Пока ты смотришь

– Это все звучит, как какая-то очень дерьмовая шутка. То есть, я удивлен, что амортенция в принципе не находится в списке особо опасных зелий – но они еще и учат студентов готовить ее? Серьезно?! Да, понимаю, многие считают это забавным. Ха-ха, все становятся такими смешными и нелепыми под амортенцией, вот умора. И если ее действительно использовать исключительно в качестве безобидной шутки, позаботившись о том, чтобы выпивший амортенцию ни в какое дерьмо не вляпался… Но ведь ее также очень легко использовать и для того, чтобы человеком манипулировать! Чтобы его использовать! Чтобы держать его под контролем и даже, черт возьми, сломать! Это же как вариация империуса. Да, более ограниченная в воздействии вариация, но все еще лишающая человека возможности управлять собственными поступками и собственным разумом. Только почему-то империус входит в тройку непростительных, а вот над амортенцией хихикают и учат студентов ее готовить! Какого черта?! Сказать, что Мегуми возмущен – не сказать ничего. То, что в Хогвартсе учат подростков на шестом курсе готовить такое дерьмо, как амортенция, гребаное любовное зелье; то, что это считается нормальным; то что большинство окружающих как раз совершенно не возмущены, не видят ни для какого возмущения повода – находится за пределами понимания Мегуми. Он не представляет себе, чем думают те, кто составляет учебный план. Не хочет представлять. Какая смешная шутка – оказаться в чей-то власти, выпив эту дрянь. Так что почему бы не научить подростков ее готовить? Звучит, как отличная идея! Вообще нет, черт возьми. Поэтому вот он, Мегуми, в этой самой точке – только что после урока зельеварения, где ему гребаную амортенцию готовить пришлось. И теперь он выплескивает все свое негодование по этому поводу на Сукуну, который этот урок пропустил. Где-то в этот момент Мегуми наконец понимает, как далеко его унесло, насколько он к концу своей речи распалился совершенно себе несвойственным образом – и резко себя притормаживает. В том числе и физически, на какую-то долю секунды останавливаясь. Но тут же глубоко вдыхает – и заставляет себя продолжить идти, до того, как Сукуна его заминку заметит и тоже следом притормозит. Вот только, когда Мегуми бросает на него косой взгляд, чтобы проверить реакцию на этот словесный поток – то Сукуна совсем не кажется раздраженным тем, что ему приходится всю речь выслушивать. Напротив, у него между бровей – хмурая складка, а выражение лица задумчивое, серьезное, будто он по-настоящему прислушивается к словам Мегуми и их анализирует. Укол тепла ощущается где-то в диафрагме и растекается в подреберье, заставляя что-то, успевшее напрячься и насторожиться внутри, расслабиться и отпустить. Но Мегуми все же говорит: – Извини, – с облегчением слыша, что собственный голос уже звучит куда более знакомо: спокойно и ровно. Поморщившись, он добавляет: – Что-то я увлекся. В конце концов, даже если Сукуна действительно слушал и не выглядит раздраженным, как можно было бы ожидать – Мегуми, внезапно для самого себя, взвалил на него весь этот поток мыслей и рассуждений из своей головы. Здесь явно не помешают извинения. Тут же повернувшийся к нему Сукуна раз-другой моргает, будто полностью включаясь в реальность, и хмурится сильнее. – За что ты вообще извиняешься? – спрашивает он, кажется, с искренним непониманием, из-за которого тепло в подреберье Мегуми становится лишь ощутимее. – Ты ничего неправильного не сказал. Вот только… – теперь уже приходит черед Сукуны поморщиться прежде, чем он продолжает ворчливо: – Надо признать, если бы не ты, я, наверное, вообще ни о чем из этого не задумался бы и был бы в числе вот этих хихикающих придурков, о которых ты говоришь. И хотя он явно пытается это скрыть, Мегуми все же знает Сукуну достаточно хорошо, чтобы услышать появившиеся на последних фразах виноватые нотки в его знакомо-грубоватом голосе, в его хмыканье, с которым он заканчивает говорить. А затем Сукуна передергивает плечами, будто встряхивается весь прежде, чем продолжить уже ровнее и тверже: – Но ты действительно во всем прав. Это и впрямь звучит дерьмово – оказаться под действием этой херни, во власти кого-нибудь изрядно ебанутого. Фу блядь, – и он опять морщится, теперь уже с неприкрытым отвращением и неприязнью, явно направленными на этого безликого кого-нибудь. Все разрастающееся тепло внутри Мегуми приятно щекочется и начинает отдавать чем-то, похожим на нежность, когда он подтверждает мягче: – Да. Я об этом. На секунду Мегуми задумывается, стоит ли цепочку своих рассуждений продолжить – потому что ему определенно есть, что еще сказать. Вот только, может, Сукуна и не выглядит раздраженным пока что – но нельзя гарантировать, что все так и останется, если Мегуми трепаться продолжит. Прежде, чем он успевает что-либо решить – Сукуна вдруг добавляет тише, отведя взгляд куда-то в сторону: – И вообще, мне нравится тебя слушать. Жаль, что ты редко так увлекаешься. По крайней мере, рядом со мной. И при этом Мегуми замечает, как сквозь его отросшие волосы едва-едва проглядывают покрасневшие кончики ушей, а у самого Мегуми тепла и уже очевидной нежности за ребрами вдруг становится столько, что это, кажется, грозит обернуться катастрофой. Вот черт. Да чтоб тебя, Сукуна. Иногда он просто такой… В одну секунду кажется – большего мудака мир не видывал, а в следующую вдруг происходит что-то вот такое, как сейчас: с искренне-тихим голосом, с заалевшими кончиками ушей, с чем-то, отчаянно напоминающим смущение. А у Мегуми – тепло и нежность за ребрами. А у Мегуми – сердце начинает выделывать какие-то сомнительные штуки, для которых явно не предназначено. А Мегуми понятия не имеет, как эти собственные странные реакции объяснить – и готов ли он объяснять даже самому себе. Так что, здесь и сейчас, медленно выдохнув – Мегуми лишь заставляет себя отвести взгляд, а мысли свои заставляет собраться во что-то хоть относительно структурированное, связное. Да, точно. Он говорил об амортенции. Идиотская амортенция. Некстати вдруг вспоминается, что из трех запахов, которые должен был почувствовать – Мегуми распознал только два. А вот третий… Он показался чем-то отчаянно знакомым, очень приятным, даже будто родным, но в то же время – отчего-то неуловимым. Взгляд опять на секунду возвращается к Сукуне. Интересно, а что почувствовал бы он?.. – против воли задается Мегуми вопросом. Но Сукуны в любом случае на этом уроке не было – по причинам, о которых они, черт возьми, еще поговорят, – и даже если бы был, у Мегуми нет никакого права такое спрашивать. Да и вообще. С какой стати его в принципе должно это волновать? Так что Мегуми встряхивается весь, выбрасывает лишнее из головы и продолжает, возвращаясь к тому, с чего начинал, и все же продолжая озвучивать цепочку своих рассуждений: – Я думал о том, чтобы поговорить на эту тему с профессором Годжо – но почти уверен, что он и сам позаботился бы о том, чтобы убрать амортенцию из школьной программы, если бы мог. У него, конечно, местами бывает крайне сомнительным чувство юмора, но не настолько. Он понимает, где пролегает грань и что значит лишиться контроля над собой. Даже к директору идти наверняка бессмысленно – он не сможет ничего изменить, если попечительский совет не позволит. А там, похоже, застряла кучка тех, кто сам застрял еще где-то в средневековье, и в тех редких случаях, когда Сатору говорит о них, он всегда кажется раздра… э-э-э… когда профессор Годжо говорит о них… – вдруг приходит в себя и быстро исправляется Мегуми, осознав, что опять увлекся своей речью и забылся. Но так-то, вообще-то, он не имеет права вот настолько фамильярно говорить о своем преподавателе, и, черт возьми. Раньше Мегуми мог настолько забыться разве что наедине с Нобарой и Юджи, ну, еще, конечно, с самим Сатору, – с профессором Годжо, – а теперь к этому короткому списку присоединился еще и Сукуна. Дерьмо. Сбоку от себя Мегуми слышит короткое фырканье – а когда поворачивается к Сукуне, видит, что тот смотрит на него с короткой ухмылкой и искрами в своих темно-алых глазах, на которые слишком уж легко засмотреться. Слишком легко засмотреться то ли конкретно на эти искры, то ли в принципе на его глаза. Тут уж попробуй разберись. А происходит это, конечно же, по каким-то чисто объективным причинам, которые Мегуми придумает как-нибудь потом – сейчас он слишком занят, в эти дурацкие глаза глядя. – Да ладно тебе, Фушигуро, – фыркает тем временем Сукуна. – Здесь никого нет, можешь расслабиться. Я обещаю, что никому не расскажу, как ужасно ты порочишь правила школы, называя по имени своего профессора-который-тебя-почти-вырастил-или-кто-там-из-вас-кого-растил, и с которым вы так старательно делаете вид, что вам друг на друга плевать. Скажи это кто-нибудь другой – Мегуми, наверное, напрягся бы. Вот только насмешливый голос Сукуны совсем не звучит злобно, в искрящихся глазах улавливается редкая для него мягкость, да Мегуми и сам рассказывал ему кое о чем из своего прошлого – немного, конечно, только вскользь упоминал, что это Сатору был тем, кто нашел его и рассказал о магии. Но Сукуна не идиот. Очевидно, он срастил остальное. Да и о том, что Мегуми ему все же рассказал, возможно, догадался раньше и сам. И Мегуми… ну, он не говорит об этом не потому, что что-то скрывает – просто это не касается никого, кроме них с Сатору, а предметом чужих сплетен Мегуми не особенно любит быть, предпочитая держаться в тени. Тем не менее, Нобара и Юджи его историю в общих чертах знают. И Мегуми ловит себя на мысли – он не против, чтобы Сукуна тоже знал. По пальцам одной руки Мегуми может пересчитать число по-настоящему важных ему людей, и он не успел отловить тот конкретный момент, когда именно в этом числе, кажется, оказался и сам Сукуна. Мысль, которая, возможно, должна бы его беспокоить – но на самом деле нет. Прошли уже годы с тех пор, как они стали друзьями – так стоит ли удивляться, что, да, Мегуми на Сукуну совсем не плевать? Это даже не новость, если уж на то пошло – а вот некоторая степень доверия, вероятно, все же новость. Но и это не особенно удивляет. Сукуна, конечно, может иногда быть бесячим придурком – но Мегуми знает, что в по-настоящему важных вещах он не подведет. Это проверено все теми же годами. А Сатору… Ну, Сатору действительно почти вырастил Мегуми. Он, конечно, может быть тем еще идиотом и большим ребенком, но все равно остается самым близким к родительской фигуре, кто был в жизни Мегуми, включая биологического отца. И если в присутствии чужих Мегуми легко помнить, что для всех остальных Сатору для него профессор Годжо – то рядом с Сукуной все легче становится забываться. Это явно что-то значит. Что-то значит, потому что, когда Мегуми смотрит на Сукуну; когда думает о Сукуне; когда забывается рядом с Сукуной вот так, как сейчас; когда инстинктивно доверяется Сукуне – это ощущается как-то совершенно иначе, чем рядом с Нобарой и Юджи, ловит он себя на мысли. Да, они с Сукуной, конечно, друзья – но… Нет. Мегуми резко сам себя обрывает. Не собирается он вот прямо сейчас задумываться, что именно это все значит, что именно за чушь ему в голову лезет. Они с Сукуной друзья. Точка. Поэтому вместо того, чтобы продолжать об этом думать – Мегуми хмыкает и говорит: – Как великодушно с твоей стороны. – Всегда пожалуйста, – с готовностью щерится Сукуна ровно с той же ноткой и степенью язвительности, которая прозвучала в голосе Мегуми – и у Мегуми дергается уголок губ. Ну что за сволочь, а. И если бы еще в этом «сволочь» было хоть немного злости… Вновь встряхнувшись и заставив себя сосредоточиться – с Сукуной ему все чаще приходится напоминать себе сосредоточиться, – Мегуми говорит: – Ну, сегодня стало больше на несколько человек, способных лишить кого-то мозгов, искусственно заставив их влюбиться в себя на время. И ты не в числе этих людей, – как можно небрежнее бросает он, и в голове мелькает мысль о том, что Сатору бы им гордился – вышло отдаленно похоже на его фальшиво-легкомысленные интонации. Стоит подумать об этом – Мегуми морщится. Да уж. Сатору явно плохо на него влияет. Хотя стоит все же признать, что умение корчить невозмутимую мину при хреновой игре – навык все же полезный. – Разве это не хорошо? – хмыкает Сукуна в ответ. – Ублюдку вроде меня уж точно не нужно уметь что-то такое готовить. Бросив на него взгляд, Мегуми хмурится. Хотя Сукуна тоже пытается звучать небрежно, полушутливо, подражая недавним интонациям самого Мегуми – в его голосе, в складке между его бровей, даже в развороте его плеч улавливается напряжение. Что заставляет Мегуми нахмурится сильнее. Да и в целом фраза звучит… Очень уж неправильно, даже в качестве шутки. Вообще-то, он хотел поговорить совсем о другом и не понимает, как именно мысли Сукуны свернули в эту сторону. Но с этим определенно нужно разобраться. – Ты можешь быть тем еще мудаком, – признает Мегуми – и успевает заметить, как Сукуна дергается, хоть и тут же пытается принять максимально невозмутимый вид. Так что продолжает Мегуми чуть мягче – но предельно серьезно: – И все же ты не такой мудак. Я знаю, что ты никогда и ни с кем так не поступил бы. Реакцией на эти слова становится короткий быстрый взгляд, который Сукуна бросает на него в ответ – после чего он утыкается этим взглядом в землю под своими ногами. Но что-то явно идет не так – потому что складка между его бровей становится глубже. Потому что линия его челюсти сильнее напрягается. Определенно не та реакция, которой Мегуми хотелось бы. Кажется, он что-то сказал не так. Черт. – Не понимаю, с чего такое доверие, – бросает Сукуна жестче, на грани с грубостью – но грубость эта явно направлена куда-то вовнутрь и Мегуми уже знает его достаточно хорошо, чтобы не принимать подобное на свой счет. Просто это Сукуна. Когда он чувствует себя смущенно или растерянно, неловко или уязвимо – то сбивается на грубость, к такому не привычный. Не знающий, как правильно на собственные эмоции реагировать. И за время их общения – за время их дружбы – Мегуми научился отделять такие случаи от тех, когда грубость направлена на него самого, вызывая глубинное желание защищаться и нападать в ответ. Так что сейчас вместо того, чтобы ощетиниться самому, он лишь прокручивает в голове и сказанное Сукуной, и его реакцию – и, о, так вот, в чем дело, понимает Мегуми. Так вот, почему Сукуна так на его слова отреагировал. Это, наверное, могло бы быть забавным – понимание того факта, что даже сам Мегуми принимает осознание своего доверия к Сукуне легче, чем Сукуна принимает доверие Мегуми к нему. Но на деле как-то совсем не забавно. – Просто я знаю тебя, – в конце концов, отвечает Мегуми спокойно и уверенно. Действительно ведь знает. Нет, конечно, он не претендует на то, что знает о Сукуне абсолютно все – но знает достаточно, чтобы понимать. Да, Сукуна может быть редкостным придурком и мудаком. Да, Сукуна может иногда творить лютую херню. Да, Сукуна может бесить и раздражать. Но. Подлить кому-то амортенцию, с целью так или иначе манипулировать человеком? Ну. Сукуна как минимум посчитал бы такое ниже своего достоинства. Если уж манипулировать – но исключительно с помощью уловок, хитрости и собственного мозга, а не какого-то там зелья, тем более амортенции. А уж ставить целью именно влюбить в себя с ее помощью? Хах. Сукуна слишком самовлюбленный мудак для такого. Да и… Он все же не плохой человек. И не хороший тоже – Мегуми уж точно не планирует его идеализировать и выставлять лучше, чем Сукуна есть на самом деле. В нем уйма всего намешана, если уж на то пошло, и Мегуми более чем готов признать и лучшее, и худшее в нем, прекрасно зная, что, например, грязные методы игры временами Сукуне очень даже по душе. Как, допустим, выигрывать матчи по квиддичу с помощью уловок, а не умений. Тем не менее, с тех пор как они поговорили на третьем курсе и Сукуна пообещал, что теперь они будут играть исключительно честно, он ни разу свое обещание не нарушил. Более того, хотя Сукуна никогда не говорил этого вслух – Мегуми знает, что ему нравится выигрывать честно. Нравится, когда они выцарапывают победу практически вдвоем, умудряясь по количеству очков переигрывать ловцов команды соперника. Знает – потому что видит это в блеске глаз Сукуны, когда они встречаются взглядами в конце выигранного матча. И когда у него глаза вот так блестят – Мегуми всегда становится чуть тяжелее дышать, а сердце почему-то сбивается с ритма. Он, конечно, говорит себе, что дело исключительно в сыгранном только что матче – но со временем верить самому себе становится все сложнее. Еще одна вещь, о которой Мегуми не будет размышлять. Пока что. Когда Сукуна наконец отрывает взгляд от земли и вновь смотрит на него – на донышке темно-алых глаз виднеется что-то уязвимое и будто робко обнадеженное. Сердце Мегуми от этого взгляда странно сжимается. Странно, но не неприятно. Ему нравится думать, что такой взгляд Сукуны – не случайность. Нравится думать, что за прошедшие годы они достаточно сблизились; что Сукуна теперь уже доверяет ему достаточно для того, чтобы, когда они только вдвоем, иногда показывать вот эту часть себя, скрытую ото всех остальных. Уязвимую часть. Но также Мегуми понимает, что для Сукуны подобное совсем не просто и стоит огромных усилий – понимает, потому что ему самому всегда сложно уязвимую часть себя показывать. И он совсем не хочет, чтобы Сукуне стало неуютно. Чтобы он об этом пожалел. Поэтому, лишь бы разбавить атмосферу – видя, что Сукуне, кажется, это нужно, – Мегуми хмыкает и озвучивает часть своих мыслей: – Ты посчитал бы выше своего достоинства использовать что-то вроде амортенции. Сукуна моргает. А потом запрокидывает голову и хохочет: – Ты такой засранец, Фушигуро, – фыркает он, отсмеявшись – и Мегуми почти уверен, что видит в его вновь вернувшихся к привычному блеску глазах отчетливый оттенок благодарности. – Я бы не выжил на Слизерине, если бы не был им, – небрежно пожимает он плечами, и Сукуна что-то согласно мычит, ухмыляясь. После этого с десяток секунд они идут в спокойной, уютной тишине, и Мегуми вдруг ловит себя на мысли, что понятия не имеет, а куда они, в общем-то, идут; все время их разговора направление задавал Сукуна, а Мегуми, в свою очередь не задавал вопросов. Но тут же он понимает, что это и неважно – куда бы Сукуна его ни вел, Мегуми, опять же, ему доверяет, так что… Неважно, да. Поэтому он возвращается мысленно к тому, о чем еще хотел поговорить – и вбрасывает как бы между прочим: – Но, вообще-то, когда я упомянул тот факт, что ты пропустил урок – я хотел поговорить не об этом. – А можно я опять сделаю вид, что не понимаю, о чем ты хотел поговорить? – бурчит Сукуна себе под нос, морщась – и Мегуми бросает на него невпечатленный взгляд. Ага. Значит, все он понял. Понял, к чему Мегуми на самом деле вел – и, возможно, вполне осознанно попытался разговор в сторону увести, случайно напоровшись на то, о чем на самом деле переживал. Вот же сволочь, а. Сволочь – но все еще не такая сволочь, которая будет по-ублюдски использовать амортенцию. Наверное, даже хорошо, что они это прояснили. Мысль, что Сукуна продолжил бы хоть какой-то частью своего подсознания считать, будто Мегуми может быть такого о нем мнения – совсем не нравится. И все же. Возвращаясь к теме, которой Сукуна так старательно избегает… – Сам как думаешь? – сухо интересуется Мегуми, но тут же добавляет, прежде чем Сукуна опять придумает еще какую-нибудь нелепую отмазку или еще что: – Я до сих пор не знаю, почему ты пропустил урок, Сукуна. – Да все ты знаешь… – начинает ворчливо Сукуна, явно опять собираясь косить под идиота – и Мегуми, ощутив легкий укол раздражения, перебивает его. – Ладно, да, я знаю, что ты подрался. Знаю, что после этого урок ты провел по очереди в кабинете директора, в кабинете Сато… профессора Годжо и в Больничном крыле. Но вот чего я не знаю – так это почему ты подрался, Сукуна. Сукуна уже несколько раз умудрялся уворачиваться от этой темы – и в большинстве случаев Мегуми бы просто ситуацию отпустил. Ну, не хочет говорить – имеет право. Главное, что он не особенно пострадал – кажется, отделался парой царапин, залечивание которых у их медсестры заняло считанные минуты. Но каждый раз, как в их разговоре поднимается эта тема – Сукуна странно отводит взгляд, хмурится, становится взбешенно-пасмурным. А еще – едва не виноватым. И вот это Мегуми уже настораживает, особенно последний пункт. Заставляет что-то неприятно скручиваться у него в районе желудка. Сукуна явно пытается что-то от него скрыть. Черт знает, почему. И если его пасмурная взбешенность явно направлена на воспоминание о случившемся и на тех, с кем он там подрался, что, в целом, вполне логично – то вот чувство вины будто направлено на Мегуми, что вообще не имеет смысла. Ну, подрался и подрался – бывает. Конечно, если бы Сукуна серьезно пострадал – Мегуми вполне мог бы разозлился, чтобы попытаться за злостью спрятать беспокойство, без которого и сегодня не обошлось, на самом деле. Но в остальном – он ведь и сам чертовски далек от идеала и уж точно не относится к числу тех, кто никогда не дрался; в Хогвартсе хватает придурков, которым так и хочется по-маггловски съездить кулаком по роже – можно и заклинанием, конечно, но кулаком иногда приятнее. В последнее время Мегуми уже не так часто в драки ввязывается, этот период в его жизни прошел – но все же не ему Сукуну обвинять. О чем сам Сукуна, вообще-то, прекрасно знает – так что… Откуда это чувство вины? – Я не хочу об этом говорить, – опять почти срывается в грубость Сукуна, и вот теперь это куда больше ощущается направленным на самого Мегуми – хоть и не до конца. Но он глубоко вдыхает и медленно выдыхает. Заставляет себя успокоиться и не рыкнуть что-нибудь в ответ – ему совсем не хочется превращаться это в ссору. Нет, с Сукуной весело беззлобно переругиваться, обмениваясь колкостями – но по-настоящему ссориться с ним Мегуми совсем не нравится, совсем не нравится мысль о том, чтобы опять к чему-то такому вернуться. Да и… Приходится напомнить себе, что если Сукуна не хочет говорить – он все еще имеет право. А вот Мегуми допытываться права не имеет. И ведет себя сейчас, как мудак. А если от молчания Сукуны неприятное скручивание в желудке становится ощутимее, а на ребрах появляется давление – то это только проблема только самого Мегуми. Это проблема только самого Мегуми – если внутри что-то неприятно царапает при мысли о том, что Сукуна все же доверяет ему недостаточно, чтобы рассказать. Так что Мегуми решает немного сменить траекторию разговора и как можно ровнее спрашивает: – Ну и какое наказание тебе назначил профессор Годжо? Краем глаза он замечает косой удивленный взгляд, который Сукуна на него бросает – он явно не ждал, что Мегуми так просто отступит. Тем не менее, спустя секунду-другую молчания на этот вопрос Сукуна все же ворчливо отвечает: – На самом деле, кажется, его главным наказанием для меня был бесконечный треп. Коротко хмыкнув, Мегуми дергает уголком губ. – Да, это похоже на Сатору, – говорят он, ощущая прилив раздраженной нежности и в этот раз уже осознанно даже не пытаясь исправиться на «профессора Годжо». Что явно не проходит мимо внимания Сукуны – но он только бросает на Мегуми понимающий взгляд, коротко, беззлобно ухмыляется и ничего не говорит. Определенно понимает, что лучше внимание на этом не акцентировать. Правильно понимает. Все же, не только Мегуми здесь за годы их дружбы кое-что о Сукуне узнал и научился лучше считывать и понимать какие-то его реакции – сам Сукуна тоже явно знает Мегуми лучше, чем он осознанно позволил бы узнать себя большинству людей. Наверное, это должно бы испугать – но… Сукуна – не большинство. Сукуна, которому обычно почти на всех тотально плевать – на Мегуми не плевать в достаточной степени, чтобы пытаться его понять, узнать. И при мысли об этом Мегуми вновь ощущает дурацкое тепло за ребрами. Но затем в его голове вдруг появляется догадка, и это тепло тут же обмерзает, а секундное веселье моментально сходит на нет. – Он знает, да? – тихо спрашивает Мегуми, уверенный, что Сукуна поймет, о чем речь. Судя по тому, как его ухмылка тут же соскальзывает с губ, и он морщится – да, действительно понимает. Их дружба явно достигла той точки, где в определенных вещах выходит понимать друг друга с полуслова и не приходится лишний раз что-то уточнять и прояснять. Но, в то же время – Сукуна все еще доверяет Мегуми недостаточно, чтобы просто рассказать, из-за чего он, черт возьми, подрался-то, и… – Я и не заметил, как часть он у меня выпытал, а об остальном догадался сам, – бурчит Сукуна. И, да. Это тоже очень, очень похоже на Сатору. И не так уж и важно, на самом деле – было бы крайне глупо и нелепо из-за такого дуться или еще что. Все еще было бы глупо и нелепо, даже если бы Сукуна сам, осознанно рассказал ему или кому-либо еще то, что так упрямо отказывается рассказывать Мегуми. С каких пор он вообще придает такому значение? С каких пор что-то такое его задевает? Все в порядке. Дружба не подразумевает того, что они теперь обязаны делиться абсолютно всем друг с другом, уж Мегуми-то точно это осознает. Просто конкретно на эту тему Сукуна так странно реагирует – и взгляд отводит, и виноватым выглядит, и… …и все еще имеет полное право молчать. Да что с тобой не так, Фушигуро?! Мегуми внутренне встряхивается – в очередной чертов раз. Возвращается мыслями к Сатору и понимает – да, совершенно не удивительно, что частично он и сам понял, из-за чего там Сукуна подрался в то время, как Мегуми понять не может никак. Просто это Сатору. Временами кажется – у него шесть глаз, которые видят вообще все, в школе происходящее. Но иногда не замечают того, что происходит прямиком у него под носом. В голове вдруг вскользь мелькает мысль о том, как Сатору и профессор Гето ходят вокруг друг друга годами и смотрят один на другого тоскливыми глазами, когда уверены, что второй не заметит. Но Мегуми в очередной раз напоминает себе, что они – взрослые люди, и способны сами разобраться со своими отношениями или что там у них. Ну, наверное. Предположительно могут. Мегуми надеется – они сделают это до того, как у него поседеют волосы по какой-либо из причины. То ли от старости, то ли от стресса – частично вызванного как раз хождениями вокруг друг друга этих двоих и тем, что приходится наблюдать за их взаимной тоской годами, сдерживая желание столкнуть их лбами. Ух. Так утомительно. – После чего он начислил Слизерину пятьдесят очков и отпустил меня, – тем временем продолжает Сукуна, признавая это с недовольной гримасой и окончательно вырывая Мегуми из мыслей, возвращая его в реальность. Он моргает, сосредотачиваясь на словах Сукуны. Хм. А вот это уже любопытно. Да, у Сатору есть привычка назначать баллы по совершенно нелепым поводам – особенно, когда дело касается Мегуми. Он вечно весело, нараспев утверждает, будто это потому, что Мегуми… …заслуживает тысяч баллов уже просто за то, что дышит. Но Мегуми почти уверен – Сатору делает это, попросту зная, как сильно бесит его чем-то подобным. Тем не менее, другим Сатору тоже иногда назначает баллы, как может показаться, совершенно без повода – но так, опять же, только кажется. Понадобилось некоторое время, но Мегуми давно уже отследил причинно-следственную связь. Обычно нелепыми поводами для назначения баллов Сатору прикрывает действительно стоящие – по его личному мнению – причины. Например, что касается тех же драк или дуэлей. Остальные преподавали, независимо от причин этих драк, со всех участников произошедшего снимают баллы и назначают отработки – но вот Сатору… Если он посчитает причину стоящей – например, студент заступился за кого-нибудь, или услышал что-то ужасное и не смог пройти мимо, или еще что-нибудь в том же духе, зависит от ситуации и деталей, конечно – то может вдруг резко об отработках забыть и по какому-нибудь выдуманному поводу начать начислять баллы. Если же, напротив, он посчитает причину еще более мудацкой, чем сам факт драки… Что ж. Бесконечные отработки у Годжо Сатору – совсем не миф. И после этих отработок обычно у нарушителей правил надолго отбивает желание эти правила нарушать. Из-за широких улыбок Сатору и его показательного легкомыслия многие поначалу считают, что он один из тех преподавателей, которым на свой предмет плевать, на уроках которых можно развлекаться ничегонеделанием или что-то типа – весьма ошибочное суждение. Да, у Сатору очень… нетипичная манера преподавания – но действенная для тех, кто действительно хочет что-то узнать. Он может быть невероятно требовательным, весьма жестко критикуя чужие провалы со своей неизменной широкой улыбкой – и если к первым курсам Сатору еще снисходителен, делая поправку и на то, что они еще только знакомятся с его предметом, и на то, что кто-то может быть слабее в учебе, но очень стараться, или еще что. То вот шестой и седьмой курсы у него воют от отчаяния и количества нагрузки. Но – они идут на это добровольно, уже осознанно выбирая ЗОТИ для дальнейшего изучения, так что Мегуми считает: все справедливо. Тем более что Сатору не только безумно критикует – он также помогает, наставляет, указывает нужное направление для того, чтобы стать лучше, если что-то не получается. Нужно только уметь слушать и прислушиваться. На самом деле, этому Сатору научился с годами – ему, называемому сильнейшим волшебником своего поколения, иногда бывает сложно понять, что вещи, которые даются ему, как дыхание, другим могут стоить огромных усилий. Это Мегуми узнал на себе, еще когда был мелким и Сатору только начал его обучать. Иногда с ним было… сложно. Было сложно под шквалом этой критики-с-широкими-улыбками, но без реального понимания того, как исправить свои промахи. Вот только Мегуми всегда считал, что проблема была и остается не столько в Сатору, сколько в нем самом – просто Мегуми-то не сильнейший. Он был слишком слабым учеником для такого учителя, как Годжо Сатору. Тем не менее – вот они, здесь и сейчас, и всем, что умеет и знает, Мегуми обязан именно Сатору. А еще, как преподаватель, с тех Сатору стал гораздо лучше. И Мегуми ощущает что-то, похожее на гордость, глядя на то, что теперь со студентами первых курсов он пытается быть куда терпимее и осторожнее, находя подход к каждому и помогая там, где в учебе у них возникают проблемы, а не просто критикуя и оставляя разбираться в этой критике самих. Это немного самодовольно – но Мегуми нравится думать, что они оба научили чему-то друг друга, как учитель и ученик. В то же время, конечно: он – и вдруг научил чему-то Годжо Сатору? Пф-ф. И все же… Но дело в том, что в отношении нарушения правил Сатору тоже не так легкомыслен, как может показаться на первый взгляд – у него, опять же, не совсем типичный подход в сравнении с другими преподавателями. Зато действенный. Он, со всеми своими фальшиво-широкими улыбками, дурацкими шутками и умением прицельно попадать словами, куда нужно, может быть весьма изобретателен в том, как ментально пытать студентов, совсем не пытая их, и как заставлять их зубрить правила Хогвартса наизусть, следуя им в дальнейшем, как важнейшему жизненному кодексу. На самом деле, если уж на то пошло – Сатору достаточно просто трепаться пару часов подряд, чтобы большинство взвыли и пожалели обо всех своих жизненных решениях. Мастер пыток-без-пыток, да. Тем не менее, раз Сукуне достались баллы, а не отработки – то Мегуми тем более не понимает, почему он так упрямится и отказывается о причинах случившегося рассказывать. Можно было бы еще понять, будь повод для драки каким-то мудацким – но он не может быть мудацким, раз Сатору так отреагировал. Его мнению Мегуми доверяет. Тогда какого черта? Давление на ребра становится таким, что тяжелее получается сделать вдох – но Мегуми все же выдавливает сквозь в горечь в глотке: – Ладно. Можешь не говорить мне, конечно, из-за чего подрался. Я понимаю, если ты мне не доверяешь. Блядь. Мегуми не планировал говорить это. И тем более не планировал, чтобы его голос прозвучал вот так. Почти… разбито? Да какого боггарта вообще?! Поджав губы, он уже задумывается о том, не развернуться ли на сто восемьдесят и не свалить ли отсюда прежде, чем ляпнет еще какую-нибудь ерунду – как вдруг Сукуна обгоняет его и преграждает путь с раздраженно-решительным выражением на лице. Когда они встречаются взглядами – Сукуна, глядя уверенно и твердо, также твердо говорит: – Мегуми. Конечно же, я тебе доверяю. Может быть, доверяю даже больше, чем самому себе, – голос его опять звучит жестко и грубовато – но это еще один оттенок его грубости. Упрямой, решительной, уверенной грубости, не несущей в себе ничего оскорбительного. Забавно, что настроение Сукуны можно определять по оттенкам грубости. Что-то внутри расслабляется, смягчается и от этих слов, и от серьезности, с которой они сказаны; Мегуми уже открывает рот, чтобы ответить – но успевший отвернуться Сукуна, кажется, этого не замечает. Его решительное выражение лица становится более… растерянным, что ли? Уязвимым? А сам Сукуна уже куда менее твердым голосом бурчит, сбиваясь: – Это просто… бля, – и опять эти покрасневшие кончики ушей, и Мегуми просто… Дерьмо. Кажется, у него развивается некая разновидность слабости, связанная с Рёменом Сукуной и этими его дурацкими алеющими ушами – Мегуми буквально ни разу не видел, чтобы они у Сукуны краснели когда-нибудь еще, кроме тех редких случаев, когда они наедине и он при этом кажется смущенным. …Сукуна. Смущенный. С алеющими ушами. Несколько лет назад Мегуми только глаза закатил бы от абсурдности предположения, что такое вообще возможно – а сейчас у него за ребрами что-то странно вспыхивает при мысли о том, не единственный ли он, кто в принципе свидетелем подобного невероятного и восхищающего зрелища становился. …восхищающего? Вот черт. В очередной чертов раз за сегодня Мегуми встряхивается, отмахивается, заставляет себя сосредоточиться. Медленно выдыхает – и произносит: – Ты действительно не должен говорить, Сукуна. Расскажешь как-нибудь потом. Если захочешь. К облегчению Мегуми, в этот раз его слова и ощущаются, и звучат куда искренней, без этой дурацкой горечи. В ответ Сукуна бросает на него странный, нечитаемый взгляд – и говорит ничего не выражающим голосом: – Вообще-то, ты и сам можешь все узнать. Может. И от Сатору, и от того или тех, с кем там Сукуна подрался. Но… Мегуми вдруг вспоминает, как несколько лет назад он сам не хотел рассказывать Сатору, почему подрался – и вспоминает, по каким именно причинам не хотел рассказывать. Сатору тогда, конечно, все равно допытался – он же Сатору. Но у него тогда были причины. Как минимум – его ученик, ребенок, за которого он несет ответственность, подрался и отказывается говорить, почему. Как максимум… Мегуми видел беспокойство в его глазах – и если тогда он еще не был уверен, что не мерещится, то сейчас уверен абсолютно. Не мерещилось. После всех этих лет, после всей той поддержки, пусть иногда неуклюжей и топорной, которую Мегуми от Сатору получил – было бы чистым мудачимом продолжать сомневаться, а беспокоится ли хоть немного Сатору о нем, когда что-то случается. И таким же мудачимом было бы притворяться перед самим собой, будто сам Мегуми о нем не беспокоится, когда что-то, черт возьми, случается. В общем-то, для всех остальных они могут делать вид, что друг на друга им плевать, потому что это не их дело – но, видимо, делать вид получается не так уж и хорошо, раз тот же Сукуна все понял. Ну, или же Сукуна просто достаточно хорошо знает Мегуми, чтобы все увидеть и понять – мысль растекается теплом. Но суть в том, что Мегуми с Сукуной друзья, а не учитель и ученик. Они друзья. Здесь никто ни за кого ответственности не несет, они равноправны в своей дружбе – а Мегуми их дружбой дорожит и не хочет ее проебать. Так что… Ну, Мегуми все же обеспокоен, но Сукуна не был серьезно травмирован, причины, кажется, тоже не слишком серьезные – иначе и реакция у Сатору была бы другая, и сам Сукуна тоже реагировал бы иначе в своем упрямстве и нежелании рассказывать. А еще у него все же могут быть свои причины молчать точно так же, как они были у Мегуми, когда он не хотел рассказывать Сатору о причинах своей драки – это приходится признать. Так что Мегуми признает: – Могу – но не стану. Не станет. Потому что дорожит их дружбой и хочет, чтобы Сукуна рассказал сам, когда – и если – этого пожелает. Когда – и если – будет к этому готов. – Я не могу гарантировать, что не узнаю все случайно, – уточняет Мегуми просто справедливости ради – не может же он контролировать то, о чем треплятся другие, и понятия не имеет, сколько о причинах драки Сукуны известно в школе. Вот только в Хогвартсе вообще сплетни очень любят, так что ерунды наверняка напридумывают – и большой вопрос, будет ли среди этой ерунды хоть капля истины. Так что Мегуми в принципе не склонен к такому прислушиваться, и все же уточнить должен. – Но специально узнавать не буду, – заканчивает он твердо. В глазах Сукуны после этих слов загорается… Что-то. Что-то яркое, ясное и интенсивное. Что-то, тащащее к себе поводком. Что-то, от чего Мегуми на секунду ощущает себя дезориентированным, а сердце его сбивается с ритма. Что-то, отчаянно напоминающее благоговение – хотя это не имеет никакого гребаного смысла. – Спасибо, – тихо выдыхает Сукуна. И Мегуми непонимающе на него смотрит в ответ. Хочет спросить – «за что?» – но слова почему-то отказываются вырываться из горла, и они застывают, друг на друга глядя; и атмосфера вдруг становится странной; и дышать вдруг становится тяжелее; и от глаз Сукуна взгляд вдруг оторвать – сложнее. Сложнее. Когда-то Мегуми и не подозревал, что эти глаза могут быть такими. Что они, обычно мрачные и темные, угрожающие – могут так искрить теплом, так отчетливо отдавать чем-то благоговейным, хоть это и не имеет чертова смысла; что в них может быть столько переливов от тьмы до света. Можно смотреть, и смотреть, и смотреть вечность. Попробуй все оттенки разбери. А затем слышится какой-то звук, смех-крик-треск – Мегуми слишком отвлечен, чтобы разобрать и сказать с точностью. Но это заставляет его прийти в себя. Заставляет его дернуться – и отступить на шаг, отводя взгляд. Момент ломается, крошится, дышать становится легче – но вместо облегчения Мегуми почему-то испытывает разочарование. Он не уверен, это только мерещится – или у них с Сукуной и впрямь становится все больше и больше вот таких странных, но совсем не неприятных моментов, когда они просто застывают и друга на друга пялятся; когда весь остальной мир, за пределами их двоих, кажется, отходит на второй, десятый, тысячный план. Не уверен, это только кажется – или такие моменты все же к чему-то ведут. Возможно, в бездну. Тем не менее, Мегуми наконец оглядывается вокруг себя – и остальные ощущения смазываются удивлением, когда приходит понимание, что они, кажется, наконец пришли туда, куда Сукуна их вел, и это… – И что мы делаем на квиддичном поле? – скептично интересуется Мегуми, возвращая взгляд Сукуне. А у того глаза уже опять привычно-насмешливые и ухмылка-оскал расползается по лицу, будто никакого момента на самом деле не было. Может, действительно не было? Может, Мегуми действительно просто надумывает, будто какие-то там моменты между ними вообще происходят?.. Ладно, неважно – отмахивается он, концентрируясь на здесь и сейчас. Отказываясь проваливаться в какую-то там бессмысленную рефлексию или еще что. Да и во взгляде Сукуны уже загорается что-то хитрое и нахальное – то самое, которое всегда предвещает какой-нибудь пиздец. И против чего Мегуми ничего не имеет. А затем рука Сукуны скользит в карман и вытаскивает из него что-то. Взгляд Мегуми становится еще скептичнее и недоверчивее, когда он этот предмет узнает. – Ну и зачем тебе снитч, если ты всегда называл позицию ловца невероятно скучной и бессмысленной? – немного ехидно интересуется он, и Сукуна в ответ на это закатывает глаза. Ворчит: – Потому что она и есть скучная и бессмысленная. Два идиота всю игру нихера не делают, потом один из них ловит крохотный мячик, получает сто пятьдесят очков – и перечеркивает тем самым усилия всех остальных. Ну и какой в этом, нахрен, смысл? В целом – Мегуми не то чтобы с ним не согласен. Когда он сам был еще мелким и впервые узнал о квиддиче – то засыпал Сатору некоторым, весьма сдержанным, количеством вопросом, пытаясь понять, где здесь логика. Было даже забавно наблюдать за тем, как некоторые из этих вопросов поставили Сатору совсем уж в тупик. Ну, то есть… Растерянный сильнейший волшебник совершенности, который не состоянии внятно объяснить, почему правила во многими обожаемом квиддиче именно такие, и может только тянуть нелепое «ну потому что» и недовольно бурчать что-то о несносных детях, ломающих его бедный мозг? Да, определенно забавно. Но с годами Мегуми понял, что у волшебников в принципе с логикой иногда проблемы – и это даже имеет некоторый смысл. Когда перелом можно вылечить за одну ночь, а призраки с отрубленными головами и говорящие портреты кажутся чем-то обыденным – конечно же, логика среднестатистического волшебника будет отличаться от логики среднестатистического маггла. Так что и в квиддиче логика несколько… своеобразна. Но Мегуми, тем не менее, к нему привязался. Вот только быть ловцом он все же никогда не хотел и на позицию эту не пробовался. С одной стороны, это, конечно, круто, в одиночку выигрывать весь матч, да и большинство сказали бы, что сам Мегуми выглядит одиночкой, так что, вроде как, позиция ловца должна была ему подойти. Но с другой стороны – это действительно скучно. Мегуми хочется ощущать себя в игре, а не от нее оторванным, хочется ощущать победу действительно заслуженной. Нет, он не собирается принижать усилия ловцов – просто это… Слишком статично. Хотя Сатору говорил, что у него хорошо бы получилось. С другой стороны – Сатору всегда говорит, что у него абсолютно все хорошо получится, чем бы Мегуми ни занялся. Это Сатору. Тем не менее, сейчас Сукуна зачем-то снитч притащил и вопрос остается актуален. – Еще раз. Так зачем ты его сюда притащил? В ответ Сукуна пожимает плечами и говорит с обманчивой небрежностью, гладя на трепещущий крыльями снитч, зажатый между его пальцев: – Ну, я подумал, что даже такая скучная ерунда может стать интересной, если соревноваться с тобой. Оу. Черт. Вот может иногда Сукуна сказать что-нибудь такое, что вышибает из легких Мегуми воздух – и спустя все эти годы можно почти с уверенностью сказать, что в такие моменты он даже не понимает, как именно его слова действуют. Что когда они попадают прицельнее всего – у него это выходит случайно, неосознанно. От того, наверное, как сильно и действует. Потому что в такие моменты Сукуна не играет, не пытается корчить из себя кого-то, кем не является – он искренен, и его искренность бьет Мегуми под ребра. Но самое ужасное, что Мегуми не против. Хотя, если уж на то пошло, то он вполне понимает, о чем Сукуна сейчас говорит – Мегуми нравится как делать с ним что-то вместе, бок о бок, так и дружеское соперничество с ним. Иногда они могут устроить соревнование из-за какой-нибудь сущей ерунды. Обычно Сукуна не особенно на тему учебы беспокоится, хотя с этим у него проблем нет – но если он вдруг загорится мыслью о том, чтобы получить оценку по какому-нибудь эссе по трансфигурации выше, чем у Мегуми? Вот тут-то учеба вдруг начинает беспокоить. Вот тут-то у него в глазах характерный блеск появляется, а губы растягивают в оскале. Стоит только Мегуми бросить ему вызов – случайно или нет – и Сукуна всегда, всегда на это ведется. Вообще-то, Мегуми не замечал, чтобы Сукуна также реагировал на кого-нибудь еще – обычно на большинство людей он смотрит в диапазоне от снисходительного пренебрежения до брезгливого презрения и на какие-либо вызовы от кого-либо ему плевать. Но только не в случае Мегуми. Если так задуматься – то это, пожалуй, работает в обе стороны. Мегуми тоже никогда не ведется, если кто-нибудь пытается бросить ему вызов или взять на слабо – исключением становится только Сукуна. Возможно, в том и вся суть. Это что-то, работающее у обоих лишь для них двоих. Даже с Юджи и Нобарой подобного дружеского соперничества у Мегуми никогда не было – но и дружба с ними совсем другая, а он никогда не сравнивал ее со своей дружбой с Сукуной и не собирается этого делать. Просто Сукуна – это Сукуна. И Мегуми ничего в нем не стал бы менять, даже когда он бесит. При этом, кто бы из них двоих ни побеждал – это никогда, никогда не заканчивается ссорами. Они могут разве что чуть-чуть беззлобно поворчать – но, когда выигрывает Сукуна, Мегуми, даже если вслух обычно этого не говорит, по большей части просто впечатлен очередным доказательством того, что за всем своим ядом и сарказмом он действительно умен и талантлив. Когда же выигрывает Мегуми… Может, ему лишь мерещится что-то среднее между уважением, восторгом и благоговением в глазах Сукуны – но все равно от этих его взглядов за ребрами вспыхивает что-то приятное, будоражащее. Так что… Да. Наверное, сейчас это тоже и впрямь может сработать. На последних словах их взгляды опять пересекаются, и в глазах Сукуны – что-то среднее между вызовом и уязвимостью. Но затем его губы вновь растягиваются в ухмылке-оскале, а вызов в глазах побеждает уязвимость, когда он мурлычет дразняще: – Или струсишь, а, Фушигуро? Мегуми едва не закатывает глаза. Опять же, будто это кто-то другой – он бы никогда не повелся, они оба это знают. Но перед ним не кто-то другой. Перед ним Сукуна. Единственное исключение из правила. О чем они наверняка тоже знают оба. Соревноваться с Сукуной действительно увлекательно. Ровно, как и принимать его вызов – или самому бросать вызовы ему. Так что и сейчас вместо того, чтоб отмахнуться, как сделал бы с кем угодно другим – Мегуми хмыкает и вздергивает бровь, парируя: – Посмотрим, кому из нас следует трусить, Рёмен. Ответный смех Сукуны приятно и вязко растекается под кожей. А затем оба призывают метлы, снитч в пару молниеносных движений исчезает из поля зрения, и они взмывают в небо. И это, ну, правда оказывается скучно. То есть, мог бы Мегуми провести всю игру, просто выискивая снитч и лишь краем сознания выхватывая ход всей остальной игры? Мог бы. А вот хотел бы он этого?.. Никакие сто пятьдесят гребаных очков не перевесят то удовольствие, которое Мегуми получает, играя бок о бок с Сукуной и утирая всем носы и безо всяких за секунду полученных ста пятидесяти очков. Тем не менее, если Мегуми скуку в принципе выносит достаточно неплохо и у него не оказывается никаких особых проблем с тем, чтобы парить по полю, выискивая снитч – то вот у Сукуны очень быстро обнаруживаются с этим явные проблемы. Нет, Мегуми знает, что, если захочет, он тоже может сосредоточиться и вытерпеть – просто ему это явно стоит куда больших усилий. В конце концов Сукуна не выдерживает. И принимается ныть. – Да как они вообще это выдерживают?! И… – Целую гребаную игру просто висеть в воздухе, как… что-то нецензурное! И… – И за это они получают сто пятьдесят гребаных очков?! И… – Этот ваш квиддич – гребаное наебалово! И… – Да я бы давно уже это дерьмо бросил и перестал играть, если бы не… – Если бы не что? – заинтересованно спрашивает Мегуми, когда Сукуна вдруг затыкается на полуслове, так предложение и не заканчивая. Оторвавшись от рассматривания подножья трибун и выискивания снитча – Мегуми поворачивается к нему. А Сукуна в это время взгляд отводит, губы поджимает, уши у него краснеют, и – оу. Любопытно. Но затем Сукуна вдруг выпаливает, плохо копируя фальшивое воодушевление Сатору: – О, кажется, там снитч! В этот раз Мегуми не отказывает себе в том, чтобы все же закатить глаза. Придурок, – думает он с нежностью. Более чем очевидно, что это просто попытка – крайне неловкая, неуклюжая попытка – съехать с темы и не отвечать на вопрос, но… Ладно уж. Мегуми позволит. Так что на подначку он ведется, просто чтобы устроить фальшивую погоню за фальшивым снитчем. В результате, именно так все и продолжается – они просто устраивают гонки друг за другом по полю, жалея о том, что за компанию не прихватили с собой и квоффл, и периодически прерываются, когда кто-нибудь из них замечает отблеск снитча. Ну, или делает вид, что замечает. Или отвлекает второго, когда действительно замечает… Вариантов много, на самом деле – хотя чаще заметить снитч удается все же Мегуми, но не то чтобы так уж сильно спешит его ловить. Не потому, что пытается поддаться или что-то такое – просто это кажется логическим завершением происходящего, а когда они выходят из статичного и серьезного выискивания снитча, принимаясь гоняться друг за другом и подначивания друг друга, все становится слишком здорово и заканчивать совсем не хочется. Кажется, Сукуна испытывает что-то схожее – потому что совсем не спешит уличить Мегуми в том, что тот, ну, в некотором роде все же поддается, даже если это не является целью. Хотя не заметить он не мог. Но, в конце концов, все их фальшивые наводки и попытки отвлечь друг друга от реального снитча заканчиваются тем, что они все же устраивают серьезную погоню за мелькнувшей золотой вспышкой. Которую первым замечает Мегуми – но Сукуна оказывается ближе. Несколько минут гонки, сопровождаемой адреналином в венах; сопровождаемой свистом ветра в ушах и смехом, вырывающимся из собственного горла и с этим ветром уносящимся; сопровождаемыми глазами Сукуны, по периферии сверкающими куда ярче снитча, или люмоса, или солнца. Но, в конце концов, Мегуми вырывается вперед. Его пальцы смыкаются на трепещущих, хрупких крыльях снитча, тут же складывающихся под его ладонью, и Мегуми поворачивается к Сукуне, чтобы победно ему ухмыльнуться – и дыхание вдруг вышибает из легких. Потому что Сукуна там. На расстоянии считанных футов от него. И у Сукуны – розовато-рыжие волосы вспыхивают огнем в солнечных лучах, и глаза горят азартом и восторгом, и губы и растянуты в ухмылку, слишком искреннюю и слишком яркую для оскала, и весь он такой, такой… Красивый, – вдруг мелькает в голове Мегуми оторопелое. На секунду выбивающее его из реальности. И этой секунды оказывается достаточно. Потому что спустя эту секунду он уже смутно осознает, что, потеряв концентрацию – начинает крениться вбок и не успеет восстановить равновесие, так что лишь отстраненно думает о том, что надо сгруппироваться для падения. Но в тот же момент, стоит это осознать – Мегуми также успевает заметить, как восторг в глазах Сукуны сменяется паникой, как он дергается вперед. А дальше все обращается в хаос. Калейдоскоп картинок, клубок конечностей. Когда Мегуми вновь возвращается в реальность, промаргиваясь – то осознает себя лежащим на земле… Ну, или не совсем на земле. Потому что в воздухе его успели подхватить знакомые сильные руки и перевернуть так, чтобы упал на чужое тело. Переплетясь с ним ногами, уткнувшись носом куда-то в чужое крепкое плечо. Не успевает Мегуми подумать, какой Сукуна идиот – а как тот уже реагирует первым. Как уже ощущает мозолистые руки Сукуны на своем лице, осторожно приподнимающие и поворачивающие так, чтобы они встретились взглядами. Как уже опирается на локоть рядом с лицом Сукуны, чтобы кое-как удержать равновесие и опять не завалиться на него всем весом. Как уже видит панически расширившиеся глаза Сукуны, который спешно, беспокойно спрашивает: – Ты в порядке? Не ранен? Из Мегуми вырывается беспомощный выдох, в котором он и сам не может понять, больше ли раздражения или нежности. – Сукуна. Мы буквально были в нескольких футах над землей. Даже чтобы ушибить себе что-нибудь, мне нужно было бы очень постараться, – вкрадчиво втолковывает Мегуми – а затем мягко добавляет: – Не думаешь, что все это было немного слишком? По мере того, как до Сукуны доходит то, что говорит Мегуми – паника страха и беспокойства в его глазах сменяется несколько… иной паникой. Паникой-смущением. Паникой-покрасневших-ушей. Паникой-которая-кажется-Мегуми-очаровательной-и-что-за-пиздец. – Ты не можешь меня винить, – ворчит Сукуна теперь уже больше неловко, чем беспокойно. – Не с учетом того, из-за чего ты совсем недавно сам валялся в больничном крыле. Мегуми требуется пара секунд на осмысление этой фразы – но затем… Оу. Черт. – Я надеялся, ты уже забыл, – морщится Мегуми, потому что, ну, правда надеялся. Но, если уж на то пошло – Сукуна в тот день сорвался с метлы на высоте куда большей и реально мог к чертям убиться! …на что Мегуми решает не указывать. Вряд ли такая аргументация сейчас поможет. – Да хер там такое забудешь! – возмущенно вскидывается Сукуна – и Мегуми, вздернув бровь, произносит: – Ну, теперь, когда ты сам бросился меня ловить – ты не можешь винить меня за то, что я сделал то же самое. Сукуна открывает рот… …и закрывает. Ха! – думает Мегуми ликующе. Вот только ликование его длится недолго, когда Сукуна наконец находится со словами и возмущенно выпаливает: – Но ты сам сказал, что сейчас до земли было несколько футов, а ты тогда мог убиться, пока ловил меня, идиот! …да блядь. Вот именно на то Мегуми и не хотел указывать. Но, конечно же, Сукуна, у которого не только с мозгами, но, очевидно, и с памятью все отлично, сам до этого додумался и ни на что ему указывать не нужно. Конечно же. – Я уже говорил, что не убился бы, – ворчит Мегуми, повторяя это боггарт знает уже в какой раз. – Я был готов и знаю, как правильно падать… – Ты меня бесишь, – с раздраженным блеском в глазах прерывает Сукуна его упрямые объяснения, видимо, совсем не настроенный опять это выслушивать. И уж точно не настроенный эти объяснения наконец принять. Так что Мегуми лишь невозмутимо парирует: – Это взаимно. Пару секунд они сверлят друг друга взглядами – а затем Мегуми ощущает, как дергаются собственные уголки губ, видит, как параллельно с этим дергаются уголки губ Сукуны… А в следующую секунду они уже принимаются синхронно хохотать. – Временно будем считать тему закрытой – но учти, что я не собираюсь забывать тебе тот случай, – хмыкает Сукуна, отсмеявшись – и хотя он говорит это легко, полушутливо, Мегуми видит предельную серьезность в глазах напротив. Да уж. То попадание в Больничное крыло, когда он не позволил Сукуне разбиться к чертям, явно еще долго будет припоминаться ему самим Сукуной. Не то чтобы Мегуми удивлен. И уж точно ни о чем не жалеет. – А я не собираюсь забывать, как ты сегодня бросился ловить меня в нескольких футах от земли, – невозмутимо парирует он. – Туше, – ухмыляется Сукуна, но тут же фыркает и добавляет: – Все-таки, быть ловцом – это совершенно не мое, – а затем продолжает мягче, опять с блеском в глазах, в котором Мегуми опять мерещится этот странный благоговейный восторг: – А вот из тебя ловец вышел бы отличный. Сглотнув сбившийся сердечный ритм, Мегуми монотонно отвечает: – Не знаю, вышел бы или нет – но я этого совершенно не хотел бы. Играть с тобой бок о бок мне нравится куда больше. Кончики ушей Сукуны, сейчас не скрытые упавшими назад волосами – опять краснеют, а его губы растягиваются в улыбке, той настоящей, искренней и яркой улыбке, которую Мегуми очень редко в его исполнении когда-либо видел. Которую только обращенной в собственный адрес когда-либо и видел. Сердце опять сбивается, дыхание стопорится, и что за нахуй с Мегуми не так. Голос звучит странно хрипло, когда он продолжает: – Хотя, если бы играл против тебя – то можно и ловцом. – Будучи ловцами, мы бы с тобой собственную игру устроили и принялись бы гоняться по полю друг за другом, – с мягкой игривостью произносит Сукуна – и Мегуми подхватывает: – И сорвали бы матч. – И привели бы всех в ярость. – Или в восторг. Тут с какой точки зрения посмотреть. Пару секунд они смотрят друг на друга – и опять начинаются смеяться. А когда смех затихает – вновь пересекаются взглядами, сцепляются ими накрепко, и мгновение вдруг вязнет, и дышать вдруг становится тяжелее. И происходящее вдруг опять начинает походить на один из этих… моментов между ними. Которые то ли мерещатся Мегуми, то ли нет. И он вдруг отчетливо осознает, что все еще полулежит на Сукуне, что ноги их переплелись, что ощущает внутреннюю часть его бедра собственным, что в принципе вдруг отчетливо чувствует каждую точку, в которой они телами соприкасаются. Что сам так и нависает над Сукуной, опираясь лишь на локоть рядом с его лицом, что собственное лицо все еще находится в мозолистых ладонях Сукуны, что его большие пальцы вдруг мягко-мягко проходятся по скулам, выбивая сиплый выдох, что глаза Сукуны ярко, притягивающе горят кровавым пламенем в закатном солнце, что собственное сердце колотится где-то в затылке, и в глотке, и ребра проломить пытается, что между их лицами какие-то считанные дюймы, и с каждой секундой этих дюймов становится все меньше, и меньше… …а затем Мегуми глубоко-глубоко вдыхает; втягивает носом воздух совсем рядом с Сукуной; дышит-дышит-дышит Сукуной – и глаза его распахиваются шире. И следующий вдох застревает где-то в трахее. И сердце, и так уже вовсю тахикардией захлебывающееся – теперь срывается в панический ритм. Потому что он вдруг осознает. Амортенция. Третий запах. Тот самый. Оглушительно приятный, знакомый, родной, неуловимый… …Сукуна. …Сукуна. …Сукуна. Вот черт. Осознание прилетает по темечку, как прикладом – и заставляет Мегуми прийти в себя. И заставляет его вскочить резко на ноги, вырываясь из рук Сукуны. И… И это может быть совпадением. Это может ничего не значить. Может быть тысяча причин, почему третий запах амортенции для Мегуми – это запах Сукуны. …и это на самом деле такой лютейший пиздеж, что Мегуми даже сам себе ни на единую секунду не верит. И осознание одновременно оглушает – и совершенно, нахрен, не удивляет. Как вообще можно было не догадаться? Как можно было этот запах не узнать сразу? Как? Или Мегуми просто не хотел узнать? Или он просто боялся осознать? Это ведь… Это, кажется, росло в Мегуми месяцами. Даже годами? Черт. И теперь ощущение такое, будто это всегда было данностью, неизбежностью. будто иначе быть не могло. Будто все и всегда, каждая секунда, минута – вело именно к этому. И только что. Только что. Мегуми ведь чуть не поцеловал Сукуну? Блядь. Что за пиздец. Но, что еще более важно… Сукуна чуть не поцеловал Мегуми в ответ? Или Мегуми это только показалось? Только показалось, что Сукуна потянулся навстречу?.. Блядь. Ему нужно подумать. Ему нужно… – Что-то случилось? – уже беспокойно спрашивает следом вскочивший Сукуна – и Мегуми качает головой. – Нет. Я просто… …у него просто мир обрушился – и в то же время все будто оказалось на своих местах. Те части пазла, которым никак не находилось место. Наконец свои места отыскали. И – оу. Оу. Это же все, абсолютно все объясняет. И эти странные реакции собственного сердца на Сукуну, этот сбивчивый, рваный ритм; и то, как от Сукуны все сложнее было оторвать взгляд; и то, как рядом с Сукуной дышать становилось тяжелее, как дыхание перехватывало. Как перехватывает дыхание рядом с ним прямо сейчас. Ох, черт. И Мегуми в ебаном ужасе – но в то же время, глядя в обеспокоенные глаза Сукуны, вдруг отчетливо понимает: он не хотел бы, чтобы что-либо было иначе. Как же Мегуми влип. Как же влип. И теперь, осознав, он уже не может откатить все назад, в момент не-осознания. И теперь, осознав, Мегуми также осознает и то, что есть часть его, которая хочет бездумно выпалить все тут же, на месте, и сам-то еще не успел все это нормально обдумать. Хочет тут же увидеть, какой же будет реакция Сукуны. Хочет… …но это реакция может все к чертям разрушить, – понимает Мегуми. Все эти крохотные признаки, которые судорожно проносятся в его голове сейчас. Все эти искренние улыбки, сияющие взгляды, краснеющие уши. То, как Сукуна только что потянулся в ответ. Все это могло Мегуми только померещится – потому что есть ведь и те моменты, когда кажется, что Сукуне попросту плевать на него. Когда кажется, что Сукуна его ненавидит. Хотя последнего стало гораздо меньше со времен их первых курсов и постоянный оскаленной ругани, которая была тогда. Но Мегуми слишком ценит то, как у них все сейчас. Слишком ценит дружбу Сукуны. Слишком… Слишком боится все это потерять. И, блядь, он сам-то только что все понял – каким образом ему все это, едва ли целиком и полностью осознанное, тут же глупо вслух выпаливать?! Мегуми нужно остаться наедине. Он не в состоянии сейчас смотреть Сукуне в глаза. Ему рядом с Сукуной нихрена не думается. Ему инстинктивно хочется тут же действовать, довериться, рассказать; хочется вернуться в разрушенный только что момент и узнать, чем все могло бы закончиться, если бы только не это осознание… Но вернуться в момент невозможно, и действовать, рассказать нельзя тоже, чтобы все к чертям не разрушить. Поэтому Мегуми встряхивает головой. Глубоко вдыхает. И выдыхает. – Я тут понял кое-что. Мне нужно идти. Действительно ведь понял. Действительно ведь нужно. Так что, игнорируя растеряно-уязвимое выражение лица Сукуны – Мегуми разворачивается на сто восемьдесят. И уходит оттуда, лишь запоздало вспомнив о своей метле – но не в состоянии сейчас за ней вернуться. Что-то внутри обрушивается – и воспаряет. Что-то внутри горит, горит, горит – горит по Сукуне, горит Сукуной, горит болезненно и восхитительно. И как только выходило не замечать? И как только получалось игнорировать, осознания избегать?.. Но теперь осознание – здесь. В голове. За ребрами. А Мегуми нужно научиться как-то со своим осознанием жить. Жить с осознанием того, как же тотально он в Рёмена Сукуну вляпался. Черт.