Месть бывает... горячей

Баронесса сидела в машине гордо, надменно. Охрана теснила папарацци, то тут, то там слепили вспышки. Боже, как всё это достало. Машина двигалась предельно медленно, заблокированная толпой. На баронессе был её любимый шикарный наряд: золото с чёрным. Прекрасная, недосягаемая, дорогая и недоступная, как солнце, можно любоваться, можно греться в лучах, но нельзя прикоснуться. — Джеффри, ну что там происходит? — нервно спросила она. — Фурор, ваша светлость. — Фурор, — злобно передразнила она его. — К семи мне надо быть у здания оперы. Делай что хочешь, но мы должны быть вовремя. Хеллман недовольно отвернулась к окну, и вдруг там за стеклом у помойки увидела его, жалкого, робко жмущегося, в поношенном безразмерном уродливом плаще, прижимающего Тоси за пазухой. В миг сердце ухнуло вниз. — Пустите! — крикнула она, понимая, что звука её голоса не было слышно. Вязкие руки и невнятные, тонущие в общем гуле крики оплели её, засасывая в водоворот сплошного потока машин, людей, домов. Между ними с Хорасом пропасть: улица, наполненная суетой. Она баронесса Хельман — недостижимая звезда. Он — бездомный нищий уличный воришка. Сердце готово разорваться на части от отчаяния и тоски. — Хорас! — крикнула она надсадно в попытке вырваться из плена золотой и удушающей, сжимающейся клетки, из мешанины лживо-улыбчивых оскалов. — Хорас! — Ванесса! Ванесса! — кто-то настойчиво хлопал её по щекам. — Ванесса, проснись! Баронесса открыла глаза. Всё та же комната с низким потолком, широкая кровать и обеспокоенный взгляд. — Ванесса, я здесь, — тихо прошептал ей на ухо знакомый голос. Она всё ещё была не в этой реальности. — Тебе приснился кошмар? — Да, мне приснился кошмар, — ответила она, утыкаясь и словно прячась в заботливо подставленное плечо. Хорас нежно погладил её по голове. — Всё хорошо, всё хорошо, — успокаивал он её, чувствуя, как по коже скользнули слёзы. — Это только кошмар. — Это только кошмар, — словно мантру повторила она за ним, будто пытаясь убедить в этом саму себя. Затем последовали поцелуи и объятия, нежные слова и ласки. Ближе к утру баронесса проснулась, было ещё темно. Хорас сопел рядом. На диване сопела Тоси. Она было дело тревожно вскинула мордочку, но тут же успокоилась и, зевнув, положила голову обратно на подлокотник. Баронесса так и не сомкнула глаз. Что она делает здесь? Она, давно немолодая женщина пятидесяти с лишним лет, которая банально убегала и пряталась от самой же себя, от своей жизни, от своего имени. Что это было? Очередной ложью, красивой и нереальной сказкой, слишком хорошей, чтобы отказаться от неё? Маской, ролью, которая снова начала сводить с ума, как когда-то сводила искусственность пластмассово-стерильных отношений? Джон, наверное, единственная взаимная любовь молодости — не простил ей убийства ребёнка. Он был верным и преданным, молчаливым и исполнительным, услужливым и одновременно тайным предателем. Она нисколько не сомневалась в том, что это он спас Эстеллу из огня и отдал ей свидетельство о рождении, больше и некому было это сделать, больше ни у кого не было мотива. Он не простил ей жестокости, не зная, как судьба была жестока к ней. Когда в тот злосчастный вечер зимнего бала собаки скинули с обрыва бывшую горничную, баронесса долго не могла прийти в себя и не потому, что натравила собак на человека, а потому, что верные далматинцы принесли ей в зубах кулон. Выходило, что бывшая горничная не врала. На балу действительно был замечен ребёнок десяти лет, девочка, с разномастными волосами. Хеллман демонстративно стала носить кулон и вглядываться в глаза Джона. Джон молчал. Молчал и продолжал своё предательство. Предательство… Сколько его было в её жизни? Предательство себя, когда она соглашалась на любовные авантюры от тоски, а не по взаимному чувству. Когда подтянутые и улыбчивые, красивые и эффектные, но словно резиновые молодые любовники ласкали её стареющее тело — это убивало. «Уж лучше одному, чем вместе с кем попало». Лишь однажды в пёстрой веренице одноразовых воздыхателей над костюмами, помадой и париками, любителей денег и красивой жизни она встретила настоящий бриллиант. Певец, не по годам умный, молодой, с цепким открытым взглядом. Они пересеклись на невероятно скучном благотворительном вечере от филармонии и сразу понравились друг другу. Но когда они мчали в гостиницу в её машине, он вдруг заметил ей: — Как же ты одинока, как пуста и жестока твоя жизнь. Тебе в ней, наверно, очень печально. — Ты слишком умён для своего возраста, — ответила ему она, внутри истинно восхищаясь таким нетривиальным живым мышлением и наблюдательностью. Любил он её с подлинной страстью, и она было дело поверила в искренность чувств. Но месяц спустя Хеллман увидела его в обществе молодой женщины. Сплетни были донесены. Увы, он использовал её, её положение, её деньги. Губы были сжаты, и сделано всё, чтобы карьера молодого и симпатичного, перспективного и талантливого свернулась. Баронесса увидела его из окна машины спустя полгода. Он выглядел плохо: затравленный взгляд человека, столкнувшегося с нуждой. Сплетни были донесены. Он имел двух детей от той самой молодой женщины. Он работал где и кем придётся, но он сохранил верность той, ради которой претерпел всё случившееся. Она сменила гнев на милость и позвонила знакомому импресарио. Через месяц улыбчивое лицо с открытым взглядом начало мелькать на афишах. Он и вправду был талантлив. Она инкогнито приходила на его концерты и слушала его волшебный, тронутый болью и пережитыми невзгодами голос. И всегда после плакала… одна… ночью… в спальне. Спустя полгода судьба снова столкнула их на благотворительном вечере. Он мгновенно узнал её, бросился вслед, умолял, целовал руки. Откуда-то он узнал об её участии в его судьбе, но только о положительном участии. Она смотрела на него холодно и с острой смесью жалости и отвращения. — Ты ведь не знаешь, мой дорогой, того, что твой провал тоже устроила я, — сказала она надменно. — Но почему? — Что почему? — Почему теперь ваша добрая воля ко мне вернулась? — в недоумении спросил он. — Ты остался верен своей избраннице. Жаль, что ей стала не я. Мне уже давно пора перестать обманывать себя. Прощай. Моё нынешнее участие в твоей судьбе было на самом деле минимально. Ты прошёл через горе, думаю, со славой справишься. Она посмотрела выразительно горько и ушла в свою насыщенную одинокую жизнь. Прекрасный певец, умный и талантливый, но не для неё. Для неё вообще не находилось мужчины. У локомотива не может быть пары, он мчит один, рассекая пространство, всегда один. А теперь, когда её, можно сказать, сшиб с пути Хорас, она всё ещё пыталась не быть Хеллман. Да, она впряглась в другую колею с другими скоростями, заменяя в себе всё, но не изменяя себе. Единственное, чего она боялась, это измены Хораса и того, что отголоски памяти о баронессе Хеллман смогут нанести удар незаметно в спину в самый неподходящий момент.

***

На следующий день Хорас несколько обеспокоенно ушёл в кафе. Его тревожило поведение Ванессы. Её прошлое было для него непредсказуемым тёмным пятном, о котором она молчала как партизан. Эстелла тоже много чего копила в себе, да, собственно, в кругу сирот мало кто говорил о своём прошлом, у всех оно было не из радостных. О таком лучше промолчать. Но одни переносили горести стойко, словно забывая о них, а другие со временем, как Эстелла, взрывались. Когда она рассказала им с Джаспером о своей трагедии, то ему стало не по себе, очень сильно не по себе. Да, его детство тоже было не из лучших. Он просто не знал кто он и откуда. Его подкинули в приют младенцем. Но его приют оказался местом настолько мерзким, что он предпочёл сбежать из него на пару с деловитым умным пареньком, с которым познакомился незадолго до побега. Терпеть побои и поборы, недоедание и прочие прелести жизни с другими озлобленными подростками они не захотели. Улица была ещё жёстче, чем приют, но на улице они сами были себе хозяевами. На улице они познакомились с интересными людьми. Это была их академия жизни. Да, их учителями были не профессора: алкаши, бомжи, уличные музыканты и воры. Но и среди этого сброда попадались уникальные индивиды. Именно старый слепой попрошайка Джон научил Хораса самой лучшей философии жизни: «Никогда не плачь, не носи за душой камней, иначе они утянут. Никогда не пей, иначе не остановишься и так и скатишься. Никогда не отчаивайся и ищи в жизни простые радости». Хорас это запомнил. Да, они с Джасом стали ворами — не самое достойное занятие, но как ещё могли выжить на улицах Лондона двое подростков? Мастерству краж их учил хромой Фрэнк, и поначалу он их жёстко третировал, отбирая деньги. Но потом он случайно сломал себе вторую ногу, и его увезли куда-то. Слепой Джон сказал, что в лазарет, но Хорас ему не поверил. Фрэнк так и не вернулся, поэтому они с Джасом остались жить в том месте, где у хромого была база — старый полуразвалившийся нежилой дом. Но за то время, пока Фрэнк обучал их, Хорас усвоил все правила жёсткой игры в «укради и беги». Они в целом неплохо устроились с Джасом, пока судьба не свела их с Эстеллой. Пока Эстелла не свела их с баронессой. Хорас всегда помнил заветы попрошайки Джона, но и у него однажды «накопилось». Он настолько возненавидел баронессу, что решил ей отомстить. Кто же знал, что месть выйдет настолько… горячей. Что Хеллман возьмёт и сделает такой же непредсказуемый шаг, как и он. Но, всё равно, каждую ночь она была наедине со своим прошлым. Это его и пугало. Ему казалось, что это прошлое может однажды украсть её. Он был готов воевать за Ванессу, так же как и за Эстеллу в своё время, только противник теперь у него был самый, что ни на есть, необычный и одновременно всем известный до зубного скрежета — мысли и то, отчего как ни беги, всегда будет идти по пятам — память.