Круги на воде

Из интерната всегда звонят в последние дни лета, перед началом учебного года. Как будто тянут до последнего, надеются, что лето излечит всех, и психолог этим детям больше не понадобится. Но я знаю, что таких чудес не бывает. Да вообще никаких не бывает, если честно. Я размышляю о чудесах всю дорогу. Утро дождливое, серое, монотонное, и капли в лужах возвращают меня в прошедшую ночь. Что было в моей голове, когда я загадывал свое Главное Желание? Чего я ожидал от шакалиного пера? Вот я стою на остановке — что, если из толпы вдруг выглянет черноволосая макушка? На улицах этого города множество беспризорников, мне не нужно заглядывать в статистику и криминальные сводки — я просто вижу их. Как будто их аура другого цвета, не такая, как у взрослых и благополучных. Как будто вообще только их аура имеет для меня цвет. Поэтому я занимаюсь тем, чем занимаюсь, поэтому работа с детьми — это мое призвание. Достаточно один раз заглянуть в глаза такого ребенка, чтобы понять, что у него всё не в порядке. Хотя большинство нормальных людей беспризорники бесят или пугают, заставляют прижимать к себе сумки и застегивать карманы. Не без оснований. У этих детей очень голодные глаза. Но меня они не бесят и не пугают. Я знаю природу этого голода. Если честно, я сам до сих пор чувствую себя бездомным. Наверное, это нас роднит и позволяет мне видеть их, как членов своей стаи. Да… флэшбеки сегодня активизировались. Так вот, Сфинкс — что, если бы реинкарнация Слепого подвернулась тебе под руку в эту самую минуту, на этой остановке? Спросил бы у него «Привет, я Кузнечик, помнишь меня»? Схватил бы его в охапку и поволок в лучшую жизнь, к себе домой? Выглядит эта фантазия настолько маниакально, что я улыбаюсь, пялясь в пространство. Замечаю, что люди косятся и опасливо отодвигаются. Ничего, через пару минут мы уже залезаем в автобус, набиваемся поплотнее — и отодвигаться становится некуда. Никто не церемонится с моими граблями, и как будто даже их не замечают — они у меня гораздо круче, чем в домовские времена, стилизованы под настоящие руки. И все-таки приходится уцепиться ими за поручень, чтобы уберечь от межтелесного сжатия. Я продолжаю фантазировать, и ничто не может отвлечь меня от этого процесса. Так случается абсолютно всегда, когда я фантазирую о Слепом. А что, если бы он оказался ребенком, едущим с родителями в этом автобусе? Может, и не слепым вовсе… Может, с какой-то другой особенностью. Ты бы поплелся за этой семьей, провожая их до подьезда, сторожил бы на следующее утро? Уговаривал их отказаться от ребенка в твою пользу? А может, это был бы не ребенок вовсе, а взрослый человек. Просто родившийся в ту же дату, например. Хотя я не знаю, когда родился Слепой — он и сам, кажется, был не в курсе. И этот взрослый был бы совсем на него не похож внешне… ох, как это было бы больно. Но в сущности неважно, потому что был бы в нем какой-нибудь тайный знак. Который пронзил бы пространство и время и сказал — ты все понял правильно. Какая-нибудь татуировка в виде спирали на запястье… Ох и банальный же ты, Сфинкс. Слепого от таких историй перекосило бы. Он сказал бы, что мы никогда не встретились бы в реальности, потому что такие сказки существуют только в стенах Дома. Не в Наружности. Ну и он никогда не стал бы рисовать на себе глубокомысленные картинки, даже в другой реинкарнации. Сишком уж это для него вычурно. «А шароебиться по подвалам и есть крыс для тебя не вычурно?» — ответил бы я и вызвал этот флегматичный вздох. Он не желал обсуждать свои привычки и искренне считал, что те, кому они не нравятся — должны отвернуться и не смотреть. Чего проще. Кстати, Слепой долгое время не знал, как его изображают однокурсники. Он был вожаком уже пару лет, когда я рассказал ему. На стенах его символ никогда не рисовали — это было равносильно тому, чтобы шептаться о нем за спиной. Только с той разницей, что стены он очень хорошо знал и постоянно читал. Боялись его, конечно, до жути. — Почему спираль? — спросил он, водя пальцем по коленке, кругами. От центра к краю, потом обратно… Ну, хоть глаз посередине у него вопросов не вызвал. Только когда я пихнул его в плечо, остановив руку, до него дошло. С тех пор он делал это редко. В последний раз я видел его спирали, когда мы говорили на веранде, перед Выпуском. Я только тогда понял, что это была спираль его чувств, о которых я понятия не имел — настолько крепко была сжата эта пружина. Столько злости, ярости, недоумения, протеста — под таким тотальным контролем. Я мог бы остаться там, с ним, если бы позволил себе думать об этом чуть дольше… Настолько сильным было мое восхищение этим непонятным человеком. Спустя столько лет — настолько непонятным. Как восхищение природной стихией, которая внушает страх, потому что может смести тебя, как песчинку. И все-таки… Когда я наконец вылезаю из автобуса, стихия дождя сразу смачивает лысину и затекает за воротник. Я будто просыпаюсь от глубокого сна. Если честно, все это утро казалось мне нереальным. Теперь, под холодными струями дождя, кажется, что нереальной была прошлая жизнь, о которой я вспоминал. Пилить пешком еще минут пятнадцать — люди по-прежнему не любят, когда Дома мозолят им глаза. Поэтому строят их подальше, на отшибах. Ну, они хотя бы не так похожи на тюрьму и наркопритон в одном флаконе, как это было в наши времена. Несколько лет назад начались социальные реформы, которые касались и проблемных детей. Одной из первых жертв этих реформ пал Дом. А новые Дома теперь располагаются в зданиях, похожих на школы. Школы-интернаты с особенностями… от этих скользких формулировок меня всегда подташнивает. Кажется, что со старыми зданиями, похожими на особняки, с подвалами, чердаками и тайными — у этих детей отобрали ту немногую свободу, которая была у нас. Но кое-что отобрать невозможно. Например, в какое здание не посели этих детей, у них останутся клички. Они обзаведутся этими побрякушками даже в комнате с белыми мягкими стенами. Когда я подхожу к интернату, я вижу их на крыльце, несколько ребят. Знакомые лица — Зеленка, как обычно в каких-то болячках, Хакер в очках с какими-то сумасшедшими диоптриями, самая красивая девочка школы Ласточка, ее тихая подружка-колясочница Кнопка. Здесь девочки и мальчики учатся вместе, поэтому сложились межгендерные Чумные Дохляки. Точнее ботаны, к которым пока боятся присоединяться. Через пару лет все будут хотеть к ним в класс… Хвост — аналог Шакала — замечает меня и с округлившимися глазами усвистывает в школу. Через пять минут все будут знать, что приперся Сфинкс. — Здравствуйте… здравствуйте… — лопочут наперебой, но подойти пока стесняются. Я вижу в их глазах то самое чувство, с которым мы смотрели на Лося. Я очень старался не стать для них таким воспитателем, как Лось — но кажется, это от меня не зависит. Родовое проклятие или вроде того. — Здрасьте, — каркает с противоположного края крыльца Пуля. Старшая, в пановско-металлическом обвесе. Клянусь, и такой персонаж есть в каждой школе. — Здравствуй, Пуля, — отряхиваюсь, как вымокший кот, под ее сочувственным взглядом. — Ну что у нас по новеньким в этом году? — Есть парочка по вашу душу, — намекает на мою специализацию на слепых. Совру, если скажу, что у меня не екает внутри. — Но с нами тоже придется поработать, — продолжает она. Достает из-за уха самокрутку и прикуривает. Не боится меня, — мы такого без вас натерпелись… Все остальные преподы только шпыняют. — Какая неумелая лесть, — я все-таки не могу удержаться от усмешки. — А вы бывайте у нас почаще — будем оттачивать на вас мастерство, — любезно скалится в ответ. Захожу внутрь, не сказав ей, что с радостью прописался бы здесь. Потому что, кажется, моя жизнь не имеет никакого смысла, когда я не помогаю им. Я под шумок прибился к чужой стае и наслаждаюсь ощущением нужности, причастности. А когда стаи нет, я только то и делаю, что потерянно вою на луну. Или, скорее, слоняюсь у закрытой двери, иногда в нее царапаясь. Не зная или не понимая, что хозяина за этой дверью больше нет. К счастью, я не вижу на стенах свою кличку — да и вообще стены здесь особо не расписывают. Меня просто моментально окружают детские и подростковые голоса, прикосновения, приветствия, вопросы. — Здраааавствуйте… — Здрасьте! — Доброе утро… — Как хорошо, что вы приехали! — Мы вас очень ждали… — Как прошло ваше лето? — Вы на весь год останетесь?.. — Оставайтесь! — Смотрите, что мы нашли во дворе… — Возьмите! Это очень важно… Беспокойная, говорящая волна подхватывает меня и доносит до самого кабинета директора. Когда она отступает, я обнаруживаю в граблях несколько записок и парочку амулетов. Вот так, с порога очищают меня от Наружности. Хотя это слово у них не в ходу, да и самого ужаса перед реальным миром они не испытывают. Такого, какой испытывали мы. У них новые программы социализации и оборудованный компьютерный класс. Но некоторые суеверия живут глубже, и прогресс их не задевает. Новоприбывшего нужно очистить и окурить благовониями, чтобы он вновь стал Своим. — Я пока сам ничего не знаю. Если вы дадите мне полчаса спокойствия, возможно, я получу информацию у нашего уважаемого директора, — они переглядываются между собой, улыбаются, кивают — дают согласие. И укатываются по кридору обратно. Сначала тихонько, но чем дальше от меня — тем громче они начинают переговариваться, вскрикивать и гоготать. Неужели мы так же вели себя с воспитателями? Преувеличенно вежливо, но на самом деле фамильярно. А воспитатели чувствовали себя так же нервно, как я? Будто разговариваешь с толпой взрослых, очень вспыльчивых и опасных людей. Которые зачем-то прикидываются детьми, но в любой момент могут поднять тебя на вилы. Думаю, именно так все и было. Когда прихожу в интернат после каникул, всегда вспоминаю Ральфа, его седую голову. Крепкий человек. Хорошо, что у меня нечему седеть, и о моих переживаниях знаю только я сам. Поднимаю руку, чтобы постучать в директорскую, но что-то меня останавливает. Слышу за дверью оживленную речь — уже кого-то распекает. Подожду. Ужасно хочется курить и кофе — не успел ни того, ни другого, копаясь все утро в своей голове. Насколько же размереннее и проще мы жили в Доме. Взрослая жизнь меня испортила. В четвертой никто не начинал день, не выкурив первую сигарету и не выпив первую чашку кофе. Я порой грабли не успевал нацепить и выползти из кровати, как Слепой вставлял мне в рот сигарету — уже наполовину им скуренную. Самые счастливые утра в моей жизни. За директорским кабинетом — большой холл для посетителей. Он нисколько не напоминает приемную в Доме, или, боже упаси, Перекресток. Хотя и здесь стоят диванчик и кресла, стоят кадки с пальмами, а в центре — замечательное пустое пространство, где как раз поместилась бы палатка карточных игроков… А еще здесь есть кофейный автомат. Жалкая замена настоящему кофе, который я могу выпить в директорской. Или даже попросить у учеников. Они варят очень хороший кофе, который возвращает меня в мои восемнадцать. Но мне надо сейчас, а к контакту со своими воспитанниками я пока морально не готов. Даже роняю пару монеток, пока запихиваю их в автомат — это явный признак невроза. Я ведь именно на монетках тренировал мелкую моторику, когда получил новые протезы. Даже когда монеты насильно помещены в приемник, кофе не желает литься. Я испускаю мученический, долгий вздох, признавая свое поражение. Возможно, шакалье перо сработало только на то, чтобы сделать мой следующий день максимально неудачным. Вот шутка-то, животик надорвешь. — Он заглючил. Надо отменить выбор, а потом снова нажать. И подержать кнопку подольше. — Спасибо… — бормочу, смущенный тем, что кто-то все же видел мое копошение. Но следую инструкции. Благословенно горячий кофе начинает наливаться, и я оборачиваюсь. … Знаешь, Табаки. Если ты здесь, и наблюдаешь откуда-то из-за угла за результатом своей выходки… а такое вполне возможно, просто я тебя еще не вычислил. Если это так — знай, что я тебя ненавижу. Это, блять, ни разу не смешно. Животик у меня сейчас надорвется от ужаса, который в нем внезапно сжимается. — Готово. Поздравляю. У вас был совсем отчаявшийся вид, видимо, вам реально нужно выпить… кофе, — мальчишка кивает на автомат, и ему на глаза падает челка. Одной этой челки достаточно, чтобы я его узнал. Непослушная, с белой прядью. Но он и во всем остальном просто ctrl C, ctrl V — прямиком из прошлого. — Спасибо, — говорю еще раз, путаясь в мыслях напрочь. Беру кофе и делаю глоток, вообще не чувствуя вкуса. Язык обжигает, и это чуть-чуть приводит в чувство. — Ты новенький? — Ага. С каким удовольствием я бы сейчас свернул твою шакалью башку, Табаки… Какого черта ты натворил… Пацан забрался в кресло с ногами, угнездился в нем по-турецки, сбросив кеды на пол. Одет хорошо, по-городскому и чисто. Значит, не совсем маргинальная жизнь ему в этот раз досталась… Но спрашивать о таких вещах при знакомстве негласно, но строжайше запрещено. Да может, это не он вовсе. Может, Табаки аморально пошутил, но не настолько же он подонок, чтобы разыграть такую карту всерьез? Но эти умные, пытливые, светло-карие глаза не оставляют мне лазейки. Это Волк. И внешне, и внутренне. Хотя, возможно, в этой реальности его будут звать как-то иначе. — Как тебя зовут? — Здесь пока еще никак… — он ежится от неопределенности. Да, ждать новую кличку всегда беспокойно. — А как раньше звали, наверное, не важно. А вас? Разговорчивый. Далеко не каждый домовский ребенок идет на контакт, даже с одногруппниками, не говоря уж про взрослого незнакомца. Через меня прошли уже десятки таких нелюдимых зверенышей, которых жизнь круто покалечила — и не только физически. Но Волк не был одним из таких. И сейчас, похоже, не является. — Сфинкс. — Охренительная кличка. Извините. Но вам очень повезло. Вы похоже из любимых преподов, — он улыбается. И как тогда, в больничной палате, я чувствую, что этой улыбкой он скрепляет нашу дружбу. Не спрашивая моего разрешения. Что, ну что я сказал не так? Всё, как Русалка предложила — «что подскажет сердце». Не это мое сердце подсказывало! Хотя… на мгновение, я начинаю сомневаться в себе. Вспоминаю, как давным-давно мое сердце истекало кровью и умоляло, чтобы время повернулось вспять. И не случилось то-что-случилось. Как я просил вселенную и Бога, про которого рассказывала мама, чтобы Волк не умирал. Может… может перо выхватило это давнее желание из моего подсознания? И наколдовало его. Я потратил свой единственный шанс, и все-таки он сработал. Хотя и совсем не так, как я ожидал. Просто ужасно, как изощренно жестока бывает жизнь. Она может заставить десять раз на дню испытывать сумасшедшую надежду, а потом огромное разочарование. А иногда даже оба эти чувства вместе. Не могу сказать, что я не счастлив видеть Волка… или кого-то, очень похожего на него. Меня тянет сказать ему еще что-нибудь, поболтать так непринужденно, как будто между нами нет двадцати с лишним лет. Но с этим соседствует страдание. Дверь директорской открывается, и дает мне повод разорвать молчание. Сбежать от этого знакомства, которое меня оглушило. Я чувствую, что эта встреча и наши отношения от меня и нового Волка не зависят. Они будут развиваться. Круги на воде пересеклись, и началась какая-то новая история. — Увидимся на занятиях, новичок. Я, правда, психолог, ко мне поначалу опасаются ходить. Как будто я сразу начну копаться в голове, — усмехаюсь. И чего я так разоткровенничался? — Кажется, я понимаю, почему к вам хорошо относятся. Буду не против, если вы у меня в голове покопаетесь. Увидимся. Стремительный, как и тогда. Теперь-то ты, взрослый Сфинкс, понимаешь, почему маленькому Кузнечику так сорвало башню? Ну как тут не подружиться, сразу и навсегда? Когда тебе вот так всего себя протягивают. Держи! Или выброшу к чертовой матери, если тебе не надо! Все или ничего. Держу. Снова. Раз уж все так сложилось. Навстречу мне из директорской вышагивает участковый. Аккуратно пожимает граблю — мы с ним немного знакомы, полиция в интернатах нередкий гость. Но всегда нежелательный. Особенно в самом начале учебного года, когда не бывает инцедентов — все взбудоражены, в хорошем смысле слова, и никто пока не помышляет о побеге, разборках на заднем дворе и алкогольных вечеринках. Предчувствую новые проблемы и шагаю в кабинет. Я давно не хожу к психологу сам и не обращаюсь к супервизору. Непрофессионально, но до последнего момента казалось, что я уже полностью разобрался с содержимым своей головы, и поддержка мне не нужна. Но эти сутки здорово поколебали мою самоуверенность. — Здравствуй, Сфинкс, здравствуй. Очень рад, что ты откликнулся на наш зов. Сейчас хорошего психолога для наших ребятишек… днем с огнем… Опять ты пьешь эту автоматную дрянь? Садись. Сейчас налью тебе нормальный кофе… Какой-то ты бледный. Не вздумай заболеть в начале года! Тем более, что работы у тебя будет предостаточно… Новеньких у нас аж пять человек, мда. Куда мне их всех распределять прикажете? А финансирование, между прочим, не выросло… Но про твою прибавку к зарплате я помню, все будет. Вот кофе, вот печенье, угощайся, не скромничай. Твоих всего двое, у нас вообще-то не специализированный интернат для незрячих… Ну в общем, двое. Но есть нюансик. Один из них на учете. За убийство. Как бы это помягче сказать… ну да никак — за убийство своего отца. Самооборона конечно, семья конченых алкоголиков. Из него чуть душу не выбили. Но… но у пацана рука не дрогнула — 10 ножевых. Восьмилетка, на минуточку. Не каждый взрослый такой отпор даст, да еще и слепой. В общем, наплачемся мы с ним… ох наплачемся. На тебя, Сфинкс, одна надежда. Останешься еще на годик? На полную занятость.