Пока ты смотришь

В целом, их с Мегуми ссора не должна стать для Сукуны чем-то новым – у них уже столько ссор осталось в прошлом. Чему удивляться-то? Вот только все дело в том, что с тех пор, как Сукуна стал слизеринским охотником, и они с Мегуми поговорили – ну, по-настоящему поговорили, а не посрались, как обычно, а итогу этого разговора Сукуна прекратил свои попытки выцарапать им победу нечестным путем… В общем, с тех пор у них таких масштабных ссор больше не случалось. Нет, они все еще переругивались – но за прошедший год из таких перепалок исчез настоящий яд и реальное желание задеть, сарказм превратился в подтрунивающий, опасно напоминающий дружеский, и Сукуна почти уверен, что видит: эти их несерьезные перепалки не одному ему из них двоих доставляют удовольствие. Потому что сражаться с Мегуми в искусстве словесного подъеба весьма и весьма увлекательно. Но теперь – вот. Они ссорятся. По-настоящему. С разъяренным ревом – со стороны Сукуны, с холодным шипением – со стороны Мегуми. С последующим взаимным игнорированием. И, вроде бы, все это знакомо, вроде бы, не должно задевать… Вот только Сукуна от их ссор успел отвыкнуть, а вот к Мегуми рядом, спокойному, рациональному, саркастичному, но не пытающемуся ежесекундно от него обороняться – успел привыкнуть. Дерьмо. И где-то глубоко внутри Сукуна на самом деле понимает – это он в их ссоре виноват. Это он развел какое-то дерьмо на абсолютно ровном месте, сорвав им тренировку. Это он набросился на Мегуми, в общем-то, без каких-либо видимых, серьезных причин – а сам Мегуми, к счастью, никогда не был тем, кто станет спокойно терпеть безосновательные нападки в свой адрес. Поэтому, конечно, он тут же ушел в защиту и начал нападать в ответ. Опять же – где-то глубоко внутри? Да, пожалуй, Сукуна и впрямь понимает. Но это не значит, что он собирается что-либо признавать. Потому что… Ну а какого это хуя Сукуна должен что-то там признавать? Какого хуя должен брать на себя всю гребаную ответственность? А может, ему еще и в ногах у этого гребаного Фушигуро ползать? Прощения у него вымаливать?.. Тихий язвительный голос в собственной голове подсказывает: Ага. Именно это ты и должен сделать, придурок. И ползать. И вымаливать. Сукуна раздраженно от голоса отмахивается. Он зол. И он собирается злиться дальше. Злость в принципе копится в нем уже вторые сутки – вот и нашла себе выход, выплеснутая потоком яда на Мегуми. Вот только меньше ее от этого внутри почему-то не стало – кажется, наоборот, эта злость стала только концентрированнее и гуще; доросла до раскаленной ярости, подпитанная горечью и разочарованием. Краем глаза Сукуна замечает, как все от него шарахаются, пока он несется по Хогвартсу взбешенным бураном после сорванной тренировки и идиотской ссоры. Вот и правильно. Вот и должны отшатываться. По крайней мере, у большинства в этой гребаной школе все же есть инстинкт самосохранения, и они понимают, что под руку Сукуне сейчас лучше не попадаться – а в идеале не попадаться бы вообще, – если хотят остаться в живых. Но при этом, кажется, Мегуми вот свой инстинкт самосохранения либо проебал где, либо отдал кому – потому что он-то как раз от разъяренной стихии Сукуны не бежит никуда и никогда, вот как и сегодня. Наоборот – оскаливается и лезет к ней, упрямо противостоя. Как же бесит-то. Проблема в том, что в куда большей степени все же – восхищает. Иногда Сукуна думает, что понимает, почему Мегуми все же не в Гриффидоре – хотя это самый очевидный для него вариант. Его разновидность слабоумия-и-отваги – осознанная и взвешенная. Когда Мегуми лезет напролом, подставляет глотку под лезвие – он прекрасно знает, что именно делает. Просчитывает последствия, осознает цену – очень по-рейвенкловски, блядь. С такими мозгами ему, вроде как, уже туда дорога. Но тем не менее, Мегуми не там. Потому что также он готов просчитанную цену заплатить, если думает, что оно того стоит. Даже если иногда эта цена почти буквально самоубийственная – что делает Мегуми одновременно невероятно рациональным и совершенно, нахрен, отбитым. Что заставляет Сукуну, опять же, им восхищаться. Но еще это вызывает смутные отголоски страха, которые царапаются где-то в районе ребер – страха не перед Мегуми, конечно. Безусловно, он более чем способен представлять опасность – но Сукуна знает, что его опасность может быть направлена только на тех, кто этого заслужил; что если сам Сукуна и получит когда-нибудь от Мегуми по роже – то это будет целиком и полностью, сука, заслужено. И опасность Мегуми, эта едва уловимая контролируемая темнота на донышке его глаз – они совсем Сукуну не пугают. Его это завораживает и восторгает. Не слишком-то адекватно? Да ну и похуй. То, что Сукуна сам отбитый – абсолютно очевидный ебаный факт. А страх у него внутри не перед Мегуми – за Мегуми. Потому что Сукуна отчаянно надеется – этот придурок никогда не дойдет до той точки, где уже не будет «почти». Где Мегуми окажется в ситуации, когда решит, что самоубийственная цена того стоит – и соберется ее заплатить. Блядь. Пожалуй, было бы гораздо легче, если бы он и впрямь ненавидел Мегуми – но теперь даже играть ненависть хуево выходит, а уж тем более убеждать в ней самого себя. Поэтому их ссора… Хотелось бы сказать, что плевать. Что неважно. Но где-то глубоко внутри, там, под тоннами и тоннами кипящей ярости – глухое, абсолютное отчаяние, которое ни в какой ярости сжечь невозможно. Которое снова и снова, сквозь всю эту алую, злую пелену, подкидывает ему в голову вопросы… А что, если Сукуна все проебал? А что, если теперь уже ничего не исправить? А что, если вот это, хрупкое и важное, за последний год выстроенное – какие-то считанные минуты назад оказалось безвозвратно разрушено самим же Сукуной, и больше Мегуми даже смотреть в его сторону не захочет?.. Но Сукуна взбешенно от вопросов отмахивается, за ярость цепляется. Нет. Нахуй. Он не планирует свое отчаяние даже признавать – ровно так же, как и свою вину. И уж тем более не планирует выпускать все это на свободу, отдавать всему этому контроль. И вообще – ни в чем Сукуна не виноват! Пошло оно к моргановым проклятиям! Это все Фушигуро-гребаный-Мегуми – если бы он… Если бы… Перед глазами опять всплывает сцена, случайно увиденная вчера – какая-то девчонка с Хаффлпаффа, которая, невинно хлопая глазами, отчаянно краснея и робко улыбаясь, приглашала Мегуми сходить с ней на этих выходных в Хогсмид. Сукуна унесся оттуда почти сразу, как услышал это. Силой вырвал себя из того ступора, в который впал; сглотнул панически сбившийся сердечный ритм – и рванул в противоположном направлении. Не хотел видеть реакцию Мегуми. Не хотел видеть, смягчится ли его обычно невозмутимое выражение лица, потеплеют ли его обычно непроницаемые глаза – как теплеют очень, очень редко и для очень, очень немногих; как для Сукуны не теплеют почти никогда – по пальцам можно такие случаи пересчитать, да и те он не уверен, не померещились ли. И ладно еще всякие там Годжо с Кугисаки, или даже собственный бесячий брат-близнец Сукуны. В их случае хотя бы можно понять, почему им достаются и потеплевшие взгляды, и смягчающиеся углы лица. При любом раскладе раздражает, конечно. Но все же можно понять. А тут – всего лишь какая-то безымянная девчонка. И вдруг выяснить, что она, абсолютно нихрена для этого не сделав – заслужила все это? В то время, как Сукуна наизнанку к чертям выворачивается, пытается, пытается, пытается – и все равно?.. Блядь. Несправедливо же просто, сука – и не хотелось знать, стала ли эта несправедливость реальностью или нет. И уж тем более не хотелось слышать ответ Мегуми. Не был Сукуна уверен, выдержит ли этот ответ. А все потому что… Потому… Блядь! Да потому что у них важная тренировка на этих выходных, скоро матч – а гребаный Фушигуро на свиданки собрался бегать?! Что за вопиющая безответственность! А кто тут на квиддиче помешан? А кто тут ни единой тренировки обычно не пропускает – и Сукуну в их направлении пинает? …хотя он бы и так пропускать не стал, не пока на этих тренировках есть Мегуми. Но самому Мегуми не нужно об этом знать… А кто тут постоянно подначивает Сукуну пошвырять с ним квоффл даже вне тренировок, как будто нет уймы занятий куда интереснее, а?! Ну а то, что Сукуна никогда не отказывает – это уже детали. Ну а то, что для Сукуны и впрямь нет занятий интереснее, чем пошвырять гребаный квоффл с гребаным Фушигуро – это уже детали. Детали и то, что дело тут совсем не квоффле. Не в том, что Сукуна таким уж охуеть интересным считает квиддич, на который ему еще недавно вообще посрать было. Да и сейчас, в целом. Посрать. Ну а то, что у Сукуны сердце куда-то к кадыку подпрыгивает, когда гребаный Фушигуро – МегумиМегумиМегуми – предлагает полетать только вдвоем… …так это вообще бред какой-то. Не было такого! Вот! И вообще, суть в том, что это гребаный Фушигуро здесь – помешанный на квиддиче безумец, и что, теперь он эту свою помешанность готов променять на любования с первой попавшейся девчонкой? И где ж эти его хваленые принципы? Где эта его жажда заслуженной победы? Куда делись все лекции о честной игре, о чувстве удовлетворения и гордости от этой гребаной заслуженной победы? И что теперь делать с тем фактом, что он действительно заставил Сукуну испытывать и удовлетворение, и гордость от их общей заслуженной и честной, мать ее, победы? От вида сияющих победным, ликующим блеском глаз Мегуми, взгляд которых обращен на Сукуну – и от которых невозможно отвернуться? Та, первая их игра, которую они выиграли бок о бок, как команда, абсолютно честным путем… Сукуна вряд ли когда-нибудь ее забудет. Блядь. Гребаный Фушигуро! И, нет, вовсе не из-за этого случайно подслушанного разговора Сукуна вторые сутки злится – вовсе не из-за этого он на гребаного Фушигуро сорвался… Абсолютно нет. С чего бы? Просто гребаный Фушигуро его разочаровал – вот и все. И ничего больше. И нет совершенно никаких причин злиться. Или ощущать себя преданным. Или ревно… Стоп. Вот в эту сторону лучше даже не думать – потому что нет. Неа. Этого быть не может. Этому совершенно никаких оснований нет. И еще раз. Для закрепления. Никак злость Сукуны с предполагаемым свиданием гребаного Фушигуро не связана. Совсем не из-за этого предполагаемого свидания он на гребаного Фушигуро сегодня набросился. Да. Точно. А теперь – повторять мысленно до тех пор, пока Сукуна сам в это не поверит. Блядь. Когда Сукуна наконец оказывается на вершине одной из башен, сам не помня, как ноги его сюда принесли – он тяжело дышит, руки с силой сжаты в кулаки, глаза крепко зажмуриваются, а внутри продолжает клокотать ярость, не находя выхода. Ему хочется что-нибудь швырнуть. Разбить. Под закрытыми веками так и стоит невозмутимое лицо гребаного Фушигуро; стоят его глаза, на какую-то долю секунду округлившиеся и ошарашенные, когда Сукуна начал на него орать – но тут же сузившиеся и похолодевшие. Под закрытыми веками так и стоит его оборонительная поза, то, как он одним только своим видом, кажется, проложил между ними бетонную стену – ту стену, которая, как думалось Сукуне, если уж не пала полностью, то стала значительно тоньше за последний год. Теперь же, кажется, укрепилась сильнее и выросла выше, чем была когда-либо прежде. Эта мысль бьет так прицельно, что выбивает из легких воздух. Что выбивает из-под ребер ярость, которой он прикрывался, на которой держался. И совершенно неожиданно для себя Сукуна вдруг чувствует, как эта ярость будто лопается мыльным пузырем в диафрагме, оставляя его опустошенным, выжатым, уставшим. Это ощущение оказывается таким мощным, наваливается таким многотонным прессом – что и землю из-под стоп выбивает тоже, и его ноги подкашиваются, и он почти валится на холодный бетон башни. Пальцы зарываются в волосы. Блядь. Ну и что теперь делать? Ему хочется вытащить обратно ярость. Хочется продолжить винить во всем гребаного Фушигуро – МегумиМегумиМегуми. Хочется и дальше делать вид, будто сам Сукуна ни в чем не виноват, будто не он это начал, будто… Вот только больше – не получается. Вся напускная, старательно вытащенная ярость, за которой он прятался – теперь улетучилась, стоило только остаться наедине. Стоило только остановиться и перестать бежать. Бежать. Бежать. Зато отчаяние, которое он так сильно – и так яростно, черт возьми, – отрицал, оно теперь выходит на передний план. Оно затапливает поселившуюся внутри пустоту. Мегуми его не простит, – осознает с ужасом Сукуна. И это такой пиздец. Сукуна ведь не дурацкий Юджи, не сучка Кугисаки, даже не придурошный Годжо. Это им можно проебаться раз-другой – и Мегуми будет готов их простить. Но Сукуна? У Сукуны был всего один долбаный шанс – и тот с таким трудом выцарапанный. И теперь он этот шанс проебал. И из-за чего, спрашивается? Неужели, и впрямь из-за того, что увидел Мегуми с той девчонкой? Неужели, из-за приглашения, которой услышал? Неужели, из-за мимолетной, мелькнувшей в голове мысли, которую он отказывался все это время признавать? Ну, той, где подумалось, что у безымянной девчонки, может, и есть шанс – а вот если бы Сукуна сам пригласил Мегуми в какой-нибудь ебучий Хогсмид, то, вероятно, был бы послан очень, по-фушигуровски вежливо. И очень далеко. И не то, чтобы Сукуна и впрямь хотел его приглашать – но просто… Просто… Неужели, Сукуна действительно его прирев… Неа. Нет. Сукуна встряхивает головой. Он все еще отказывается в эту сторону даже, сука, думать. А то ж хер знает, до чего додумается – хер знает, как это потом раздумать. Когда позади него вдруг слышатся шаги – Сукуну моментально выдергивает в реальность из вороха панических, отчаянных мыслей. Сердце на секунду подпрыгивает к кадыку, обнадеженное, и он резко поворачивается назад – так, что даже в шее что-то хрустит… Но, конечно же, это оказывается не Мегуми. Конечно же. Если бы Сукуна не был настолько погружен в собственную пизданутую голову – он бы понял все по звуку шагов. И обладателя этих шагов тоже узнал бы. Блядь. Ну вот только этой херни ему и не хватало. Ощутив где-то там, среди отчаяния, пустоты и ужаса – вспышку раздражения, Сукуна оскаливается. Вскакивает на ноги, понимая, как жалко выглядит, сидя тут посреди площадки башни и вцепившись пальцами себе в волосы. – Какого хуя тебе нужно? – бросает он сквозь стиснутые зубы тому, кого в последнюю очередь хотел бы сейчас видеть. А в ответ получает показательно-мирно вскинутые вверх ладони. – Я тоже всегда рад тебя видеть, о, мой неизменно любезный и дружелюбный брат, – ухмыляется Юджи, и Сукуна думает о том, что ему явно не идет на пользу общение с Мегуми – вон, ерничать научился. А раньше даже значения слова «сарказм» не знал. Хотя до уровня Мегуми ему все еще очень далеко – но к этому уровню он вряд ли сумеет приблизиться даже после долгих десятилетий тренировок. – Либо говори, что надо – либо полетишь головой вниз, – твердо припечатывает Сукуна, у которого совсем нет сейчас желания помогать своему бесячему братцу в этих самых тренировках. Ухмылка сползает с губ Юджи. Он не выглядит ни капли испуганным услышанной угрозой, засранец такой – все-таки, оба прекрасно понимают, что в этом случае она нихрена не стоит. Как бы братец ни бесил, Сукуна никогда в жизни ничего ему не сделает – но жутко раздражает, что, хоть этот факт никогда и не был озвучен, Юджи хорошо о нем знает. Из-за чего его даже не припугнуть. Ну как тут не раздражаться, а? Тем не менее Юджи также явно понимает, что на шутки-хуютки Сукуна нихрена не настроен. Так что ощутимо серьезнеет. Сбрасывает с себя остатки пусть немного по-фушигуровски едкого – но миролюбивого веселья, которое было, как протянутая Сукуне рука. Мол, вот, братец, я пришел помочь тебе выбраться из той трясины, в которую ты сам себя загнал, и сопли тебе вытереть. Вот только не нужно Сукуне, чтобы сопли ему вытирали… То есть, нет никаких гребаных соплей, ага. И Юджи одновременно не настолько тупой, чтобы игнорировать, когда Сукуна на жалостливые, сентиментальные разговоры не настроен – но в то же время достаточно тупой, чтобы игнорировать тот факт, что Сукуна на них не настроен, чтоб его, никогда. В конце концов, они знают друг друга, ну, вроде как, с гребаного рождения – персональное проклятие Сукуны, – тут уже и Юджи мог бы чему-то научиться. Но нихуя. Он не оставляет попыток со своим соплежуйным дерьмом к Сукуне время от времени лезть – но хотя бы научился отступать, когда становится особенно отчетливо ясно, что эти попытки приведут только к еще большему пиздецу. Сукуна всегда предпочитал, чтобы, если уж жизнь хочет ебнуть ему под дых – она делала это сразу, с маху, без каких-то ебаных слащавых прелюдий. Из-за которых удар по итогу будет ощущаться только сильнее. Одна из многочисленных причин, почему Сукуне так нравится компания Мегуми и общение с ним – он никогда нихрена подсластить не пытается; он всегда прямолинеен, честен в своей вежливо-острой манере, что многими расценивается, как грубость. А вот Сукуной очень ценится. Нет, у Мегуми есть и другая… сторона. Да, прямолинейный и честный – но он все же не из тех, кто намеренно станет бить словами, чтобы только сделать больнее. Да, Мегуми не будет сыпать слащавыми, приторными фразами, чтобы успокоить и утешить – зато он окажется рядом, когда это действительно нужно. Молчаливой поддержкой. Твердой опорой. То, что, как кажется Сукуне, куда ценнее любых ебаных слов. И потерять это – потерять дружбу Мегуми… Блядь. Одна мысль пугает просто до пиздеца – а уж тот факт, что эта мысль сейчас как никогда близка к воплощению в жизнь… Встряхнувшись, Сукуна заставляет себя сосредоточиться на реальности – насколько это возможно с учетом того, что он прекрасно знает: пытаться полностью выбросить Мегуми из своей головы бесполезная затея, особенно сейчас. Но задвинуть мысли о нем чуть дальше – приходится. Потому что – нет уж, нахер. Если так продолжит – черт знает, что у него на лице может отразиться, что может увидеть там Юджи. Нихуя ему видеть не нужно. А тем временем, приняв заданные Сукуной правила игры – Юджи складывает руки на груди и, нетипично для себя помрачнев, с такой же нетипичной для себя жесткостью говорит, наконец переходя к делу: – Просто решил, что кто-то должен вправить тебе мозги, раз сам ты в не в состоянии пойти и извиниться перед Мегуми. – С чего ты решил, что извиняться должен я? – тут же против воли огрызается Сукуна, ощущая, как раздражение разгорается до взбешенности – и только запоздало осознает, что тем самым фактически признает и то, что что-то вообще случалось, и свою вину, и в целом ведет себя совершенно по-детски. И это, конечно, та еще хуйня вообще – но. Просто. Из всех людей. Из всех гребаных, чтоб их, людей – именно Юджи пришел читать ему нотации? Серьезно?! Но в ответ на эту вспышку идиотский братец только невпечатленно вскидывает бровь – определенно позаимствованное у Мегуми выражение – и хмыкает: – Потому что, если бы виноват был Мегуми – он бы уже признал это и пришел к тебе первым. Такой он человек. А если вы до сих пор в ссоре – значит, виноват ты, и яиц исправить все у тебя не хватает. Бля. И ведь не поспоришь. Влияние Мегуми на Юджи становится еще очевиднее – раньше он в жизни не выдал бы такую сложную логическую цепочку с таким уровнем проницательности. И, ладно, на самом деле Юджи далеко не тупой, кто бы там что иногда ни говорил – а те, кто говорят, могут и на кулак Сукуны нарваться. Просто он до пиздеца наивный, со всей этой тупой верой в светлое-доброе-чистое, и часто дальше своего носа не видит. Пусть вслух Сукуна и не собирается это признавать. Но вот мысленно все же признать приходится тот факт, что на самом деле общение с Мегуми идет Юджи очень даже на пользу, а вовсе не наоборот. Хотя и этого Сукуна вслух никогда не скажет. – Как ты вообще понял, что мы поссорились? – недовольно хмурится он, ощущая, как раздражение притихает, вновь оставляя за собой одну сплошную глухую усталость и отчаяние. Дерьмо. Сукуна уже по своему раздражению скучает. И он прекрасно знает, что сам Мегуми вряд ли о чем-либо рассказал бы Юджи – не тот он человек, который ходит и обо всем подряд треплется; не тот, кто легко делится своими проблемами и позволяет себе разделить их с кем-нибудь еще. Даже если речь идет о его лучшем друге. Что, на самом деле, не особенно Сукуну устраивает – пусть ему и не нравится мысль о Юджи, сующим нос, куда не просили, но он все же предпочел бы, чтобы Мегуми рассказал сам. Чтобы хоть поматерил там, скажем, мудака, который сегодня на тренировке на него сорвался – и тем самым немного своего внутреннего выплеснул бы. Ну, просто потому что было бы, чтоб его, неплохо, если бы этот придурок Фушигуро-гребаный-Мегуми перестал уже взваливать все на себя – и делился грузом на своей спине хоть с кем-то. Пусть этим кем-то будет и не Сукуна. – Да потому что так он реагирует на ссоры лишь с одним человеком, – вздыхает Юджи, подтверждая мысли Сукуны – да, Мегуми не рассказывал. Просто Юджи хорошо его знает, просто Юджи на него очень не плевать. Что говорит определенно в пользу Юджи. Но в то же время Сукуна только сильнее хмурится, пока его мозг цепляется за одно из слов, которое братец то ли осознанно, то ли не очень – скорее, второе, – но все же выделил интонациями. Что это вообще за загадочное так? Он уже хочет спросить… но тут же захлопывает рот. Сукуна не уверен, хочет ли знать. Сукуна не уверен, вывезет ли, если ответ Юджи сейчас шибанет по каким-нибудь еще болевым – Сукуне кажется, он так и едва на ногах держатся. На чистом упрямстве. – Ты сейчас херней страдаешь, Юджи, – в конце концов, лишь устало выдыхает Сукуна, теперь даже не пытаясь корчить из себя нечто больше, чем то жалкое, чем он есть на самом деле. – Это все равно бесполезно. – Что бесполезно? – непонимающе хмурится Юджи, и, ха – а вот и его наивный, дальше собственного носа не видящий братец. Вот и граница, за которой заканчивается положительное влияние Мегуми. Не удержавшись, Сукуна закатывает глаза. – Я – не ты и не Кугисаки, – принимается он объяснять очевидное. – Это вам Фушигуро готов все простить тут же, стоит состроить жалобные глазки. А мне… Оборвав сам себя, Сукуна не заканчивает и поджимает губы. Дойдет до братца – значит, дойдет. А нет… Ну и похер, пусть только валит уже. На лице Юджи появляется сложное выражение, будто он пытается разобраться в какой-то особо заковыристой формуле на трансфигурации – но потом оно вдруг немного пораженно светлеет, в глазах появляется озарение. Юджи даже как-то выпрямляется весь, когда выдыхает тихое, полное какого-то понимания: – О. Что-то до него, похоже, все же доходит – и теперь Сукуне явно предстоит узнать, что именно. Хочет он этого или, блядь, нет. Взгляд Юджи тем временем быстро становится тверже, увереннее, когда некое понимание дорастает до осознания и, кажется, находит себе место у него в голове – и он добавляет уже громче, совершенно ровным, спокойным голосом: – Ты придурок. И я сейчас очень сильно хочу тебе врезать. И эта твердость в глазах вопит – он более, чем серьезен. Сукуна одновременно удивлен – его братец не особенно склонен к рукоприкладству что на словах, что на деле; нет, он может – просто не любит этого. Но, с другой стороны – речь ведь о Мегуми. Ради Мегуми Юджи явно не против и кулаками помахать – ничего удивительного. И, ладно, пожалуй, Сукуна и впрямь по роже заслужил – но отследить причинно-следственную связь и понять, как Юджи пришел к такой идее именно сейчас, он не может. И есть часть Сукуны, которая хочет недоверчиво фыркнуть. Он бы проверил, чем закончится попытка Юджи ему врезать. Но ни атмосфера, ни внутреннее состояние Сукуны, ни взгляд Юджи не способствуют тому, чтобы теперь уже самому шутить ебланские шутки – но не с целью какую-то там гребаную метафорическую руку протянуть, как Юджи в начале этого разговора. А с целью спровоцировать. Впрочем, Сукуна в любом случае никак среагировать не успевает – потому что Юджи уже продолжает все тем же ровным, спокойным тоном и с таким видом, будто пытается втолковать Сукуне что-то невозможно очевидное. Но какого-то хуя ему непонятное. – Сукуна. Мегуми постоянно выдерживает такие твои загоны, которые даже я, твой брат-близнец, выдержать едва в состоянии. Он таскает тебя на тренировки, беззлобно припирается с тобой, разрешает тебе провоцировать себя, осаждает тебя, когда тебя совсем заносит. Знаешь, что из этого Мегуми делал бы, если бы ему было плевать на тебя? Резко замолчав, Юджи выдерживает драматичную паузу в пару секунд – но при этом все еще не оставляет возможности Сукуне вставить хоть слово, когда продолжает: – Ничего. Он просто игнорировал бы твое существование. Да, Мегуми очень… сдержанный, –подбирает он подходящее слово. – Из-за чего иногда может казаться, что ему все равно. Но на самом деле это очень, очень далеко от прав… – Да знаю я! – в конце концов не выдерживает и рявкает Сукуна, вклиниваясь в эту тираду и обрывая Юджи на полуслове. Потому что действительно знает. За равнодушной, холодной маской Мегуми скрывается огромное, далеко не равнодушное сердце – Сукуна видел подтверждение этому уже уйму раз. Знает, что Мегуми пойдет буквально на все ради действительно важных и дорогих ему людей – но и мимо незнакомца, которому плохо, он не пройдет тоже. Тогда как Сукуна вот – прошел бы. Но Мегуми, увидев, как случайного ученика задирают какие-нибудь мудаки – никогда не отвернется в другую сторону. И, впрягаясь за кого-то чужого, получая за кого-то чужого по роже, он совершенно ничего не будет ждать взамен. И сделает это просто потому, что будет считать такой поступок правильным. Ничего больше. Одна из причин, почему Сукуна часто задается вопросом, какого черта Мегуми делает на Слизерине – если забота о близких и важных людях в саму концепцию их факультета еще вписывается, то вот остальная часть… Ничего удивительного, что только с Мегуми на их распределении Шляпа дольше пяти минут не могла решить, на какой факультет его отправить. Удивительно, как она от такого мыслительного перегруза не загорелась к хуям. И ведь Сукуна прекрасно помнит единственный раз, когда задал Мегуми этот самый вопрос – как раз во время того их разговора, после которого все между ними начало налаживаться. Вопрос о том, что он на Слизерине вообще делает. Тогда Мегуми ощетинился и понял его не так – решил, будто Сукуна считает Мегуми недостойным Слизерина. Тогда как на самом деле Сукуне считает, что это Слизерин не достоин Мегуми. С другой стороны – а кто вообще достоин? – Если знаешь – то почему не думаешь, что это относится и к тебе? – тем временем, хмурясь, спрашивает Юджи. – Мне и правда хочется тебе врезать, потому что Мегуми столько всего для тебя делает – а ты думаешь, достаточно одной ссоры, чтобы он от тебя отвернулся? – Я не… – пытается Сукуна, но тут же захлопывает рот, не зная, как закончить. Когда Юджи говорит это вот так – действительно кажется, что Сукуна мудак, который Мегуми не ценит; не ценит всего, что Мегуми для него делает. И да, черт возьми, он определенно мудак – и сегодня это доказал. Но просто… Дело не в… Да блядь! Дружба Мегуми – лучшее, что в жизни Сукуны в принципе есть. И он ценит, он, блядь, пиздецки ценит тот факт, что Мегуми вообще его к себе подпускает, что его присутствие выносит – и прекрасно осознает, что нихрена и ничем этого не заслужил. Но в том и суть. Он осознает. И всего лишь не считает, будто заслуживает прощения – вот только не хочет говорить это Юджи. – Просто не сравнивай отношение Мегуми к тебе с его отношением ко мне или Нобаре, – вздыхает Юджи, когда Сукуна так и оставляет это «я не» нелепо повиснуть в воздухе – не находит, как его продолжить. – Конечно же, оно будет разным. Потому что мы разные. Если бы я провинился перед Мегуми и натворил какой-нибудь ерунды – то уже побежал бы вымаливать у него прощения и «строить жалобные глазки», – передразнивает он предыдущие слова Сукуны – и вновь с легким оттенком этой явно у Мегуми подцепленной едкости. – А ты – вот, сидишь тут, дуешься и придумываешь совершенно идиотские причины тому, почему тебе стоит продолжать дуться, а не пойти и все исправить. – Я смотрю, ты решил вместо того, чтобы врезать мне – сам нарваться и получить по роже, – флегматично констатирует Сукуна – но Юджи только коротко фыркает, опять совершенно угрозой невпечатленный. Сукуна бы сказал, что скучает по тем временам, когда братец в его угрозы верил – но, кажется, таких времени вовсе никогда не существовало. Бесит же. – Будто ты можешь мои слова оспорить. Туше, бля. Все дело в том, что действительно ведь не может. Поэтому продолжает хмуро молчать – и Юджи фыркает громче, принимая это за ответ. Ну точно в полет с башни отправиться хочет. – Сукуна, – опять серьезнеет Юджи, твердо глядя ему в глаза. – Думаю, мы оба знаем, что если бы виноват был Мегуми – он бы действительно уже сам пришел к тебе и все исправил. Но Мегуми никогда не придет первым, если виноват не он – и будет прав. При этом ему ведь даже наверняка не нужны будут извинения. Ему достаточно, чтобы человек просто признал свою неправоту. Мегуми никогда и ни от кого не требует никаких свершений и ничего заоблачного – даже если именно этого заслуживает. Челюсть Сукуны сжимается крепче. Раздражает, что все эти очевидные вещи, который он же, бля, должен понимать и сам – и действительно понимает, но какого-то хуя не действует в соответствии с этим пониманием, – ему в голову вдалбливает бестолковый, наивный братец. А все просто потому, что у Сукуны то ли эго завышенное, то ли пиздецки огромный страх проебаться еще сильнее. Страх, который как раз и заставляет сильнее проебываться. Или, может, все дело в страхе того, что Сукуна действительно прощения Мегуми не заслуживает – и что на все попытки тот только отвернется равнодушно. И будет абсолютно прав. Но. Ебаный же пиздец. И что, теперь из-за этого тупого страха не стоит даже пытаться ничего исправлять? Просто опустить руки, сдаться и провести на этой башне остаток дней своих, дуясь, как капризный пятилетка? Звучит и впрямь, как пиздец. Ебаный. В конце концов, Мегуми действительно как минимум заслуживает извинений – примет он их или нет, но заслуживает. На самом деле, заслуживает гораздо большего – не слов, действия; чтобы Сукуна на деле свою вину загладил. Чтобы на деле ему доказал, как сильно их дружбой дорожит. Мегуми действительно никогда и ни от кого многого… да хоть чего-то для самого себя не требует – и это одна из дохрена причин, потому что он больше, чем кто-либо еще, пиздецки многого заслуживает. Но первыми в любом случае должны быть слова. А уже потом, если Мегуми позволит, если вновь к себе подпустит… – С каких это пор ты стал таким умным? – хмыкает Сукуна, ощущая, как становится чуть проще дышать теперь, когда решение принято. Как немного ослабляют свою хватку тиски где-то глубоко внутри. Кажется, Юджи тоже улавливает этот момент, когда что-то меняется; наверное, каким-то образом замечает изменения в самом Сукуне – потому что на его непривычно хмуром лице вдруг расползается знакомая солнечная улыбка. – Думаю, на меня хорошо влияет Мегуми, – фыркает он весело – но при этом явно серьезно. И, опять же – не поспоришь. Потянувшись вперед, Сукуна взъерошивает без того взлохмаченную макушку Юджи и широко оскаливается. – Мелкий ты засранец. – Я младше тебя всего на четыре минуты! – с притворным возмущением вскидывается Юджи, с шутливым визгом уворачиваясь от руки Сукуны. – Вот и не забывай об этом, – скалится Сукуна шире. Такой обмен репликами происходил между ними уже столько раз – ощущение, будто это вообще едва ли не первое, что они с Юджи друг другу в жизни сказали, будучи еще совсем карапузами, – что Сукуна ощущает, как от рутинности происходящего что-то внутри него окончательно успокаивается. К относительному равновесию приходит или еще какая хуйня. Но теперь выходит мыслить более ясно. Рационально. Но теперь вообще нихрена не понятно – а нахуя Сукуна тянул-то? Какого черта он до сих тут дуется и жалеет себя вместо того, чтобы давно уже перед Мегуми извиниться?! – А теперь найди свои яйца, пойди и исправь ту херню, которую натворил. Иначе я и впрямь тебе врежу. Потому что Мегуми такого не заслуживает, – ухмыляется Юджи, но в глазах его – серьезность и твердость. И, вроде бы, он всего лишь озвучивает очевидное… Но, как оказалось – для страдающего херней Сукуны иногда очевидное нихуя не очевидно. После этого Юджи разворачивается, чтобы уйти. – Не дорос еще угрозы здесь вбрасывать, – ворчит Сукуна ему вслед, и уже откуда-то с лестницы до него доносится: – Четыре! Чертовых! Минуты! – И я никогда не позволю тебе о них забыть! – кричит Сукуна вдогонку, не желая оставлять последнее слово за Юджи. В ответ он получает только смех. Наконец оставшись наедине с собой, Сукуна впивается взглядом в раскинувшееся над ним, до рези в глазах чистое, кристально-голубое небо. И понимает, что страх и отчаяние – они все еще там, сгущаются и грохочут глубоко внутри. Но Сукуна отказывается опять им поддаваться. Желание все исправить – хотя бы попытаться – оказывается куда сильнее. В конце концов, если Сукуна этого не сделает, Юджи просто не успеет ему врезать. Сукуна врежет себе первым. Если кто-то и стоит того, чтобы впервые в своей гребаной жизни извиниться – то это точно Мегуми. Надо же, – мысленно хмыкает Сукуна, когда спускается с башни. Кто бы мог подумать, что его наивный олух-братец однажды станет тем, кто будет вправлять ему мозги? Ладно, может быть, иногда наличие брата-близнеца – это не такое уж и проклятие. Но только может быть. И вслух Сукуна никогда этого не признает. Много времени на то, чтобы найти Мегуми, ему не требуется. У них обоих есть места в Хогвартсе, куда они уходят, когда хотят ото всех сбежать. У Сукуны это – та самая башня: она находится в отдаленной части замка, и вход в нее скрыт за гобеленом. Ни разу Сукуна не видел, чтобы туда забредал кто-нибудь еще, и от него об этом месте узнали только двое – Мегуми, которого Сукуна привел сам, и он совершенно не хочет задумываться над причинами того, почему это сделал. И Юджи, с которым они случайно столкнулись однажды, когда Сукуна пытался за гобелен проскользнуть – а тот, настырный засранец, не отвязался от него, пока Сукуна ему башню не показал. Для Мегуми такое место – у Черного озера, уголок на самом его краю, скрытый от чужих взглядов деревьями. Сукуна догадывается, что в случае Мегуми об этом месте знает большее количество людей – наверняка тоже Юджи, но еще Кугисаки и Годжо. Тот факт, что и сам Сукуна в числе посвященных… Ну, этот факт делает что-то с пространством за его ребрами, о чем он задумываться совершенно не хочет. Так что Сукуна совсем не удивляется, когда находит Мегуми именно там. Проблема только в том, что, как только он видит Мегуми, который сидит, опершись о ствол дерева, с закрытыми глазами и откинутой назад головой… Вся его решимость, обретенная во время разговора с Юджи – вдруг куда-то улетучивается. Зато на первый план опять выползают нарастающие отчаяние и страх, смесь которых не выходит вовремя одернуть и опять внутрь себя затолкать. Может ли Сукуна сделать все еще хуже, чем оно уже есть?.. Конечно же, блядь, может! Да у него же гребаный талант к проебам. Проебаться там, где уже и так проебался? Звучит, как что-то, что Сукуне определенно по силам, блядь! Особенно, когда дело касается Мегуми. Потому что с Мегуми… ну, с ним Сукуна всегда хочет сделать все правильно – всегда. И так же всегда на практике у него все идет по пизде, когда дело касается Мегуми. Не в состоянии заставить себя сдвинуться с места, на какое-то время Сукуна просто замирает. Наблюдает. Напоминает себе дышать. А Мегуми… взрослеет. Сейчас, когда он расслабленно сидит у дерева, и Сукуна может просто смотреть, не опасаясь быть уличенным в таком сталкерстве – это особенно отчетливо видно. У Мегуми постепенно уходит припухлость с щек, остреют скулы, раздаются в ширину плечи, подростковая угловатость сменяется твердой стойкой. Нет абсолютно ничего удивительного в девчонках, которые начали к нему липнуть, – мелькает в голове отрешенная мысль. Странно лишь то, что начали только сейчас. Или не только сейчас? Или уже давно – просто это Сукуна впервые стал свидетелем?.. Он опять вспоминает ту девчонку, смущенную, краснеющую, робкую – такие Мегуми нравятся? Сукуна вот нихрена не смущенный, не краснеющий и не робкий – осознание этого выходит странно тоскливым, хотя он уж точно никогда и не хотел таким быть. Просто Сукуна… Блядь. Прямо сейчас Сукуна совсем не думает о том, а был бы у него хоть какой-то, мизерный шанс, все же попытайся он сам пригласить Фушигуро-гребаного-Мегуми в Хогсмид. Прямо сейчас Сукуна совсем не представляет себя на свидании с Фушигуро-гребаным-Мегуми, на месте этой девчонки. Нет уж. Нахрен надо! И все-таки… Насколько нормально, что Сукуна все эти изменения в Мегуми замечает? Насколько нормально, что Сукуна наблюдает за ним достаточно внимательно, чтобы заметить? Насколько нормально, что, когда Сукуна сейчас смотрит на Мегуми – у него чуть-чуть стопорится дыхание и сердце сбивается с ритма? Он говорит себе – это все из-за страха перед предстоящим разговором. Да. Только из-за этого. И вообще, нет ничего странного в том, чтобы заметить какие-то изменения в своем сокурснике. Они просто много времени проводят вместе. Ходят на одни уроки, живут в одной комнате, вместе состоят в команде по квиддичу. А Сукуна… ну, он просто наблюдательный, да. Ничего. Странного. И в том, чтобы заметить – твой сокурсник далеко не урод внешне, тоже ничего странного нет. Обычная констатация факта, признание очевидного – у Сукуны есть глаза, в конце-то концов. И то, что Мегуми невероятно умен, что у него восхитительное, мрачновато-сухое чувство юмора, что с ним невероятно интересно спорить, интересно просто разговаривать, интересно его завороженно слушать… Все это тоже – констатация факта. Признание очевидного. И совсем у Сукуны в глотке не копится горечь при мысли о том, что на свидание с Мегуми пойдет все же та девчонка, а не он сам. И… – И долго ты еще будешь пялиться? – врывается вдруг знакомый голос в мысленный поток Сукуны, уже близкий к срыву куда-то, откуда не вытащить – и он едва не подскакивает от неожиданности. Мегуми все так же сидит с закрытыми глазами, не шевельнувшись даже – и Сукуна мысленно матерится. Блядь. Каким-то образом, Мегуми всегда его присутствие ощущает – так с хуя ли Сукуна рассчитывал, что в этот раз будет иначе? А затем Мегуми наконец все же открывает глаза. Наконец поворачивает к нему голову. На секунду-другую они сцепляются взглядами. Глаза Мегуми – острые, внимательные, непроницаемые. Кажется, будто он чего-то ждет. Не удивительно, отстраненно осознает Сукуна – это же он сюда приперся, ну. Но у него – пески в глотке, через которые не выходит протолкнуть ни слова; даже заставиться шевельнуться все еще – нихрена не выходит. Под взглядом Мегуми в принципе к земле пришпиливает окончательно и все, что Сукуна может – это смотреть. Смотреть. Смотреть. Как отбитый придурок, потому что отбитым придурком он и является. По итогу, хоть какой-то реакции так и не дождавшись – Мегуми отрывается от дерева, о которое опирался. Поднимается. Сам делает шаг вперед. Еще один. Останавливается в считанных футах от Сукуны. Ни о какой расслабленности в Мегуми больше не идет и речи. Весь он – настороженность. Опаска. Готовность в любой момент начать обороняться. Что-то мудацкое внутри Сукуны тут же в ответ на это ощетинивается, вскипает; жаждет действительно напасть, раз от него только этого и ждут – но он силой заталкивает это дерьмо подальше, за стальную дверь, под замок. Рационально Сукуна осознает – ничего удивительного, что Мегуми готовится обороняться. Учитывая то, что сегодня уже произошло. Учитывая то, сколько раз Сукуна вообще обороняться его уже вынуждал. И все же – Мегуми в принципе никогда не бывает расслаблен рядом с ним, с Сукуной, так же как бывает рядом с Юджи, Кугисаки или Годжо; и хотелось бы сказать, что понимание этого никак не задевает, внутренности болезненно не царапает. Но блядь. Рядом с Сукуной в Мегуми всегда остается настороженность – даже спустя этот год, когда кажется, что они все же стали чуть ближе. Но именно чуть – расстояние между ними остается в тысячи миль. А теперь – куда больше. В тысячи световых лет? Но, может, Юджи в чем-то прав – хоть и нихрена не хочется это признавать. Нельзя требовать от Мегуми, чтобы он относился к ним всем одинаково. Потому что и они ведут себя с самим Мегуми не по одному шаблону. Абсолютно логично то, что он насторожен рядом с Сукуной там, где совершенно расслаблен с тем же Юджи – потому что Юджи, этот мелкий засранец, никогда и не заставил бы Мегуми проходить через то, через что заставляет пройти Сукуна. И он может разложить осознание этого по полкам – рационально. Рассудительно. Холодно. Тогда какого ж хуя все равно больно-то? Сукуна не уверен, сколько именно проходит секунд-минут-вечностей, пока они вот так застывают на расстоянии считанных футов друг от друга – он теряется во времени и немножко, совсем чуть-чуть, в проницательных, препарирующих его глазах Мегуми. Но, в конце концов, когда Сукуна так ничего и не говорит – терпение Мегуми иссякает. Он отступает на шаг. На его всегда непроницаемом лице всего на какую-то долю секунду – но отчетливо отражается разочарование. А затем оно вновь становится холодным и беспристрастным, когда Мегуми наконец разрывает повисшую тишину абсолютно ровным голосом: – Если тебе нечего сказать… И Сукуна с особенно остро, болезненно всколыхнувшимся ужасом понимает – это последний шанс. Если он сейчас ничего не сделает. Если… – Мне есть, – наконец вырывается из Сукуны, когда он, в свою очередь, выходит из ступора и делает шаг вперед – следом за Мегуми. И сам удивляется тому, как твердо звучит собственный голос, когда во внутренней гонке эмоций все так же лидируют отчаяние и страх, грозя его в себе утопить. – Я повел себя сегодня, как мудак, – решительно говорит Сукуна прежде, чем опять струсил бы. И – вот оно. Тут же. Всего несколько слов – но часть напряжения моментально уходит из Мегуми, линия его плеч становится более расслабленной, линия его губ – менее жесткой. И в глазах его часть вековых льдов тает, немного смягчая жесткий и твердый взгляд – а у Сукуны что-то внутри страшно-страшно сжимается. Продолжения Мегуми не ждет. – Да, повел, – спокойно констатирует он. – Но все в порядке. Давай просто забу… – Да нихрена не в порядке! – не выдержав, срывается и рявкает Сукуна. Юджи оказывается прав – Мегуми действительно не нужны извинения. Ему достаточно простого признания вины. Хотя Сукуна ведь и сам понимал, что это действительно так, если дело касается самого Юджи, Кугисаки или Годжо – дорогих и важных для Мегуми людей. Но если дело касается самого Сукуны?.. Какого хера Мегуми так просто его прощает, если он нихуя этого не заслужил?! Вместо ожидаемого облегчения Сукуна ощущает, как внутри опять вскидывается, оскаливается ярость – но теперь направлена эта ярость совсем, совсем не на Мегуми. Она направлена исключительно на самого себя. – Какого хуя, Фушигуро? Я сорвался на тебя сегодня ни за что. Злись на меня. Наори. Врежь, если хочешь. Но с хера ли меня так просто прощаешь?! – А с хера ли ты на меня опять срываешься? – предельно холодно интересуется Мегуми, вновь закрываясь и мрачнея. Острым взглядом он рубит, как клинком – и… Вся ярость Сукуны тут же улетучивается – схлопывается под этим взглядом быстрее, чем разгорается. В голове проясняется. Блядь. А вот и его талант проебываться там, где и так уже проебался. – Прости… – само собой вырывается из Сукуны безнадежным хрипом, и только запоздало он осознает, что наконец все же извинился – едва ли не впервые в жизни перед кем-то извинился, бля. И что это абсолютно нихуя не стоит – потому что ему самому не стоит нихуя. Всего лишь слово. Ни черта оно не исправляет. Но взгляд Мегуми, тем не менее, опять едва уловимо смягчается, рубящий холод уходит из радужек – и говорит он уже более привычным для него, спокойным голосом: – Я вижу, что сейчас ты злишься не на меня – а, кажется, на самого себя, – удивительно проницательно констатирует он – хотя в случае Мегуми, на самом деле, совершенно не удивительно. – Но на тренировке… – и у него вдруг становится глубже морщинка между бровей, он чуть дергает плечом и отводит взгляд, добавляя тише: – На тренировке ты злился на меня. А я до сих пор не понял, за что. Блядь. Сукуна не знает, что на это ответить. Он не может начать отрицать, говорить, что злился вовсе не на Мегуми – потому что, технически, это все же будет ложью, которую сам Мегуми, конечно же, распознает. Может, он и примет отговорку, не станет допытываться дальше, потому что это Мегуми, который никогда насильно людям под кожу не лезет – но она от этого отговоркой быть не перестанет. А Мегуми не перестанет думать, будто что-то сделал не так. Да, Сукуна действительно злился на него – но из-за хуйни, происходящей в его собственной голове. И чтобы дать ответ, который будет хоть сколько-то честным и который Мегуми примет. Сукуне для начала нужно хотя бы перед собой признать, за что же именно он злился. И. Да. Ладно. Пусть так! Сукуна злился, потому что услышал разговор Мегуми с той девчонкой с Хаффлпаффа. Но не может же он так Мегуми и сказать! Потому что тогда Мегуми спросит, а из-за чего вообще этот разговор Сукуну разозлил – а на этот вопрос он не может ответить даже себе. Или не готов к такому ответу. Неважно. Судорожно пытаясь подыскать хоть какой-то честный – и более-менее адекватный вариант, Сукуна в конце концов невпопад говорит: – У нас тренировка на этих выходных. От такой резкой смены темы Мегуми тут же возвращает взгляд Сукуне. Непонимающе моргает. – Спасибо, что оповестил. Ведь был хоть малейший шанс, что я могу забыть, – едко, но беззлобно говорит он – и у Сукуны чуть дергаются уголки губ от этих очень знакомых интонаций; внутри теплеет от вызванной этими интонациями секундной иллюзии того, что они вернулись к привычной им рутине. – И ты вдруг решил констатировать очевидное, потому что?.. – вздергивает бровь Мегуми. Секундная иллюзия расходится трещинами, реальность въебывает под дых. Намек на тепло за ребрами Сукуны тут же обмерзает. Потому что в этой реальности он еще нихрена не исправил. Возвращение к их рутине не заслужил. И черт знает, заслужит ли. Глубокий вдох. Медленный выдох. И Сукуна выпаливает, не давая себе отступить: – И ты будешь на этой тренировке? – Конечно, буду, – кажется, с очень искренним удивлением отвечает Мегуми. – Я хоть раз тренировки пропускал? – Ну, я подумал, что в этот раз у тебя могут быть уважительные причины для такого, – хмыкает Сукуна, очень стараясь выдержать свой голос легкомысленным и спокойным – вот только за воем паники в грудной клетке сложно понять, насколько у него это выходит. Но Мегуми все еще смотрит непонимающе. Чуть нахмурившись. Бля. Намеками отделаться нихуя не выйдет и Сукуне все же придется идти до конца, да? Мегуми же не гребаный легелимент, чтобы одними ебучими намеками получилось обойтись! А даже если бы был им – все равно не стал бы вот так без спросу в чужой голове копаться, слишком он для этого… Мегуми. Черт. Глубоко вдохнув, Сукуна делает шаг в пропасть. – Я слышал ваш вчерашний разговор с той девчонкой, с Хаффлпаффа, – признает он – и широко оскаливается, надеясь, что за этим оскалом удастся скрыть все то, что внутри что-то воем заходиться; что удастся сохранить непрошибаемую мину при хреновой игре, когда Сукуна выталкивает из себя так, будто это нихрена, нихрена, нихрена не значит; будто нихрена по внутренностям не ебашит, как бомбардо: – Итак, тебя можно поздравить со скорым свиданием? Сердце грохочет в грудной клетке с такой мощью, что звук барабанами отдается в ушах. Что собственный голос за этим грохотом почти не различим – и Сукуна теперь уже совсем в душе не ебет, получилось ли у него сохранить интонации легкомысленно-невозмутимыми. А Мегуми в это время… …все еще смеет смотреть непонимающе. Да чтоб тебя, Фушигуро-гребаный-Мегуми! Но может ли быть так, что он попросту не сразу свой вчерашний разговор вспомнил? Не сразу вспомнил о своем возможном свидании?.. От этой догадки Сукуна старательно отмахивается. Нет уж. Он не будет позволять себе надеяться – чем бы эта ебаная надежда ни была вызвана. Так что, вероятно, это непонимание связано с самим Сукуной. Поэтому, с другой стороны – он в душе не ебет, а не было бы все гораздо хуже, если бы Мегуми, напротив, смотрел слишком уж понимающе. Если бы вот так, сходу, со всей своей проницательностью ему за ребра заглянул. И увидел там то, чего Сукуна даже перед собой не признает. На самом деле, большую часть времени ему нравится то, насколько хорошо Мегуми иногда его читает, насколько хорошо иногда понимает. На поле для квиддича временами Сукуне самому кажется, что оба вовсе легилименцию освоили, насколько круто они синхронизируются – и с каждым разом все круче. Вот только еще круче то, что на самом деле никакая легилименция им для такого не нужна. Но в данном конкретном случае…. Блядь. А затем проходит секунда. Другая. В глазах его все же загорается какое-то осознание – и тут же, за ним следом, загорается подозрение, подкидывая поленьев в сильнее разгорающуюся панику Сукуны. Пиздец. Пиздец. Пиздецпиздецпиздец. – Ладно. Опустим тот факт, что ты подслушал мой разговор, – просто отмахивается от этого Мегуми. И не успевает Сукуна с хоть какой-то толикой облегчения выдохнуть, что хотя бы здесь не проебался еще сильнее – как Мегуми уже продолжает. И от его следующих слов пиздец становится только пиздецовее. – Но ты заговорил об этом после того, как я спросил, почему ты злился. Значит, ты злился, потому что решил, что у меня свидание? Почему тебя вообще волнует мое гипотетическое свидание, и уж тем более злит? Фушигуро. Гребаный. Мегуми. И его гребаная проницательность, его гребаный ум, которые обычно Сукуну восхищают – но сейчас они совершенно, сука, некстати. Потому что – ну конечно же Мегуми тут же составил логическую цепочку, конечно же он моментально пришел к тем выводам, к тем вопросам, к которым Сукуна совершенно не хотел, чтобы он приходил. Да ебаный же блядь пиздец! – Потому что меня волновало, что ты можешь пропустить тренировку, – тут же судорожно цепляется Сукуна за то, что здесь, прямо под пальцами – но Мегуми легко парирует: – Я уже сказал, что тренировку не пропущу. – Потому что мы друзья, а друзья делятся таким друг с другом? – предпринимает Сукуна еще одну отчаянную попытку, которая, кажется, звучит больше вопросом, чем утверждением – и не особенно осознавая, что именно несет вообще. – А мы разве друзья? – следует совершенно спокойный, ничего не выражающий ответ Мегуми – и паникующему мозгу Сукуны требуется пара секунд на то, чтобы услышанное обработать. Но стоит только мозгу наконец в происходящее включиться, стоит только осознать… Это ощущается, как ведро колотого льда за ворот мантии. Сукуна застывает. Сердце обрывается – ухает куда-то в чернильную бездну. Вся та паника, которая скручивала ему внутренности какую-то секунду назад – враз обмерзает, оставляя его ошарашенным, опустошенным. Разбитым. Все остальное временно отходит на второй план, перестает быть важным – потому что… Выходит, весь этот год только для самого Сукуны что-то значил, да? Выходит, только Сукуна здесь думал, что этот год между ними хоть что-то изменил? Что изменил в лучшую сторону?.. Отстраненно он понимает, что даже отшатывается на шаг. Но Мегуми, смотрящий в этот момент чуть в сторону и хмурящийся, кажется, его реакции не замечает, когда тихо продолжает: – Я думал, ты просто терпишь меня, потому что мы в одной команде. Стоп. Что? Мир, только что перевернувшийся на сто восемьдесят – переворачивается снова. Но на положенное место при этом нихрена не возвращается. Бедный мозг стопорит – у него перегрузка, шестеренки скрипят и не вывозят. Как это – Мегуми думал, что Сукуна просто терпит его? Еще и из-за какого-то идиотского квиддича? Предыдущая версия, где прошедший год просто ничего для Мегуми не значил – была болезненной, горькой, но и то в картину мира вписывалась куда лучше, чем мысль, что он верит в эту чушь. А уж сама чушь вообще не вписывается никуда. Да Сукуна в команду-то сунулся только из-за Мегуми! …и это совершенно точно не нужно знать самому Мегуми. Просто… Как гребаный Фушигуро, при всех своих мозгах – может иногда так поразительно тупить?! Вот только. С другой стороны. Если на секунду притормозить и задуматься. Если учесть, как иногда Сукуна себя с ним ведет. Если учесть, как Сукуна повел себя с ним сегодня… Да, для самого Сукуны услышанное – абсолютная чушь. Но, наверное, он может понять, откуда у Мегуми такие мысли. И это только выбивает из равновесия еще сильнее. Потому что Сукуна правда пытается вести себя с ним иначе – с первой их встречи пытается, черт; с первой секунды, когда его увидел. Но рядом с Мегуми вечно что-то идет не так, вечно Сукуна с ним начинает вести себя, как придурок. Хочет сказать одно – а видит его и говорит совершенно другое. Хочет казаться умным и дерзким – а выставляет себя тупым ебланом. Пытается быть приветливым – а на деле выдает какое-то ядовитое дерьмо, и вот они уже ссорятся. Это не специально, черт возьми! Это ровно противоположно тому, что Сукуна делать и говорить хочет! Но… Мегуми-то откуда это знать, да? Вот только одна лишь мысль о том, что Мегуми действительно может думать, будто Сукуна просто терпит его, да еще и терпит из-за квиддича – она настолько сюрреальна и бессмысленна, что Сукуна в душе не ебет, как на это ответить-то. Как объяснить, что, может, он часто и ведет себя с Мегуми, как мудак – зато хочет-то совершенно противоположного? И даже если объяснить сможет… Каким образом эти объяснения его мудацкое поведение оправдают, а?! Вот только Мегуми никаких объяснений не дожидается. Вновь повернувшись к Сукуне, он бросает на него твердый и странно – хотя при этом типично для себя решительный взгляд. Говорит невозмутимо: – Но если ты действительно хочешь быть друзьями – то мне нравится эта идея. О. О-о-о. Если до этого Сукуна ощущал себя разбитым – то теперь его попросту развеяло пеплом по ветру, не собрать. Но в то же время – он ощущает себя живее и реальнее, чем когда-либо прежде. Но в то же время – его дурное сердце из бездны куда-то к кадыку подпрыгивает и принимается оголтело, неистово колотиться. Вот только нормально функционировать при этом Сукуна нихуя не в состоянии, так что он просто продолжает стоять, тупить и ошалело пялиться на Мегуми, как какой-то совсем отбитый придурок – которым, опять же, и является. В итоге, когда никакой реакции, никакого ответа он так и не выдает – в глазах самого Мегуми на месте недавней решимости вдруг появляется редкая для него неуверенность. – Ты, наверное, просто пошутил, а я… – пытается он отступить. Это наконец приводит Сукуну в себя, возвращает в реальность лучше, чем чуть не наебнуться с метлы на нехилой высоте – а куда-то на нехилую высоту его и забросило предыдущими словами Мегуми о быть-друзьями; а откуда-то с нехилой высоты чуть и не опрокинуло только что услышанным. Но – нет уж. Этот шанс Сукуна точно не упустит! Так что он будто со стороны слышит, как сам спешно выпаливает: – Не шутил. Отличная идея. Мне тоже нравится. Друзья. Да, – получается сбивчиво, до пиздеца неловко и неуклюже, и Сукуна ощущает, как у него начинают гореть кончики ушей. Сукуна не краснеет. Он не какая-то смущенная и робеющая девчонка с Хаффплаффа. Но так уж вышло, что Мегуми – единственный, кто может заставить его уши полыхать краснотой. К собственному ужасу, Сукуна осознал это еще на первом курсе – и уже тогда подумал о том, что Мегуми никогда не должен об этом узнать. Но сейчас ему глубоко похер, узнает или нет. Догадается или нет. Заметит или нет. Потому что после ответа Сукуны у Мегуми глаза вдруг загораются. И уголки его губ вдруг дергаются. И это нельзя назвать полноценной улыбкой – но это самое большее, что Сукуна когда-либо от Мегуми в свой адрес получал. И этого более чем достаточно, чтобы бедное сердце Сукуны, и так едва происходящее выдерживающее – оказалось на грани своей личной конечной. Момент все еще жутко неловкий и неуклюжий – но все равно восхитительный. А Сукуна вдруг лучше понимает ту девчонку с Хаффлпаффа, робеющую и заикающуюся перед Фушигуро Мегуми. Не то чтобы он до этого ее совсем не понимал… …мысль о ней отрезвляет. Приглушает это приятное страшное копошение в животе – на крылья бабочек или еще какую сентиментальную херь мало похоже. У Сукуны там, скорее, гиппогрифы развлекаются. Дохрена бешенных гиппогрифов. Но все же Сукуна вдруг вспоминает, что на его вопрос-то Мегуми так и не ответил. Что он, Сукуна, до сих пор так и не знает, а будет у Мегуми это дурацкое свидание или нет. Возможно, ему стоит прикусить язык, стоит себя остановить – в конце концов, у них, кажется, только-только все стало налаживаться. Так нахрена опять ебланить и лезть, куда не просили? Так нахрена рисковать все испортить, а?! Вот только остановить себя Сукуна не может. Вот только узнать ему очень, очень нужно. Почему нужно? Ну, на этот вопрос он и самому себе отвечать не собирается. – Ну а теперь, по-дружески, – проталкивает Сукуна слова сквозь пески в глотке и облизывает пересохшие губы. – Стоит мне уже поздравлять тебя с появлением девушки или нет? – Никак тебя этот вопрос не перестанет волновать? – приподнимает бровь Мегуми, и Сукуна только дергает плечом – не знает он, какое еще оправдание себе придумать, а стопорящийся мозг отказывается подкидывать хоть какие-то стоящие, правдоподобные варианты. Мегуми хмыкает. И наконец решает сжалиться над ним. – Нет никакой девушки, Сукуна, – спокойно произносит он. – Я отказался. Мне это не интересно. Она, конечно, милая и все такое… – Что, милые – это не твой тип, Фушигуро? – в этот раз с абсолютно искренней легкомысленностью дразнит Сукуна, наконец ощущая, как окончательно заглушаются отчаяние и страх, как внутри становится легко, свободно и тепло, как вдохи льются в горло рекой. Какого хера на него так действует всего лишь знание о том, что ни на какие свидания Мегуми бегать не собирается? А черт знает – но и неважно. Главное, что впервые с их идиотской тренировки Сукуна ощущает, что может по-настоящему дышать. Хотя, если уж честно. То впервые со вчерашнего дня и того подслушанного разговора. – Не мой, – тем временем легко отвечает Мегуми. Но затем Сукуна улавливает, как взгляд Мегуми скользит по его кончикам ушей – все еще красным и горящим, чтоб их. Ну теперь-то уж точно не мог не заметить, черт возьми! Хотя какова в принципе вероятность, что он, с его-то внимательностью – и не замечал раньше, а?.. Вот только беспокоиться об этом сейчас почему-то совершенно не выходит. Не выходит, когда потемневший, пронзительный, охуительный взгляд впивается в глаза Сукуны, и Мегуми тише добавляет: – Хотя, наверное, это все же под вопросом. Потому что милыми можно быть по-разному. После чего Мегуми коротко, совсем по-бесовски дергает уголками губ, продолжая взгляд Сукуны удерживать – а затем, не дожидаясь его реакции, разворачивается и уходит. А Сукуна оторопело смотрит ему вслед. Вот так он думает, что Мегуми с его принципами, с его храбростью, с его честностью совершенно далек от Слизерина – но потом он делает что-то вот такое абсолютно слизеринское. И Сукуна. Не. Вывозит. Он не будет думать о том, что могли значить слова Мегуми – чтобы не надумать херни какой, которой он точно не мог иметь в виду. Сукуна не будет. Но, отправляясь следом за Мегуми – он все равно ощущает, как кончики ушей начинают гореть сильнее, а дурное сердце сбивается с ритма. Фушигуро-гребаный-Мегуми, чтоб его.