Язва полезна в любом коллективе.

В Москву мы вернулись с приподнятым настроением. Я первым делом поздравила (с опозданием, но выбора не было) первую леди с днем рождения. Мы с Майклом и на Новый год отправляли подарки всей их семье, а день рождения лично я вовсе решила выделить. Как по мне, день рождения — это единственный праздник, один день в году, когда человека все поздравляют, желают ему счастья и дарят подарки, просто потому что он есть. В этот день отмечается не что-то общее, от человека не зависящее, это просто его личный день, поэтому я всегда с особенным трепетом подхожу к подаркам именно на день рождения. По всей видимости, мой подарок действительно понравился: Людмила Александровна даже пригласила меня в гости. Буквально за день до моей поездки, ко мне в Ново-Огарево приехал мой давний товарищ, которого Анатолий нашел еще в девяносто пятом году, пока пытался набрать нам людей, связанных с космической программой. Разумеется, он не знал особых секретов, а просто выполнял для нас роль инсайдера по крупным сделкам. В тот день он привез весьма дурную весть: — «Энергия» в ближайшее время хочет продать американской «Space Hub» эксклюзивные права на использование архива кинодокументов, который содержит в себе всё, что СССР и Россия исследовали о космосе. Наши космические программы и исследования попадут в чужие руки. Я не знаю, кто еще знает об этом. ФСБ, кажется, по уши в Чечне. Не уверен, что они вообще интересовались этим вопросом. Я искренне поблагодарила человека, предложила свою помощь в его личных вопросах, но ему ничего особенного не требовалось. В итоге я просто отправила его со своим водителем, сказав, что он может звонить в любое время, а сама думала о том же: Путин сейчас весь в Чечне, ему явно не до моих проблем. Потом до меня дошло: Путин не Анатолий, все мои проблемы подобного масштаба и его проблемы, и я решила передать свои переживания хотя бы через его супругу, если сама не смогу связаться. На мое счастье, Людмила Александровна согласилась передать мои опасения: она всё-таки жена, и даже если Путин будет на работе более суток, не заходя домой вообще, она сможет как-то связаться и намекнуть. Когда меня вызвали к президенту, позвонив в пять часов утра, я поняла, что человек действительно занят: окно для неофициальных визитов было только на семь утра. Я приехала, меня обыскали так, словно именно я главная угроза этому миру и Кремлю в частности. Владимир Владимирович встретил меня очень тепло (в принципе, после того нашего сюрприза он всегда тепло с нами говорит), даже спросил: — Я вас не разбудил? — Нет, я же всё равно встаю ради ребенка, — я мило улыбнулась, — чем могу служить? — Откуда вы узнали про РКК «Энергия»? Я сразу назвала фамилию, имя, отчество человека, кратко описала, как мы познакомились и чем занимается мужчина. — Ясно, спасибо. Я проверил информацию, это правда, — он кивнул, — вашего человека, разумеется, никто трогать не будет, поэтому не переживайте. Спасибо за то, что вовремя поделились. — Иначе и быть не могло. Я не собираюсь утаивать от вас что-то такого размаха. К тому же я не всегда могу знать, что у вас под контролем, а что нет. Мешать вам не хочется, но и бездействовать мне тоже не нравится. — Да, понимаю, — Путин кивнул, — знаете, когда будет продажа? — Я покачала головой. — В апреле. — Не двенадцатого ли? — Спросила я, весело хмыкнув. — Возможно, — он снова кивнул. — Знаковая дата, в конце концов. — Да. Умер Рузвельт, в Москве начали строить ГЗ МГУ, у ВВС США был черный четверг, Гагарин полетел в космос, США дали патент за мышь, улучшенную генной инженерией, а также был запущен каталог «Yahoo!». — Ох, Анжела, Анжела, — Владимир Владимирович потер глаза, — говорить с вами всегда в удовольствие. Много таких дат вы помните? — Не очень, — я широко улыбнулась. — Но, — я вскинула брови, — раз зашла речь про каталог «Yahoo!», — Путин тоже вскинул брови, — у нас ведь есть свой каталог, а вдобавок наши ребята разработали поисковую систему по ключевым словам. Нам бы как-то от государства помощь получить, пока наши иностранные коллеги не обошли нас на нашей же территории. Снова. — Теперь понятно, почему у вас почти нет наличных, но при этом вас знакомят с Алиевыми. Вы везде успели обозначиться? — Да, — я закивала, — но с Алиевыми знакомство мне нужно было совершенно для других целей. Пусть другие видят, что даже чужой президент пожал мне руку, это добавит мне статуса. — Допустим. А откуда у вас деньги на фонды? — Долгая история, — я мило похлопала глазами, но не прокатило, — если я сейчас начну расписывать свою без преувеличения гениальную систему, вам придется или отменить следующую встречу, чтобы послушать дальше, или посадить меня за экономические преступления в гипер-огромных размерах. — Тогда отложим на следующую неделю, — он сделал пометку на бумаге, написав: «Анжела, долго». — Напишите мне про свой каталог и ту новую систему, я прочту, чтобы мы могли говорить о них конструктивно, а не просто болтать на отвлеченную тему. — Как вам удобно. Еще что-то? — Выборы. — Выборы, — я кивнула. — Мои газеты ведут себя прилично. — Вы знаете, кто сейчас занимается моей программой и кампанией, — я снова кивнула, — мне очень настойчиво предлагают делать эту кампанию с привлечением известных людей, — я вскинула брови, пожала плечами: — Майкл и так публично за вас. Или вы про других артистов? Которыми Майкл занимается в лейбле? — Нет, это самое интересное, — Путин вздохнул, — среди кандидатов только не ваши люди. — Одно ваше слово, и к послезавтрашнему утру все эти кандидаты будут заляпаны во всевозможных скандалах по всем моим проституточным и приличным газетам так, что возможность их участия в предвыборной кампании будет дискредитирована. Им не привыкать, а там и выборы пройдут, и мы на четыре года будем свободны. — Анжела, — он засмеялся, — мягче надо быть. Я вам аккуратно, а вы в лоб, — я мило пожала плечами. — Не откажусь от вашего предложения. Я не хочу ввязываться во всё это. — Как угодно. — Еще кое-что. — Сколько угодно, — я улыбнулась. — Какая вы щедрая с утра пораньше, — он тоже улыбнулся, — моей супруге тоже обязательно предложат заниматься каким-нибудь фондом, и я хочу, чтобы у нас был симметричный ответ. — Ответ или мне публично предложить более крупное сотрудничество раньше остальных? — Я вскинула брови. — Те люди проворуются, а виноваты будем мы. Вернее, вы, но ваши проблемы и мои проблемы, — Путин кивнул, — а мои фонды не воруют, а помогают. — Понимаю, — он снова вздохнул, — как я могу дать им категорический отказ? Не могу. Поэтому я прошу вас подготовить симметричный ответ. — Внутри России? — Он кивнул. — Какая тема? Люди, экология, культура? — Люди или культура. Я задумалась, потом открыла свой блокнот с идеями. — Знаменитый блокнот? — С улыбкой спросил Владимир Владимирович. — А он знаменитый? — Спросила я удивленно. — Да. Я слышал о нем от Березовского и Абрамовича. Первый сказал: «Черт знает, что эта ведьма там постоянно пишет!». — Ах, ведьма? — Я покивала, засмеялась. — Ничего иного я от него не ожидала. По поводу фондов у меня сразу несколько идей. Можно воспользоваться аппаратом? Я указала на принтер со сканером, Путин махнул рукой, мол, берите, что хотите. Я скопировала два разворота, посвященных моим фондам. Там были и уже реализованные проекты, и те, которые я только хотела бы претворить в жизнь. — Очень аккуратно, — Владимир Владимирович одобрительно кивнул, — и почерк замечательный. — У вас тоже красивый, только непонятный. Майкл ни слова прочесть не смог, да и я только догадываюсь. — Главное, что я понимаю, — Путин снова улыбнулся, — спасибо, — он положил лист перед собой, — я прочту, выберу что-то, а моя супруга уже выберет из того, что выберу я, и дальше вы с ней сами будете этим заниматься. — Как вам удобно. Я рада сотрудничать с вашей супругой. Кстати, в любое время дня и ночи, если что-то потребуется, можете без предупреждения приехать, — я вытащила из сумки набор ключей с подписями, — тут и наши с Майклом квартиры, и пустые, но меблированные, и дача, и Ново-Огарево. Понятно, что у охраны они тоже будут, но вот эти, — я указала на несколько штук, — открывают особенные зоны Ново-Огарево. Их всего по два каждого, и я все отдаю вам. — Ключи разве не считались утерянными? — Считались, — я кивнула, — я даже с ужасом подсчитывала, во сколько обойдется восстановление ключей или замена сейфовых дверей, но, — я улыбнулась, — было оглашено завещание Валерия Геннадьевича. В случае его смерти ключами распоряжаюсь я. Сами ключи нашлись, кто бы мог подумать, в самом Ново-Огарево. — А как? — Валерий Геннадьевич написал не особо разумное для чужого человека предложение, а я вспомнила, что эту тему мы обсуждали в резиденции в кабинете. Я обыскала весь кабинет, нашла там за книжным шкафом сейф, ввела дату, и он открылся. — Вы помните дату разговора? — Конечно. Это же был день Конституции США, а обсуждали мы с Валерием Геннадьевичем нашу Конституцию. Мы рассуждали, как ее можно было бы поменять, с чего начать, чтобы дальнейшие изменения вносились легче, — я вздохнула, — для меня до сих пор непонятно, как он мог согласиться на предложение олигархов. У него ведь даже не за что прицепиться, — я покачала головой, — детей не было, вдовец. Значит, по собственному? — Не знаю, Анжела, действительно не знаю, — Путин просмотрел связку ключей, — спасибо. Они могут понадобиться. — Я прошу вас сообщить мне приблизительную дату вашего переезда заранее, чтобы мы с Майклом и семьей могли уехать без спешки. — Уехать? — Да, — я вскинула брови. — Мы не хотим вам мешать. — Бог с вами, — Владимир Владимирович махнул рукой, — оставайтесь. И моей семье будет веселее, и всем нам будет безопаснее. Я не смогу разорвать свою охрану на несколько неравных частей, чтобы обеспечить должную безопасность и себе, и семье и в Кремле, и в резиденции. Ново-Огарево огромное, а набирать толпу незнакомых людей я не буду. Оставайтесь сами и всю свою службу охраны тоже оставьте. — Правда? — Я еле не выдала свою радость. — Конечно. К тому же я не собираюсь принимать от вас столь дорогой подарок. Никто этого не поймет. — Если Ново-Огарево останется по документам за мной, на него не будет распространяться ваш статус неприкосновенности. Какой позор будет, если завтра кто-то прибудет туда с обыском, а в итоге перевернут ваш кабинет. — Анжела, если кто-то на это осмелится в принципе, то не перевернутый кабинет будет основной проблемой, поверьте. Это будет открытый демарш против меня. — Допустим. А другие ничего не спросят с вас за то, что вы живете со мной? Вас же взяли сюда как наименее заинтересованного человека, а сейчас вы покажете большое доверие моей семье. — Не думайте об этом. Я разберусь. Они же тоже не дураки: понимают, что с ними я уж точно жить не буду. — Тогда мы с Майклом остаемся? — Оставайтесь. — Спасибо. В любом случае, — я тепло улыбнулась, — в любое время мы к вашим услугам. Если это всё, то я не буду вас больше отвлекать. — И я вас задерживать, — Путин, на мое удивление, встал, чуть только я встала. Видно советское мужское воспитание: женщина встала, и мужчине не помешает. — Не забудьте про каталог. Напишите, что вам захочется, а я по мере появления свободного времени прочту и вызову вас для разговора. Я снова поблагодарила и вышла из кабинета. По дороге к выходу я столкнулась в коридоре с одной особой, которая мне с первого взгляда не понравилась. «Секретутка» — мало сказано. Чуть только я вышла из здания, подъехала моя машина, и я вернулась в резиденцию. У меня сегодня по графику занятие спортом. Я же решила худеть, значит, я похудею, пока журналисты не вынесли мне и Майклу весь мозг моим весом.

***

Когда я вернулась домой, дети еще спали, а Майкл сидел в гостиной и пил чай с блинчиками. Вот, кому ни за что париться не нужно: ест, не поправляясь, а я, только приду в форму, как снова беременею! — Милая, доброе утро! — Майкл улыбнулся. — Уже с утра пораньше тебя нет дома. — Работа, — я вздохнула, села рядом, — я худею, я голодаю, а ты прямо посреди дома ешь блинчики. Тебе не стыдно? — Ты же сама их нажарила. — Для детей. — Я тоже чей-то ребенок, — Майкл засмеялся, — прости, милая. Ты очень вкусно готовишь. — Поэтому так толстею. — Не толстеешь. — Ладно. — Что с тобой? — Майкл отложил блинчик на тарелку, — ты слишком быстро перестала спорить. Тебя что-то беспокоит? Я рассказала про ту секретутку, Майкл вздохнул: — Я знаю твое отношение к любовницам, но, во-первых, она может быть просто секретаршей, а во-вторых, это не наше дело. — Конечно, не мое. Зато моим делом потом будет перекрывать тонны газет с заголовками по поводу брака президента, его внебрачных детей и изнасилованных любовниц. Любовницы или рожают и сидят смирно, или резко вспоминают, что они личности и что их, оказывается, насиловали. Вспомни Монику. Я не хочу, чтобы потом и про Путина считали какие-то там встречи, которые то ли закончились контактом, то ли не закончились логическим завершением. — Думаю, Путин понимает это. — Даже если он ее пальцем не тронет, а она скажет, что тронул, то люди поверят, потому что спросят: «А если он так любит жену, почему держал ту шлюшку на работе?». И всё. — Тяжелый случай. — Надо избавиться от этой змеи в зародыше. — Надо прекратить смотреть турецкие сериалы. — Майкл! — Просто фраза прямо оттуда, — ответил он с улыбкой, а потом обреченно застонал, — я знаю этот взгляд. Ты уже что-то придумала? — Да. — Ладно. Уйдет она, придет новая. — Поставлю мужчину. Майкл вскинул брови, скрыл улыбку и серьезно спросил: — Хочешь, чтобы все заговорили о нетрадиционных- — Понятно. Тоже не подходит. — Милая, забей. Обычная секретарша. — Она по своему типу такова, что с ней надо спать. Если ты не спишь со своей секретаршей, с ней спит кто-то другой. Оба случая меня не устраивают. — Господи, будто не секретарша, а глава разведки! Что она может рассказать? — Журналистам? Очень много всякого. Помнишь тот случай в Америке, когда девушка стала признаваться в том, что начальник заставлял ее ходить в шортиках-трусиках в цветах американского флага? — Продолжай. — Нам просто нужно избавиться от той дамы и посадить туда своего человека так, чтобы это не сильно коснулось Путина. — Ты думаешь, он не заметит, если вместо секретутки там в один день окажется бабушка? Туда надо посадить или бабушку, или монашку, чтобы ты не жаловалась, — я уже хотела ответить, — почему нельзя сказать об этой даме супруге президента? У жен есть опция «уволь ее нахрен, я мать твоих детей». — Нет. Так нельзя. Я буду плохой для них обоих, — я вздохнула, — е-мае, как же сложно. Интересно, а как жили слуги в гаремах султанов? — В месте, где появилась разведка? — Хмыкнул Майкл. — Правильно выбирали жену султана. Нам повезло: в России официальная жена одна. Нам хотя бы не нужно переживать, правильную ли мы выбрали. — Да, — я закивала, — поэтому надо избавиться от той секретутки. Кто вообще впустил ее? Я уверена, что ее даже не досматривают: она и так почти раздета. — Да? — Майкл вскинул брови. — А ты чем так заинтересовался? — Спросила я с угрожающими нотками. — Ничем, — Майкл покачал головой. — Холодно. Россия. Зима. Только поэтому. — Я давно не заезжала в офис лейбла, — я вскинула брови, Майкл засмеялся, — заеду и устрою облаву на тамошних секретуток. Я так распереживалась за чужого мужа, а у меня тут свой от рук отбился! — Ох, зря я стал это обсуждать, — Майкл снова взял свой блинчик. — Нет уж. Ты сегодня едешь туда? — Да. — Поедем вместе, — я чмокнула его в щеку, — надо приехать и напомнить всем дамочкам, что мужчина занят. — Хорошо, — Майкл обнял меня. — Поедем. Только позвоню всем секретуткам и скажу одеться поприличнее, — я в шутку цокнула, он засмеялся, — моя радость, — он зарылся лицом мне в волосы, — а что с гимном? — Пусть хотя бы выборы пройдут спокойно, — я вздохнула, — столько дел… Гимн, интервью с президентом, обновление первого борта, кортежа… — Я задумалась. — Кортеж. Позор. Президент будет ездить на немецком авто. — Что поделать? У русских лучше выходят танки, чем авто. А своих вообще нет? — Нет. Приличного на вид нет. — А сделать дорого? — Очень. — А украсть? — Дешевле, но всё равно дорого, — я засмеялась, — Майкл, милый, кто так плохо на тебя влияет? — Он с улыбкой пожал плечами. — Но идея хорошая. Если взять чей-то кузов, чей-то двигатель, соединить и собрать аналог у нас, то это же почти наше, да? — Майкл пожал плечами, — нет, кого я обманываю? Не наше. Ладно, поездит на Мерседесе, пока денег на свое нет. — Как хорошо звучит: пока денег нет, пусть ездит на Мерседесе. — Майкл задумался, засмеялся. — Поставьте на один Мерседес гусеницу танка, и Германия сама подарит вам какой-нибудь кузов и двигатель, лишь бы вы не развивали мысль в направлении танка. — Очень смешно, — я улыбнулась, — во сколько едем? — Одевайся, как удобно, и едем. — Правильно, — я встала, — оденусь так, чтобы секретутки увидели, что жена еще ого-го. — Моя жена всегда будет ого-го, — Майкл встал за мной, обнял со спины, — моя жизнь, моя радость, мое счастье. Мать моих шестерых детей, — я улыбнулась, Майкл прижал меня крепче, — как ты скажешь, так и будет. На любую пальцем ткни и скажи уволить, я уволю. — И я тебя люблю, — я повернулась, крепко обняла его за шею, — очень люблю. Майкл поцеловал меня, взял за руку и мы пошли к нам в комнату переодеться к выходу.

***

В студии дела шли замечательно. Конечно, были дамочки, желавшие всем своим видом показать Майклу, что они по первому слову будут его, но он их действительно не замечал и держал на расстоянии. Меня это успокоило, и я, наведя порядочно шухеру, поехала домой в спортзал, чтобы позаниматься. Только я привела себя в порядок после этого, села в кабинете за работу. Дел было много: проверить желтушные, но правдоподобные статьи про выбранных звезд, глянуть другие статьи, дать задание по новым темам и написать про то, что хотелось бы впоследствии обсудить с президентом. Я решила взять за стандарт обычный А4, считая, что информацию надо уместить на одном таком листе, не скатываясь в новые «Война и Мир» Толстого. За два дня я умудрилась коротко обрисовать свои идеи или уже существующие проекты и добавить в их описание сравнения с подобными проектами Америки или Европы. Когда я оглядела внушительную стопку из бумаг, в очередной раз порадовалась, что я не президент. Перечитав, пронумеровав, разложив в правильном порядке, сделав отдельный лист с темами и нумерацией, я скрепила их в папку, а ее запечатала специальным воском. Я купила его недавно, и хотелось испробовать. У меня же и печатка из благородного металла имеется! Надо всё опробовать, ибо когда еще случай представится? Всю эту прелесть я отвезла Людмиле Александровне, чтобы не привлекать внимание тем, что слишком часто вхожу в кабинет президента, и она первым делом спросила, указав на печать: — Пчела? — Да, — я улыбнулась, — нам с Майклом принадлежит очень крупная ферма пчел, и печатка с пчелкой была подарком со стороны управляющих, бывших владельцев, за то, что мы, по инициативе Майкла, не дали ферме прийти в упадок, спасли пчел, организовали поставки меда в Березку. Кстати, любите мед? И в сотах, и обычный — любой найдется, какой захотите. — Анжела, вы действительно находка, — Людмила Александровна улыбнулась, на секунду зашла в закрытый до этого кабинет, оставила там папку и вернулась, — проходите, выпьем чаю, поговорим о фонде. — С радостью, — я кивнула, взяла Машу в ее детской переноске, пошла за Людмилой Александровной в другую комнату.

***

Февраль выдался особенно важным в деле о Чечне, поэтому я вообще не тревожила президента почем зря. Мне с лихвой хватало влияния его супруги, если что-то требовалось, а потом я вплотную занялась подготовкой к финальной неделе перед выборами. Я провела новый социальный опрос и была приятно удивлена: семьдесят процентов доверия главному кандидату. На выборах это обеспечит разгромную победу в первом же туре. Вот, что может сделать правильное оформление правильного человека! Даже Майкл удивился: — Я считал, что через газеты можно создать только плохой образ. Ну-у… Как это было со мной. — Майкл, милый, — я засмеялась, — благодаря газетам и прочим носителям информации весь мир успешно верит, что в США всё прекрасно. Поверь, распространить можно любую информацию, вопрос только в доступных средствах. Пока действительность хоть как-то походит на напечатанное, а поток денег идет и идет, возможно все, но потом, — я села рядом, — потом как в фильме: скажи мне, в чем сила, брат? — В правде, — Майкл улыбнулся, обнял меня, — а что за кризис был в Америке? Мы в студии о нем только-только услышали. — О-ох, — я цокнула, — стандарт для США: играли на ценных бумагах, неоправданно завышали цены и показатели, вот и результат. Доткомы, до этого размножавшиеся как кролики, стали никому не нужны. Я и так понимала, что не могут эти несчастные сайты столько стоить, поэтому не разрешала своим ребятам вливаться в эту погоню за деньгами. Надо работать правильно с мыслями о будущем развитии. К примеру, — я вскинула брови, — США скоро представят правительственный сайт, который объединит кучу, даже миллионы страничек в Интернете. Удобно, согласись? — Майкл закивал. — Вот, и я тоже сказала своим ребятам, чтобы они что-то сделали с сайтом Кремля. Пусть объединят страницы важных правительственных структур, сделают там доску важных объявлений, создадут раздел, посвященный деятельности президента. — А что там будет? — Майкл улыбнулся. — Жизнь президента? — Речи с важных встреч, действия и прочее: куда ходил, где был, кого видел, за что получил в этом месяце зарплату, не бездельничал ли, сидя в кабинете просто так, — Майкл засмеялся, — представь, ребята говорят, что совсем скоро в Интернет можно будет загружать большие и качественные фотографии, а потом даже видео со звуком, и каждый человек со всей планеты сможет это посмотреть! Было бы здорово. — Это ведь и клипы, и музыку можно будет так распространять, — Майкл вскинул брови, а потом довольно улыбнулся, — всё, это закат эпохи продаж реальных дисков. Всё будут скачивать оттуда. Запреты запретами, а кому надо, найдут всё в Интернете бесплатно. — Да? — Да, — Майкл улыбнулся, поцеловал меня в лоб, — всё, можно расслабиться: мои рекорды по продажам не побьют. — Майкл! — Я засмеялась, — а я-то думаю, почему ты сразу об этом подумал. — Конечно, — он крепко прижал меня к себе, — кому не хочется сохранить за собой такие рекорды? Я очень хочу сохранить. А что еще в мире делается, о чем мы в студии не знаем? — Выборы скоро, — я вздохнула. — Быстрее бы прошло, быстрее бы инаугурация, быстрее бы всё это… — Хорошо, что люди этого не слышат, — Майкл засмеялся, — и американская комиссия. — Пусть на свои выборы посмотрят, — я цокнула, — у нас хотя бы понятно, почему пойдут за Путина голосовать, а там что за цирк? Пилят округа, пилят, пилят! Как так бывает, что человек может получить большинство голосов людей, но не выиграть? Если выбирают не люди, а те выбранные для выборов люди, то не надо затевать выборы среди обычных людей. Что за лицемерие, я понять не могу? А люди верят! Это еще больше бесит! Какая демократия? Как правильно заметили еще в семьдесят шестом году в маленькой американской газете «The Lowell Sun», концепция голосования и избрания представителей, в основном, является нечестной и мошеннической. Если бы голосование могло что-то изменить, его бы сделали незаконным! Невозможно, чтобы политик представлял кого-либо на законных основаниях, потому что он был избран тайным голосованием небольшим процентом избирателей. Это я еще умолчу про «истина определяется не большинством». Всё дело в том, как подадут кандидата и как потом посчитают голоса: Америка считает так, как ей нравится, выдвигая тех, кто ей нравится, а мы выпячиваем достоинства Путина и недостатки других. На этом всё. Майкл пораженно хлопал глазами, не ожидав от меня такого длинного ответа. Он подумал, подумал и спросил: — То есть, если знать интересы того небольшого процента, можно заранее назвать победителя выборов? — Конечно. Просто так нигде ничего не делается. Если делается, то это революция, но и она поддерживается определенными элитами и группами, так что она тоже делается не просто так и не спонтанно. — Милая, — Майкл вскинул брови, — а кого ты видишь президентом США? — Я не могу точно сказать, что делается в умах элиты Америки, но почему-то мне кажется, что выиграет Буш, а не Гор. Интересно, кого он будет бомбить. Главное, чтобы не нас. Мы к этому не готовы ни морально, ни по военной части. — А кто еще остался из излюбленных регионов? — А там и по второму кругу можно, это не принципиально. Спасибо Горбачеву, как говорится. — Как же это всё надоело, — Майкл потер глаза, — кстати, не забудь напомнить мне убрать Горбачева из клипа на «Man in the Mirror», когда Интернет дойдет до стадии развития, позволяющей выкладывать видео. — Что? Какой Горбачев? У тебя в клипе Горбачев? — Я в шоке на него посмотрела. — Ты запихнул в клип человека, из-за которого умерли миллионы и десятки миллионов не родились?! — Только без рук, — Майкл поднял свои в жесте сдающегося, — так вышло еще до того, как мы познакомились! Хочешь, я на его место Путина поставлю? — Я только вдохнула, — милая, я же не знал, что Горбачев не тот, за кого себя выдает! — О-ох, Майкл! — Я выдохнула. — А как я так не видела? — Он мило пожал плечами. — Ладно, черт с ним. Потом уберем. — Поставим Путина? — Майкл еле сдержал улыбку. — Ни в коем случае, — я вскинула брови, — я против всего этого. Терпеть не могу подхалимство. Сейчас Путин выиграет, и ты посмотришь, что начнется. Некоторые наши люди начнут терять ключи от одного места. — В каком смысле? — Утрировано, но понятно: был город «Владимир», станет «Владимир Владимирович». Майкл искренне засмеялся, покачал головой. — А почему? — Наши считают, что можно лебезить, а потом безнаказанно воровать, — я потерла лицо, — они сами это всё делают, а потом как Хрущев орут про культ личности. А там ведь та же схема: человек вешал над рабочим креслом портрет товарища Сталина, сдувал с него пылинки, воровал деньги государства, бывал казнен и почему-то записывался в жертвы режима. Я не дам сделать из Путина второго Сталина. — Тогда сделают второго Гитлера. Я захлопала глазами, поняла, что Майкл прав. — Милая? — Майкл стал серьёзным, обнял, — ты чего? Я же пошутил. — Нет, это очень серьёзно, — я потёрла глаза, — стараниями американцев в мире есть два эквивалента зла: Сталин и Гитлер. Не получится с одним, сделают другого. Нельзя этого допустить, или, если уж делать, то Сталина. — И как же? — Майкл вскинул брови. — Очень просто, — я перешла на шепот, — надо показать, что при любом поползновении в сторону России во главе окажется некто умнее Сталина и хуже Гитлера вместе взятых. В таком случае им придётся терпеть Путина таким, какой он есть, и не наглеть, иначе снова по воле Государства Российского границы Европы будут перекроены. Решим по ходу дела, — я махнула рукой, откинулась на спинку дивана. — Как решила с той секретуткой? — Майкл весело хмыкнул. — Она же ушла, — я цокнула. — Это главное. — Да, потому что ее поймали с другим начальником. — Бывает, — я пожала плечами. — Ты к этому непричастна? — Майкл улыбнулся, вскинув брови. — Совершенно, — я тоже мило улыбнулась. — Не верится, — он засмеялся. — Я не подставляла ее, а это главное. Да и с тем начальником ей будет лучше: он отправил ее куда-то в свою фирму, пусть там и сидит, а Путин для нее слишком высокая фигура. Как говорится, не для нее ягодка росла. — Энджи, — Майкл засмеялся громче, — ты и дальше собираешься так бегать за имиджем президента? — Не набегаешься: если кто-то решит его испортить, то это вопрос решенный. С тобой именно так и произошло, — Майкл нехотя согласился. — Я буду по мере возможностей помогать там, где еще можно что-то решить. Даже сейчас: как я мастерски продвинула на ту должность своего человека? Разве плохо? Я теперь знаю, сколько воды и чая в день пьет президент. — Очень полезная информация, — Майкл подпер голову рукой, улыбнулся. — И с кем он их пьет. — А-а, тогда действительно, — он покивал, — подумать только: еще десять лет назад я едва не умер от переживаний перед встречей с Дианой, а сейчас за чашкой чая строю с женой планы по присвоению президента России. — И правильно, — я чмокнула его в щеку, — я так жду, когда ты получишь наш паспорт! Я по всем газетам напечатаю то, как Путин будет вручать тебе гражданство. Ты, Путин и твой новый паспорт. Что может быть лучше? — Да, я уже даже выбрал наряд для этого случая. — Наряд, — я машинально закивала, — надо и президенту выбрать! Мне не нравится, как он одевается. — Милая! — Всё должно быть идеально, когда мой муж получает гражданство, — я прикусила губу, — и даже президент. — Ладно, — Майкл махнул рукой, — как знаешь. А когда я наконец лично познакомлюсь с первой леди? Я вскинула брови. — Милая, а когда-то тебя бесило, что я тебя так ко всем ревную, — Майкл поцеловал меня в лоб, — она, конечно, очень милая, но- — Вот на инаугурации и увидишь. — Которая в мае? — Которая в мае. Майкл искренне засмеялся, я тоже, а потом серьезно ответила: — Не знаю, посмотрим. Можно было бы устроить ужин, но Путину не до этого. Я в прошлый раз сказала «череда», а он услышал то ли «очередь», то ли «Чечня». — Ясно, — Майкл закивал, — а наши так не переживают: где бомбят, кого бомбят, — он махнул рукой, — я уверен, что Билл Клинтон не найдет на карте ни Ирак, ни Белград. Может, даже перепутает с Белгородом. — Весело, — я хмыкнула, — было бы интересно устроить президентам экзамен по общеобразовательной программе. — Я не хочу расстраиваться, — Майкл улыбнулся, — как я потом буду жить, зная, что некоторыми странами управляют люди глупее меня? — Тогда хотя бы по истории собственной страны и ее географии. — Это да, — Майкл кивнул, — это действительно было бы интересно. Кстати, по поводу имиджа. Может, Путину появиться на Всероссийской Олимпиаде и поддержать детей, в раннем возрасте освоивших какие-то дисциплины? — Отличная идея, — я оживилась, — и на дзюдо потом тоже можно сходить. Майкл, как я об этом раньше не подумала? Ты гений! — Я встала за телефоном, — сейчас узнаем, когда там Олимпиады намечаются. Я позвонила, всё узнала, записала, положила трубку. — Я еще кое-что придумала, — я села к Майклу, — для помощи одаренным детям можно организовать фонд имени Капицы. В советское время он участвовал в развивающей программе для детей, моей любимой кстати, и это было бы отличным жестом памяти его деятельности. — Не хочешь делать что-то под управлением президента? — Майкл улыбнулся. — Было бы более солидно. — Майкл, это очень нудно. Везде, где появляется это страшное сочетание «под управлением президента» рано или поздно всё превращается в кошмар по вине сотрудников. Пусть лучше ничего подобного под его управлением не будет, чем будет нечто плохо работающее. Если президент захочет, то потом в какой-нибудь речи к какому-нибудь празднику детей, молодежи или дня знаний упомянет фонд, и на этом всё. — Хм, — Майкл кивнул, — я всегда рад поучаствовать в чем-то, что связано с детьми. Так, чем будет заниматься фонд имени Капицы? — Три функции, — я взяла блокнот, ручку, — поиск способных детей, помощь в развитии способностей и формирование любви к собственному Отечеству. Было бы верхом глупости воспитывать гениев, ненавидящих Россию. — Логично. Россия большая, откуда начнем? С Москвы? — Московские дети и так в более выгодных условиях. Начнем с городов, расположенных далеко. Нужно остановить отток граждан оттуда, а сделать это можно, во-первых, восстанавливая местную инфраструктуру и рабочие места, а во-вторых, оказывая помощь в обеспечении детей хорошей школой. Если родители будут знать, что их детям будут хорошо преподавать на месте, то они не будут уезжать сломя голову. У нас острейшая демографическая проблема: в ельцинские сроки рождаемость упала почти в ноль, куча молодых ребят на кладбище с двадцати лет. Если те люди уедут из своих регионов, там образуется вакуум, который заполнят нелегальные мигранты, превратив целые регионы в свои деревни, — я вздохнула, — надо стимулировать рождаемость, а для этого строить садики, школы, — я сделала пометки в блокноте, — но это дело не одного года, даже не одного президентского срока, потому что при резком увеличении количества учителей образовательная система наводнится глупыми и не вполне профессиональными педагогами. Сейчас мы можем лишь точечно выбрать способных детей, правильно их воспитать, а потом использовать их в дальнейшем восстановлении. Нельзя оказаться в ситуации, когда вся молодежь будет на голову ненормальной. — Я всего лишь спросил, что будет делать фонд, — тихо выдохнул Майкл, — раньше я не думал обо всём этом… Видимо, поэтому мой «Heal The World» едва не разорился до твоего прихода, чуть только открывшись. — Да. Благотворительность ради благотворительности — глупейшее занятие. Нужно просчитывать выгоду, риски, прибыль, ибо именно они определяют, сколько еще ты потом сможешь потратить на новую благотворительность. Я оглядела диаграмму на листе, покивала, сказала: — Фонд будет выбирать детей, которые в принципе в состоянии учиться. Понятно, что Моцарты и Паганини редкие случаи, да и не всегда они потом выстреливают, а нам нужны стабильные и надежные люди, которые в состоянии не просто зазубривать, но и понимать, а также гореть желанием делать что-то хорошее не только за деньги. — Ты слышала про фонд Сороса? — Что? — Я вскинула брови. — Дональд рассказывал, — Майкл вскинул брови, — планируется выбирать людей, склонных к антигосударственным настроениям и способных подстраиваться под новые повестки. Официально не так, но… Кстати, эти же фонды Сороса будут участвовать в финансировании предвыборных кампаний в США. Ясно, что эти же фонды смогут финансировать что-то и вне США. — Твою ж мать, — я вздохнула, — всё, вся наша молодежь сейчас будет там. Вся СНГ-овская молодежь будет там. У них же в голове почти ничего: девяностые можно охарактеризовать одним словом — вакуум в вопросе идеологии. Таким людям можно подсунуть всё, что угодно, и они поверят, особенно, если им наобещают золотые горы. У Сороса такие деньги, что мы всей Россией сейчас еле соберем, — я потерла лицо, — всё, нужно убиться, но срочно открыть фонд Капицы и вовремя начинать вносить в детские головы основы нашей идеологии. — А какая у нас идеология? — Как бы никакая, — я вскинула брови, — но это официально, а на деле фонд может продвигать свои идеи. Главное не слишком наглеть и не пытаться замахнуться на словосочетание «государственная идеология». — Вот поэтому я стараюсь держаться подальше от политики, — Майкл цокнул и покачал головой. — Я не улавливаю это, и заниматься всем этим не могу, но не хочу оставлять тебя тут одну, когда, как я понял, решается очень важный вопрос для страны. Я могу чем-то помочь тебе? — Только своим авторитетом, — я поцеловала его в щеку, — я никогда не трогаю деньги твоего фонда: они все идут туда, куда должны, а свои проекты я обеспечиваю с российских денег. — Я в тебе и не сомневаюсь, милая, — Майкл тоже поцеловал меня, — поэтому я даже не спрашиваю, куда идут деньги, когда ты ставишь подпись, — он снова поцеловал меня, — и поэтому спрошу: чем я могу помочь? Если я могу хоть чем-то помочь тебе, я с радостью. Я задумалась, вздохнула, стала смотреть на диаграмму. — Как не хватает Артека! В свое время мы мечтали туда попасть. А сейчас куда детей отправлять? В любом деле должно быть поощрение, к которому дети бы искренне стремились, а что мы им сейчас можем предложить? — В Артек нельзя? Его же не снесли. — Не снесли, но и не ремонтируют. Вбухивать огромные капиталы в инфраструктуру, чтобы потом перед нашим носом закрыли дверь в то, что мы же и построили, и отремонтировали? — Я хмыкнула. — Никогда. Слишком рискованно. Или надо как-то договариваться о передаче Артека в нашу частную собственность, или перед нами в любой момент прикроют дверь, и мы даже ничего не докажем. — Я так понимаю, строить новый Артек тоже дорого? — Где? Крым был идеален. — Я вскинула брови. — Уже связанная с нашими деньгами и фондами и от этого надежная Беларусь просто сказка по экологии, но моря нет. — Сочи? — Майкл указал на карту России, что висела перед нашим носом. — Сочи, — я покивала, — Сочи тоже не резиновые. Одни Сочи на всю страну: представь, что там будет в сезон… Хотя, у меня там кое-что имеется. — Тогда раздели между Беларусью, Сочи и еще каким-нибудь городом, — Майкл тоже взял ручку, стал делать пометки рядом с моими. — Будет как Артек, просто разобранный. У вас же там тоже были разные отряды? «Морской» будет Сочи, «Лесной», или что там было, будет Беларусь. «Горный» можно сделать там, где красивые виды на горы. Я закивала, подумав о том, что и горная местность тоже у меня имеется, написала это на диаграмме. — Как я поняла, Путин всё-таки намекнул, кому надо, и деньги на атомный ледокол потихоньку начинают собираться. Он всё равно должен будет куда-то двигаться и что-то делать, — я прикусила губу, — так что можно организовать для старшей возрастной группы экспедицию на Северный полюс, — я покивала своим мыслям, нарисовала рядом с елочкой, горами и морем маленький глобус, выделив его Северный полюс, и мне на ум пришло кое-что еще, — у нас имеется городок из НИИЧАВО. Можно выбрать любой участок из удобной части северной России и показательно построить там маленький городок с лагерем для детей в стиле НИИЧАВО. — Деньги, — вздохнул Майкл. — Денег потребуется немерено. — Это точно, — я закивала. — А кое-кто хочет купить футбольный клуб в Англии. — Не напоминай! — Я выдохнула. — Прибила бы к чертовой матери! — Это еще промолчим, сколько его друг Березовский вывез. — Если сложить их деньги и дать мне, то я хотя бы потрачу их на благо общества. Нашего общества, а не чужого. — А Путин никак не может их вернуть сюда? — Как? Позвонить в Джей Пи Морган и спросить, а не находились ли несколько неучтенных миллиардов? Нашедшим просьба перезвонить или прислать по адресу «Москва, Кремль, Сенатский дворец, кабинет под номером один»? — А у него кабинет под номером один? — Майкл улыбнулся. — Не знаю, — я махнула рукой, — ох, как же всё действительно задолбало. Почему, почему нельзя всем собраться и сделать что-то для России не только в военное время? Почему нужно каждый раз ставить страну на грань коллапса и распада, чтобы что-то сделать? Даже сейчас лично мне кажется, что на Путина все так быстро согласились из-за Чечни. — И это еще нет того кризиса, про который ты с Дональдом постоянно говоришь. Я посмотрела на Майкла, глянула на диаграмму. — Знаешь, мы, конечно, пострадаем от кризиса, но не так сильно как Штаты и Европа, потому что у нас, во-первых, большой сегмент теневой экономики, а во-вторых, у нас всё богатство не только в акциях ипотечного чего-то там. Даже сейчас мы с тобой одна из влиятельнейших семей всей России, хотя денег у нас не так уж много, просто потому что у нас много движимого и недвижимого имущества. Чего-то реального, а не только акции, понимаешь? — Майкл закивал. — Основной удар нам будет нанесен за счет выливания нашего капитала в мировую падающую экономику, но там нельзя что-то делать без изменения Конституции, так что там к Путину пока вообще никаких претензий: он пока не уполномочен что-то делать. — Пока? — Майкл вскинул брови. — Конечно. Я надеюсь, что рано или поздно он возьмет на себя тяжкий грех изменения этого неоколониального документа и национализирует наш ЦБ. Мы с Валерием Геннадьевичем когда-то давно обсуждали, как потихоньку оттуда-отсюда можно что-то поменять, осталось только начать это делать. Чтобы начать, нужно поднять уровень жизни и подтвердить доверие президенту. Чтобы это сделать, нужны деньги, а денег… — А денег нет. — Да. — Милая, а нескромный вопрос: откуда в государстве берутся деньги? — В американском — из печатного станка. — А в других? — Майкл подпёр голову рукой. — Из кредитов МВФ. — А в более благополучных? — Экспорт сырья тем, у кого деньги из печатного станка. Всё. Иного выхода нет. Для сбыта своего производства нужен рынок, а где его нам взять? Те страны назначили нас сырьевым придатком и никакие рынки для нашего производства они нам не откроют, ибо им самим тогда будет некому что-то продавать. Нам сейчас можно только молиться на резкий скачок цен на энергоносители, но это тоже чревато: это расслабляет экономику. — А как можно увеличить цены? — Договориться с ОПЕК о сокращении добычи, но они не пойдут против США. Пока не пойдут. — Если бы Путин слышал все твои «пока»… — Он слышал, — я вздохнула, — его тащат в направлении Запада, а я и Жириновский наоборот в сторону Востока. Думаю понятно, кто перетягивает канат власти на данном этапе. Мнение каната, разумеется, не учитывается, и он абстрагируется в Чечне. — Господи, как сложно! — Майкл взял бумаги, помахал себе, снова посмотрел на мои заметки. — А почему Путин так позволяет себя перетягивать? — А что он сделает? Он тут без году неделя. Путин даже не может в лишний раз дать мне какое-то место, откуда я смогу выводить еще денег или где я смогу налаживать что-то, что даст деньги само по себе, потому что те другие сразу спросят: «А что это тут творится? Где наш кусок?». Им по барабану, что я своего куска не вижу: я обратно в страну деньги вливаю, а им же, бедным, на футбольные команды копить надо. Если они, не дай Бог, в рамках подлизываний подарят Путину какое-нибудь экстра-дорогое нечто, я не знаю, что я с ними сделаю. — Теоретически этот объект можно продать. Я бы на месте Путина из их рук снега зимой не брал, не то что дом! — Кому продать? Милый, ты видел их усадьбы? — Майкл кивнул. — Какой идиот кроме них это купит? — Когда ты так говоришь, у меня пропадает вера в будущее... — Будущее России сейчас в таком труднодоступном месте, что туда нужно идти меж Сциллой и Харибдой. Ситуация такова, что лично мне без разницы, каким методом Путин туда пройдет, пусть только пройдет. — Он же крещеный, — Майкл улыбнулся. — Пройдёт. — Да, — я весело хмыкнула, — Майкл, меня всегда восхищает твоя вера в Бога. — Да, сам горжусь, — Майкл засмеялся, — но ты права: это очень упрощает жизнь. Я пять лет молился за нормального президента, и смотри: появился же. Даже тебя устраивает, а ты очень придирчивая. — О-ох, — я выдохнула. — Может, всё-таки попросить что-нибудь у него? — Майкл вскинул брови. — У Бога? — У Путина. — Никогда и ничего не просите. Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами всё дадут. — Слова Христа, напротив, «Стучите и вам откроют, просите и дано вам будет.». Эти слова от Иисуса, а твои — от дьявола. У Бога можно попросить, а вот у дьявола действительно лучше ничего не брать, даже если дает. — Я не в том смысле, что сила Путина в нынешних реалиях ближе к той у Воланда, это не так, — я вскинула брови, — но и всевластия Господа у него тоже нет. Я попрошу, а он откажет, просто потому что не может дать то, что я прошу. — То есть ты рассматриваешь ту цитату как выражение того, что сильные всегда сами оценивают свои возможности и предлагают что-то, когда могут, и тем, кому изначально бы не отказали? — Да. У меня нет гордыни, которая препятствовала бы в лишний раз попросить и сказать: «пожалуйста». Сейчас, даже если я сяду с голодовкой у двери Путина в Сенатском дворце, он мне ничем не поможет не из личной вредности, а потому что не уполномочен. Власть — очень тонкая наука. Там не действуют законы обычного общества. Я не знаю, где у Путина красная черта, после которой США резко начнут тут революцию и гражданскую войну, но точно знаю, что при первой же возможности Путин поделится чем-то со мной, а не теми людьми. Не делится, значит, нечем делиться. Если ты не заметил, то даже его резиденция, — я обвела руками кабинет, — заслуга моей деятельности предыдущих лет. Я дарю ему дом, а не он мне. — Иди теперь и пойми, с каким умыслом Булгаков писал ту фразу… — Не знаю, но я понимаю ее, исходя из личного опыта. Несколько месяцев назад Путин сам приехал ко мне, предлагая и давая, а не я просила его, — я вскинула брови, — сами предложат и сами всё дадут. — А как по-твоему, власть дают или берут? — Дают, — я улыбнулась. — Еще в июле половина дверей для меня была закрыта. Даже молчаливое присутствие Путина за моей спиной даже с учетом его собственного пока еще шаткого положения открывает мне половину ранее закрытых дверей. Я брала какую-то власть? Нет, мне ее делегировали. — А Путин? — А ему Ельцин и компания предложили, увидев его скромные стремления. И опять: никто ничего не просил, сильные сами дали власть. Другой вопрос, как получивший ею распорядится, но начало было таким. — Это ваши примеры, а может же быть иная ситуация! — Милый, «прокуренная комната» стала эпохальным словосочетанием и происходит из самой демократичной страны, — я улыбнулась, — даже у вас власть дают, а не берут. Дают тем, кто был наготове взять, но не заваливал сильных людей просьбами. — Боже, — Майкл потер глаза, — еще минуту назад всё было проще. У меня сейчас мозг закипит. Видимо, власть имущие люди устроены иначе. Я не очень понимаю всё это. — Да, иначе, — я кивнула, — власть — это очень сладкий плод, от которого невозможно оторваться, лишь единожды вкусив. Хочется больше, больше, — я покачала головой, — главное — сохранить примат блага своего общества над личным благом. На это не все способны. Я осуждаю Америку, но, — я засмеялась, — но нельзя отрицать того, что они пока что действуют нагло, но в своих интересах. А в чьих интересах действовала на протяжении десяти лет наша элита? Вот, где опасность. В Путине мне достаточно того, что он пришел не для того, чтобы построить себе новые царские палаты и сидеть. У него большие, громадные амбиции по поводу России, а не своего кошелька. У меня с ним похожие желания, но я не смогу рулить на том уровне, на котором действует он. У каждого человека, как ни прискорбно, есть предел. Я могу вести идеальную документацию, распределять бюджет рубль в рубль, но мне хорошо работать под кем-то. Я нарабатываю определенный материал, а кто-то выше меня решает, что с этим делать, и я уже претворяю это решение в жизнь. На этом уровне мне комфортно, и я не стараюсь откусить кусок, который не смогу проглотить. — Мало, кто признается в таком даже себе, — Майкл обнял меня, — все же хотят повыше. — Те, кто слепо хотят повыше, должны быть законодательно ограждены от сладкого плода власти ради собственного блага. Это как озеро с разными рыбами: всегда найдется рыбка покрупнее, и, если ты не умеешь лавировать и договариваться, тебя съедят, не подавившись. — В твоей системе обычные люди выходят планктоном? — По уровню понимания реальной ситуации? — Я хмыкнула. — Да. Ни больше, ни меньше. Увы и ах, но это так происходит тысячелетиями. Не США и не Россия в этом виноваты, это просто такая специфика человеческой природы. — То есть ты не веришь в другую цитату? Что всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть. — Человек переходит в царство истины и справедливости слишком поздно. Там действительно не нужны ни кесари, ни иные властители. Булгаков такими темпами вовсе куда быстрее перешел в царство морфина. Майкл, — я вскинула брови, — тысячи лет прошли, мы придумали даже ракеты, летающие в космос, мы создали оружие, которое за минуты уничтожит всё живое, но того чуда, о котором говорил Иешуа, так и не произошло. Люди скорее коллективно вымрут, чем потеряют даже призрачную надежду на обретение власти или хотя бы горшка получше соседского. — Как всё печально, — Майкл вздохнул. — Ничего святого нет. — Нет. Действительно нет. На этом уровне, — я помахала в потолок, — нет ничего святого. Сталин правильно говорил: не власть портит людей, а во власть идут уже испорченные люди. Майкл, то, что тебя ввергает в шок, меня даже не трогает. — Но ты же не плохой человек. — Да, но при надобности я могу сделать то, чего ты не сделаешь. И Путин тоже. И Клинтон тоже. И все остальные тоже. Не надо искать там хороших и плохих людей: они не обычные люди, а государственные деятели, а государственный деятель или приносит пользу, или же вредит своему народу. Третьего не дано, а цель оправдывает средства. Точка. Все считали Горбачева хорошим, и что вышло? Миллионы русских отрезаны от России, живут на птичьих правах в Республиках, которые сегодня-завтра начнут использовать их как средство шантажа нашей власти. Тысячи погибших, проиграна холодная война, все политические и экономические интересы сданы, а мы просто подняли лапки к верху. Для кого этот меченый хороший? Для Штатов? Бесспорно. Поэтому он играет с Клинтоном в гольф. Посмотришь, позовут ли они Путина поиграть в гольф. Побоятся, что он им эту клюшку засунет кое-куда по самое не хочу. — Я уже не могу ничего сказать, — Майкл вздохнул, встал, налил нам еще чаю, — если так думать, то никакого смысла нет в жизни вообще. — Почему? — Я вскинула брови. — Служение своему обществу, государству, Родине, Отчизне — вот, какой смысл. Ты работаешь, чтобы твои потомки могли жить и работать на своих потомков, а не под гнетом и не в концлагерях. — Вы работали, и что? Пришел Горбачев. — Благодаря тому, что мы работали, мы вообще дожили до появления на авансцене Путина. Это как после Петра и до Елизаветы и Екатерины: Россия работала по инерции. В девяностые всё работало на остатках роскоши РСФСР. Нет гарантий тому, что после Путина будут только и только гении руководства, но он как и Петр, как и Екатерина, как и Сталин, просто обязан дать России ресурс, на котором она по инерции будет жить до следующего адекватного правителя. Все так живут. Чтобы это обеспечить, нужно работать над каждым поколением, не допуская пробелов, иначе, когда от этого «пробельного» поколения будет зависеть будущее страны, всё просто схлопнется. В цели и задачи правителя не входит обеспечение Васи Пупкина многомиллионным наследством. Это как с детской машинкой: нужно повернуть ключик, чтобы она ехала. Задача каждого правителя — повернуть ключик максимальное число раз, чтобы страна ехала как можно дольше даже по ухабистой дороге при бездаре у руля. — У Путина тогда всего восемь лет по доступным срокам? — Сменим нужный пункт в Конституции, будет больше, — я махнула рукой. — А дальше уже его проблемы. Сам найдет преемника. Это повысит шанс того, что следующий человек будет адекватным. — А почему в Америке никто не меняет Конституцию? У нас тоже по четыре года. — Да, вы находите президента, он что-то делает или не делает, и вы спокойно объявляете ему импичмент или наоборот выдвигаете на третий срок. Вы считаете голоса от балды, останавливая пересчет там, где вам удобно, не боясь, что вам кто-то скажет, что вы поступили не по законам демократии, ибо вы и есть сисадмины этой демократии. Я выдохнула, не желая заводиться на больную тему, но не смогла сдержаться: — По-хорошему, тот же Жириновский мог бы встать вместо Ельцина в девяносто первом. Я сама за него голосовала. А что случилось? Кого поддержали Штаты? Штаты что-то пикнули, когда Ельцин расстрелял Белый дом? А сможет ли Путин при надобности повторить этот маневр и остаться в своем кресле не опальным президентом? Майкл, не ставь в пример Америку. Это как играть в игрушку в компьютере в режиме разработчика: нажал на клавиши, и всё само разрешилось, а правила поменялись. И урановые бомбы уже несут мир и процветание, и война за святые цели, и доллар самый ценный, и госдолг бесконечный. Хиросима и Нагасаки — повод для национальной гордости, а Уотергейт резко повод для импичмента. Какой-то минет в овальном кабинете — повод для импичмента, а бомбежка Белграда — индульгенция от импичмента. Магия, не иначе. Что хочу, то и ворочу: народы мира схавают, если не захотят познакомиться с ракетной дипломатией. Майкл молча отпил чаю, присел на подоконник, посмотрел на лес. Он думал минут пять, а потом сказал: — Я сдам свой американский паспорт в ближайшем консульстве, как только получу российский. Пусть россияне видят, что и такое бывает. Я не хочу иметь двух президентов, словно я сижу на двух стульях. У меня будет один: тот, кто даст красный паспорт, кто будет думать за Родину моей жены и Родину моих детей, за страну, которая станет родной и для меня. Я встала с дивана, села рядом с Майклом на подоконник, крепко обняла. — Станет. Поверь, Майкл, мы, россияне, при всей нашей легкой или не очень легкой безалаберности, подобное не забываем. Мы смотрим не по крови, а по духу. — Тогда вместе будем бороться против тех, у кого такого духа нет, — Майкл улыбнулся, обнял меня за талию и поцеловал в макушку. — А вот это по-нашему, — я засмеялась, поцеловала его в губы. Майкл ответил, крепко-крепко прижав меня к себе.