Oh Lady Be Good

Каждое утро он просыпается будто внутри пороховой бочки. Медная пыль оседает кровью на языке: в этом доме он всегда встает последним, когда солнце почти достигает зенита. На гражданке он отсыпается всласть и делает то, что умеет лучше всего — убивать. Пожалуй, сейчас, спустя войну, тюрьму и три года работы на мафиозную семью, он может себе в этом признаться честно. И хлорка, пропитавшая дорогое постельное белье за пятнадцать баксов в прачечной — хрупкий гарант его спокойствия. — Доброе утро, соня, — приподнимает свои громоздкие закрытые лабораторные очки за убранные в высокий хвост волосы. Всё так изменилось. У Вито скоро станет достаточно денег, чтобы заиметь жилплощадь побольше с самым просторным подвалом. Разъезжая по Гринфилду на своем новехоньком черном ягуаре, он как-то сказал Барбаро, что будет жить именно там. — Производство в кустарных условиях… — он подходит, играючи долго уворачиваясь от поцелуя и выдыхает в губы, — …наращивается? — Это моя домашняя работа, — снова промах, реакция у Вито прямо-таки кошачья. На столе разложены физико-химические уравнения, расчеты и подробные чертежи механизмов, которые до конца времен не мог бы понять никто. Вито увлекается их расшифровкой и ловко попадается, а может, и хочет попасться, сонно заключая её в свои объятия, согревая теплом по-солдатски застеленной постели. — М… — когда он приподнимает её и сажает на кухонную антресоль, что-то упирается в его грудь. — У меня есть для тебя подарок. Целых два. — Это стоит того, чтобы я оторвался от тебя? — Вито руками опирается о дверцы шкафчиков, неохотно отдаляясь и концентрируясь то на глаза Джез, то на её губы. — Это может спасти тебе жизнь, да и мне будет спокойнее, — она снимает защитные латексные перчатки и бросает на стол напротив. — Хлорат калия и антрацен — самая простая… — …дымовая шашка, которая вообще существует, — Перед ним два продолговатых патрона в цветастом картонном корпусе с заглушкой. Вито знает, служил ведь; целует затянувшиеся шрамы на руке. Ему нравится, как она при этом едва заметно краснеет. — Ты просто прелесть. Ей нравится их уродливость, он — ничего уродливого в них в упор не видит. — Я знаю, — она смотрит на него с улыбкой ребенка, выучившего новое матное слово, а потом встает на ноги и безразлично пакует оборудование в компактный профессиональный чемоданчик. Все деньги ушли на переносную лабораторию, на её единственную менее разрушительную страсть — науку, и Вито спит по ночам крепче, зная, что она в относительной безопасности. Заместо коктейлей Молотова римские свечи, петарды, бенгальские огни и… дымовые шашки. «Я работала в литейной, следила за разогревом печи и электрогенераторами. До конца дня я найду работу». Барнс идиот и упустил её. Джезебел раздраженно признается, что тот её называл принцессой; Джезебел считает, что это тупо. Оборачиваясь лицом к ней, Вито прикусит себе язык, чтобы не сболтнуть, как сильно это ей подходит. Она, кажется, действительно вернулась с работой на одном-единственном в городе пиротехническом заводе. Отныне квартира весь день пустует. Иногда Вито приходит под утро, из-за вспрыска адреналина даже не сонный, и Джез не задает лишних вопросов, ощущая за его красной курткой красноречивый след из гильз и бензина. Иногда — со сломанными пальцами, колотыми ранами или дырками от пуль, но чаще всего возвращается с толстой пачкой денег, которые им и девать некуда. Всё это так незаметно вкралось в их жизнь и так скоро стало обыденным, что время пролетело незаметно и календарь перелистнул май. На день рождения Вито дарили пошлые багровые розы, пахучие нежные лилии и… камелии. «Цветок, который распускается незаметно». Они напомнят ему обо всех несостоявшихся разговорах с сестрой. Цветочная корзинка с ними — её подарок, но пора было признать, что их с Франни дороги разошлись давным-давно. Не пришла, не хотела винить в смерти мамы, не смогла смотреть в лицо, которое так напоминает отцовское. Чем больше Вито берет от жизни, тем тоньше становятся кровные узы. — Джез! В тот день было скромное по меркам друзей Вито застолье, но людей пришло столько, что становилось страшно их считать. Джез мгновенно оборачивается Джо навстречу и, признаться, рада ему. — Хоть одно дружественное лицо, — они коротко обнимаются, а обнимает Джо крепко, сердечно, что аж до ребер пробирает. Джез нравится. И только сейчас, отстраняясь, она замечает, что тот в костюме; ткань дорогая. Вот что-что, а это казалось чем-то невозможным, но фасон ему шел по фигуре, этого не отнять — у Джо всегда был хороший вкус; казалось, у итальянцев чувство стиля в крови. Тот будто бы прочитал мысли. — Выглядишь потрясающе, Лунатик, — только одно различие: Джо не нуждался в комплиментах, он и так знал, что чертовски хорош. Ему не нужно было что-либо кому-то доказывать; он уверен сам по себе. — Как старлетка из двадцатых годов. Как мама. Донован, конечно, приятно, но всё не о том. Из всех тех тряпок в бутиках что-то более-менее сносное и свободное она нашла на другом конце города и… не выглядеть «не потрясающе» просто невозможно. Это в корне меняло всю картину. Вместо помады — обкусанные до крови губы. — Еще бы, — вспоминая сбитые ноги, натянуто улыбнулась Донован, скользя ладонью по свободному тафтовому платью-майке вниз, будто стараясь сделать его еще длиннее. Она пригубит немного крепленного вина, а когда пересечется взглядом с Джо, не сможет сдержать улыбку, а затем — естественный моложавый смех. — Боже, Джо, кто все эти люди? — продолжает она. — Я никого здесь не знаю. Итальянцы, любые, даже если они не состоят в кровном родстве — за праздником вместе ведут себя шумно, будто они из одной большой семьи. По традиции на приемах девушку представлял её мужчина; Джо тогда не до конца поймет, что хотел сделать это сам. — Вот тот с фигурой как у слона и шляпой — Никколо Карбоне, занимается поставками на северном береге, — начинает Джо. — Здоровяк Орландо с ним заодно. Весельчак в сливочном пиджаке наш Капо Бастоне — Эдди Скарпа. А вот Джерри, грудь колесом, никак не может затащить эту крошку в постель — личный шофер босса. — Слон в шляпе, здоровяк, весельчак и невезучая грудь колесом — четыре гнома, ждем еще, трое запоздали, — насмешливый тон просится сам собой, и они обмениваются еще одним ничем не обязывающим смехом. — О... ты не представляешь. У нас здесь полно сказочников, это ты в точку. Это еще нужно переварить. Повезло еще, что без градуса не разобраться. — Привыкнешь, — взглядом Джо ищет себе чего-нибудь покрепче, к чему привык он сам. — У них здесь одно вино льется? Я что, на Иисуса похож? Льется-плещется. Джо смеется своим неповторимым суховато-грудным смехом, и Джез улыбается; надо бы перестать пить вино как воду. — А это… прекрасная супруга? Наверное, это должно польстить. — Еще нет, — вклинивается в разговор Вито. — Джезебел Донован, — на этих словах он галантно берет за талию и держит намертво, словно кто-то из присутствующих может вырвать её; знает ведь, что это заводит, возможно, даже больше, чем сама Джез. — Приятно познакомиться. — Знакомое имя, — босс Фальконе делает задумчивый вид, игра на публику, чтобы навести интригу, но Джез достоверно помнит, что не переходила дорогу их семье. Ребята в основном с Клементе цапались, но на большие махачи она не ходила, да и Барнс был против. — Ах да, сколько же ты хлопот принесла Альберто и Тонгам. Враг моего врага — мой друг. — Слава идет впереди нас. — А еще до меня дошли сведения, что ты неплохо разбираешься в пиротехнике. — Моя единственная страсть после Вито, — смеется Джез, а его пальцы вот-вот поднимутся до чашечек платья, что спирает дыхание; по крайней мере, ей так кажется. И хотя Вито наверняка бы возразил, она знает, что здесь чужая, и поэтому играет роль «своей в доску» сильнее. Это происходит как бы само собой. — Что насчет взрывчатки? Скажем, на здание? Её будто снова берут на слабо. Они говорят, сохраняя всё это время пристальный зрительный контакт; наверное, она все же свихнулась. Но жизнь учила всегда принимать вызов, таков был закон улицы. Его и Вито, и Джо знают. Только вот Вито известно, что всё куда сложнее, и он может только догадываться, откуда дует ветер. — Легко. Джез пока не соглашается ни на какой контракт, но Фальконе уже протаптывает почву к еще одному потенциально полезному кадру. С наметанным глазом бывалого игрока он присматривает лучшие фигуры перед тем, как начать партию. И еще — c прирожденной психологичностью предпринимателя чувствует, на какие точки надавить, что в какой момент предложить и в кого вкладываться. — Самоуверенная девочка. Какие только цветы не растут в Северном Милвилле, — включился в разговор «весельчак в сливочном костюме от Прада»… умеет же Джо описывать людей. — Я плачу хорошо. Мозговитым у нас всегда рады. — Спасибо за предложение. Мы подумаем, мистер Фальконе, — мягко оставляет за собой ответ Вито, и, невербально получая от босса добро, сцепляет их с Джез ладони в замок и уводит её в сторону от гостей, в пустынный коридор «Мальтийского сокола». Отзвуки праздника делаются тише. Джез не имела ничего против. То есть разговоры без свидетелей всегда попахивали дурно, но в Вито она была уверена. Еще с первой их совместной ночи. — Должен ли я говорить, что мне эта идея не нравится? Скалетта не хотел, чтобы она ввязывалась в эти мафиозные дела, не хотел, чтобы целились в кого-нибудь из семьи, а попали в неё. Но он все время упускает из виду то, что Джез росла там, где не проснуться вообще и проживать каждый день как последний — привычное дело. — Жизнь вообще сопряжена с рисками, Вито, — Донован говорит это с таким умным видом, что Вито тут же обнимает и поднимает её над собой. Так, чтобы стала чуть менее серьезной. И чтобы услышать её смех. — Всё, чего я прошу — подумай над этим хорошенько, мой гений, ладно? «Еще нет». — Как скажешь, ангел-хранитель, — Джез прыскает со смеху и тянется на мысках балеток, чтобы кожа к коже обнять за шею, и шепчет, прикусывая мочку уха, что у Вито схватывает дух: — Только не проси меня подумать, если будешь делать мне предложение. — Обещаю, — когда Донован отстраняется, он ловко оборачивает ручку и целует в проступающие ветви запястий, смотря в глаза этим самым взглядом с поволокой. Скалетта приподнимает её за бедро, как в танго, и становится вплотную, поправляя неряшливо соскользнувшую с плеча лямку. Платья, даже самые универсальные, даже по фигуре, на ней сидят неказисто, Джез об этом всю жизнь свою знает. — Боже. Ты так горяча в этом платье, — он говорит это на одном выдохе, над ухом, задирая черную тафту и поднимаясь рукой по ниткам бахромы и пайеткам всё выше. — Знаю. Без него я еще горячее, — когда Вито без слов преодолевает расстояние до губ, то не сделать свои несколько сантиметров навстречу, сняв модные солнечные очки и потянув за треугольные воротнички идеально выглаженной рубашки, просто невозможно. В ту теплую весеннюю ночь после дождя они гуляют до дома пешком. Вито видит в мокрых отражениях на асфальте пересекающимися цветными магистралями размытый город, который он давно позабыл за бесчисленными днями войны, и куда так и не вернулся. Может, потому что воды с тех пор много утекло, но. Несмотря на все приложенные усилия, он Вито так и не примет обратно. 1. Они готовили ужин вместе, как обычно. Вито взбивал венчиком кляр для рыбного филе, а она тонко-тонко, быстрыми движениями нарезала красный лук для греческого салата. Он замечает капельки крови по разделочной доске и в салатнице первым. — Поранилась. Идем, я тебя перевяжу. — Что? — она проходит кончиком языка по месту среза, но безуспешно, кровь все равно проступает. Джез усмехается, машет рукой. — Ерунда. Надо докончить ужин. — Не ерунда. Порез глубокий. — Я могу подумать, что тебе это нравится. — И что, если так? Он аккуратно накладывает проспиртованные в виски стерильные бинты; Джез, несмотря на то, что считает это глупостью, оторваться от действа не может, навевает воспоминания. Когда всё закончено, Вито держит за руку. Они находят глаза друг друга, а слова — находятся сами собой. — Позволь заботиться о тебе, — Донован утвердительно кивает, вне зависимости от контекста.       Наутро он приносит кольцо. Джез не знает, смогла ли бы ему отказать когда-либо вообще.

___

Три месяца помолвки. Вито и раньше задумывал завести семью, особенно остро после войны, без взвешиваний за или против; опасная близость со смертью заставляет так или иначе задумываться об этом. А потом, когда затесались первые денюжки, не до того стало. Да и какие там дети, если в тебя так и норовят попасть всякие уроды. Это было легче всего. Не нужно было смотреть в глаза отцу Джез и слово за слово навирать что-то про индивидуальное предприятие, когда все и так понимают, в чем твой промысел; не нужно было просить благословления родителей, если ни у тебя, ни у твоей суженой их нет. — Мои родители-белоручки отказались от меня еще в роддоме, я их никогда не видела, — признается Джез, когда они сидят на кухне и делятся секретами через сито крепкого виски. — Это жестоко, но такова жизнь. Никто не хотел бы быть на нашем месте. Мне очень жаль, Вито, что тебе пришлось через это пройти. Хоть она и матерая, сильная, Вито хочется быть рядом. Что бы ни произошло. Это он напишет в своей клятве на киношном флаере "В случае убийства" с Грейс Келли. — Не знаю людей, которые были бы счастливее нас. Может, потому что счастливее люди только на городском кладбище, — Скалетта действительно не верит своему счастью. — Я думаю, ты понравилась бы маме. Джез смеется. Стрелки отмеряют час ночи. — Вот уж вряд ли, — и опрокидывает стопку, чтобы промочить горло, и это странно, так странно пить благородные напитки не из бутылки. — Никогда не нравилась матерям. Что друзей, что подруг. — Ты порядочная девушка, рано или поздно она бы увидела, что… самые красивые девушки из Пасадены и рядом не стоят, — Вито цитирует то, что мама ему говорила с наступлением пубертата. — Кроме того, ты мой выбор. — О, раз уж у нас вечер откровений, то с каких пор? — Это ты немного поздновато, — Вито улыбается ей, искренне и без заигрываний. Джез нравится эта улыбка, ведь она дьявольски редкая. — С момента, когда ты чуть не сгорела на моих глазах. 2. Белое облегающее платье из атласа в пол и фата. После долгого банкета Джез без чувств падает на мягкие простыни, раскуривая сигарету, запуская дым в самые легкие. Уже не Донован — она, впрочем, нисколько не жалеет. Сквозь сон Джез пытается снять балетки, но натыкается на уже знакомые кисти. Любые касания Вито словно бы шепчут «доверься мне» и всего на долю секунды отдают какой-то виной, которую он никогда не признает. — Я соскучилась. Иди ко мне. Хотя Джез и не видит, но готова биться об заклад, что он наверняка их снял заботливо, аккуратно, чтобы она почувствовала каждое движение его пальцев. Как можно так приятно делать массаж ног, что на стенку лезть от удовольствия хочется — одному богу известно. Постепенно подниматься, минуя щиколотки, массируя колени, скользнув ласками к внутренней стороне порозовевших бедер. В какой-то момент он разводит их и ныряет к Джез, к её жадным, плавящим через костюм объятиям. Это родное.

___

— Меня ведь тогда вырубило деревянной балкой прежде, чем я смогла бы выбраться из склада, — в их брачную ночь Джез вдруг возвращается к тому разговору, о котором они оба давно запамятовали. Они, расслабленные, лежат и готовятся ко сну, а Джез оборачивается и буднично взбивает подушку, отстраненно продолжая: — Какая жестокая воля случая. Она должна быть мертва. Вито хмурится, прекрасно понимая, в какое русло идет разговор; может, у него не хватает духу допустить саму мысль об этом. — Всё обошлось. Нет смысла ворошить прошлое, — Вито рассуждает, как самый настоящий прагматик, исходя из категорий полезности и целесообразности, но, тем не менее, хочет понять. — Я всё помню, — это не возражение, но… ей нужно это обсудить срочно, вот кровь из носу. — Тогда я подумала, что у моего саморитянина-мерзавца ангельское лицо. — Я почти сбил тебя в первую нашу встречу, не помнишь? — Вито тянет её к себе поближе, потирая плечо, чтобы согреть, наугад целуя куда-то в висок. — Не думай об этом. Ты везучая. И я буду охранять тебя… и твою удачу.

___

Сыгранная свадьба не меняет их сложившийся образ жизни.       — Тебе идет колечко.       — А тебе — моя фамилия. Разве что Джез спрашивает Вито о работе — тот улыбается своей таинственной ухмылкой Моны Лизы, и ей сложно сказать, когда он выкладывает то, что на уме, а когда озвучивает вслух то, что ей хочется слышать для собственного успокоения. Но вранье, недоверие, недомолвки... это уже походило на настоящий брак. Под прикрытием работается хорошо, материала в достатке. Джо не говорит ей напрямую, конечно же, для чего им взрывчатка, но нетрудно сопоставить одно с другим. Джез налаживает провода к микросхеме взрывного механизма, проверяет контакты на транзисторе, так, чтобы ток прошел без нареканий и они не подорвались сразу же после пуска детонатора. Всего пару штрихов. — У вас будет полминуты, — она осторожно запаковывает боезаряд в чемодан, с шумным выдохом закрывая на защелки волшебный ларчик. Обычно Джезебел всегда делала такие вещи напару с Алеком, в четыре руки, без нервов, чтобы замечать недочеты друг друга. — Всё будет по высшему разряду, — ободряет Джо в приподнятом настроении. Верит, наверное, да и как не верить человеку, который на твоих глазах доводил до ума бомбу, тут любой поверит во что угодно. — Эй, Джез, ты же умная, не волнуйся. Придем целехонькие к трем часам, не успеешь оглянуться. Джо дружески приобнимает за плечо и встряхивает, как если бы отгонял все сомнения и дурные мысли. Удивительно, но помогает. — У вас нет другого выбора, — отшучивается Джез, складывая рабочую клеенку. — Приглядывайте там друг за другом, хорошо? Обоим зад надеру, если решите преждевременно упокоиться. Барбаро подмигивает. — У ублюдков нет ни шанса. — Круши и жги. — Круши и жги.