Caesura

В Лондоне Джулеку уже поджидала Анарка собственной персоной, а на Северном вокзале их обеих встретил Лука. Растерянный и смущённый он совсем не сразу догадался узнать, что произошло. Стоило вопросу выбраться наружу, лицо матери тут же перекосило. А проходивших мимо прохожих отнесло в сторону. Анарка не постеснялась использовать арсенал самых грязных ругательств. Джулека взяла на себя смелость объяснить: — Я рассказала ей. Всё рассказала. Потом пришла очередь Луки пускаться в... То ли оправдания, то ли объяснения. Потому что мамино «Погоди-ка... А ты какого чёрта здесь делаешь?» — определённо требовало и того и другого. Лука рассказал про их с Феликсом провалившийся план. Анарка хлопнула его по спине. — Держи нос по ветру, юнга. Теперь-то этот гад получит своё! Джулека неохотно поведала про приезд следователя и интервью. На Джерома собирались завести дело: вот это да! Разве не этого они добивались с Феликсом? Когда Лука осознал, что Джулека нашла в себе силы рассказать всё матери, его сердце затопила такая гордость, что он едва удерживался от высокопарных фраз и жестов. Да и мама отличилась. — Как же гастроли? Анарка отмахнулась. — Найти мне замену не верфь переносить, так что не пузырись. Пузыриться Лука и не собирался.

***

— Наверное, ты расстроен. Над серибристой водой неугомонно шныряли чайки. Лука щипал гриф скрипки и слушал Феликса. Пытался. Ему это так и не удалось. — С чего такие выводы? — удивился Феликс. Лука хмыкнул. — Ну, обошлось без эпичных планов и взломов чужих квартир. Одна из птиц — она выглядела самой белой из всех — взмыла в небо, истошно крича. Феликс рассмеялся. Не над чайкой. Над Лукой. Неужели тот снова ляпнул чушь? — Ты так ничего и не понял! — воскликнул Феликс, глядя на него как на дурачка. — Ни черта не понял. — Что я должен был понять? — Я ненавижу Париж. Больше, чем Париж, я ненавижу скандалы и иметь дела со скользкими личностями вроде Лилы. Но вот появился ты, и по какой-то причине тебя чертовски взволновало дело Питера Лавьяна, смерть Роуз и, по ещё какой-то причине, ты точил зуб на Джерома. Поэтому... Это стало мне интересно. Пусть в итоге всё разрешилось и без моих идиотских планов... — Они не были такими уж идиотскими, — расчувствовавшись, признал Лука. Феликс слабо улыбнулся. — Я совсем не расстроен. — В отличии от моей скрипки. Лука принялся подкручивать колки. Его сердце услужливо старалось играть роль метронома, но всё время спотыкалось на ровном месте. Сейчас подходящий... В горле встал комок, а пальцы налились тяжестью, отрицая настройку инструмента... Подходящий момент, чтобы заговорить о том, что произошло несколько дней назад между ним и Феликсом. — Так что с Джеромом? — Сегодня было первое заседание. Ему грозит двадцать пять лет. — Здорово. — Да. Наверное. Лука настроил последнюю струну. Феликс подал ему смычок. В голове вновь забегали неуклюжие формулировки. Как же неловок Лука был в словах! Он увидел это именно сейчас, мечтая поймать взгляд Феликса, будто только это могло помочь обрести свободу в выражениях. Возможно, это была шутка. Лука готов смириться. С тем, что насочинял лишнего. Скрипка завибрировала, давясь тоской. Запела тягучим сопрано, коротко всхлипывая на оборотах. Феликс слушал. Лука мог увидеть это сквозь прикрытые веки. Человек, который не любил музыку, по-настоящему знал, как её следует слушать. Луке такое откровение пришлось по духу. На губах заиграла улыбка, гармонируя с завершающей частью мелодии. Странное чувство — быть по-настоящему услышанным. Последняя нота вырвалась из-под смычка. Лука выпрямился и произнёс: — Я возвращаюсь в Бейквелл. До конца августа. Феликс вздрогнул, словно его это испугало. — Почему? — Ты прав насчёт Маргарет. Ей одиноко. И было ещё кое-что, но Луку мутило как воду в ветреную погоду, когда он пытался признаться в этом самому себе. А уж другому! — Что ж. Раз так, то ты должен знать кое-что. — Феликс подался ближе. Вокруг зрачков — крапива. Смотреть в его глаза сейчас — всё равно что обжигаться об огненные зубы листьев. Лука кивнул, показывая, что готов (не совсем, правда) и ему интересно. — Да? И что это? Феликс схватил его за руку. Жест отчаяния. Лука ощутил как пересохло во рту, когда он увидел отблеск заката на зелёных радужках. — Я... Я убил своего отца. Ты себе представить не можешь, как легко спровоцировать сердечный приступ. Всего лишь нужно было подмешивать препараты в его вечерний джин, на протяжении месяца. Или двух. Уже не помню. Всё смешалось. Я ненавидел его. Он был мне омерзителен. Я мог терпеть его крики, побои, но когда он впервые поднял руку на маму... Феликс сжал ладонь Луки до боли. Зелёные глаза остеклянели. Так бывало с Джулекой, когда она вспоминала зиму. — Амели знала. Не говорила прямо, но она должна была заметить, что кусты рододендрона беспричинно поредели... Мы переехали. Дальше ты всё знаешь. Почти всё. Лука опустил взгляд. Мысли горели. Нужно дождаться, когда... А, впрочем, разве он так уж потрясён? В какой-то степени Лука чувствовал себя освободившимся. Словно это он держал за спиной всё это время страшный секрет. Словно он боялся услышать нечто похуже. Опасение не сбылось, секрет выброшен в воду — есть ли претензии со стороны защиты? Чёрт. Лука стиснул в пальцах смычок, покрутил его, будто любуясь стекающим по волосу светом. Значит, убийство. Убийство в духе тех романов, которые приносила Джулека из школьной библиотеки. Отравленное кофе, пропитанное ядом письмо, труп в саду... — Ты ничего не скажешь? — Феликс отпустил его и отодвинулся сам. В эту секунду Лука жалел об опущенном прикосновении. — Спасибо. — Он качнул головой. — Спасибо, что поделился. Феликс беззвучно выдохнул. — И всё? — Не думаю, что твой отец был человеком, по которому человечество будет скучать, — сухо проговорил Лука. — Не сделай ты того, что сделал, возможно, мы бы сейчас не сидели здесь. Лука поднялся и протянул руку Феликсу. Не то что бы тому была нужна помощь, чтобы встать. Он верил, что это универсальный способ показать человеку, что ты рядом. Протянуть руку. Близилась ночь. Синие тени растянулись по дорогам, облепили стены, чёрные кляксы заклубились в проулках и за стёклами окон. Впереди повспыхивали фонари. Лука не пытался выловить мелодию Феликса. Теперь он пытался услышать тишину. Тридцать два шага до чёрной ряби воды, огней Либерти и до будничного «Увидимся». Тридцать два шага — тридцать два такта. Лука знал, как закончить песню.