности. Её печаль и отчаяние были так явны и ощутимы, что воздух вокруг, казалось, дрожал в унисон с её страданием. Но даже сквозь эту волну скорби и слёз, ни один ответ не приходил к ней, не обещал утешения или надежды в этот мрачный час, когда тьма казалась всепоглощающей. Зубаир окутал свою жену тёплым и надёжным объятием, стараясь словами ободрения внести утешение в её израненное сердце. Как колыбельная, его голос ласкал её ушные раковины, пытаясь отгонять прочь мрачные мысли и облегчить бремя страха, что она нёсла. - Шшш, шшш, не плачь, - успокаивал он, и каждый звук казался магическим заклинанием, предназначенным для изгнания страха. - Я уверен, с мальчиком всё будет в порядке, - продолжил он, и в его голосе звучали нотки несомненной уверенности и веры. - Его дух силён, и он преодолеет эту ситуацию, - Зубаир говорил, и его слова плыли, словно светлый ручей, что пробивается сквозь тёмный лес, неся надежду и очищение. - Мы просто должны верить в него и в его способности, - сказал Зубаир, а затем замолчав на некоторое время, посмотрел в окно. — Мальчик будет спасён от злого духа, который забрал его, - Завершил Зубаир, его ободряющие слова были полны позитива и оптимизма, как первые лучи утреннего солнца, рассеивающие ночные тени. Голос его был мягок и утешающ, и в нём не было места сомнениям, только бесконечная вера в то, что даже в самый тяжёлый час всегда остаётся место для чуда.