Grand Piano/Рояль

Сехун глядит на Джину, недоверие сквозит в каждом его движении. — Нет, — чётко произносит он, тряся головой. — Нет, нет, нет. Это ужасная идея. — Нет, не ужасная, — хмурится Джина. — Вынуждена согласиться с Сехуном. Это невероятно глупо, — мычит Чонхва, наклоняясь вперёд. Чёлка свисает на половину лица. Она смотрит на Джину, Сехуна и обратно. — А я так не считаю. — Потому что это твой идиотский план, — огрызается Чонхва и недобро глазеет на подругу. Та хмурится. — А что, если ты умрёшь? — спрашивает Сехун, запинаясь о свои собственные слова, словно сломанный магнитофон. — Что, если… что, если он убьёт тебя раньше, чем прибудет полиция? — Не убьёт, — Джина разглядывает руки, прежде чем поднять на Сехуна взгляд, а потом перевести его на напряжённое лицо Чонхвы. — Он любит играть в игры. — Да ты даже не знаешь этого Ким Чондэ. Как ты можешь быть уверена, что он тебя не убьёт? Джина открывает рот, чтобы сказать, что это видно по манере его убийств, но Чонхва успевает первой. — Подождите, — хмурится она. — Я думала, что мы только подозреваем Чондэ. Я думала, что ты собиралась с ним просто поговорить, чтобы выяснить, так ли это. Сехун кривится, на что Чонхва недовольно закатывает глаза. — Ты правда считаешь, что он не убийца? У него в машине был кулон Сон Джиин, а ещё он странный. Особенно когда вчера ни с того ни с сего появился перед домом Джины, — вздрагивает Сехун. Чонхва морщится от воспоминаний. — Судя по всему, разговаривает он так же, как и серийный убийца в тех мерзких сообщениях, которые оставляет после себя. — Смысл в этом есть, но, — Чонхва вытягивает руку над головой. Задумчивый хмурый взгляд сменяет прежний недовольный, — в прошлый раз, когда мы предположили, что кто-то убийца, мы полностью ошиблись, и… Чонхва затихает, искоса глядя на подругу. — И теперь он мёртв, — Джина заканчивает за девушку предложение, понизив голос. Чонхва оборачивает руку вокруг её талии, пододвигаясь ближе. — Я просто говорю, что, может, пока что нам не стоит выдвигать свои предположения насчёт Чондэ, — уже более мягким голос говорит Чонхва. — Но и встречаться с ним ей тоже не надо, — подчёркнуто произносит Сехун. Чонхва вздыхает. — Сехун, они просто поговорят. Всё пройдёт хорошо, — но её слова выходят неуверенными, и Сехун за это цепляется. — В темноте, — он складывает на груди руки и прислоняется к спинке стула, глазея на обеих девушек. — После комендантского часа. В парке. Где произошла половина убийств. — Успокойся, Сехун, — вздыхает Джина, под столом ударяя большим пальцем ноги Сехуна по голени. Он смотрит на неё с таким беспокойством, что ей становится тепло на душе. Она ему ободряюще улыбается, в ответ получая противоречивый взгляд. — Ну вы же тоже там будете. Всё будет в порядке. — Нет, не будет, — возражает Сехун. — Мы будем сидеть в машине. Далеко. И если что-то случится, то мы едва сможем… — В таком случае я убегу, — перебивает его Джина, скрещивает руки и вздыхает. — Я не пострадаю, обещаю. Она пытается успокоить и себя, и друзей, но атмосфера становится более напряжённой. Сехун вздыхает, распластавшись на стуле, а Чонхва опускает голову Джине на плечо, щекоча волосами щёку. (Джина надеется только на то, что сможет сдержать обещание.) *** На улице темно, причём темно так, что Джина сомневается, увидят ли с парковки её друзья. Они находятся на расстоянии в несколько метров. И если вдруг ей понадобится их помощь, то она добежит до них за две минуты. Это успокаивает. Она облокачивается о скамейку, о ту самую, которая стала свидетелем её слёз (что по ощущениям было лет сто назад), на которой познакомилась с Кёнсу, которая видела, как рассыпается на части Минсок. Джине тут же приходит на ум идея поставить табличку рядом со скамейкой в честь всех тех произошедших ключевых событий. Она чувствует определённую привязанность к этому месту, поэтому, кажется, это будет логично? Если Ким Чондэ на этой самой лавке убьёт и её? Она медленно опускается на скамейку и терпеливо ждёт, пока мысли вертятся вокруг дурацкой скамейки в центре этого дурацкого парка. Довольно иронично будет умереть на скамейке, изменившей её жизнь. По её жизни можно хоть дораму снять, так и назвав её «Скамейка». Джина мрачно улыбается своим мыслям. У неё уже настолько расшатаны нервы, что она даже не понимает, почему представляет такие вещи. Мерзкие мурашки ходят туда-сюда по рукам. Она дрожит, прижимая колени к груди и сильнее вжимаясь в скамейку. С каждой проходящей минутой мысли приобретают всё более нездоровый оттенок. Где, чёрт возьми, его носит? Она хмурится, трясёт головой, пытаясь выкинуть из головы отвратительные мысли, а через пару секунд в кармане вибрирует телефон. От: Чонхва Прошёл почти час. Может, он не появится? Пальцы девушки нависают над телефоном. Свет от экрана в темноте парка ослепляет, несмотря на то, что она поставила яркость на минимум. Она начинает писать ответ, когда… — Я всегда появляюсь, — раздаётся позади неё негромким голосом. Джина едва не выпрыгивает из штанов, вскакивая на ноги. Пальцы плотно сжимают телефон, сердце в безумном темпе бьётся в груди. Ким Чондэ сидит с другой стороны скамейки, прямо рядом с тем местом, где сидела она. На голову он нацепил чёрную кепку. Поднеся руку к груди и светя ему в лицо телефоном, Джина видит, как губы парня растягиваются в довольную улыбку. — Какого хрена, — грубо шипит девушка и отходит от скамейки. Телефон вибрирует уже дважды. Ким Чондэ лишь кладёт ногу на колено второй и свободнее облокачивается о скамейку. У него такие небрежные движения, словно он над ней насмехается. — Тебе правда стоит внимательнее следить за своим окружением. Джина складывает руки на груди, игнорируя колкость, и переходит сразу к делу. — Я хочу с тобой поговорить. Девушка переводит взгляд от непринуждённой позы Чондэ к парковке, откуда Сехун с Чонхвой за ней присматривают, и ей сразу же становится гораздо спокойнее находиться в темноте с Ким Чондэ. — Я понял, — говорит парень, оглядываясь и снимая кепку, после чего вновь её надевает. — Только вот выбор места и времени очень странный, — он выгибает бровь. — Вдруг ты вытащила меня сюда с единственной целью: убить. Джина сначала молчит, хмурясь от скрытого подтекста в его тоне, а потом, сощурив глаза, спрашивает: — Только если ты меня? А Чондэ всё улыбается своей идиотской улыбкой, но за ней точно скрывается нечто большее, нечто осторожное и тёмное. — Что ты имеешь в виду? — Что ты делал вчера около моего дома? — руки в боки и смотрит на парня, засыпая его вопросами. — Что ты делал с кулоном той умершей девчонки? Бог знает, что на самом деле было у тебя в машине, потому что я не заметила ни одного кубка! Кто ты такой, чёрт возьми? Чондэ сводит брови у переносицы, и Джина не может разобрать, что у него написано на лице. Выглядит как смесь раздражения и мрачного удивления. — Но тебе ведь всё равно будет наплевать на то, что я скажу, да? Кажется, ты уже составила обо мне своё собственное мнение, — Чондэ склоняет набок голову. Чёрная кепка отбрасывает на его глаза тени, и Джина всё ещё не может распознать его выражение лица. Затем она заваливает его вопросами, которые изводили её со вчерашнего вечера: — О чём ты вчера говорил? Что это за «те двое»? И откуда ты узнал о Минсоке? — Потому что я всё это видел, — в тот момент Чондэ встаёт с лавки. Джина тут же вспоминает о словах Кёнсу, вспоминает, что в ту ночь, когда она скрыла убийство, в парке кроме них с Сыльги, Кёнсу и Чонином, скорее всего, был ещё кто-то. Кровь стынет в жилах, когда она смотрит на Чондэ, на его сжатый подбородок и злость в глазах. Он был там. Чондэ немного выше неё, и когда он на неё смотрит, то его нижняя часть лица скрыта тенью от головного убора, а на верхнюю телефон с включённым фонариком бросает на парня тени, из-за чего он выглядит невероятно зловещим. Джина сжимает телефон и делает шаг назад. — И я знаю, что ты сделала. Что ты помогла сделать. Джина моргает, бледнея и замечая больше его знающий взгляд, чем слова. — Это был несчастный случай. — Да ну? Правда? — Чондэ делает шаг вперёд, а Джина — шаг назад. — Тогда ты довольно хорошо замела следы. Сомневаюсь, что ты даже чувствуешь вину, — добавляет он. Тон низкий, сомневающийся и такой чудовищно мрачный. — Эти убийства на твоей совести. Абсолютно все. Джина застывает на месте, озадаченная его — убийцы — словами, после чего открыто на него смотрит, а внутри растёт ярость. — Почему это я виновата? Вот как ты поступаешь, да? Убиваешь всех этих людей, а потом спихиваешь вину на кого-нибудь другого? Чтобы что? Чтобы почувствовать себя лучше? Или в чём причина? — шипит девушка, буквально красная от гнева. Чондэ играет желваками, и тут-то она осознаёт, что прямо сейчас спорит с серийным убийцей, который с самого начала против неё хотел личной вендетты. Она осознаёт, что она полная идиотка. — О боже, — лепечет девушка, отступая назад и спотыкаясь. Чондэ наступает на неё, его лицо не разобрать. Джина старается дышать, старается думать, несмотря на то, что от паники конечности не слушаются, а на груди так тяжело, словно камень свалился. Кажется, что она умирает. (И, скорее всего, умрёт.) — У тебя совсем мозгов не осталось? — голос Чондэ гремит в темноте, когда он делает шаг вперёд, а бровь ползёт вверх. Она точно умрёт. Он собирается её убить и… — Джина? Джина вздрагивает, дёргая головой назад и пряча за спиной телефон со светящимся фонариком. «Кёнсу», — так внезапно облегчённо проносится в голове, что она едва не падает на колени прямо здесь и сейчас. Яркий свет освещает его фигуру, и девушка начинает быстро моргать и морщиться от внезапного света. Кёнсу стоит позади, глядя на неё и на Чондэ, с каждой проходящей секундой сужая глаза. Между пальцев он держит зажжённую сигарету, кончик которой горит оранжевым. Она глубоко-глубоко выдыхает, а Чондэ горько усмехается. — Значит, я был прав, — Джина смотрит на Чондэ, который снимает кепку и лохматит волосы. Какое-то время все трое молчат, но потом Чондэ снова бросает взгляд на девушку: — Притворяешься ты просто классно. Я почти поверил, что ты ничего не знала. Затем он взглядом встречается с глазами Кёнсу, и между ними такое сильное напряжение, что Джина тихо вздыхает, и этот вздох звучит словно волна, разбивающаяся об обрыв в молчаливом напряжении. Но Джина не успевает ничего спросить. Кёнсу подходит к ней и кладёт руку на талию, сжимая сильно, даже слишком сильно, но девушка наоборот чувствует облегчение. Она льнёт к нему, а он круговыми движениями поглаживает её по руке. — Разве я тебя не ясно предупредил, что случается, когда ты лезешь не в своё дело? — неожиданно низким голосом спрашивает Кёнсу, а Джина от такой глубины в тоне аж вздрагивает. От едва контролируемой злости его голос слегка дрожит. Но она не ожидала, что Чондэ тут же расстроится, а глаза будет застилать пелена. Но, несмотря на это, голос его звучит очень грубо: — Ты ошибся. Мне нет до неё такого большого дела, как ты думал. У Кёнсу на лице и мускул не вздрагивает, но Джина чувствует идущую от него сильную ярость. Его глаза стреляют в сторону девушки, но затем он вновь смотрит Чондэ прямо в глаза, игнорируя его ответы и продолжая засыпать вопросами: — Разве я не говорил тебе уехать из этого города? Чондэ сжимает руки в кулаки, которые едва заметно дрожат. — А я разве не говорил тебе, что заставлю тебя заплатить за всё, что ты сделал со мной? С ним? — Чондэ смотрит на Кёнсу, смотрит прямо в глаза. Его подбородок крепко сжат, глаза пылают, но в них ещё можно заметить грусть, хотя теперь определённая доля свирепости эту грусть поглощает. Кёнсу улыбается, растягивает губы так, чтобы были видны зубы. В таком виде он выглядит устрашающе, и у Джины холодок пробегает по спине. Лицо парня искажается, от доброты, которую девушка всегда видела, не остаётся ни следа. Джина понять не может, кем же Ким Чондэ приходится для Кёнсу. — Это мило, правда, — резко произносит Кёнсу. — Мило, что ты до сих пор относишься с большим почтением к парню, который уже давным-давно мёртв. Твоё запутанное чувство мести не вернёт Бэкхёна из мертвых, Чондэ, — ледяной тон пронизан раздражением. Чондэ сжимает кулаки ещё сильнее и от злости рычит: — Не смей произносить его имя! Кёнсу его игнорирует и тянет Джину за руку. Девушка позволяет себя увести, наблюдая, как Кёнсу абсолютно не обращает внимание на злостные выкрики Чондэ, чьи слова пропитаны горем, глубоким-глубоким горем. Он не идёт вслед за ними, но его голос, его крики пронизаны такой печалью, что голос ломается, срывается на верхний регистр, прежде чем он произносит последние слова. Джина на мгновение оглядывается и замечает, что Чондэ сидит на коленях, будто молится, и от этой картины у неё тяжелеет в груди. («Вернись, больной ты ублюдок!») («Он был и твоим лучшим другом!») («Как ты мог так с ним поступить? С нами?») («А она знает об этом?») Каждое предложение звучит всё более истерично, и Кёнсу прибавляет шаг, достаточно сильно тянет девушку за руку, чтобы та отвернулась от Ким Чондэ и вместо этого лицезрела широкую спину Кёнсу с напряжённой челюстью. («Я не могу поверить, что вы оба снова это сделаете!») («Вернись, монстр. Просто убей меня. Давай же! Давай же!») Джина смотрит на напряжённую спину Кёнсу и задаётся вопросом, почему он позволяет Чондэ бросаться оскорблениями. О чём Чондэ говорит? О чём она должна знать? («Обернись, обернись, обернись, обернись, мать твою…») Но когда Джина залезает на переднее пассажирское сиденье, его выкрики остаются за закрытой дверцей автомобиля Кёнсу. Пальцы трясутся от бегущего по венам адреналина, мозг всё ещё лихорадочно думает, пытаясь разложить всё по полочкам. Кёнсу заводит мотор, но не едет. Он просто выглядывает в окно со своей стороны, где Чондэ (в этом нет сомнений) до сих пор сидит на коленях и беспомощно рвёт траву. Его сдавленные крики так быстро перестали быть слышны, что девушка считает, что ей всё это привиделось. — О чём он говорил? — спрашивает Джина, сжимая руки на коленях. Пальцы дрожат, и она сжимает их ещё сильнее, чтобы те просто перестали трястись. Кёнсу делает глубокий вдох, и Джина думает, что он не ответит на вопрос. Взгляд парня зафиксирован в дальнюю точку, а руки сползают по рулю прямиком на колени. — Он раньше был одним из моих лучших друзей, — шепчет Кёнсу, всё ещё глядя вдаль. — Их было трое: Ким Чондэ, Бён Бэкхён и… и Чонин. (Джина распахивает глаза от настолько любопытного факта. Оказывается, Чонин знал об этом, он знал Чондэ, но в тот день в парке притворился, что впервые его видит. Что-то не сходится. Чонин не стал бы ей о таком врать. Джина пристально смотрит на Кёнсу.) В итоге она решает обратить внимание на вопрос, который лежит на поверхности: на имени того парня, который вроде как уже мёртв. — Ты… ты сказал, что он умер. Бэкхён. Что с ним случилось? Её взгляд направлен на Кёнсу, и, что самое худшее, она не уверена, скажет ли он ей правду или нет. Она не уверена, и это разбивает ей сердце. — Мы пошли в поход, во время которого произошёл несчастный случай, — он сжимает губы в тонкую полоску. — Произошёл несчастный случай, и Бэкхён не выжил. Чондэ с Чонином серьёзно пострадали. Это было… это было ужасно, — Кёнсу морщит нос от воспоминаний. — Но вплоть до сегодняшнего дня Чондэ винит в этом меня. Он сказал, что видел, будто я это сделал. Сказал, что я обставил всё таким образом, чтобы случившееся походило на несчастный случай, — Кёнсу слегка смеётся, без тени юмора, и опускает взгляд вниз. — Конечно, доктора не очень хорошо восприняли то, как Чондэ справлялся с горем. Родители положили его в больницу, где он круглосуточно получал необходимый уход, надеясь, что ему станет лучше. С тех пор я его не видел. — Но ему не стало. Лучше, я имею в виду, — мямлит Джина, хмурясь. — Он наоборот стал убийцей. (Здесь опять что-то не сходится, но Джина не может не думать, что вывод у всех умозаключений именно такой. Иначе кто ещё это может быть?) Кёнсу ничего не говорит, а Джина содрогается, глубже вжимаясь в пассажирское кресло. Они выезжают с парковки, но Кёнсу даже не включает фары. Наверное, не хочет, чтобы копы точно определили их местоположение. (Она цепляется за этот вывод. Цепляется за то, что Чондэ убийца.) — Он убил свою соседку Сон Джиин. Он убил директора нашей школы. Он убил так много учеников, — Джина шепчет, затаив дыхание. — Он убил маму Минсока и самого Минсока. На последнем предложении Кёнсу добавляет скорости. Костяшки пальцев белеют, когда он сильнее держится за руль. Мотор тихо ропочет. *** — Может, чья-то смерть была заслуженной, — низко и бархатно шепчет Кёнсу. И Джина действительно задумывается над его словами. — Например... чья? («Чондэ», — кричит разум. Убийца — это чёртов Ким Чондэ.) По непонятной причине сердце начинает бешено стучать о грудную клетку. — Мужчина, которого убила твоя сестра, — говорит Кёнсу. — Это была самозащита. — Но всё же… — И Минсок. Он был… врагом, разве нет? — добавляет парень, и у Джины по спине пробегает холодок, а пальцы становятся холодными и влажными. — Разве тебе не стало хоть немного легче от того, что тебе не придётся его больше видеть? Он продолжал с тобой играть даже после того, как бросил. Кёнсу стискивает зубы, пока ждёт её ответ. Джина размышляет над чужими словами, и в жилах станет кровь, потому что возможно, только возможно она реально почувствовала на какую-то секунду облегчение. Больше не придётся видеть его с другими девушками. Больше никаких воображаемых остаточных чувств. Больше никакого Минсока, который называл её ласковыми словами, пока они встречались. Но затем она об этом задумывается ещё больше и думает, что «нет, Господи, нет». Вина и печаль практически моментально затмевают облегчение. Она не рада, что Минсока убили. Но Кёнсу думает иначе, и от этой мысли её мутит. (Потому что он всегда был голосом разума, логический и рассудительный. А теперь, глядя на его лицо, на напряжённый подбородок, темень в глазах, она думает, что её вывернет.) («Чондэ», — кричит разум.) — Нет, — бормочет она, возвращаясь в реальность. — Может, немного, но я не какая-то там хладнокровная стерва, Кёнсу. Минсок не заслужил смерти. Никто её не заслуживает, и неважно, Минсок ли это или тот мужчина в реке. — Тогда, получается, ты была права? — Насчёт чего? — От старых привычек трудно избавиться, — он улыбается так, будто шутит, но Джина ничего смешного в этом не находит. Однажды она пошутила так про Минсока, когда согласилась отпраздновать с его семьёй чусок, но это. Это совсем не смешно. («Чондэ», — вновь кричит разум. Но потом он же шепчет, что «может, и нет», и от этой мысли сердце так быстро качает кровь, что, кажется, оно лопнет в любой момент.) Она моргает, не зная, как ответить. («Может, это он», — шёпотом в голове.) Она выглядывает в окно, пытается не обращать внимание на блуждающие противоречивые мысли, но прямо сейчас всё ощущается ужасно неправильным. (Что-то не так, и это чувство трудно игнорировать.) — Почему ты так быстро едешь, Кёнсу? — спрашивает Джина, и её голос звучит на удивление ровно даже для собственных ушей. Она замечает, как у него белеют костяшки, замечает проступающие на руках вены и сжатую челюсть. Кёнсу окружает мрачная аура, которую она раньше не замечала. (Это он… Она не может дышать.) В кармане вибрирует телефон, выводя из мыслей про ужасное открытие. («Это неправда», — говорит она себе. Это не он. Она не знает, что будет делать, если это правда он.) На вопрос Кёнсу не отвечает. Телефон снова вибрирует, скрежетая в плотном напряжении, окутывающим их обоих. Он вибрирует вновь, и вновь, и вновь, и… — Ты не собираешься отвечать? — он спрашивает тем самым мягким и бархатистым голосом, от которого у девушки всегда подкашивались колени. Но сейчас этот тембр только настораживает. Она не хочет, что он настораживал, но эффект именно такой. Джина кивает и дрожащими руками достаёт телефон. Кёнсу искоса на неё смотрит, на её руки, и Джина изо всех сил старается подавить тремор. Она удивляется, когда видит пять пропущенных от Хани. Среди всех друзей именно от неё. Они неделями не разговаривали. Медленно и дрожащими пальцами Джина перезванивает подруге. — Алло? — Хани хватает ртом воздух. Сзади слышны знакомые голоса, среди которых она узнает Чонхву, Сехуна и других людей. — Джина? — Да, это я. Что случилось, Хани? — хмурится девушка, краем глаза замечая, что Кёнсу смотрит на неё. — Сехун с Чонхвой сказали, что ты с ним, — выдыхает Хани. Кажется, будто она только что пробежала марафон. Джина прижимает телефон плотнее к уху. («Это он!», — кричит голос в голове.) — С кем? С Чондэ? Потому что да, мы были… — Не с Чондэ, — перебивает Хани. — Ты ведь с Кёнсу… да? — Да, но… — Слушай меня. Не говори, а просто слушай, — Хани снова её перебивает. От настойчивости и одышки в её голосе Джина начинает паниковать ещё больше. Мысли путаются, ладони потеют. — Ты прямо сейчас должна выбраться из машины, — от низкого и беспокойного голоса у Джины в голове срабатывает сигнал будильника. — Ничего не говори, иначе он что-то заподозрит. Пока мы разговариваем, полиция уже едет. Джина, просто послушай. Он… он убийца. Кёнсу убийца. В полиции нашли запись камеры видеонаблюдения на противоположной стороне от школы улице, которую в первый раз упустили из виду. Она была практически спрятана. И… и это был он. На плёнке видны кадры, как он тащит директора на балкон и свешивает его оттуда. Там так много крови и… И это он писал те послания, и всё остальное делал тоже он. Джин. Джин, пожалуйста, веди себя как ни в чём не бывало. Ничего ему не говори и отвлекай, пока не найдёшь способ сбежать. Пожалуйста, Джин, пожалуйста. Пожалуйста, не смей умирать. Я даже не извинилась перед тобой нормально. Хани звучит так, будто уже плачет, тихо икая, а у Джины в сердце будто вонзились тысячи ножей. Нет. (Тот самый голос в голове над ней будто насмехается: «Видишь? Это он. Это, мать твою, он».) Джина задыхается, вздох застревает в горле. Он, боже, нет. Нет, нет, нет, нет! (Но всё совпадает: его поведение, слова… Теперь всё становится на свои места.) — Веди себя так, будто всё нормально, — умоляет Хани с огромным страхом и ужасом в голосе. — Возвращайся к нам, Джина. Позволь мне лично попросить у тебя прощение. Пожалуйста. Затем она замолкает, а Джине кажется, словно она дышит чересчур глубоко. Она паникует, хотя изо всех сил старается оставаться спокойной, но даже в движениях видно, что она совсем не спокойна. — Не вешай трубку, но отложи телефон. Полиция отследит звонок, поняла? — шепчет Хани. Джина представляет в воображении, как подруга с огромными слезящимися глазами сжимает телефон. — Поняла, — говорит девушка, удивляясь, как ровно звучит её голос, хотя голова уже пухнет от мыслей, от всей этой информации. В груди тяжелеет. Пальцы бы дрожали, если бы она не сжимала так крепко мобильный. — Я люблю тебя. Прости за последние пару недель, — признаётся девушка. — Это не… это не прощание. Ты меня поняла? Хани полна решимости. В тишине голоса на заднем плане звучат для Джины более громко. — Да, хорошо. Всё нормально. Я… я знаю, ты не хотела ничего плохого. Я тоже тебя люблю. Скоро увидимся, — отвечает Джина, стараясь утешить подругу по телефону, но безуспешно. Хани тихо всхлипывает. Джина, не ожидая обратного ответа, следует её инструкциям, а на сердце очень и очень тяжело. Ей никогда не нравилось заставлять лучших друзей беспокоиться, но, тем не менее, вот, до чего они докатились. Джина не отключает телефон, тут же запихивая его глубоко в карман куртки. (Она молится Богу, чтобы она оказалась права, чтобы она ещё увидела Хани. Молится впервые за долгое время, закрыв глаза, а потом поворачивается к Кёнсу, заставляя себя оставаться как можно естественнее.) — Что она хотела? — резко спрашивает Кёнсу. Девушка едва не дёргается от слов, но ей удаётся сохранить бесстрастное лицо. — Ничего, — Джина улыбается, будто всё в порядке. — Она просто хотела извиниться. Помнишь, я говорила тебе, что мы поругались и не разговаривали неделями? Ладно, в любом случае, я рада, что сейчас всё разрешилось. Кёнсу кивает, глядя на неё, сузив глаза. — Почему ты так быстро едешь, Кёнсу? Может, сбавишь скорость? — вновь успокаивающе спрашивает Джина. Она выглядывает в окно, бросает взгляд на спидометр и не понимает, как сможет выбраться отсюда целой и невредимой. Если Кёнсу её не убьёт, то это сделает автокатастрофа. Пока она ждёт ответа, глядя в окно, телефон парня тоже подаёт признаки жизни. — Нет, — наконец заявляет он. Когда он проверяет телефон, то даже не смотрит ни на Джину, на дорогу, хотя девушка пялится на него во все глаза, задаваясь вопросом, как его поведение могло так быстро измениться. Или, может, она наконец-то видит его истинное лицо. Когда он к ней поворачивается, в его глазах темно, как в ночном небе, а уголки губ опущены. Он резко поворачивает налево, из-за чего Джина врезается в дверцу. Он пристально на неё смотрит, взгляд блуждает по лицу, к губам, по подбородку, а затем он улыбается. Кажется, словно эта улыбка медленно ползёт по лицу, затрагивает мускул за мускулом, напряжённо растягивает губы. У него бледный, измождённый вид. И почему Джина никогда не замечала этого раньше? Почему никогда не замечала темноту на лице, пробивающее до костей напряжение в глазах, словно он смотрит в её душу, словно он может выдавить из неё душу одним только взглядом? Сердце у Джины падает вниз, когда она осознаёт, что они едут по шоссе за городом, рядом с лесом. Она понимает, что Хани была права: с самого начала это был Кёнсу, это Кёнсу играл с ней всё это время. (Понимает, когда больше не пытается игнорировать голос в голове, без конца твердящий «это он, это он».) А когда Кёнсу снова заговаривает, и слова томно, сладко-сахарной патокой соскальзывают с губ, Джина не может дышать: — Полагаю, игра окончена, не так ли, милая? *** — Ты врал, — задыхаясь, произносит Джина, перекручивая пряжку ремня безопасности. — Ты врал мне всё это время! — О, милая, — смеётся Кёнсу тем самым низким гортанным смехом, что Джине хочется заплакать. Сейчас его смех звучит как какая-то испорченная версия того смеха, который она полюбила, — не всё было ложью. Я же говорил, что считал тебя очаровательной? — Замолчи, — бурчит девушка. Но Кёнсу продолжает говорить: — Я не врал о том, как сильно любил тебя трахать. О том, насколько сильной я тебя считал. О том, что ты мне искренне нравилась, — вздыхает парень и сбавляет немного скорость. — Ты очень хорошо ко мне относилась. На последнем предложении он закатывает глаза, ухмыляясь, и девушка вздрагивает. Кёнсу бросает на неё взгляд, и её начинает тошнить. — Ты отвратительный манипулятор, — шепчет она, тут же испугавшись своего откровения. Но его, кажется, эти слова забавляют, а Джине становится ещё хуже. — Но ты любишь меня, — Кёнсу снова смеётся, и она бы с радостью стёрла эту ухмылку с его лица. Но она не смеет сделать даже лишнее движение. — А я тебя не люблю. Тебе больно от осознания сего факта? Сердце будто сжимают железной хваткой, а в глазах щиплет, но она не доставит ему удовольствие увидеть, что она расстроена. Она больше не хочет доставлять ему никакого удовольствия. — Нет, не больно, — грубит. Кёнсу никак не реагирует, слова его не задевают. Всё становится ещё хуже. Кажется, что сердце прокалывают ножом миллион раз, а этот чёртов Кёнсу только весело улыбается, будто бы они обсуждают сраную погоду. — Даже сейчас ты сильная. Это так прекрасно. Правда, — он украдкой на неё смотрит. — Так мило. Она старается ровно дышать, хотя желудок делает кульбит от отвращения. — Почему? — выпаливает она. — Потому что это весело. — Нет, не это, — кривится джина, сжимая кулаки, всё равно продолжая искать ответы, хотя и знает, что они ей не понравятся: — Почему ты выбрал меня? — Потому что ты потрясающая, Джина. Чертовски потрясающая с того самого момента, как я впервые увидел тебя на той скамейке, — Кёнсу хочет коснуться её лица, но она отстраняется от чужих пальцев. Ему плевать. Он дотрагивается до щеки, однако Джина немедленно бьёт его по руке, получая в ответ изумлённый смешок. Кёнсу возвращает руку на руль, мычит и лохматит волосы. — И в тот самый момент я решил, что будет весело тебя сломать. — Повеселился? — спрашивает сквозь стиснутые зубы и с тяжёлым сердцем. В глазах собираются слёзы, но она смаргивает их. — Тебе, мать твою, было весело? — Даже не представляешь, насколько, — с губ спадает сумасшедшая улыбка. Джина не хочет всего этого видеть. Она не может перестать думать о том Кёнсу, который нежно её целовал, который смешил, старался готовить ужин, который так мягко и так любовно гладил её по волосам. Не может не думать о том Кёнсу и не сравнивать его с нынешним. Всё это было просто тщательно спланированной ложью. Всё было не по-настоящему. — Ты больной, — болезненно морщится Джина. — Ты реально больной. Ким Чондэ был прав, да? Ты монстр, ты убил своего лучшего друга, — она делает паузу, после которой продолжает широко распахнутыми глазами, внезапно осознав следующее: — И… и ты убил своих родителей, да? Это не было компромиссом. Ты их убил. Кажется, это триггернуло в нём что-то, потому что он тут же оцепенел. — Я бы не делал так много предположений, Джина, — низко говорит он, глядя на дорогу. — Ты не знаешь всей истории. — Я знаю достаточно, чтобы понимать, что ты их убил. Ты это даже не отрицаешь, — у Джины голос срывается от данной мысли. Сколько людей он уже убил? Она думает о его руках, количестве крови на них, и как он этими руками прикасался к ней. Ей тошно. Всё зудит. Она чувствует себя грязной с ног до головы, и это ужасно. — Они постоянно причиняли мне боль, Джина, — зло говорит он, лицо выглядит зверским. — И я должен был просто допустить, чтобы это всё происходило и дальше? — Ты мог бы… — Мог бы что? — последнее слово он внезапно выкрикивает, что девушка аж подпрыгивает. Он никогда не поднимал на неё голос, и сейчас она дрожит от внезапного крика. Он поворачивается к ней, даже не заботясь о том, чтобы следить за дорогой, и в его округлых, больших глазах столько ярости, давней ярости, которая, кажется, поглощает каждую клеточку его тела. — Мог бы оправдывать их, как это делаешь ты? Он многозначительно на неё смотрит, и Джина бледнеет. — Это случилось только один раз. Мама ударила меня один раз, — шепчет Джина, вжимаясь в дверь. Она на девяносто девять процентов уверена, что мама никогда бы не ударила её снова. — Где один раз, там и два, а потом это превращается в каждодневный ёбаный ад, — Кёнсу уже успокаивается, словно это не он на неё орал минутой ранее. Он нажимает на педаль газа, и девушке приходится наблюдать за мелькающими снаружи деревьями. Сердце глухо стучит о грудную клетку. — Но это всё равно не причина, чтобы их убивать. — Знаешь что, Джина, — вздыхает парень, его тон превращается во что-то сладкое и мягкое. — Я уже довольно долгое время этим занимаюсь. Ты определённо одна из моих фаворитов и только поэтому я терплю все эти вопросы. Поэтому, пожалуйста, ради твоего и моего благополучия, — говорит более напряжённо, склоняет набок голову и глядит на дорогу, — не испытывай моё терпение. — Почему я твоя… фаворитка? — она еле шепчет последнее слово, но не собирается молчать. Хани сказала потянуть время, и именно это она и намеревается делать. А откровенную угрозу в словах парня Джина полностью игнорирует. — Если честно, то ты напоминаешь мне самого себя, — тёмные волосы спадают ему на глаза. — Я хотел, чтобы ты целиком и полностью была рядом. И ты до сих пор со мной. Тревога звенит в голове, и она глядит на парня, пытаясь выяснить, что он задумал. — Так поэтому… — она замолкает, делает глубокий ровный вдох, глазами следя за тёмным лесом снаружи. — Куда мы едем? Кёнсу растягивает пухлые губы в кошачью улыбку. — Я ждал, когда ты спросишь об этом, — он резко поворачивает направо, едет на скрытой грязной тропе, а у Джины начинают потеть ладони. Где они находятся? Где, чёрт возьми, полиция? Он едет медленно. Дорога такая ухабистая, что она несколько раз бьётся об окно. — Что это за место? — голос выходит довольно истеричным, так как они едут всё глубже и глубже в тёмный лес и хрен знает, что там скрывается. — Могу предложить тебе два варианта, Джина, — Кёнсу даже не смотрит на неё. — Ты либо присоединяешься ко мне и мы линяем из города, либо же я тебя убиваю прямо сейчас. Джина тупо моргает. Ладони скользкие. — А третий вариант есть? — слабо спрашивает она. Кёнсу тихо усмехается, чем напоминает ей того, старого Кёнсу. Кёнсу, которого она всегда знала. Кёнсу, который был выдуман, чтобы разрушить её жизнь. — Если ты пойдёшь со мной, я смогу полюбить тебя так, как ты всегда хотела, — он делает паузу. Его голос смягчается, становится ласковым, тем самым, от которого сердце останавливалось и тут же запускалось вновь. Она дрожит, потому что хочет этого. Хочет, чтобы он её любил. Она очень сильно этого хочет, и он знает об этом. — Я уже на полпути к тому, чтобы тебя полюбить, Джин. Ты просто должна встретить меня на этом пути. Слёзы застилают глаза, и она старается, и старается, и старается их сдержать. Парень продолжает говорить: — Ты убила того мужчину. Ты правда считаешь, что сможешь уйти безнаказанной? Может, и не ты столкнула его в реку, но убила его практически ты. Ты без задней мысли скрыла убийство, без секунды сожаления. Ты уничтожила доказательства. Я был там и всё видел. Тебе не было жаль. Ты такая же, как и я. Джина динамично трясёт головой, а Кёнсу низким, томным голосом продолжает: — Твоё место не здесь, моя хорошая. Твоё место рядом со мной. Я могу любить тебя и заботиться о тебе так, как ты этого хочешь, — он некоторое время молчит, а потом добавляет тихо: — Позволь мне о тебе позаботиться, милая. У Джины грубый голос, слова произносятся неровно. Они полны глубокой печали, слёз. Ей сложно держать глаза открытыми, поэтому она прикрывает веки. По щекам скатываются слёзы, и она шепчет разбитое: — Хорошо. Молчание. — Хорошо? — повторяет Кёнсу. Тёплую руку кладёт ей на бедро, ведёт вверх, а голос девушки колеблется от внезапного прикосновения. Она кивает, кивает, и кивает, и кивает, думая о том, чтобы потянуть время. Ей просто нужно больше времени. Боже, она хочет этого, очень сильно хочет, но не может. (Может, если она согласится с ним, то у неё будет больше времени найти способ, как отсюда выбраться. Даже если согласиться с Кёнсу равняется тому, что сердце будет ужасно болеть. Джина не может поверить, что он так грязно манипулирует её сердцем и чувствами. Девушка поверить не может, что всё сработало, что на мгновение она действительно думает о том, чтобы принять его предложение.) — Хорошо, — повторяет она, быстро кивая. Именно тогда он даёт задний ход, и Джина чувствует невероятное облегчение, когда они выезжают из глуши мрачного леса обратно к главной дороге. Где они? Девушка размышляет об этом, оглядываясь на дорогу. Сердце застревает в глотке, и она икает, вытирая глаза. Кёнсу нежными и мягкими касаниями помогает избавиться от слёз, и Джина заставляет себя не отпрянуть от прикосновений. В груди до безумия тяжело: настолько знакомы эти прикосновения, которые она ужасно сильно любит. Между ними виснет такое долгое молчание, что Джина не знает, что сказать. Кёнсу время от времени поглядывает на свой телефон. Атмосфера между ними становится более лёгкой, и Джина не верит, что это работает. Так или иначе, она это переживёт. Но затем парень вдруг швыряет свой мобильный в отверстие для стаканчиков кофе рядом с коробкой передач. Грохот эхом откликается в машине, а телефон в итоге падает на пол с водительской стороны. Джина едва ли не выпрыгивает из кожи и вжимается в пассажирское сиденье. — Дай мне свой телефон, — неожиданно требует Кёнсу. Она моргает и качает головой, тихо бормоча: — Нет. Она не может позволить ему завладеть своим телефоном. Он не только поймает её на лжи, так она ещё и потеряет ту единственную связь с городом. Если он заберёт у неё телефон, тогда она точно останется без связи и наедине с Кёнсу — с чёртовым серийным убийцей — и эта мысль настолько её пугает, что парализует. Она не может потерять единственную надежду на побег. Просто не может. (Потому что знает, что у Кёнсу правда есть над ней власть. Из-за слов, которые он произнёс ранее, ей действительно захотелось к нему присоединиться. Становится страшно, как легко он может её убедить, как легко может исполнить её мечты, и она будет бессильна против всего этого. Она осознаёт, что несколькими словами Кёнсу может обвести её вокруг пальца и играть ею, как на рояле. Джина боится, что в определённый момент не сможет ему противостоять, что он легко заставит её упасть на колени, а она будет умолять его поиграться с ней.) Кёнсу сильнее сжимает её бедро, что Джина аж ойкает от боли, тут же отбрасывая его руку. — Нет! — крик раскатывается в окружающей тиши. Он просто молчит, тёмными-тёмными глазами на неё смотрит, и девушка ощущает, как внутри разгорается абсолютный ужас, а тело переключается на режим выживания. Она больше не может оставаться с ним в этой чёртовой машине. Нужно бежать. Нужно, чёрт возьми, бежать. Должно быть, он видит её намерения, потому что тут же железной хваткой цепляется за запястье. Она выворачивает запястье и впивается ногтями ему в кожу. Он громко стонет и отпускает девушку, а в это время автомобиль сворачивает с дороги. Кёнсу пытается вернуть контроль над машиной, весь пышет гневом, а ногой тянется к педали тормоза. И вот тогда Джина понимает, что это её шанс. Это её шанс на побег. Джина помнит времена, когда её заставляли посещать занятия по основам безопасности, и она благодарит Бога, что родители строго относились к обучению. В отличие от Сехуна, она никогда не пропускала занятия. Спасибо, Господи, что не пропускала. Она отстёгивает ремень и немедленно жмёт на коробку передач, переключая на режим парковочной блокировки, пока Кёнсу пытается стабилизировать автомобиль, нажимая на педаль тормоза. Машина делает рывок вперёд, скользит боком вдоль дороги, шины визжат, и Джину бросает на приборную панель. Голова пульсирует от боли, как и всё тело. Болит сильно, господи, чертовски сильно. Она охает от боли, от слабого трескающего звука, но адреналин заставляет продолжать делать задуманное. Кёнсу хочет схватить её за волосы, но, к счастью, промахивается на сантиметр, потому что, когда машина врезается в дерево, Кёнсу вписывается в руль сначала лицом, а потом и остальным телом. Крышка капота открывается, отовсюду валит дым. Не оглядываясь на парня, девушка распахивает дверь и выскакивает наружу, спотыкаясь о собственные ноги. Она уверена, что у неё сотрясение мозга, но ей плевать. Она не обращает внимание на лёгкое головокружение, перед глазами всё плывёт, и Джина пускается в бег прямиком в лес через дорогу. Она запинается о свои ноги и падает на землю, но встаёт на ноги, игнорируя боль в щиколотке от падения. Она подвернула лодыжку, но ей плевать, у неё нет времени волноваться об этом. Ей нужно бежать. И она бежит в лес, а потом поворачивает направо, стараясь бежать параллельно с главной дорогой, но напрасно. Ей нужно всего лишь вернуться в город, и Джина знает, что отсюда до города рукой подать. Она бежит, и бежит, и бежит, и молится, боже, так сильно молится, пока адреналин не спадает и боль не пронизывает лодыжку, голову и плечо. Джина еле ковыляет. Боль в лодыжке обжигает нервы, и в итоге она падает на траву, хватается за сухую листву и грязь, пока пытается восстановить дыхание. Слёзы застилают глаза. Дышать трудно. Каждый рваный вдох обжигает лёгкие. Она старается игнорировать боль, но когда опускает глаза на лодыжку, то знает, что не сможет больше не обращать на неё внимание: она опухла до размера голени. О Господи, как не вовремя. Лес вокруг мрачный, тихий и очень устрашающий, и в этой устрашающей тишине Джина вспоминает о телефоне. — Боже, спасибо, — бормочет она, чувствуя невероятное облегчение. Она медленно тянется к карману, засовывает туда руку. Она ищет и ищет, но там пусто. Его там нет. Дышать снова трудно, в горле спазмы, лёгкие охватывает жаром. Она старается очистить разум, старается не поддаваться самой кошмарной за всю жизнь панической атаке посреди леса, где она одна. Она наклоняется, пальцами ворошит по листьям и грязи, которая забивается под ногти, и делает глубокие-глубокие вдохи и выдохи, желая, чтобы сердцебиение нормализовалось. — Ладно, Джина, — шепчет она себе, сжимая кулаки, — успокойся. Просто успокойся и подумай. С тобой всё будет хорошо. Но на последнем слове голос срывается. И, как и прежде, девушка плачет. Падает вперёд, задыхается от головной боли, от боли в ноге и плече, и плачет, лбом утыкаясь в землю рядом с большим камнем. Она плачет, потому что едва может идти. Она плачет, потому что застряла в тёмном лесу и не знает, как вернуться домой. Она плачет, потому что мобильный, скорее всего, выпал из кармана куртки, когда она упала в первый раз и подвернула лодыжку. Она плачет из-за Кёнсу. Она плачет из-за Минсока, его матери, Сон Джиин, из-за мужчины, которого Сыльги случайно убила. Она даже плачет из-за Бён Бэкхёна — мёртвого мальчика, который, видимо, был небезразличен Ким Чондэ. Она льёт слёзы до тех пор, пока уже не может плакать, пока не наступает икота, но даже тогда она ощущает себя безликим существом. Она плачет до тех пор, пока… — Всё-таки на тебя невероятно жалко смотреть. Джина застывает, распахивает глаза, а Кёнсу просто смеётся, и его сладкий бархатный голос эхом раскатывается по всей лесной поляне. *** — А тебя труднее сломать, чем я думал, — говорит Кёнсу, подходя к ней. Джина замечает, что он хромает. Джина ползёт к своим ногам, и её взгляд сразу падает на его сжатые кулаки. — Отвали! — кричит она. Кажется, она уже свихнулась, но плевать. Она не собирается умирать на его условиях. Джина замечает у него в руках отблёскивающий серебром нож и прямо там решает, что не позволит ему себя убить. Она не умрёт. Кёнсу не останавливаясь наступает на Джину, пока не нависает над ней в каких-то жалких сантиметрах. Он хватает девушку за подбородок, с силой поворачивает, пока она не вынуждена на него посмотреть. Его цепкая хватка несомненно оставит синяки в виде отпечатков пальцев. — Но вот теперь ты меня сильно разозлила. Его губы нависают над её. Джина ненавидит ощущение бабочек в животе, которое его прикосновение до сих пор вызывает. Он прижимает нож к шее плоской стороной, и Джина задерживает дыхание, ведь остриё может с лёгкостью проткнуть кожу. Кёнсу приятно улыбается, глазами бегая по её лицу, оценивая. Облизывает губы, всё ещё улыбаясь, и зубы поблёскивают в лунном свете. Джина не знает, кто или что в неё вселяется, может, это очередная вспышка адреналина, может, просто злость, печаль, гнев или вся боль, которую он ей причинил. Но то, что в девушку вселяется, заставляет её встать здоровой ногой на его покалеченную. Вспышка боли, пронизывающая лодыжку от внезапной нагрузки веса всего тела, игнорируется. Девушка вздрагивает, когда у парня резко дёргается рука, и нож соскальзывает с шеи, впиваясь в её плечо. Она отползает, выворачивается из его хватки, пока он не вытащил из неё нож. Она мысленно решает, что не может допустить потерю крови, пока нянчится с покалеченной рукой, пытаясь не обращать внимание на острую боль. Кёнсу вскрикивает, инстинктивно хватаясь за больную ногу и тем самым отпуская нож. Она пятится, но чужая рука, пугая, хватает её за лодыжку, и девушку тянут по земле. Джина визжит, так сильно заваливаясь назад, что стукается головой о землю. Перед глазами всё плывёт, а в затылке жжёт от боли. Она переворачивается на живот, пытаясь вырваться из чужих рук, и пинается здорой ногой, так как он специально сжимает её за рану на больной ноге. Она ударяет пяткой по лицу, и Кёнсу рычит. Джина сломала ему нос, сомнений нет, но он всё равно не отпускает лодыжку. Пронизывающая ногу боль такая сильная, что девушка словно находится не в себе, а от сотрясения кружится голова. Она падает вперёд, и нож глубже входит в плечо, из-за чего девушка кричит. — Ты покойница, — рычит Кёнсу под ней и тащит за собой. Всё тело девушки скользит по земле, майка задирается, из-за чего ветки и листья оставляют царапины на голой коже. — Я тебя убью. Джина в панике. Глазами она находит рядом с собой большой камень, но достаточно удобный, чтобы взять в руки. Это она и делает: берёт камень и, не теряя ни секунды, заводит за спину, после чего поднимает его в воздух. Видит, как Кёнсу удивлённо распахивает глаза, а затем как можно сильнее ударяет им парню по голове, и его хватка сразу же ослабевает. Джина замечает, что крови не видно, по крайне мере, крови Кёнсу. Она тяжело дышит, падая на спину. Перед глазами всё плывёт. Где-то вдалеке она слышит полицейскую сирену. Пальцы находят нож. Она хочет его вытащить, но решает, что это будет глупо. Вместо этого она падает на спину, смотрит на листовую кущу, возвышающуюся над головой. Потом вытягивает шею в сторону, где лежит Кёнсу с приоткрытыми губами. Джина смотрит на его закрытые глаза, на черты лица, и ей кажется, будто она смотрит на её Кёнсу, который мирно спит. Но порезы по лицу, расцвётший под глазом синяк, разбитый кровавый нос — всё это напоминает ей, что этот Кёнсу не её. (Он не спит. Может быть, он даже мёртв. Но всё равно от этой мысли в груди тяжелеет, а дыхание становится неровным.) Этот человек никогда не был её Кёнсу, правда? Её Кёнсу не существует. И никогда не существовал. (Она только и может думать о том, что встретились они при наихудших обстоятельствах и закончили их отношения в точно таких же наихудших обстоятельствах.) Вдалеке ревущие сирены становятся ещё тише. Она больше не может держать глаза открытыми. Голова пульсирует, а веки постепенно закрываются. Последнее, что она видит, перед тем как всё погружается во тьму, — это расслабленное лицо Кёнсу. Последнее, что она слышит, — это рёв мотора и визг шин. *** После случившегося Джина приходит в себя ещё несколько раз, но не понимает, где находится. Не может разобрать слова, которые слышит, не может понять, кому принадлежат голоса. Этот мир ослепляюще яркий, и Джина просто хочет спать. *** Последний раз, когда она просыпается, но не отключается опять, она немедленно ощущает боль и затёкшее тело. Она не знает, сколько прошло времени, и от этого чувствует себя странно. Она просыпается в темноте. Это первое, что девушка замечает. Она пытается подвигаться, но не может. Конечности не двигаются и болят. Она пытается приподнять голову, чтобы оглядеться вокруг, но в помещении так темно, что ничего не видно. Джина просыпается в темноте и просто лежит, пока тьма не окутывает её с головой. *** Вскоре она уже полностью приходит в сознание и только тогда осознаёт, что не может двигать руками не потому, что они болят, а потому, что они зафиксированы. Её руки и ноги зафиксированы, и Джина не понимает почему. Дверь почему-то открыта, и в комнату просачивается свет. Она часто моргает, стараясь привыкнуть к внезапному внедрению света. Перед глазами плывут чёрные и белые пятна. Она поднимает глаза наверх и видит свисающую с потолка лампочку, которая погружает помещение в тусклый свет, который не должен быть для неё слишком ярким. Но он ослепляет. Джина поднимает голову насколько может и первое, что видит, — она привязана кожаными ремнями к кровати. Взгляд отслеживает иглу в руке, ведущую к стойке с капельницей рядом с кроватью. Её руки грязные, земля до сих пор забита под ногтями. Плечо болит, а голова пульсирует от боли. Лодыжка перевязана бинтами. Но почему она привязана? Но тут девушка замечает заколоченое окно, и по её спине пробегает холодок. Она что, умерла? Так выглядит ад? Но затем взгляд блуждает по стенам крошечной комнаты и натыкается на фотографии людей, которых она не знает. По крайней мере, пока она не осознаёт, что на одной из фотографий изображена Сон Джиин, которая выносит мусор, а её волнистые тёмные волосы образуют ореол вокруг головы. На другой фотографии изображён Ким Чондэ, прислонившийся к забору и сладко улыбающийся, а Сон Джиин улыбается ему в ответ. Мозг Джины не догоняет, в чём здесь дело. Она не понимает, что всё это значит. Но только пока не видит фотографии, на которых изображена она. Фотографии, где она сидит, прислонившись к окну, и читает книгу. Фотографии во время утренних пробежек. Фотографии, на которых она с Сехуном ест мороженое. Она замечает, что большинство фотографий рядом с домом сняты с определённого угла. Проходит минута, прежде чем она распознаёт этот угол. Именно так она бы и выглядела, если бы фотографии были сняты через дорогу. А точнее — из заброшенного дома через улицу. Она вздрагивает от мысли, от идеи, что за ней следили и делали фотографии бог знает для каких целей. Где, чёрт возьми, она находится? Кто снял эти фотографии? Это был Кёнсу? Она думала, что убила его или хотя бы вырубила на достаточно долгое время, пока полиция её не найдёт. Переферийным зрением она замечает какое-то движение, поэтому поворачивает в ту сторону голову, выныривая из мыслей и сжимая в кулаках простынь. Она не знает, что будет делать, если снова лицом к лицу встретится с Кёнсу. Но затем. Но затем… — Чонин! — восклицает девушка, на сердце облегчение. На глаза наворачиваются слёзы счастья, и она их не может сдержать. — Боже, спасибо, ты здесь, Чонин! Чонин удивлённо моргает, будто бы удивляясь, что она проснулась. Он подходит к ней, и Джина ждёт, что он отвяжет её, спасёт из этой ужасной дыры. Но он просто смотрит на неё, тихо вздыхая. Джина непонимающе моргает, пока сердце бешено бьётся о грудную клетку, словно запертая птица. — Прости, Джин, — бормочет он и стирает с её щёк влагу. У него тёплые пальцы, а Джина ощущает страх от его выражения на лице. — Ч-Чонин? Она не понимает. Она уже ни черта не понимает! Чонин поджимает губы. — Я тебя предупреждал, разве нет? Я говорил, что он тебя уничтожит, — мягко напоминает Чонин, и сердце падает вниз. — Чонин, нет, — выдыхает девушка. Господи, она не справится с ещё одним предательством, только не с таким. Чонин нащупывает на прикроватном столике серебряную липкую ленту, аккуратно отрывая от неё конец, и этот отрывающийся звук действует на нервы. Она трясёт головой, пытаясь двигаться, несмотря на сдерживающие ремни и боль во всём теле. — Знаешь, меня он тоже пытался сломать, — говорит Чонин тем же тоном, которым обычно успокаивает племянницу во время истерики. Гладит её по волосам, осторожно распутывая узлы. — Он сломал меня тем же способом, которым пытался сломать тебя. Но со мной он преуспел. — Чонин, — на последнем слоге голос превращается в истерический всхлип. Жгучие слёзы скользят вниз по лицу, из-за чего простынь становится неуютно мокрой и холодной. Нет, Господи, пожалуйста, не надо. Она что угодно сможет вытерпеть, но только не это. Чонин делает паузу, слегка качая головой. — Хотя я думаю, что он к тебе привязался, — Чонин снова замолкает, и Джина клянётся, что его губы трогает улыбка, пока он убирает с её лица волосы, вытирает большими пальцами непрекращающиеся слёзы. Но глаза его мерцают тьмой, как и у Кёнсу той ночью. — Кёнсу может быть на тебя зол, но он успокоится. Хотя не знаю, будет ли он с тобой нежен. Думаю, что нет. Не после твоих выходок. — Чонин. Чонин, пожалуйста. Пожалуйста, не надо, пожалуйста, — Джина в полнейшем отчаянии, когда он хватает её за подбородок, крепкими и изящными пальцами разворачивая длинный кусок скотча, звук отрывания которого раздаётся по всей комнате. Он клеит один конец скотча в уголке рта, и Джина начинает вопить: — Чон… Он обрывает её на полуслове, плотно заклеивая рот. — К твоему сведению, я пытался его остановить, но… — Чонин небрежно пожимает плечами, не заканчивая предложение. Но на заклеивании рта он не останавливается. Нет, он обматывает ленту вокруг головы, затылка, приподнимая волосы, и снова возвращается ко рту, плотно фиксируя. Девушка не может дышать, она извивается, а когда видит в его руках мешок, то крики приглушаются скотчем. Её голова неподвижная, находится в странном положении, и она едва видит сквозь слёзы. Он грубо натягивает ей на голову мешок, всё время успокаивая. — Ты сделала свой выбор, и теперь тебе придется жить с его последствиями, — Чонин сквозь мешок гладит её по щеке, а Джина не может перестать плакать и кричать. Горло уже саднит, а голова кружится от нехватки воздуха. Сквозь дырки в мешке просачивается свет. — Но тебе хотя бы не придётся жить как мне. Я рад. Ты заслуживаешь большего, чем всё это. Чонин ненадолго замолкает, после чего вновь продолжает: — Ты будешь не первым моим лучшим другом, которого я убил, — устало вздыхает он, словно на его плечах покоятся тяжести всего мира. — И, кажется, не последним. Он гладит её по голове. А затем дверь приоткрывается, прежде чем захлопывается громким и резким бах, и ещё одна пара шагов проходят по комнате. На глаза наворачиваются новые слёзы. Страх пронизывает Джину до костей, ведь она может сложить два плюс два. Он жив. Кёнсу жив. И он здесь.