fencing you

       День тянется долго и тягостно: Олегу хочется вернуться в соревновательный процесс ежесекундно, потому что в перерыве между стартами кровь густеет, тело мерзнет, руки немеют. Столовая во время обеда гудит: фехтовальщики свалились со всех концов России, ходят группками и все друг на друга оборачиваются. Олег лавирует между тел, аккуратно берет поднос, пихает в бок затормозившегося около стойки с котлетами Игоря, берет рис с рыбой и уходит в дальный угол, поближе к окну, Гром ступает следом, садится напротив и ест, чавкая.       — Ты мне не нравишься. — Говорит он, запивая компотом. Золотой чистый солнечный свет гуляет по белым скатертям. Олег усмехается, устало помешивая ложкой чай. — Че хмурый то такой опять, уже даже победа не веселит? Олег переводит с вида из окна взгляд на Игоря: удивленно-пассивный, как впрочем и всегда. Игорь суживает глаза.       — Малыш, ну ты чего? Совсем расстроенный. — Олег усмехается, пряча лицо в ладонь, и Игорь весело щелкает пальцами. — Ха! Подловил. Не понимаю, правда, чего ты такой напряженный всегда, уже личные выиграл, завтра сходим посмотреть на рапиристов, командные, считай, в кармане — до чемпионата России можешь расслабиться. Даже рот открывать не нужно, у Олега взгляд прожжен нравоучительным хлёстким налётом. Игорь устало катит глаза, неверяще машет головой: знает, что Волков не расслабится, пока не поляжет от сердечного приступа прямо на дорожке, поэтому он только зачесывает чёрные волосы и внимательно смотрит на Игоря в ответ: Гром таких взглядов не смущается, наоборот, только заводится весь, от макушки до пяток, странным задором.       — Ты правда ругался с Юлей из-за её планов уходить из спорта? Игорь давится котлетой и судорожно запивает водой.       — Что? Это Юля всё тебе так сказала?       — Ага.       — Бля, Олег, давай вот только без этого, хорошо? Не надо меня каким-то домашним тираном считать, я Юлю очень люблю, во всём и всегда её поддерживаю. — Игорь не лжёт и Олег не прекословит, только слушает. — Но она убеждена, что эта Олимпиада станет для неё последней, всё время говорит о мелких молодых гимнастках, как они на пятки наступают, что они всегда и во всём выносливее и лучше, а мне такое тяжело слушать, сам представь: любимый человек списывает себя со счетов и не верит в себя. Это тяжело.       — Да, от чемпионки России тем более.       — Вот! Вот именно, Юлёк просто … Не знаю я, всё как-то сложно.       — Ты же понимаешь, что в любом случае последнее слово будет за ней, да?       — Конечно, понимаю, просто не хочу, чтобы она сдавалась раньше, не хочу, чтобы сама себя списывала со счетов: вот, что по-настоящему тяжело переживать — как близкий человек опускает руки. Олег поджимает губы и несколько раз кивает: а что тут скажешь? Он переводит взгляд на бегущий по столу лучик света, замеревший между гранями стеклянных стаканов, мелькающий через весь обеденный зал, он вдруг останавливается на рыжей макушке. Разумовский. После пляжа они больше не виделись, ни на интервью федеральному спортивному каналу не пересеклись, ни в путанных коридорах Сириуса, ни в мелких спортивных залах, оставленных только для тренировок, нигде. Олегу вид Серёжи навевает спокойствия, он смотрит ему в спину сильно дольше, чтобы не остаться без внимания Игоря.       — А чего это наше красно солнышко с рапиристами тусуется? — Тут-то Олег видит картину шире: Серёжа не просто сидит за обеденным столом чужой команды, но ещё и в сопровождении капитана сборной по рапире. Роберт Марков широко и открыто ему улыбается, смеётся, что-то весело рассказывает, но шумный переговаривающийся гул не дает услышать. — Теперь за другую команду играет? Невольная усмешка режет Олегу щеки:       — Если ты мастер ведения боя и вне дорожки, море тебе будет по колено. Закатанные глаза Игоря веселят.       — Не понял?       — Имея нужные связи … — Олег аккуратно кончиком вилки показывает на Серёжу. — Типа Маркова, у тебя в рукаве всегда будет план «Б».       — На рапиру перейти, если со шпагой не получится? — Игорь громко сглатывает и показывает пальцем на него, на Волкова. — А рапиристы ведь не такие хмурые заёбы, как некоторые.       — Да, ещё и с гражданством Израиля, а не недвижкой в Питере. — Олег пожимает плечами, улыбаясь.       — Твой бывший — еврей?       — Игорь. — Волков осаждает его серьезным взглядом. — Эта шутка набила оскомину.       — Прости, но вы с Робертом очень хорошо вместе смотритесь, я весь плыву, когда вижу вас рядом. — Игорь весело хлопает ресничками, гнусавит голос до высокого и сладкого, от такого у Олега в ушах трескается. Он снова ненароком смотрит на Серёжу, с пассивным интересом замечая пристальный взгляд Маркова, улыбку в свете солнца и тянущуюся коснуться плеча руку. Двигается уверенно и решительно, не мудрено, Разумовский — птица вольная, вылететь может быстро, успей только схватить.

***

В номере Игоря просторнее всего — удивительно, — даже разложенные по углам вещи и расстегнутый чехол под столом Олегу не претит, он расслаблено сидит в кресле, перекинув ногу на ногу, подперев кулаком лицо. Выбыл вторым, какая досада. С выбранной точки видны карты Грома и Дубина: у Димы все шансы отдать всю колоду и выйти победителем, если только не вздумает включить доброго мальчика с козырными тузом и королем на руках. Зубочистка во рту Кирилла начинает раздражать, Олег в ритм тихо играющего джаза пальцем отбивает ритм по лакированному подлокотнику, но внемлет происходящему с изощренным интересом. Шесть вечера, солнце клонится к закату, на пляже объявлено штормовое предупреждение, хочется спать или бегать. Дверь номера распахивается, никто не оборачивается на звук быстрых шагов, Олег только взгляд переводит, не двигаясь — вместе с порывом ветра из холла отеля появляется рыжая румяная голова и говорит:       — А вы чего все здесь?       — Погоди-ка, малыш, надо Игорька обуть. — Гречкин подмигивает и выкидывает пиковую даму, её почти сакральный демонический флёр забивается Олегу под дых. Разумовский, скрипнув коленками, садится на край дивана, скучающе поглядывает по сторонам и прячет ладони в карманах, никто внимания не обращает, горящие волосы тухнут на фоне серых стен.Будто учуяв, Серёжа двигает подбородком и смотрит на Олега, растекаясь в невинно-хитрой улыбке, будто знает что-то, что до Олега ещё не дошло, что муторно теплится и вспенивается в крови.       — Да я ебал вас … — Презрительно и понуро говорит Игорь, выкидывая три оставшиеся карты на воздух. Козырной туз убивает все его скромные шансы на победу. — Бля, рыжий, это ты неудачу принёс.       — Не переживай, Игорёк, всего пять рюмок, ты и не заметишь.       — На что вы играете?       — На проставляющегося в «Дельфине» на Хэллоуин. Серёжа снова смотрит на Олега, будто ждёт от него дополнительных разъяснённых смыслов, но Олег только пожимает плечами, — он здесь ни при чём, — и продолжает улыбаться. Лёд в стакане тает ускоренно. Лисьи глаза стрекочут нежным азартом, Олег сразу замечает, что Серёжа забежал к ним в слишком весёлом расположении духа, будто невзначай открыл дверь. Его скачущее настроение обращало на себя внимание давно, Олег только не мог сформировать конкретную мысль, выражающую всё, о чём он думал. А думал он больше, чем хотел бы: рыжие волосы и синяя радужка глаз контрастны и переливны, точечные веснушки светлые, бледная кожа тонкая и ровная, мышечный каркас сильный и упругий, улыбка острая и ненапряжённая, и весь Серёжа Разумовский — один сплошной вызов. И невольно мысль лезет в голову. Откуда он взялся и куда шёл? Лицо Маркова видится каждый раз, когда Олег моргает, выженное под веками, оно ненавязчиво голосом Игоря произносит: «Солнышку не нужны хмурые заёбы». Серёжа шевелит бровями, протягивает руку — в неё Олег вкладывает свой стакан, — и делает глоток, не морщась. На следующий кон просит раздать ему тоже, аккуратно вклинивается в расстояние между парнями, улыбается Дубину и обещает отыграться за игоревскую уязвлённую честь. Олег не приближается и от нового кона отказывается скоро — быстро признается сам себе, что ему нравится смотреть за костлявыми пальцами, перебирающими восьмерки и тузы; за косящимися глазами, пытающимися прочитать игру задолго до начала.Разумовский кусает губу, чтобы не выдать улыбку, не глядя протягивает за спину руку, и Олег снова отдает ему свой стакан. На рапиру перейти, если со шпагой не получится ... Ну-ну, солнышко. Больше они не говорят: два дня тянутся изнуряющими глубокими ямами: Олег только спит, не контактирует с журналистами и слушает байки Прокопенко про его первые студенческие турниры в Москве. Серёжа на них игриво дёргает бровями, и кажется по сокрытым ужимкам, что его ранние двадцать ничуть не уступают, но стыдно признаться.

***

Дежавю. Командное первенство. Снова и снова: лязг шпаг, хлопки проводов о дорожки, скрип кроссовок, треск холщи костюмов — Олегу много лет, Олег много раз проходил это. Смотрит на поданные списки команд. Надежда Разумовского не оправдалась, мальца так и не поставили в первую сборную, выступает за Импульс-2. Дагбаев отделился, тренируется поодаль, даже не смотрит в их сторону, змеюка. Зрителей меньше, но Олег снова видит назойливую репортершу, липнущую к Алле Игнатьевне, и улыбается сдержанно. Самое сложное в командном старте — это помнить, что ты участвуешь в командном старте. Нет ошибок твоих, есть ошибки общие; нет единоличной радости победы, есть только деленный на четырех человек успех. Олег — индивидуалист, и ему не по душе надеяться и спасать других, и тем не менее по результатам жеребьевок он всегда заканчивает встречи, чтобы добрать необходимое количество уколов, если вдруг Игорь и Алтан дадут осечки. То, что по результатам жеребьевки через четыре с половиной часа турнира Олег оказывается нос к носу против Разумовского и второй питерской команды не должно изумлять, но изумляет, тем не менее. И ведь следил, выискивал взглядом головы, перекидывался с тренерами словечкам. Подножка пришла, откуда не ждал — бой за попадание в восьмерку. Игорь жадно пьёт воду, поглядывает на Олега из-за бутылки и жмёт плечами. — На дорожку вызываются команды «Импульс-1» и «Импульс-2». — повторяет механический голос маленькой атлетки в рупор. Эмоций нет, Олег их дежурно смахивает с плеч, ставит подпись в протокол, подтянутый пышным судьей в костюме, приветствует противников и отдаляется, подключается к дорожке. Глаза Серёжи смеются-он сидит поодаль, на полу, вытянув ноги, рассматривает Олега пристально, ловит взгляд и салютует, произносит одними губами: «Вперёд, Волчок». Тем символичнее Олегу кажется их последний бой за встречу. Питерские фехтуют дежурно и быстро, наученные всем коронным приёмам друг друга, с от зубов отскакивающими компонентами и приёмами, захватами, уколами из-под защит. Дубин хорошо отбивает атаки, но никогда не идёт сам; Трубарёв громко скачет по дорожке и создает лишь иллюзию хорошей атаки; Гречкин змеей подбирается ближе и колет тонко в коленную чашечку; Разумовский … Ракета. Олег думает: Юля была права, Серёжа-чертёнок, рыжая гарпия, ведьминская язва, но не фехтовальщик.Их бой-Разумовского и Волкова, — оказывается последним, и Олегу призрачно и эгоистично кажется, что он будет сложнее, чем грядущий финал и командное золото.И хотя счет серьезно в их пользу, а только-только раздевшийся Игорь за спиной дежурно зевает, просчитывая, с кем они фехтуют потом, Олег в своих силах не так уверен. Что-то неустанное и невозможное к сломлению во взгляде Серёжи не дает замедлиться груди.       — Бойцы, к бою. Готовы? Начали.

***

Коридор всё также чист и светел. Двое парней откуда-то из Сибири подпирают стенку, сидят прямо в белых костюмах на полу. Олег не обращает внимание, идёт, увлеченный и концентрированно-прямой к двери обратно во внутренний двор. Себя не помнит, измученный и уставший, и всё-таки ещё не распадающийся. Сердце снова колет резью, Олег считает пульс про себя, хочет выйти на улицу и подышать. Победа над своими радости не приносит. Тренировочная будничность. За четверку фехтовали с пацанами из нижнего, а за двойку — с московским «Буревесником». Помнит Олег только несколько своих хороших уколов: как из нижней защиты кольнул в ногу, не успевшую подогнуться; как довел противника до конца дорожки и не дал сдвинуться вперёд. Помнит он и лицо мрачное ясное Соболева из «Динамо», грузной тенью пытающегося дорваться до Разумовского и его потаённых чувств. Олег не сразу понимает, в чем дело: Серёжа как загнанный всклоченный рыжий кот без уха, не теряющий запала, пытается отплеваться от схвативших плеч пальцев.       — Разумовский, поспокойнее будь, мы же просто поговорить хотим.       — Да отъебись ты от меня, Саня. — Серёжа пытается снова.Раздаётся треск ткани. — Бля! Я костюм на свои деньги покупал!       — Мне посрать на твой костюм, ебаный нытик. — Хватка усиливается, Серёжа готовится выцарапывать глаза. — Если ты думаешь, что твой уход тебе дастся так просто, и из-за тебя мы не проебали отбор сезона, то ты заблуждаешься, пидрила. Себя Олег не помнит: как за белый шиворот оттягивает Соболева, едва не душит, толкает к пустым хлопающим шкафчикам и молчит. Не говорит ничего. Серёжа отряхивается и почти беговым шагом ретируется, была бы в руках сигарета, кинул бы Соболеву в лицо, а так только оглядывается на него и на Волкова, у которого свист в ушах и злые мысли в голове. А потом — и Олег находит этот факт не менее увлекательным, — соболевское рассерженное тучное лицо оказывается напротив, делящее одну дорожку и одну надежду на золотую медаль. И всё это Олега смешит, но он даже не улыбается. Он надевает маску и знает, что в группе поддержи за оградой стоит Серёжа, уже снявший костюм, собравший хвост на затылку и руки на груди, глядящий точно, с выражением наглой поддержки. Первый укол Олег делает за него и для него, больной и неправильный, с вывертом шпаги в обратную сторону; последний укол Олег делает без чувства милосердия. Он снова стоит на пьедестале, подпираемый плечами Игоря, Вадима и Алтана, ему снова слепится в глазах от вспышек, тяжится на груди от гимна, гордо в голове от поздравлений репортеров и гостей турнира, колет в районе основания большого пальца от тянушихся в бесконечной череде рукопожатий. Всё это становится таким одиноковым и болезненным, таким схожим на всё, что было до, что Олегу хочется закрыться в себе, спрятать медаль в карман сумки и уйти за дверь, вернуться в Питер, зайти в зал и просто тренироваться. Просто фехтовать. Вечером Юля пишет: «Волков, потрогай траву на досуге» — 23:14. «Такой вид у тебя заёбный, просто пиздец» — 23:14. А у Олега не только вид заёбный. В час ночи Серёжа стучится в дверь номера. Подпирает косяк собранным телом, смотрит из-под чёлки снизу вверх, полуулыбается, и Олегу от этой выдроченной уставшей физиономии становится лучше на молекулярном уровне. Он кивает себе за спину, проходит, пропускает Серёжу, не извиняется за беспорядок; может, в потоке мыслей даже думает, что тот ему чудится. Серёжа открывает балконную дверь настежь, в зубах держит одну сигарету, выходит, шелестя белым тюлем, к воздуху, и Олег идёт за ним. Шумы раздаются отовсюду, но больше остальных — шум воды с моря, которое в фиолетовой мгле высматривает Разумовский. Первая затяжка играется на его лице оранжевыми бликами. Он выпускает дым и протягивает сигарету Олегу, который плотно за ним наблюдает.       — Волков, у тебя вообще есть слабости какие-то? Скажи, что ты думаешь о Маркове? Почему Соболеву есть до тебя дело? Как ты себя чувствуешь?       — Не думаю. — Олег неглубоко затягивается, перехватив пальцами ладонь Серёжи. — Да и это тебя не касается. Серёжа ему нарочито добро улыбается. Красивый. Нужный в этот самый момент, как холодная рука, приложенная к воспалённому виску.