Coraline

      Мозолистые пальцы крепко держали простой карандаш, но бумага белая не боялась ни их напора, ни остроконечного грифеля по своей коже — она лишь покладисто легла на дощечку и после певуче шелестела, когда движения плавных рук становились нестерпимо щекотны. Казалось, на перепутье седых полос, черты лица оживают, и тем пуще расцветала красота их, чем больше ртутных линий истязалось в столкновениях.       Лань Ванцзи рисовал быт и природу, но никогда душа мужчины не лежала к изображению человека, отделенного от всеобъемлющего мира. Его не вдохновляла глубина незнакомых глаз и длина чьих-нибудь ресниц, не находил он ничего необычного в точеных скулах или подбородке, не влюблялся и в приподнятый абрис брови. Но этот человек являл из себя истинное воплощение Лазурного Цинлуна, дракона востока, и каждый его шаг, жест, вздох ознаменовался благословением весны.       Говорят, омеге — омежьи мечты, но Лань Чжань, завороженно глядя на портрет мужчины, подумал, что вообще-то омежьи мечты альфам тоже не повредят — они хотя бы станут менее самонадеянными в своих изречениях.

***

      Второго нефрита семейства Лань с детства учили держать лицо, которое, так уж повелось, и без того не отличалось особым спектром эмоций, не говоря уже об их физическом проявлении. «Достоинство, честь!» — твердили все кому не лень, заприметив юное очарование Лань Сичэня. «Уважение в глазах напротив — вот наивысшая похвала для человека!» — вторили остальные, поголовно взмахивая руками. «Чувства — слабость, трата зазря. Как можно?!» — воскликнул достопочтенный Лань Цижэнь, обеспокоенный дальнейшей судьбой детей, ведь, как он предполагал, всё же ни Лань Ванцзи, ни Лань Сичэнь никогда не слушали этих слов, давая чужому мнению миновать сердце. И дядя, желая предостеречь своих племянников от беды, однажды сказал: — Ваш отец — глупец, каких свет не видывал. Да и жена ему подстать. Чувства сделали их влюбленными дураками! Разве они кого слушали? Делали хоть что-то, что спасло бы их самих? И что с ними стало в итоге?! Но чем дольше звучал его голос, тем сильнее распалялся язык лишь на злые упрёки и сожаления. Лань Цижэнь глубоко вздохнул и отвернулся, чтобы не видеть невыплаканные слёзы детей. Он отчаянно хотел для них лучшей жизни.       В тот весенний вечер они сидели в красивом павильоне и пили чай, заваренный из свежих душистых трав, аромат которых разносился ветром вместе с розовыми цветочками персикового дерева. Только печальная тишина омрачала это место. Мужчина посмотрел на своё отражение в пиале, наполненной отваром, и улыбнулся, сомкнув губы в тонкую линию.       Последнее, что он когда-либо говорил о родителях, было: — И всё же, если судьба, так встретишься и за тысячу ли, а не судьба, так не увидишься и во век.

***

      Совершенно обычное воскресенье, не предвещающее ничего сакрального: ни фатальных встреч, ни судьбоносных слов, ни до неприличия долгих взглядов.       Но отчего-то Лань Ванцзи показалось иначе, когда он, проснувшийся рассветным утром, взглянул на едва только коснувшиеся края мира теплые лучики солнца — мужчина невольно вспомнил своё недавнее путешествие в Индию, родину черноволосых красавиц, навсегда облаченных в нарядное сари. Иногда он скучал по ней, по её теплоте. Но Индия, забрав у Лань Чжаня кусочек души, подарила частицу себя: белокаменный Тадж-Махал во всём своём великолепии величественно взирал с холста, облачившись в религию того света.       С самого утра мужчина был задумчив и немного печален. Тишина дома сегодня не приносила ему умиротворение. Такое случалось не часто, но прежде предчувствие его не подводило никогда.       Несвойственное Лань Ванцзи волнение передалось и А-Юаню, который, сонно хлопая ресничками, босиком прошлёпал до кухонного стола и уткнулся носом в папин живот, обхватив маленькими ручонками его стан — он, ещё совсем юный для своей второй сути, едва-едва уловил резкий аромат орхидеи в воздух. Это был омежий запах отца, который до этого времени всегда чувствовался совсем чуть-чуть и не оседал на кончике языка так явственно, как сейчас. Обычно, такое случается, если А-Юаня хотели успокоить. — Всё в порядке, — прошептал улыбнувшийся уголками губ Лань Чжань, нежно поглаживая сына по спине.       То, что запах — явление не редкое и присущее всем взлослым омегам, Лань Юань ощущал на уровне интуиции — таким образом новорождённые узнают своих родителей. Однако со стороны этики детям преподносят это преимущественно в школе, когда ребёнок должен осознанно выстраивать определённые отношения со сверстниками.       Численность женщин стала заметно превышать показатели последних лет, и всё потихоньку возвращается на круги своя. Так, и омеги претерпели некоторые изменения. Запах стал не нужен для современного общества — люди научились его подавлять, поэтому с течением времени он утратил своё первоначальное значение, обусловленное привлечением альф, и проявляет себя только в период течек.       Родительское беспокойство А-Юань, ни разу не поверивший в слова отца, воспринял как своё собственное, поэтому, незаметно и тщательно оглядев Лань Чжаня, готовящегося к их запланированной прогулке, с ног до головы, решил для себя во что бы то ни стало поддерживать и защищать.

***

      Однажды Вэй Ин украл книгу. Она была совершенно обычной на вид, но зоркий глаз воришки знал, что внутри меж простых страничек скрывались красочные картинки, которые рассказывали о многовековых преданиях, печальных и не очень, счастливых и не совсем. Кто был этот художник? Вэй Ин не знал — тогда он не умел читать — но мечтал когда-нибудь повстречать его.       Сказок было так много, что их всех не запомнить ни в жизнь, но молящийся о радостях нового дня мальчик, которого никто и никогда беззаветно не любил, кроме единственно родных ему людей, всем сердцем захотел поверить в лишь одну единственную легенду, которая гласила о том, что каждый уважающий себя золотой карп с детства мечтает преодолеть беспощадное течение Волшебной реки в надежде стать бессмертным драконом, чьё имя будут почитать долгие столетия. Когда рыбка подрастает, становясь мудрее и выносливее, она начинает своё опасное путешествие к заветной цели. Но путь долог и ветвист, осилить его сможет лишь тот, кто взрастил в себе отвагу и упорство. Сумев преодолев все трудности, карп достигает драконьих врат, и, перепрыгнув через них, он превращается в самое величественное существо на свете — дракона, и взмывает на своих огромных клыльях выше ревущих скалистых гор.

***

      А-Юань, обещавший себе пристальное внимание к отцу, не сводил с него глаз на протяжении нескольких часов и стойко выдерживал внимательный взгляд со стороны родителя, начавшего что-то подозревать, но уже к полднику непоседливый альфа «заел» свою тревогу купленной сладкой ватой.       Понаблюдав немного за тем, как отец наносит штрихи, подправляя образ незнакомца, и убедившись в том, что ничего необычного ожидать не приходится и не придется, А-Юань, разгоняя воображаемых рыбок ногами, огляделся в поисках того самого мужчины со взглядом знающим серых глаз. Увы, отец не рисовал портреты — мальчик не видел ни одного у них дома или на выставке. Немного подумав, А-Юань легонько соскользнул с лавочки и, оглядываясь по сторонам, подбежал поближе к любопытному музыканту, чтобы как следует рассмотреть всё самое интересное в его облике, так как посчитал, что музы художников обязательно являют собой образец экстравагантности и эксклюзивности. И в какой-то мере он оказался прав. Мальчик остановился около футляра и, внезапно напыжившись, словно тигрёнок в момент нападения, бросил монетку и тут же застенчиво спрятал ручки за спину, неловко улыбнувшись: он немного стеснялся. Заметив это, мужчина, растрепанный, с румянцем на щеках лукаво подмигнул, качнув благодарно головой.       На белоснежном фонтане восседал босой мальчишка с подвернутыми штанами и горделиво озирался вокруг до тех пор, пока не заметил ребячью фигурку своего возраста, околачивающуюся возле его дяди. Он, прищурившись и сложив руки на грудь, хмыкнул и окрикнул предполагаемо будущего знакомца. — Эй ты! В синем! Да-да, ты! Иди сюда! А-Юань, обернувшись, увидел кричавшего мальчишку, который призывно размахивал руками, смотря прямо на него. Нахмурившись, А-Юань всё же подошёл, не совсем уверенный, что обращались и правда к нему, и присел рядом. — Я Цзинь Жулань, но ты можешь звать меня Цзинь Лин, — далее Цзинь Лин указал на мужчину напротив, — а это мой дядя! — Потом недовольно перевёл взгляд на пустующее место. — А тут сидел мой второй дядя.       А-Юань, хихикнув, поддакнул и протянул детскую ладошку: — Лань Юань, приятно познакомиться. Твой дядя очень красиво играет. — Конечно, он же мой дядя! — вскинув подбородок, ответил деловито пожимающий руку Цзинь Лин.       Вэй Ин хмыкнул, наблюдая за детьми. Что ж, пора бы и ему, пожалуй, отдохнуть. Где там носит Цзян Чэна с его кофе? Осторожно захлопнув футляр, Вэй Усянь плюхнулся на место своего вечно недовольного братца, аккуратно поигрывая Чэньцин, и шутливо потрепал Цзинь Линя по волосам. — Хочешь подержать? — добродушно спросил чуть наклонившийся Вэй Ин, заметив, как А-Юань внимательно следит за движениями его пальцев, методично перекатывающих флейту меж собой. Мальчик радостно покачал головой, потерев кончик носика. Цзинь Лин фырнул, но наблюдать за А-Юанем не перестал, на что мужчина усмехнулся — вот ведь маленький зазнайка.       Флейта в детских ладошках казалась большой, но, подражая хрусталю, желала слыть невинно хрупкой. Она переливалась металлическим отблеском драгоценного сплава, и только красный бархат ткани на ней был обжигающе горяч.       А-Юань, завороженный красотой инструмента, решил, что отец всенепременно должен это увидеть. Мальчик посмотрел в толпу проходящих мимо зевак, выискивая средь них замершую фигуру художника, который неотрывно наблюдал за сыном. Обрадовавшись этому, А-Юань изо всех сил помахал сжатой в руке флейтой и обернулся к Вэй Ину: — Можно, пожалуйста, показать отцу? Смотрите, вон он, с мольбертом.       Вэй Ин, видя воодушевление мальчика, улыбнулся, кивнув, и, желая посмотреть в указанном направлении, приподнял голову, из-за чего его пряди волос плавно соскользнули с плеч, щекоча щёки Цзинь Линя. Взгляд серых глаз устремился вперёд, туда, где Поднебесной Галатеей застыл несравненной красоты мужчина.

Sarò il fuoco ed il freddo Riparo d'inverno Sarò ciò che respiri Capirò cosa hai dentro E sarò l'acqua da bere Il significato del bene… Я буду огнём и холодом Прибежищем зимой. Я буду тем, чем ты дышишь, Я пойму, что внутри тебя, И буду питьевой водой, Смыслом добра…