Язва полезна в любом коллективе.

В абсолютном молчании мы ходили еще несколько минут, время от времени отвлекаясь на Портоса и Арамиса, решивших нас сопровождать. На наше удивление, когда мы проходили мимо крытой беседки, увидели, что там сидят Майкл и Людмила Александровна. Хорошая беседка: там очаг прямо по центру, и можно смотреть на огонь, почти не отвлекаясь от собеседника. — Ого, какой поздний ужин, — сказала я, приглядевшись. — Еще и с вином. Я надеюсь, Майкл помнит, что нам завтра встречать Джордана. — Идемте дальше, пусть сидят спокойно, — шепотом сказал Владимир Владимирович, уводя меня в другом направлении. — А вы не ревнуете? — Спросила я возмущенно, просто чтобы вынудить его дать хоть какой-то ответ. — Спросила та, которая сама гуляет под луной с чужим мужем, — ответил он со смехом, а потом, покачав головой, продолжил, — Анжела, ревность тоже хороша в меру. Расслабьтесь. Лично я в Люде уверен, так что нет никакого смысла запрещать ей хорошо проводить время, если у меня у самого нет времени проводить с ней время. Ваш Майкл идеальный кандидат: во-первых, ваш муж, а, во-вторых, очень добрый и чуткий человек. Что бы он ни делал, он делает это из самых лучших побуждений. Есть! Лед тронулся! Попытаюсь раскрутить его на дальнейший разговор! Понятно, что действую я максимально нагло и «в лоб», но, по всей видимости, Владимир Владимирович всё же хочет поговорить, а сам начать не решается. — Тоже верно, — я вздохнула, — раньше я не ревновала Майкла. Даже к фотографиям голых фанаток, которые они сами же ему дарили, относилась спокойно, а сейчас… Он постоянно в студии, там толпа молодых девушек, а я не молодею, дома бытовые проблемы, из тем для разговора или вы, или дети… Я чувствую и знаю, что он меня любит, но ничего не могу с собой поделать. Вернее, я делаю всё, чтобы оставаться той, которую он тогда полюбил. Таким макаром в какой-то момент меня переклинило на почве моего веса. Я после каждой беременности прихожу в свою форму, а от диеты бываю раздражительной и уставшей. Майклу это не нравится. С другой стороны, если растолстею, это ему тоже не понравится. — Это правда. — Могли бы и приврать. — А вы бы поверили? — Нет. — И смысла привирать тогда нет. — Почему мужчины такие? — Какие? — Даже последний боров ищет топ-модель и даже не стесняется. — Подождите, — Владимир Владимирович покачал головой, — я же не сказал, что если вы растолстеете, то Майкл вас разлюбит и пойдет искать модель с параметрами девяносто-шестьдесят-девяносто. Он будет вас любить, но на интимной жизни это может сказаться. Любит он вас очень сильно, так что вряд ли будет изменять. — Слышали шутку про девяносто процентов изменяющих мужчин? — Да, — он засмеялся. — Да, недалеко от правды. Не сочтите за лесть, но я уверен, что ваш муж не пойдет вам изменять. Лично я был удивлен, когда узнал, что вы его первая женщина. — Откуда узнали? — Прочитал в его деле, которое вели ФБР. Всё описано: Аргентина, домик Трампа. — О-ох, — я вздохнула, — ясно. Надеюсь, вы читали его самостоятельно, а не всем отделом ФСБ? — Сам, конечно. Так вот, случай вашего мужа уникальный: человек не имел контактов по собственному желанию. Вряд ли он теперь пойдет искать интим на стороне. Он очень идейный. — А как вы относитесь к изменам в целом? — Это неправильно. Вы бы простили? — Женщины часто прощают, потому что любят или потому что боятся разводиться. Этот гаденыш потом найдет себе хоть кого-то, а она уже может остаться одна. Честно, мужчины не понимают, как больно они делают. Женщина, создавая семью, идет на определенные жертвы в вопросе собственного развития: она занимается домом, готовит, стирает, убирает, рожает, выпадает из жизни в мир пеленок, а он спокойно ходит на работу во всем чистеньком, приходит, требуя ужин, а потом еще бывает недоволен тем, что жена устала или недостаточно за собой следит. Конечно, пока все пеленки перестираешь, пока ему рубашки нагладишь, пока ребенка укачаешь, ничего уже не хочется. Если есть что-то, что бесит меня до невозможности, так это мужчины, у которых нет денег, чтобы позволить жене иметь няньку, домработницу, кухарку и целыми днями ходить по магазинам за косметикой и одеждой, но которые при этом требуют от нее всё по уровню тех женщин, у которых мужчины располагают нужными средствами. Я выдохнула, посмотрела на Владимира Владимировича. Он кивнул, соглашаясь, но немного возразил: — У мужчин тоже бывают и усталость, и нервы на работе. Постоянно думаешь о семье, понимаешь, что ты за них в ответе. — Будто все этим страдают, — я хмыкнула, — посмотрите на нынешних парней: не то, что на войну, они в армию сходить боятся, от мамкиной груди оторваться боятся, все хотят легкую работу с высоченной зарплатой, а многие мужчины имеют наглость спускать на любовниц целые состояния, пока дома двое или трое детей и жена, которая по максимуму сокращает расходы на себя, лишь бы одеть детей. Гады, а не мужчины. Понятно, что не все, но очень много таких развелось. Мои сотрудники все как один знают, что, вытвори они подобное, я устрою им жизни. В моем холдинге жесткая идеология семьи. Если кто-то и изменяет, никому не приходит в голову хвастаться любовницами или группами ходить по стрип-барам и проституткам. — Не всегда всё так плохо, — Владимир Владимирович пожал плечами, — все могут ошибиться, это же не значит, что мужчина разом перечеркивает для себя семью. — Ошибиться? — Я вскинула брови. — Ошибка есть нечто мгновенное. Надо было сказать «нет», а вылетело «да». Нужно было купить укроп, а купил петрушку. Встретиться с женщиной, потратиться на нее, лечь в постель, а потом еще, возможно, сделать что-то, чего жене никогда не делал, и это уже не одна ошибка, а целый каскад действий, совершаемых с полным осознанием ситуации. И вообще, — я цокнула, — в этой теме нет места мужской солидарности. Чего это вы так за изменщиков вступились? Этот вопрос я задала, прежде чем хорошо подумала. Видимо, прав был Майкл, когда говорил об измене. — По вашим глазам вижу, что вы всё поняли. Я неуютно поежилась, мягко отстранилась от него и скрестила руки на груди. — Разочарованы? — Спросил он тихо, сцепив руки в замок за спиной. — Отчасти. Чего вам не хватало? Мне просто интересно. — Не знаю. Очень нервная работа подействовала, полагаю? — Он пожал плечами. — Простите, но я это скажу, иначе сама себя потом буду считать лицемеркой, — я посмотрела ему в глаза, — крайне лицемерно не здороваться с людьми за их предательство, когда сам делаешь то же самое жене и матери своих детей, а не какому-то другу или просто знакомому, который сегодня есть, а завтра, возможно, сам тебя предаст. — Анжела, давайте тогда точно обрисуем, как оно было. — Я кивнула, соглашаясь. — Я не спал с той девушкой. Как вы говорите, каскад ошибок ограничился только встречами, ужинами и разговорами. Когда дело подошло к постели, я резко всё осознал и, хотите верьте, хотите нет, осознал теми же словами, что только что сказали вы. — Не спали? — Нет. — Но могли бы? — Девушка предложила. — И в этот момент вы очнулись? — Да. — Оригинально. — Ничего оригинального, — Владимир Владимирович вздохнул. — В любом случае, — я пожала плечами, — чтобы изменить не всегда нужно совершить проникновение куда-либо. Достаточно искренне строить параллельные отношения. Раз вы изначально не стали вести с девушкой интимную жизнь, значит, вы настолько ее ценили, что были готовы врать жене, ужинать и беседовать даже без продолжения в постели. Для мужчины это высший показатель заинтересованности. Даже не знаю, что обиднее звучит: «Милая, это был просто секс!» или «Милая, она просто замечательный человек, но я с ней не спал!». — Анжела, — Владимир Владимирович вздохнул, — не надо так преувеличивать мои чувства: всё куда проще. Я люблю свою жену, но та девушка в какой-то момент оказалась с нужными словами в нужном месте в нужное время, парой фраз и улыбок приподняв мне настроение, и… — Он вздохнул особенно тяжко. — Лёгкий флирт, чувство тайны. — Вам не стыдно? — Я вскинула брови. — Обманули жену. Запудрили мозги девушке. Что, если она действительно влюбилась в вас, а не в вашу должность важной шишки? Такая вероятность тоже есть. Сколько вы встречались? — Семь месяцев, а расстались незадолго до выборов. Стыдно, конечно. — Семь месяцев, — я покивала, — не мало. — С моим-то рабочим графиком? — Он хмыкнул. — Бывало, мы вообще не виделись по две недели к ряду. — А что она сказала, когда вы отказались? — Я не хочу об этом говорить. — Может, легче станет? — Я пожала плечами. — Анжела, а что может сказать девушка, которая впервые предложила мужчине себя, а он в ответ вскочил как ошпаренный со словами: «жена, жена, у меня есть жена, я люблю жену»? — Стала давить на вас слезами? — Да. — Удивительно, что не прокатило: вы ведь плохо переносите женские слезы. Особенно тех женщин, что вам дороги или попали в трудную ситуацию. — С чего вы так решили? — Вам всегда требуется некоторое время, чтобы взять себя в руки. Так было в больнице, когда мама прооперированного мальчика со слезами на глазах жала вам руку. Так же было, когда я перед вами плакала. Помните день, когда вы увидели меня и Катю на качелях? — Владимир Владимирович с улыбкой кивнул. — Я едва не расплакалась, а вы, как я понимаю, в тот момент решили что-то по поводу школы. Если вы можете помочь плачущей женщине, вы не пройдете мимо. — Есть такое. Иногда это очень мешает. Зачастую женщины откровенно используют слезы, причем делают это так профессионально, что даже мне, чекисту, бывает трудно отличить вранье. Вы понравились мне еще и по этой причине: откровенно вытягивать что-либо из мужчин слезами кажется вам ниже вашего достоинства, и это совершенно правильно. — Да, это мамино воспитание. — Я покивала, тихо улыбнулась и решила закинуть удочку. — Владимир Владимирович, мне просто интересно, я знаю эту вашу девушку? — Да. — А Людмила Александровна? — Тоже. — Как говорят мусульмане, у вашей жены терпение Пророка, — я бессильно развела руками, — да я бы даже на людях с вами не разговаривала, не то чтобы рассказывать кому-то, что я вас до сих пор люблю, как ваша супруга действовала сегодня. Потом, наверное, с учетом такой любви, возможно, простила бы, но в первую неделю ссоры я бы вас видеть не хотела. Как ваша супруга узнала? Мне всегда казалось, что разведчики в этом плане куда более профессиональные. Как вас раскрыли? — Из-за очень глупой мелочи, на которую внимание могла обратить только женщина. Люда и обратила. Не спрашивайте даже, — он махнул рукой, потер глаза, — хоть бери и вноси в учебники для разведки на будущее. Возмущенно вдохнув, я затараторила: — У кого-то вскрытие турецкой агентуры, а у вас пособие по изменам. Кто о чем, как говорится. Между прочим, мы с Людмилой Александровной недавно смотрели новое интервью Гейдара Алиевича, в котором он на все лады рассказывал о любви к своей жене. Вам тоже не помешало бы иногда делать поправку на то, что ваша жена в первую очередь обычная женщина, которой хочется послушать хоть что-то хорошее от своего супруга. Вы же комплимента не сделаете, цветов не подарите, вы даже фотографируетесь с ней как с другом, а не женщиной! Я сделала секундную паузу на вдох и, воспользовавшись тем, что Путин так обалдел с моей наглости, что молчал, подбирая слова, продолжила: — Уж простите, не знала, как сказать это помягче, но многие фотографы из моих газет и журналов обращались ко мне с вопросом, почему вы обнимаете супругу исключительно за плечи так, будто видите ее впервые. Вам действительно должно быть стыдно: многие, не только Алиев, на всю страну вещают о чувствах, наличие и отсутствие которых никого особо и не волнует, а вы с женой ведете себя как аутист, параллельно бегая на свидания с молодыми девицами! Ту девушку вы явно не за плечи обнимали, а теперь еще ждете от Людмилы Александровны хорошего отношения. Вот правду говорят: только мужчина может взять в жены молодую и веселую девушку, довести ее до состояния уставшей от жизни женщины, а потом побежать искать новую молодую дуру. — Анжела! Меня аж током ударило. Понятно, что это из-за материалов нашей одежды, но разряд проскочил очень вовремя. Ничего не могу с собой поделать: как ему нравится тыркать меня, мне тоже нравится тыркать его. От него, кстати говоря, в такие моменты тоже идет жар как от печки. — Что «Анжела»? Я уже много лет Анжела. — Ничего, — он устало засмеялся, потер глаза. — Иногда вы так злите меня, что мне даже хорошо. — Майкл то же самое сказал в первую нашу встречу. Я мастер снимать людям напряжение. Если хотите еще, то я могу продолжить. — Нет, спасибо. — Что по поводу вашего отношения к жене? — А что мне делать, чтобы людям верилось? — Владимир Владимирович вскинул брови. — Вы искренне не понимаете или хотите отделаться от меня? — И того, и другого понемногу. — Ясно. Тогда мой лучший фотограф просто-напросто покажет вам универсальные позы для совместных фотографий. Фальшиво, зато красиво, — я со вздохом потерла лицо, — Господи, скатываемся в Америку. Цирк какой-то… — Нет, я просто изначально не понимаю, почему я должен делиться своей личной жизнью с кем-либо. — Даже с женой? — Спросила я ехидно. Владимир Владимирович так на меня посмотрел, что я еле скрыла улыбку. Правда, когда он так смотрит на других, эти люди ищут пятый угол. Надо ковать железо, пока горячо: — Я же не про вашу измену, которой, как вы говорите, не было, — я мило улыбнулась и вскинула брови, позлив его еще сильнее, — меня интересует, выражаете ли вы свое теплое отношение к жене хоть чем-то интимным? Вы же видите, как ведет себя Майкл? Если мы сидим, он постоянно по инерции кладет руку мне на колено, только потом перекладывает на талию, понимая, что мы не одни. Если стоим, для него в норме вещей вообще не выпускать мою талию из рук. Он постоянно делает что-то на грани откровенно интимного, и люди от этого действительно поверили, что наш брак настоящий. Из-за вашей нарочитой вежливости многие считают, что ваш брак есть прикрытие вашей иной ориентации. Вас это устраивает? Уж полбеды с тем, что пишут журналисты о вашей жене и ее женском несчастье. По итогу в первую очередь страдает репутация президента страны. — Анжела, вы же сами понимаете, что бесполезно бороться со всеми слухами. Если прочитать все газеты, то последовательно попадутся статьи о моей ориентации, о внебрачной дочери, о романе с вами и даже о том, что из ГДР вместо Люды со мной вернулась совершенно иная женщина. Легче просто не реагировать, чтобы не создавалось впечатления, будто я хочу чрезмерно сильно оправдаться. От этого все подумают, что газеты писали правду. — Где-то я это уже слышала, — я притворно задумалась, хмыкнула и продолжила, — точно! От Майкла в нашу первую встречу. Помните же тот период, когда в его отношении началась глобальная травля по всем направлениям? Вот в тот момент он говорил мне всё то же самое: право на личную жизнь, я никому не обязан ничего доказывать, я не должен оправдываться. Будете ждать обвинения в педофилии и избиении дочерей или начнем хоть как-то лепить ваш образ уже сейчас? Владимир Владимирович тяжко вздохнул, но задумался. Уже хорошо. Надо еще добавить: — Помнится, я тогда сказала Майклу, что не стала бы работать на подобного начальника. Нежелание прислушиваться к подчиненным всегда выдает самодура, а связываться с подобными психами себе дороже. Я прекрасно вижу, что вы не относитесь к этой группе нелюдей, поэтому искренне хочу помочь в вопросе, в котором действительно разбираюсь. Не обещаю, что ваша репутация будет идеальной, но мы примем превентивные меры для пресечения части слухов. — Допустим, — он кивнул. — Что вы предлагаете? — Фотограф в любом случае выставит несколько универсальных кадров, но неплохо было бы увидеть вашу искреннюю реакцию на жену. Она же не хрустальная ваза, чтобы бояться в лишний раз дотронуться. Например, вы постоянно целуете руки многим женщинам. Почему не жене? — Я вскинула брови. — Потому что вам и другим я целую руки из вежливости или выражения искреннего почтения, а Люде совершенно иначе. — Это как? Владимир Владимирович в очередной раз за прошедшие минуты тяжко вздохнул, словно сам не понимал, почему он вообще терпит меня и мои вопросы, но ответил: — Не тыльную сторону, а центр ладони или запястья. Часто я просто прикладываю ее руку к груди, потому что знаю, что ей нравится чувствовать, что ровный ритм чуть ускоряется, стоит ей искренне мне улыбнуться. Это нормальная реакция мужчины на желаемую женщину, но если любимой женщине нравится, то почему бы и не показать. Обалдеть, как говорится… Я даже не знаю, что ответить. С виду по нему никогда не скажешь, что он настолько… Чувственный? Хотя, если вспомнить слова Майкла, тогда в больнице у Путина в глазах стояли слезы. Определенно, этот человек проживает события куда полнее и глубже, чем показывает. Владимир Владимирович еще подумал и решил продолжить: — Я мог бы сказать, что еще я люблю делать в отношении жены, но всё же считаю, что подобные действия действительно интимные. Я надеюсь, вы понимаете, что дело не всегда в сексуальном подтексте. — Понимаю. Видимо, перед женой вы можете позволить себе хотя бы немного расслабиться и показать некую слабость, поэтому не хотите, чтобы вас в этот момент видели. Не хотите показать остальным, что вы тоже человек со свойственными ему слабостями. — Да, правильно понимаете. — М-да, — я покивала, — после подкаблучника Горбачева действительно нужно избегать даже намеков на образ зависящего от жены президента, но и скатываться в викторианскую Англию тоже нельзя. Еще хуже будет скатиться в цирковое шоу Америки… Надо думать. — Надумаете, поделитесь. — Хорошо. Вернемся пока что к вашей измене. — Я не изменил. — Это вы так думаете. Девушка созналась вашей супруге, когда вас раскрыли? — Люда ей ничего не сказала. Она даже мне сказала только неделю спустя, когда я настойчиво спросил, почему она так отстраненно себя ведет. Знаете, что самое ужасное? — Я покачала головой, а он куда более нервно ответил, — всегда легче с такими, как вы. Вы устроили бы жизни и мне, и девушке. Это была бы реакция на мое действие, которая побудила бы мою реакцию и так далее по цепочке, а Люда просто молчит. Она ни ругается, ни злится, ни кричит, ни бьет посуду. Ничего. Ноль внешней реакции. Она молча уходит в себя и пытается сама это как-то пережить, причем я даже не знаю, что в этот момент делается у нее в голове. Я не могу ни извиниться, ни повлиять, ни объясниться, ни оправдаться. Я вижу, что она себя мучает, плачет, от этого мне только хуже. Несколько дней она говорила только с дочками, вчера она прикрылась от меня вашими детьми, сегодня она впервые с кем-то столько поговорила. Поэтому я так насел на вас, интересуясь, что она говорила. Мне больше неоткуда это узнать. Она не дает начать разговор, не дает себя обнять, вместо этого быстро ложится в кровать на свою сторону спиной ко мне, игнорируя всё, что я говорю. Если она продолжит так делать, то разговор с самим собой войдет у меня в привычку. — Ну, знаете… Будь я на ее месте, мне было бы плевать, президент вы или кто: в хозяйскую спальню дома вы бы не вошли. Поэтому скажите спасибо, что ваша супруга пока еще ложится в ту же кровать. — А как мне это поможет, Анжела? — Он тяжко вздохнул. — У меня работа, а мысли бегают то туда, то сюда. Сегодня была встреча с очередным представителем бизнеса, который вещал про чудо капитализма девяностых, а я еле его дослушал. Я не злился, не возмущался, но было ощущение, будто из меня изгоняют дьявола. Казалось, что кресло колючее и неправильное, что стол неприятный наощупь, что часы громко тикают. — У меня на подобных встречах такое всегда. — А у меня нет. Я не только говорю, что я за традиционные семейные ценности, я действительно верю в семью и правильные традиции. Сейчас, когда я понимаю, что сам виноват, и жена ушла в глухую оборону и выходить из нее не намеревается, меня раздражает всё, что не является критически важным. Сегодня было совещание по Чечне, и на нем, несмотря на тему и содержание докладов, мне было очень хорошо, потому что я отвлекся. Чуть только очередная бесполезная встреча, и хоть головой об стол бейся. — А не хотелось так побиться, когда врали жене про работу, а сами шли развлекаться с любовницей? — Он снова тяжко вздохнул. — Что вы с ней делали, к примеру? И, пожалуйста, сразу говорите, когда вы это делали в последний раз с женой. — Вам меня совсем не жаль? — Нет. Я считаю, что такие ошибки должны караться. Вы сами сказали, что легко бы переживали, если бы ваша жена реагировала как я криками, битьем посуды и колкими фразами, а это не считается за кару, ведь вам было бы легко. Ваша жена всё делает правильно. Кара, так кара. Довести человека до того, чтобы он в счастье сидел на совещании по Чечне, на котором через слово говорится что-то плохое, надо уметь. Плохо, конечно, что этот же человек параллельно должен принимать важные стратегические решения по этой же Чечне, но, — я пожала плечами, — вы справитесь. Справлялись же сразу и с женой, и с любовницей? И с Чечней тоже справитесь. Наверное, это даже полегче будет: Чечня же часть России, так что Россия вам потом ничего не предъявит за отношения на стороне. — Женщины иногда жестоки. — А мужчины временами наглые. — У меня с той девушкой ничего не было. Ничего кроме встреч, которые я сам же и прекратил. Если следовать вашей логике, по которой любая беседа с искренней заинтересованностью и вовлечением тоже является изменой, то и вы сгодитесь мне в любовницы. Вы же не будете говорить, что наши с вами разговоры прямо предшествуют постели? — Не буду, но мы с вами беседуем в официальном тоне, пусть даже на личные темы. Если же вы позволяли той девушке обращаться к вам неформально и имели хоть какой-то физический контакт вроде нежных объятий и посиделок у вас на коленях с поцелуями, то, разумеется, эти разговоры прямо предшествовали постели. Просто вы отказались, это уже второй вопрос. И как вы объяснили жене, что не согласились на интим? — Так же, как и вам. Я не терплю предательства. — И ничего более? — А что я должен был сказать? Я покачала головой, а он вскинул брови. — Когда вы сказали жене, что не легли на ту женщину, руководствуясь тем, что не терпите предательства, вы сказали, что очень хотели бы лечь, но штамп в паспорте вам помешал. Не тот факт, что вы любите жену, не хотите никого кроме нее, а обычный штампик. — Владимир Владимирович даже остановился, я тоже встала на месте. — Вот, почему ваша жена в таком состоянии. Видно, что она вас любит, поэтому она не может сказать вам, что с этого момента ваши измены не будут предательством ввиду ее осведомленности, но и серьезно ссориться с вами не хочет. При этом очень возможно, что в произошедшем она винит себя. Это очень по-женски. Я же только что вам всё это говорила: «Я не молодею, дома бытовые проблемы, Майкл целыми днями на работе». В вашем избрании на должность есть один безвинно пострадавший человек, и это ваша жена. Она не любит толпу, боится камер, оказалась тут в изоляции, пусть и временной, но откровенной изоляции, и тут до кучи узнала, что муж, ради которого она всё это терпит, развлекается с молодой девушкой. Вы не можете понять, что она чувствует, потому что вы, как говорите, ничего не боитесь. У вас случались приступы паники хотя бы раз в жизни? — Он покачал головой. — А я вот знаю от Майкла, что у некоторых они случаются при виде камер. У него в студии есть исполнительница, у которой даже голос начинает пропадать от страха, а ваша жена везде ходит за вами, поддерживает, вовремя улыбнется, вовремя промолчит, вовремя к вам прижмется, — я вздохнула, посмотрела себе под ноги, — надо было вам такую, как Диана. Вообще без царя в голове, зато эмоциональная и в себя не уходит. Вышла бы поперед вас к журналистам, на камеры бы поплакала, пошвыряла бы в вас вазы, с лестницы беременной попадала бы, и тогда вы быстро пришли бы в чувства. Владимир Владимирович задумался, пошел дальше, а я, разумеется, поспешила за ним. — Мне нравится ваша логика: раз не переспали, значит, всё прекрасно. Как бы вы отреагировали, если бы узнали, что ваша жена решила развлечь себя встречами и ужинами с кем-то из других мужчин? Тут, — я обвела руками территорию, — женщин весьма мало, зато очень много молодых, красивых и сильных мужчин в самом прекрасном возрасте и отменной физической форме. Одна местная охрана чего стоит. Посмотрите на Диану: офицеры, конюхи — все, кто в отличие от мужа готов развлекать и ублажать здесь и сейчас. Вы бы что сказали? Вы бы не простили, но хотите, чтобы вас не просто простили, а простили побыстрее и на ваших условиях, чтобы не травмировать вашу психику. Я понимаю, что от состояния вашей психики зависит будущее России, но двадцать лет назад Людмилу Александровну об этом никто не предупреждал и соглашалась она выйти замуж за простого офицера КГБ, пусть и элитного отдела разведки. Мне вот просто интересно, стоила ли та девица, которая с большой вероятностью пошла за вашей должностью директора ФСБ всея Руси, тех нервов, что сейчас переживает Людмила Александровна? — Во-первых, я очень прошу вас не говорить так о той девушке. — Вы еще и защищаете ее, — я цокнула. — Хорошая девушка не будет лезть к женатому мужчине. — И всё же, Анжела. Владимир Владимирович снова остановился, я тоже. По его виду мне показалось, что меня сейчас будут отчитывать. Прям интересно послушать: может, пойму, о какой девице речь! — Я настоятельно рекомендую вам воздержаться от подобных нелицеприятных комментариев в адрес этой девушки. Хотите срывать на ком-то злость, вызванную совершенно справедливым проявлением женской солидарности, так срывайте на мне: это я, будучи женатым, стал ухаживать за ней. Да, вы правильно заметили: я очень ее ценю. Она одна из самых замечательных женщин, с кем мне приходилось встречаться. Я прекрасно понимаю, по какой именно причине она согласилась на отношения со мной, и поверьте, дело не в должности и не в деньгах. Повторю: я не потерплю пренебрежительных слов в ее адрес даже от вас. — А от жены? — Спросила я с ехидством. — Ах, да, конечно: терпеть не надо. Людмила Александровна и так молчит. Владимир Владимирович просто прикрыл глаза и выдохнул. Обалденная у него психика. Достойный конкурент: я, опять-таки по словам Майкла, иногда так же себя веду, ввергая оппонента в шок и дезориентируя его тем, что не показываю ожидаемой бури эмоций. — Да, Анжела. Люда молчит, потому что злится на меня. Это совершенно справедливо. Смысл ей срываться на той девушке? — А вы считаете за норму отношения с женатым мужчиной? Как показывает практика, мужчины крайне лицемерны в подобных вопросах, — я вскинула брови, — хорошо самому быть женатиком, который в силу опыта, возраста, положения и прочих достоинств, появившихся за годы работы, охмурил и совратил молодую неопытную девственницу. Правда, как только роль такой девушки отводится любимой дочке, мужчины резко меняют свое отношение к подобным мезальянсам. — Если моя Маша или моя Катя в один день окажутся в таком положении, то для меня ничего не изменится в их отношении: виноватым я буду чувствовать себя, потому что это будет значить, что я как отец не проявил к ним должного внимания. Уж точно я от дочек отказываться не буду, да и мужчине делать ничего не буду, если дочки не захотят. Так-так-так… О чем это говорит? — У вашей девушки не было отца или он был таким гадом, что она решила компенсировать недополученную отеческую любовь вашей? — Я вздохнула, прикусила губу и покивала. — Да, такое действительно имеет место быть. При большой разнице в возрасте отношения вне постели частенько бывают похожи на те у отца и дочери: вечные наставления, обеспечение прихотей и гарантия безопасности в крепких объятиях. — Да, именно так. Я разозлилась еще больше: — Вы понимаете, что сделали ей хуже? Сначала ее, условно говоря, предал родной отец, а потом и вы. — Понимаю, но сделать ничего не могу. — Вы вообще интересовались ее дальнейшей судьбой? — Нет. Я стала судорожно перебирать в уме всех, кого знаю, но он это заметил и сказал: — Вряд ли вы угадаете. Я сам был удивлен, когда узнал историю ее детства. Никто об этом не знает. — Допустим. Вы даже не поинтересовались тем, где она? Нашла ли она себе какое-то место? — Нет. Если я поинтересуюсь, то непременно вовлекутся люди, которые выполняют мои поручения. Они быстро сложат два и два, а это создаст проблемы. Чем меньше людей осведомлены, тем лучше. — Я могу сама поинтересоваться. Я постоянно интересуюсь то одним человеком, то другим, так что подозрений это не вызовет. — Я подумаю. — Подумаете? — Я хмыкнула. — Если с ней что-то случится, пока вы будете думать, то потом не простите себя. — Что-то случится с кем угодно, но не с ней. — Владимир Владимирович, — выдохнула я шепотом, — ради Бога, в которого я не верю, но верите вы, скажите, что не влюбились в нее больше, чем в жену. — С чего вы так решили? — Вы еврей? — А вы антисемит? — А это вы с чего спросили? — А вы с чего? — Вопросом на вопрос отвечать любят именно они. Ну, или те, кто не умеют убедительно врать в ответ на поставленный вопрос, — я вскинула брови. — Если вам будет легче: я так решила с того, что вы слишком рьяно защищаете девушку и говорите о ней как влюбленный старшеклассник. — Я не защищаю ее слишком рьяно и не говорю как влюбленный старшеклассник. — Отрицание. Что дальше? Гнев? Торги? Депрессия? Принятие? — Я люблю жену. — Мало верится, к сожалению. Судя по тому, что вы рассказали, вы действительно умеете чувствовать, но демонстрируете это по чайной ложке. Так нельзя. Женщине хочется большего, чем чайная ложка по расписанию. — И что мне теперь сделать? Тоже дать интервью, рассказав, как сильно я люблю жену? Назвать в ее честь улицу или парк? Я весело хмыкнула: — Вы президент России: можете и на город расщедриться. Раньше, чем он сообразил с ответом на такую наглость, я продолжила: — Надеюсь, вы соизволите начать как-то действовать, пока еще не поздно. Гейдар Алиевич в том интервью, условно говоря, обращался к надгробному памятнику. Если при жизни женщина слышит от мужа хорошие слова, то и такое его обращение к камню и мрамору не лишнее, не запоздалое. В вашем же случае, — я пожала плечами, — сами спросите у Людмилы Александровны, и она, небось, ответит, что вы даже памятнику ничего лишнего без веского повода не скажете и цветов не принесете: и там будете следовать строгому расписанию. А вот это его обидело. И хорошо. Ага, мы пошли дальше молча. Неужели он настолько обиделся, что теперь не разговаривает со мной? Не сказать, что это большая потеря: перебесится. Главное, что хоть кто-то его в это ткнул. Нет уж, мы ходим молча уже десять минут! Я так не могу! — Владимир Владимирович, а вы и с женой можете столько молчать? Вы вообще с ней разговариваете? — Да. — Что «да»? Я задала два вопроса, и тут важно знать, на какой из них вы ответили. — На оба. А-а. Разговаривает, но может столько молчать. Господи. Бедная Людмила Александровна. И ведь любит же за что-то. Я бы на ее месте требовала отношение, которое считала бы за заслуженное. — Анжела, вы действительно думаете, что можно заставить мужчину что-то сделать? — Владимир Владимирович весело хмыкнул. — Конечно. Офицера КГБ, у которого очень многое зависит от морального облика семьи, можно заставить сделать всё. Так что, да, — я приторно сладко улыбнулась, — рано или поздно, вы бы научились играть роль и дома. Вам же нравится этот процесс? Дома играли бы примерного любящего мужа. — Нехорошо шантажировать отца своих детей, не находите? — Нехорошо пренебрегать матерью своих детей, не находите? — Я хмыкнула. — Всё должно быть честно: или всё по любви, или по законам купли и продажи. Если жена идет в люксовой комплектации, то и мужу надо суетиться. — Вы сами сказали про любовь. Люда вышла замуж за меня, а не мое денежное довольствие. — Не обижайтесь, пожалуйста, на то, что я сейчас скажу. — Хорошо, не обижусь. — Вы просто притягиваете женщин с проблемами. Вы их решаете, поэтому женщина в ответ терпит ваше периодическое безразличие. — И какие же проблемы были у Люды? — Мне откуда знать? Я говорю то, что вижу, а вижу я, что к вам всегда приходят только с проблемами. Кто-то когда-то предлагал вам решить какую-то вашу проблему? Всегда вы что-то решаете. Вы явно лукавите, когда говорите, что та девушка не завлекла вас. Видимо, из проблем у нее было только ее детство, а на момент ваших отношений она пыталась помочь вместо того, чтобы просить вас решить очередную ее проблему. — Отчасти. Разумеется, мои проблемы вряд ли кто-то решит… — Он тяжко вздохнул. — Мне бы самому понять, как их решать. — А почему вы выбрали поделиться чем-то с ней, а не с женой? Разве ваша жена вас не поддерживает? — Поддерживает, но в ее глазах я постоянно вижу страх за ее родителей, за наших дочек, за меня. Я не помню, когда мы в последний раз были наедине в состоянии спокойствия и умиротворения. Так или иначе вопросы сводятся к тому, как обеспечивать безопасность близких дальше. Даже если я сижу с Людой наедине, мои мысли то и дело уходят к тому, что сейчас мне позвонят и что-то доложат, а мне нужно будет отреагировать. — Неужели с той девушкой вы об этом не думали? — Было легче, потому что в ее глазах не появлялся страх из-за каждого звонка. — Вот прям совсем? — Я вскинула бровь. — А чего ей бояться? На тот момент у нее был только я, и она так свято верила в то, что у меня всё получится, что даже не считала за нужное в лишний раз спросить, всё ли в порядке. Она сама всегда отличала, что что-то не в порядке, и в такие моменты помогала, чем могла. — Чем, например? — По-разному. Помнится, дочки захотели на концерт, который ваш Майкл организовал в конце октября. — Да, замечательные концерты получились, — я с искренней гордостью улыбнулась. — Выступал и сам Майкл, и его подопечные из лейбла. Это были первые московские концерты после терактов. Билеты неожиданно для всех разошлись за считанные часы, и Майкл организовал еще два, билеты разошлись еще быстрее. — Именно, — Владимир Владимирович тоже тихо улыбнулся. — Дочки захотели, я решил разрешить. — Вы? — Я вскинула брови. — Имея на столе полную информацию по терактам? Я прекрасно помню, как я переживала за Майкла, за ребят, за публику. Не уверена, что отпустила бы своего ребенка. — Это вы сейчас так говорите. Потом, когда дети вырастут и вы заметите, что каждый ваш запрет откладывается им куда-то в подсознание, в будущем грозя вылиться в масштабный и действительно опасный акт протеста, тоже начнете делать «послабления в режиме». — Вы не боялись? — Расчёт был на то, что кураторы не прикажут террористам атаковать публику Майкла Джексона. Как никак, ваш муж был и остается кумиром сотен миллионов человек по всему миру и, в особенности, в Америке и Европе. Эти миллионы безвозвратно ополчились бы против чеченских сепаратистов и террористов. Западу это не нужно: слишком громко. Их удел — многократное точечное запугивание россиян с целью дискредитации правительства. Жизни обычных россиян в отличие от жизни Майкла Джексона западную публику не интересуют, и их никто не считает. — Цинично, но логично. — Да, к сожалению. Так вот, — Владимир Владимирович вскинул брови, — я пообещал дочкам, что разрешу им сходить туда с подругами и найду билеты, но в тот же день в ФСБ случилось кое-что, что вызвало знатный переполох на три дня, в течении которых я успел заехать домой лишь дважды и всего на полчаса, чтобы сменить одежду. Разумеется, что я напрочь думать забыл о билетах. — И-и? — И та девушка движением фокусника вытащила из-за спины конверт с билетами, — он весело хмыкнул. — Правда, билетов было на два больше, чем нужно: она тоже захотела пойти с подружкой. За все билеты, разумеется, заплатил я. Не думайте, что я оставил девушку без месячной зарплаты. — То есть вы помогали ей деньгами? — Нет. Я изначально поднял ей зарплату за хорошую работу. Еще до того, как между нами что-то началось. Потом помогал, только если срочно нужна была большая сумма. Опять-таки, я знал, зачем ей нужна эта сумма, поэтому не отказывал. — Но любите вы Людмилу Александровну? — Да. — И мужчины шутят про женскую логику! Правду говорят: о мужской вовсе никто никогда ничего не слышал. — Анжела, я понимаю: разок я едва не оступился, но этого раза мне хватит на будущее. Второго такого раза не будет. — Так все говорят, — я махнула рукой. — Я никогда не даю слова, если знаю, что даже не собираюсь его держать. Исходя из этого, я действительно надеюсь на скорое примирение. Касательно того, что вы сказали ранее про предательство… — Владимир Владимирович тяжко вздохнул, — не будьте так категоричны в моем отношении. Если я не прощаю предательства, это не значит, что я не прощаю человека, даже если тот сделал какую-то мелочь. У каждого есть право на ошибку. Эту ошибку необходимо рассмотреть в частном порядке и понять, насколько человек отдавал себе отчет в своих действиях и мог ли он на каком-либо этапе отказаться от своей идеи. Да, я не прощу вас, если вы в один день договоритесь хоть до чего-то хоть с кем-то из моей оппозиции без моего ведома, но если вы просто забудете рассказать мне про очередной АГАТ, то я не буду ставить на вас крест. — Та-ак, — я кивнула, — к чему вы ведете? — Я люблю жену. Я понимаю, что я уделяю ей крайне мало времени, а со временем это время будет только уменьшаться. Я понимаю, что она живой человек со своими потребностями в человеческом тепле и внимании. Случись с ней то, что произошло со мной и той девушкой, я бы действительно не обрадовался, но я бы понял причину, по которой это произошло. Если в один день я пойму, что я провожу на работе всё время, что не сплю, а Люда попросит развод, желая пожить собственной жизнью, я дам ей этот развод и приму ее решение хоть о гражданском муже, хоть о законном муже, на каком бы этапе ни находилась моя личная карьера в политике. Я не восприму подобное ее решение как предательство, и в дальнейшем, что бы она ни попросила, я это сделаю, не просто потому что она мать моих детей, но потому что я люблю ее вне зависимости от штампа в паспорте. — Любите, но вот так просто говорите, что отдадите жену другому? — Почему вы решили, что я говорю это «просто»? Что сказать это для меня так просто? — Он покачал головой. — Не просто, но есть разница между тем, чтобы держать любимую птичку в маленькой клетке без окон и дверей, приходя навестить ее раз в полгода, и тем, чтобы дать ей полетать в свое удовольствие. Первое — эгоизм. — У меня тоже работа, работа, работа, но я даже представить себе не могу, чтобы я спокойно реагировала, если бы Майкл решил развестись со мной и жениться на ком-то, у кого для него больше времени. — То есть вам куда спокойнее будет наблюдать за тем, как он ходит как неприкаянный по дому? Это сейчас ваши дети маленькие, а что дальше? Представьте себе сценарий, при котором вы никак не можете сократить свой рабочий день. — Не хочу. Я не уверена, что я буду в состоянии работать, если при этом буду знать, что дома меня никто не ждет кроме охраны и собак. Что мой Майкл где-то в чьих-то чужих объятиях. — Да, это тяжело, но у всего есть цена. Или мне придется требовать от Люды, чтобы она целыми днями ждала меня, никогда толком не зная, вернусь ли я вообще ночевать или останусь где-то рядом с рабочим кабинетом, или же мне придется отпустить сначала дочерей в их браки, а потом жену и уйти в работу с головой, лишь бы не думать о том, что дома меня не ждет никто кроме охраны. Утешением будет, если мне всё же удастся сделать из нынешней Россией то, что я хочу из неё сделать. Я поняла, что он говорил это всё искренне, поэтому снова взяла его под руку и чуть прижалась: — Не волнуйтесь, если вы и далее будете жить тут, то дома вас буду ждать и я. — Спасибо, — он тихо улыбнулся, поцеловал мне руку. Некоторое время мы шли молча, думая о том, что только что обсудили, и я решилась спросить: — Решили, что будете делать, чтобы помириться с Людмилой Александровной? — Думаю. А вы бы что посоветовали? — Внимание жене, — я вскинула брови, — стилиста ей нашла я, о ее страхе перед камерами поговорила я, хоть какие-то комментарии о будущих поездках дала тоже я. Я понимаю, что у вас проблем на работе выше крыши, но в таком случае определите доверенного человека, который будет заниматься всем, что связано с вашей женой. Вы сами сделали из нее тепличную розу, теперь извольте-с или сами вокруг нее бегать, или нанять садовода. Честно, — я пожала плечами, — я не хочу как-то задеть вашу жену, она просто мягкий человек. Рядом с ней должен быть кто-то, кто будет со всеми лаяться, грызться и ругаться. — А женщину лучше или мужчину? — Владимир Владимирович, не пугайте меня, — я взяла его под руку покрепче, — я же говорю: такой умный, а потом вот. — Да, правильно, лучше женщину. Я даже знаю, какую. — Видите, как прекрасно, — я улыбнулась, — познакомите, объясните, чего от нее хотите. — Я о вас, вообще-то. — Обо мне? — Я вскинула брови, он кивнул. Ура, ура, товарищи! На ловца и зверь бежит! Всё, первая леди окончательно в моих руках. — Спасибо за доверие, Владимир Владимирович. Я профессиональный цербер, так что за жену можете не беспокоиться. — Главное, чтобы она вообще меня простила. — Знаете, в чем проблема? — Я вскинула брови. — Вы не умеете романтично ездить по ушам. Стабильно, чем короче ваш ответ, тем он лучше. Если вы говорите долго, вас почему-то трудно слушать, не отвлекаясь. Всё мешается: и скорость речи, и временами долгий подбор слов, и изначально нудная тематика. Политики ведь никогда толком ничего не говорят, только воду льют. У вас с этой водой беда. Как оказалось, не только в политике, но и с женой тоже. Женщины любят ушами. — По этой причине я женился в тридцать. — Могли бы в двадцать шесть. Вам не стыдно было четыре года морочить голову? И, вообще, четыре года вы встречались или были знакомы? — Он хотел ответить, но я успела раньше, — аккуратно, крутой поворот. — Встречались. — Вы обучаемы, это уже хорошо. — Я покивала, потом всё же сказала, — у вас поистине уникальный мозг: помнить всю географию России, знать историю и географию в глобальном масштабе, помнить всё, что касается армии, отслужить в КГБ и разведке, умудриться помнить дату первой встречи с женой, годовщину свадьбы и даже дни рождения свояченицы и тещи, но напрочь теряться на вопросах, требующих элементарных лести и вранья. Такое ощущение, будто компьютер отказывается умножить два на два, аргументируя это чрезмерной легкостью задачи. Мол, не для этого его создавали. — Анжела, вы же сами сказали: КГБ, разведка. Меня готовили жить среди врагов, а не налаживать отношения с друзьями. С врагами отношения не налаживают, врагов используют. Как это ни парадоксально, у меня случаются периоды в жизни, когда мне комфортнее за одним столом с откровенными врагами, а не с друзьями, просто потому что мне так привычно. — Не знаю, что вам сказать, — я вздохнула, сжала переносицу. — Тогда вам лучше объяснить всё, как есть. Как только почувствуете, что готовы поговорить, усадите жену, просите выслушать и рассказывайте с первого пришествия Христа. Можете даже сказать, что поняли, почему она так отреагировала на ваши слова, но сразу приукрасьте, сказав, что изначально ваша жена для вас самое дорогое, что только есть, что она не просто штамп в паспорте, а любимая женщина. Вы бы не взяли нелюбимую женщину в жены, потому что это тоже своего рода предательство доверившегося человека. Как женщина говорю, чем больше вы такого нальете, тем лучше. Даже если женщина понимает, что мужчина врет как Троцкий, мозг почему-то откликается на его речи и начинает верить. Вы врать не будете, всего лишь приукрасите историю. — Про ребенка лучше пока не говорить? — Смотря по реакции. Если хотя бы визуально оттает, то можно. Если по какой-то причине не проникнется и не поверит, то лучше придержать этот козырь до лучших времен. И вопрос: ладно еще жену, а, если вы сейчас сделаете еще ребенка, вы и ребенка отдадите в новый брак вашей супруги? — Мой ребенок всегда будет моим ребенком, просто в случае появления у нас с Людой третьего, я буду в праве наложить вето на того или иного кандидата в отчимы, если он мне не понравится. — Ясно. — А у вас с Майклом случались подобные ссоры? Понятно, что тема будет иная, но масштаб… — В нашей паре в себя и в игнорирование уходит Майкл. Однажды он так ушел, когда я была беременна в первый раз. Может, знаете, что я экстренно вернулась из США в Москву, чтобы бизнес не отжали, — Владимир Владимирович закивал. — Майкл тогда решил, что я готова ради бизнеса ставить детей под угрозу. Он не разговаривал со мной всё время сборов, дорогу в аэропорт, а там и до прибытия Левинмана. Это мой первый врач. Он тогда что-то сказал Майклу, и тот вернулся, попросив прощения за то, что так поступил с беременной женой. Если честно, тогда у меня, по всей видимости, сработала какая-то моя природная защита психики, и я не переживала, что он меня игнорировал до этого момента, а сейчас задним умом я понимаю, что мне было страшно. У меня ведь никого не было кроме Майкла, а он так резко просто оставил меня одну. — И вам всё равно не жаль меня? Хотя бы чуть-чуть? Вы же понимаете, каково это. — Я не делала ничего предосудительного, — я покачала головой. — Вы были в шаге от этого. К тому же не сказать, что вы один. Ваша Маша, видя, что вы расстроены, поддерживает вас всеми силами, хотя, наверное, где-то в душе понимает, что мама права. Катя тоже смеется и делает вид, что всё прекрасно. Я тут с вами в три утра гуляю. В моем же случае я стояла в аэропорту одна с вот таким, — я показала на себе, — животом. Рядом из моих близких был только Серый. Пока Майкл не вернулся от Левинмана, я стояла, опёршись на Серого. — Анжела, я понимаю это и безмерно благодарен Господу и Вселенной за дочек и за вас, но жена — это жена. Ни вы, ни дочки не заменят мне мою жену. Дело, надеюсь, что это и так понятно, снова не в супружеском долге. — Вы настолько близки с женой? — Спросила я немного удивленно. — По вам не скажешь. — Понятно, что я не рассказываю ей государственные тайны, — он пожал плечами, — но Люды мне очень сейчас не хватает. К тому же я вижу, что она расстроена из-за меня, от этого еще хуже. — Я бы на вашем месте прямо сейчас развернулась, забрала бы жену из беседки, поговорила бы и добилась того, чтобы она дала второй шанс. Вы сейчас не идете спать, потому что не хотите снова видеть ее обиженной и расстроенной, но сколько вы будете так бегать? Я не соглашусь еженощно гулять тут с вами. Так и до сна в разных спальнях недалеко, а это финишная прямая перед новыми любовницами и окончательным разводом. — Идемте, — Владимир Владимирович повернул нас в обратную сторону. — Вы правы. Нечего так бегать. Я закивала, постаралась идти с его скоростью. С учетом того, что я была в туфлях на каблуке, это было трудновато, но чего ни сделаешь ради спасения семьи. Турки в такие моменты всегда говорят «Спасти гнездо почетно!». Вроде и в русском языке семью называют гнездышком, но почему-то мне это не нравится. Не люблю я это слово… «Гнездо»… Чье гнездо? Компьютера, кукушки? Пока я размышляла о гнездах, мы вернулись к дороге, что вела к беседке, и увидели, что в нашу сторону идут Майкл и Людмила Александровна. Уже через минуту мы поравнялись, воцарилась крайне неловкая тишина. Майкл, увидев немую просьбу в моих глазах, нарушил молчание, выразив желание забрать жену домой, и мы ушли, оставив их наедине.