Белый, страшный, влюблённый (18+)

Стальные когти, встретившись с ледяной поверхностью, привычно скользнули и впились, процарапывая дымную дорожку и позволяя затормозить. Лапы напряглись, принимая вес огромного тела, а перья тревожно затрепыхались, ловя встречный ветер. Сехун ещё немного постоял с распростёртыми крыльями, позволяя вьюжной снеговой змее охватить его, охлаждая шипы на груди, спине и морде. Это было приятно. Он не летал давно. Сначала болел из-за плохо усвоенного горного барана, которого в злобе сожрал почти целиком, вместе с рогами и копытами. Потом… потом две недели чёртова блудного времени, которое будет ещё где-то дней семь. Мрачные и жуткие семь дней, которые ещё надо пережить. Он горько усмехнулся, вспомнив, как когда-то давно, до первого обращения, с любопытством и тайным, страстным желанием думал о своём первом блудном времени. Кто ж знал… Се мотнул огромной головой и гневно шевельнул длинными, вьющимися по метели усами. Семь дней. И он свободен ещё на полгода. Внезапно ветер донёс до него запах. Тревожный, сладкий, абсолютно невозможный и чужой здесь, в царстве вечного льда и снежных бурь. Сехун сначала просто отмахнулся: мало ли что почудится. Присел на лапы, подвернул удобнее раздражающе длинный, гибкий и тонкий, совершенно неправильный — как и он весь сам — хвост с красной пышной кистью на конце, уже покрывшейся снежными пылинками, — приготовился к обращению. И снова в нос вертлявой змейкой проник этот запах. Дразнящий, манящий, заставляющий упруго и сладко сжиматься что-то там, внутри, внизу. Налетел — и пропал, заставив его судорожно сглотнуть и повести широкими ноздрями в попытке снова его учуять. Показалось? Потому что не может здесь ничто так пахнуть. Сехун снова упрямо мотнул головой и сосредоточился. Кости захрустели, мышцы заныли в напряжении, шея и плечи начали привычно затекать в ожидании устойчивого положения. Когда всё было кончено, он выпрямился, потянулся, разминая руки и спину и чуть поёжился: сегодня было как-то холоднее что ли. И тонкие, кольчужного плетения обтягивающие штаны, прикрывающие его до пояса, не спасали. Обнажённый мощный торс, упруго облизываемый морозным ветром, чуть подрагивал. Он поспешно пошёл в пещеру, где оделся в плотные меховые штаны, нижнюю и верхнюю рубаху, перевязь с оружием, натянул сапоги, накинул сверху меховой плащ и плотнее в него закутался. На выходе из пещеры Сехун задержался, рассматривая из-под руки в меховой перчатке пространство внизу, под обрывом. Снежная тишь и бесконечная белая долина — ничего нового. Ничего, кроме… Что? Что может так пахнуть?! Се зло потянул ноздрями и пошёл на этот запах. Он должен это выяснить, тем более, что точно знал: теперь, пока не поймёт, не сможет успокоиться.

***

Он скользил по снегу легко, перепрыгивал, практически перелетал через небольшие провалы, умело обходя снежные лакуны. Всё было как обычно, очень знакомо, но сейчас он был весь сосредоточен только на нём — нежном, манящем, свежем и прекрасном запахе, который усиливался, показывая, что Сехун идёт в правильном направлении. И когда он увидел средоточие запаха — чёрным провалом зияющую среди белоснежных и блестящих под солнцем ледяных скал пещеру, он чуть не зарычал от восторга — настолько ярким, сладким и головокружительным был запах, источник которого она скрывала. Однако Сехун был слишком опытным, чтобы ринуться туда сломя голову, хотя всё внутри него просто разрывалось от желания поскорее найти и завладеть этим запахом. Он вытащил из перевязи длинный охотничий нож с рубиновой накладкой и, зажав его в оборонительной позиции, вступил под своды пещеры. И сразу услышал стон. Жалобный, серебристый, полный муки. Он изумлённо прислушался и торопливо шагнул вперёд, на звук, тем более, что и запах струился оттуда же. Невдалеке от входа в тёмном уголке на расстеленном небрежно тонком плаще, свернувшись калачиком, лежал юноша в одной нижней длинной рубахе, прикрывающей его до колен. Его тёмные пышные волосы слиплись от пота, хотя вокруг было достаточно холодно, и облепляли высокий чистый лоб. Глаза в муке были прикрыты, из них струились прозрачные слёзы, искусанные окровавленные губы кривились в мучительном стоне, а щёки и шея были алыми от напряжения. Это от него так безумно сладко пахло. Это он так высоко и притягательно стонал. Это его искал Сехун. Человек. Омега. Юноша приподнял голову и открыл глаза, которые сразу расширились при виде мощной фигуры Сехуна. Тёмно–шоколадные, большие, блестящие от слёз, покрытые туманной дымкой сладкого желания, они были невероятно, божественно прекрасны. — Альфа… — прошептал юноша, а потом простонал: — А-а-альфа… Помоги мне… Сехун не помнил, как он сдирал с себя одежду, потому что его глаза, застланные красной пеленой желания, фокусировались только на теле юноши. Он не должен был его упустить. Сехун крадучись приблизился к растерянно следящему за ним из-под дрожащих ресниц парню и в один бросок накрыл хрупкое тело своим. Юноша стонал и мотал головой, когда Се силой разворачивал его на спину, разжимал его руки и припечатывал своими к полу около его лица. — Нет… нет… пожалуйста… — стонал омега. — Не надо… Но Сехун остановиться уже не мог. Его лёгкие были заполнены этим запахом. Голос юноши звучал невыносимо прекрасной хрустальной струной, которая звенела внутри и натягивала нервы и мышцы Се до предела. — Ты мой, мой… — шептал он будто в жару, зацеловывая мокрые глаза и горячую шею юноши. — Теперь ты мой, я тебя никуда не отпущу, не отдам никому. Тот не то чтобы сопротивлялся, нет, наоборот, его горячие пальцы сами переплелись с пальцами Се, он откидывал голову, подставляя шею под губы, язык и зубы альфы, он тёрся напряжёнными бёдрами о пах Сехуна, заставляя последнего рычать от страсти и всеобъемлющего желания. Но над ухом Сехун слышал робкие задыхающиеся стоны: — Нет… не надо… не трогай меня… я не хочу… не хочу… Прошу… Сехун его слышал, но не слушал и точно не собирался слушаться. Он чувствовал, как по его ногам струится сладкий густой сок юноши, который Се уже успел попробовать на вкус и понял, что это — самое прекрасное, что он когда-либо пробовал в жизни. Парень в ответ на эти нескромные действия застонал громче, прерывистее, потом вскрикнул несколько раз и кончил. Тогда Сехун облизал его живот и понял, что долго теперь не сможет отказаться от этого омеги. Он вошёл в него жёстко, почти грубо, однако, благодаря его соку, двигаться было не так уж и трудно, хотя узость и жар нутра юноши сразу начали сводить с ума. Омега закричал и забился в его руках, пытаясь всё прекратить, однако Се прижал его к груди, ухватил, чтобы тот не мог и шевельнуться, и продолжил двигаться, потому что остановить то, что начал, он уже был не в силах — иначе, судя по ощущениям, умер бы от напряжения. Ему никогда в жизни не было так хорошо, как внутри этого странного и непонятно откуда тут взявшегося юноши, чьи тёмные волосы сейчас прятали его нос, чей жаркий рот принимал его хриплый рык, чьи руки легко и безобидно царапали его бока в попытке вырваться, уже, правда, не такой настойчивой. Парень громко застонал и выгнулся, и Сехун наконец-то услышал от него то, что так, оказывается, желал услышать, продолжая яростно вбиваться в это прекрасное юное тело: — Да!.. Да!.. Ещё... ещё... быстрее! Быстрее! Да! Да! Да! О, да! Кончил Сехун оглушительно: мощно, обильно, долго, глубоко внутрь, вломившись в омегу по дальше некуда и огласив пещеру таким нескромным и яростным рычанием, что стены откликнулись звонким испуганным эхом. И его партнёр ответил ему высоким пронзительным криком, в котором было наслаждение и почти счастье.

***

Когда Сехун открыл глаза, то первое, что сделал, — это сжал тело, которое было у него в руках. Крепко прижал его к груди и тяжело задышал в пушистую макушку. — Ой... Мне больно, ты меня… сломаешь… — Надломленный голос был немного испуганным и очень растерянным. Сехун открыл глаза и посмотрел вниз. Юноша пытался осторожно освободиться от его объятий. Се лениво понаблюдал за этими неуверенными попытками, а потом в одно движение снова притянул его к себе, сразу перечеркнув все его достижения в этом деле. — Лежи тихо. Я ещё хочу поспать. — Нет… Мне надо идти, — пропыхтел сердито омега, отдирая от себя крепкие длинные пальцы Се. — И куда же ты собрался? — поинтересовался Сехун. — На дворе ночь, ты в горах. Ты знаешь эту местность? — Мне надо кое-что здесь найти, — продолжал бухтеть парень, трудолюбиво, хотя и безуспешно пытаясь выбраться из объятий Се. — Иначе меня не пустят домой. — Тебя прислали сюда в твои… блудные дни… — Се невольно смутился, чему сам изумился до крайности. — ...чтобы ты что-то нашёл? — Какие дни? — удивился юноша, остановившись и заглянув ему в глаза своими большими наивными глазами. — Ну… Ты был… ммм… — А, течка… — Юноша порозовел от смущения. — Кстати об этом… — Он потупил взгляд и прикусил губу. — Ещё раз так сделаешь — и мы продолжим, на чём закончили, — прошептал ему Се, не в силах отвести взгляд от красных искусанных губ. Парень испуганно вскинул взгляд и поспешно заговорил: — Нет, нет, прости, я больше… Не буду так. Я спасибо хотел сказать. Ты… ты помог мне, я понимаю, что сам виноват, я не в обиде, я вел себя отвратительно, но ты должен понять… я себя не по… Сехуну это словоблудие надоело, поэтому он просто повалил парня на спину и впился губами в его рот. Сразу проник внутрь, опробовал нёбо и язык на вкус, не обращая внимания на гневные стоны и попытки вырваться, тем более, что вскоре они прекратились и парень начал отвечать. Не так охотно, страстно и жарко, как это было некоторое время назад, зато так жертвенно и послушно, что Се снова возбудился. Однако он понимал, что надо хотя бы что-то узнать о счастье, так неожиданно принесённом ему залётным снежным ветерком, поэтому закончил поцелуй со звучным чмоком и отстранился. — Как тебя зовут — начнём с этого, — властно сказал он. — Сухо, — чуть задыхаясь, ответил парень, не открывая глаз. — Хорошо, Сухо. Слушай внимательно. Теперь ты мой. Я забираю тебя себе, ты будешь жить у меня. Это ясно? Сухо распахнул глаза и в ужасе уставился на Сехуна, который довольно улыбался и облизывался. — Н-нет! Я не могу! Мне домой надо! — Не надо, — уверенно ответил Се. — Твой дом отныне — моя пещера. По крайней мере... — Меня отчим убьёт, если я не вернусь вовремя! — перебил его криком Сухо. — И со льдом с вершины! Сехун подумал, что ослышался, и поэтому туповато переспросил: — Что? С чем? — Мне нужен лёд с вершины, самый чистый! — горячо заговорил юноша, вжимая руки в мольбе на груди. — Пожалуйста! Мне очень нужно! Он потребовал, чтобы я принёс, ему надо настойку делать для умывания. Срок дал три дня. А я… — Он горестно поник головой. — А я с течкой свалился… здесь… А срок уже завтра вечером! Иначе нам несдобровать! — Кому это — нам? — спросил, прищуриваясь, Сехун. — Мне и братьям. У меня есть братья, тоже омеги, Бэкки и Кёнсу. Они там, внизу. С отчимом. Они маленькие ещё, Бэку двенадцать, а Су пятнадцать. Я не могу остаться! — Он старался говорить очень убедительно, заискивающе заглядывая в глаза Сехуну. — Не потому что не хочу! — вырвалось у него внезапно, и он сам, видимо, не ожидая от себя этих слов, прикусил в смущении губу. — Я. не могу… понимаешь? — Ты хоть понимаешь, что тебя послали сюда на верную смерть? — тихо спросил Сехун, беря юношу за плечи и заставляя посмотреть прямо в свои глаза. — Ты здесь раньше вообще был? Сухо помотал головой и посмотрел на Се со страхом: — П-почему… на смерть? — В период схода лавин? На Белую гору? Не знающего местности? Человека? Без навыков, без нюха на снега, без подготовки? Даже не знаю, дай подумать, — с горькой насмешкой сказал Се. — Кажется, твой отчим не очень дорожит тобой, а, омега? — Не дорожит, — буднично кивнул головой Сухо. — Я ему нужен только как слуга и уборщик. Он меня даже готовить не подпускает: говорит, что если будет знать, что такой уродливый повар ему готовил, то еда ему в рот… — Уродливый? — перебил его изумившийся Сехун. — Это ты — уродливый? Сухо залился краской, и Сехун почувствовал, что омега всерьёз обиделся. — Только не говори, что не заметил! Я не нуждаюсь в твоей жалости! — резко крикнул он. — Что? Что не заметил? — Сехун почувствовал себя ужасно глупо: его обвиняли в том, чего он даже не понял. Поэтому он сердито нахмурился и рыкнул: — Толком объясни, ненормальный! Сухо всхлипнул и одним рывком снял свою рубаху, которую уже успел к этому времени снова натянуть. — Объясняю! — злобно крикнул он и замер, расставив руки в стороны. Сехун удивлённо смотрел на тело перед собой и продолжал какое-то время ничего не понимать. Но потом, всмотревшись, он понял, что, видимо, имел в виду Сухо. Грудь, плечи и живот омеги покрывали мелкие шрамы, неровности. Кожа кое-где чуть бугрилась, была нежно–розовой, с белёсыми пятнышками. Шея пострадала меньше, но и на ней была россыпь маленьких бледных шрамиков. Сехуна повело от желания прикоснуться к парню, и он ласково провел рукой по вздрогнувшему телу. — Какой… нежный… — прошелестел он, не в силах оторвать взгляда от омеги и притянул его к себе. — Хватит надо мной издеваться, — тихо сказал Сухо. И снова начал решительно и зло вырывается из рук Сехуна. Тот, естественно, даже и не подумал отпустить, наоборот, прижал парня к груди посильнее и шикнул: — Тшш... Тихо! Не рвись, а то порвёшься. — Отпусти! Не смей надо мной смеяться! Пусти, я сказал! — У Сухо на глазах — прекрасных, цвета топлёного тёмного шоколада — появились сердитые горькие слёзы. И Сехун не выдержал. Он развернул к себе покрасневшее от злости лицо юноши и начал страстно сцеловывать его слёзы и вылизывать щёки и подбородок, стараясь не упустить ни одну хрустальную капельку: — Ты такой красивый, — зашептал он, затыкая попытки возразить кусанием нежных губ. — Ты самый красивый омега на свете, такой соблазнительный, такой дразнящий… такой прекрасный… Он повалил всё ещё отчаянно сопротивляющегося юношу на плащ и начал его оглаживать, вылизывать, обхаживать в стремлении подготовить к самому сладкому. Парень, блудные дни которого явно ещё не кончились, сдался быстро и вскоре послушно стонал, отзываясь на каждое мощное, торопливое, но страстное движение Сехуна серебристым, звонким голосом. — Сухо... Сухо… Сухо… — выговаривал Сехун, наслаждаясь, что теперь может произносить это имя в то время, как овладевал раз за разом этим нежным телом. — Сухо… ты мой… только мой… Теперь ты мой… Сухо!.. Сухо!.. Не один! Я больше! Не один!..