Триптих

Он спит, и видит во снах не огонь и кровь, а Петербург с высоты птичьего — своего — полёта, залитый безобидным заревом заката. Ветер ласкает лицо и мягко треплет перья, на спине ощущается невеликая тяжесть человеческого детёныша, и на душе, или что там у него, так спокойно и легко, как не было примерно никогда. Он не хочет, чтобы это прекращалось. Не хочет просыпаться и возвращаться туда, где снова будут бояться и ненавидеть, хотя всё, всё что он делал, было лишь ради… Прикосновение. Не во сне — проведший большую часть жизни в них, он всегда различает чётко. Наяву. «Птица, ну, пожалуйста, проснись!» «Чего тебе?» «Не мне…» «Что, Волков всё-таки хочет набить мне морду?» «Надеюсь, нет. Так ты выйдешь?» «А если нет?»  «Олег говорит, что подождёт. Что ты не можешь вечно от него прятаться». — Ах. Ты. Сволочь, — он открывает глаза и, ощутив на руках и ногах характерное давление фиксирующих ремней, смотрит на Волкова со всей ненавистью, на которую только способен. — Не спорю, — отзывается Волков, выпрямляясь. Он сидит в кресле возле кровати, руки расслабленно покоятся на подлокотниках, ноги расставлены — вульгарнейшая демонстрация «кто здесь хозяин положения», но, стоит признать — смотрится эффектно, и Доктор не отказывает себе в удовольствии рассмотреть каждый миллиметр этой картины, прежде чем посмотреть Волкову в глаза… …и быть почти припечатанным тяжестью чёрного взгляда. Наверное, стоило бы испугаться. Но он не умеет и лишь растягивает губы в насмешливой улыбке: — Хочешь отомстить? Вперёд. — Хочу, — спокойно соглашается Волков. — Но не стану. Я задам тебе несколько вопросов. Солжёшь — тебе не понравится, что я с тобой сделаю. — А скажу правду — понравится? Волков пропускает его реплику мимо ушей. — Вопрос первый. Как давно ты вернулся? — Сего… Волков поднимает бровь. Доктор кривится и нехотя называет истинный срок. Не так долго, на самом деле, после первого столкновения его так называемой преемницы с так называемым Драконом. — Сергей знал? — Нет, конечно. Иначе бы сразу побежал к тебе и за таблетками. — Хорошо. Почему ты вмешался сегодня? Доктор фыркает. — Потому что кто-то должен был действовать, а не бегать по потолку… Волков, кончай уже играть в гестапо, спрашивай, почему я тебя вытащил, а не добил! — И почему? — всё так же невозмутимо. Доктор чертыхается и прикусывает язык. Волков смотрит на него терпеливо. Молчит. Ждёт. И ведь, можно не сомневаться, будет ждать до победного… «Да просто скажи, и всё. Тебе за это ничего не будет. Правда». Доктор мысленно шлёт свою лучшую половину в те края, куда Орфей за Эвридикой не спускался. Просто сказать… ничерта это не просто! Волков молчит. И смотрит. И молчит. — А почему я вообще должен тебе что-то объяснять?! — взрывается Доктор, дёргаясь, забыв про оковы. — Я тебя вытащил, считай, что за Венецию извинился, и всё, проехали! Хотите снова заткнуть меня таблетками — вперёд, до следующего раза, когда мозгов Тряпки и твоих кулаков окажется недостаточно! Волков молчит и смотрит. Кажется, даже не моргает. Доктор воет от бессилия и рвётся из ремней снова. Что-то трещит — либо сами ремни, либо кровать. — Да не хотел я, чтоб ты сдох там! Не хотел! Тряпка без тебя жить отказывается, а я не могу без него! — …и, поняв, что сказал, он замолкает резко, будто выключили звук. Волков наклоняет голову; на лице его читается удовлетворение. Доктор скрючивает пальцы, представляя на них когти и как славно было бы пустить их в ход, но поверх его ладоней ложатся другие, лёгкие и тёплые, и Тряпка, заслонив его собой от Олега, говорит тихо, но уверенно: — Я без тебя — тоже. И целует. Невесомо, бережно. Нежно. А потом ещё (добивает) добавляет: — Спасибо.