Ты мне доверяешь?

××К××

Недели две я уже не появляюсь в том ресторане. Чувствую себя ужасно нелепо, пока отсиживаюсь в машине, в то время как Гейл таскает груз туда-сюда. Раздражающе постукиваю ноготками по приборной панели, в очередной раз размышляя, как обратиться к Мелларку. В уме я проиграла уже, наверное, тысячу вариантов того, как попросить, уговорить или даже пригрозить показать мне какие-нибудь свои работы, но всё сразу отметалось в кучу хлама. Я не знаю, с какой стороны подойти к этой проблеме, которую сама же и заварила. Эффи названивает чуть ли не каждый день, интересуюсь, когда же они, наконец, увидят творения художника. Интересный вопрос. Самой бы их увидеть. Может, его уровень в живописи вообще равен моему, и он просто обожает это дело так, как я, например, люблю петь? Просто… наслаждается, независимо от результата. Но нет. Что-то всё равно подсказывает мне, что этот человек скрывает в себе ещё много удивительного. И я уверена, он прекрасно рисует. Я просто знаю это. Без понятия, как и откуда. Это что-то на уровне веры, должно быть. Наверно, в такой ситуации меня должен преследовать страх, что я могла переоценить Пита, идеализировать что-то в своей голове, но его нет. И даже это пугает меня больше. Каждый раз сидя в машине, в боковые зеркала машины я наблюдаю за тем, что происходит сзади. Пит сам не выходит, Гейлу обычно помогает парочка каких-то поваров с кухни, которые всё быстро проверяют и отпускают нас. Не решаюсь пойти туда. «Он всё равно занят», — всё время успокаиваю я себя. Наверное, готовит блюда от шеф-повара для каких-нибудь капитолиек, которые заказывают его только для того, чтобы лично лицезреть «создателя сие кулинарного шедевра», это мне Джоанна сказала, чтоб её. И с каких пор я вообще задумываюсь об этом? Гейл забирается в автомобиль, и я опять покидаю этот двор, так и не решившись на… ни на что не решившись. Но к вечеру вся эта нервная канитель изводит меня, я вскакиваю с дивана, одеваюсь в первые попавшиеся вещи и выхожу на улицу. Такси не ловлю, дорого, еду на автобусе. Выхожу специально на остановку раньше, чтобы иметь возможность по пути подышать воздухом и передумать. Подхожу прямо к главному входу ресторана. Сейчас меня туда, разумеется, не пустят, во-первых, в своих свободных штанах и толстовке я просто не вписываюсь в дресс-код, во-вторых, приближается время закрытия. Захожу в задний дворик, устраиваюсь в тёмном уголке на бордюрчике и жду, когда вся кухонная команда выльется наружу. Проходит минут пятнадцать, как открывается дверь — через которую ходят нормальные люди, а не такие как я — и с дюжину людей оказываются на улице. Они достаточно громко разговаривают, но Пита среди них я не замечаю. Кто-то уходит сразу, но большинство, кажется, не намерены быстро расходиться, кто-то прикуривает сигареты, кто-то принимается трепаться по телефону, что, видимо, в течение дня запрещено. Наблюдаю за ними, но они настолько поглощены собой и друг другом, что даже не замечают меня. Думаю, что, возможно, Пит ушёл пораньше, как и в тот раз. Толпа начинает медленно расходиться, и я понимаю, что ни один из них не закрыл за собой дверь на ключ. Значит, внутри ещё кто-то остался. Вероятность того, что это именно Пит, равна пятидесяти процентам, поэтому набираюсь смелости и, в конце концов, решаюсь пройти внутрь. Аккуратно открываю и прохожу. Внутри тихо, в складском помещении горит всегда одна лампочка, которая еле освещает, но днём с открытыми дверьми света обычно достаточно. Замечаю через окно, что на кухне тоже горит всего пара тусклых ламп, больше там никого. Собираюсь повернуться налево, чтобы направиться к двери на кухню, как застываю от вида внушительного тела с немаленькой скалкой в руках и грозного выражения лица. Оно меняется, а скалка опускается, как только он узнаёт в прокравшемся человеке меня. — Я думал, кто-то решил пробраться, — выдыхает он и делает совершенно неожиданную для меня вещь: привлекает свободной рукой к себе и прижимает к телу. Я чувствую его тепло, но ответить не решаюсь, или даже не успеваю, как он сам, видимо, смутившись своего поступка, отодвигается от меня. — С чего ты так решил? Вместо ответа он окидывает меня выразительным взглядом, я делаю то же самое. Чёрные брюки, толстовка, капюшон на голове — среднестатистический воришка, неудивительно, что он так подумал. Неловко улыбаюсь. — А ты решил пугать меня скалкой? — прикусываю нижнюю губу, уверенная, что ему никакая скалка не нужна, чтобы разобраться с кем-то. — Просто под рукой была, — Пит расслабляется и веселеет. Затем открывает дверь на кухню и жестом приглашает, я не делаю шага, и он знает почему. — Давай же, смена всё равно закончена, а уборку проводят по утрам. Делая глубокий вдох, прохожу мимо него. Прямо напротив двери в кабинет, на маленькой табличке читаю фамилию Пита и понимаю, что это за помещение. Правее ещё одна дверь. Слева гардеробная для персонала. Сразу справа сама кухня, большая, просторная, с кучей печей и духовок, установленных рядами, но сейчас там до безобразия пусто и тихо, что навевает тоску, хотя приятный жёлтый свет создаёт определённую атмосферу, которая, я ещё не решила, нравится мне или нет. В левом углу кухни, где у стены установлено множество приборов для взбивания теста и кремов и печей, расположен уголок кондитера. Пит уходит прямо туда, я же пока продолжаю мяться у входа. На столе, противоположном кондитерскому, он принимается за то, от чего я его, видимо, отвлекла своим появлением — возвращает скалку на положенное ей место и принимается раскатывать тесто. Медленно подхожу ближе, наблюдая за его сильными руками. За тем, как они надавливают, раскатывают, отпускают, переворачивают. Он делает это быстро и умело. — Так зачем ты пришла? В такое-то время. Закусываю губу, не зная, что ответить. Поднимаю глаза на его лицо. Светлые, слегка вьющиеся волосы сейчас забавно раскиданы во все стороны и спадают на глаза, что он то и дело пытается поправить их локтем, сдуть воздухом или откинуть в сторону резким движением. Рука сама тянется и аккуратно поправляет их. Пит замирает, прекращая движение. Отдёргиваю руку, непринуждённо — как мне кажется — принимаюсь ходить вокруг столов, делая вид, что это обычное дело. — Была поблизости, решила заскочить, вдруг ты здесь. Он молчит. Обдумывает что-то. — Ты меня избегала? — выпаливает Пит. Бросаю на него резкий встревоженный взгляд, он абсолютно спокоен. И я опять не слышу в его голосе чёртового осуждения. Уж лучше бы упрекнул меня за это. — Нет, — вру я. Вздыхаю. — Да, — сознаюсь. Вижу, что он пытается не улыбнуться, щадя мои чувства, но уголки его губ предательски подрагивают, поэтому он опускает взгляд на тесто и возвращается к своему занятию. Его ресницы также веером опускаются вниз, чего я не могу не заметить. — И по какой же причине? Не знаю, что ответить. Но молчать не хочется. Хочется ловить его взгляд, хочется переговариваться о чем-то. Хочется, чтобы было так же легко и непринуждённо, как во время той прогулки. Облокачиваюсь локтями на стол, рукава слегка пачкаются в раскиданной по всей поверхности муке, но я не обращаю внимания. — У тебя есть картины? Он отвлекается от скалки, поднимает глаза, непослушная прядь снова спускается на них. Где его дурацкий колпак, который должен предотвращать это? — Я же говорил тебе, что давно не пишу их. — А хотел бы? Хотел бы посвятить этому всё своё время? Начинаю нервничать, оттого снова и снова перебираю свои пальцы, он замечает. — Конечно хотел бы, но ты сама знаешь почему я этого не делаю. Я уже объяснял. Довольная улыбка расползается по моему лицу. Отпрянув от стола, принимаюсь расхаживать перед ним туда-сюда. — То есть, если бы тебе представилась возможность, ты бы ей воспользовался? — Конечно, я и так уже успел пожалеть о многом из того, чего не сделал. Не знаю точно из-за чего, но заливаюсь краской, почему-то вспоминая тот вечер, когда я думала, что он меня поцелует. Интересно, о чём думает он на самом деле? Уж явно не о такой глупости как я. — Тогда, — растягиваю я, — что ты скажешь на то, если мои знакомые агенты посмотрят на твои работы? Они профессионалы своего дела. Кажется, парень теряет дар речи, закусываю щеку. Вот и всё. Я переступила границу дозволенного. Зря я это. Пит внимательно вглядывается в моё лицо. Его собственное при этом хмурится, сейчас он начнёт ругаться. Я вся сжимаюсь. — У меня нет работ, — вместо этого, выдыхая, произносит он и спокойно продолжает свою работу. Я молча наблюдаю, как он уносит раскатанное тесто на другой стол. И там же, спиной ко мне, принимается смешивать что-то ещё в глубокой миске. — Ты мог бы нарисовать их, — говорю я. — Тебе необязательно спешить. — Мне нечего рисовать, — бросает он, не оборачиваясь. Ноги заставляют меня подойти к нему ближе. Он стоит, отделяя желтки от белков. От нечего делать я беру в руки венчик, чтобы как-то занять руки. — Не может быть, — выдёргиваю из его рук миску с белками и зачинаю взбивать. — Должно же быть что-то, что ты хочешь нарисовать? Ну же. Что? Пит принимает наигранно задумчивое выражение лица, закусывая губу, я непроизвольно делаю то же самое. — Я мог бы нарисовать кое-что, — тянет он. — Что? — продолжаю активно работать венчиком, пока он стоит, облокотившись одним локтем на стол и наблюдая за мной. — Тебя. Я застываю. Опускаю взгляд на миску в руках, в которой уже образовалась воздушная масса. Почему я вообще это делала? Неужели настолько разнервничалась? Хмурюсь. Опускаю посуду на стол, разворачиваюсь и принимаюсь снова мерить помещение шагами. Пит усмехается. Вот подлец. Видит же, как мне сложно, ещё и смеётся. Думаю. — Почему вдруг меня? — спрашиваю я, вперивая в него строгий взгляд. — Не знаю, ты… — он подбирает слова, — вдохновляешь, — Пит естественно пожимает плечами, будто ничего такого и не сказал, а у меня кажется лёгкие забыли как надо дышать. — К тому же, рисовать с натурщицей всегда интереснее. Он ухмыляется, а я давлюсь от возмущения. — А ты, значит, любишь рисовать с натурщицами? — Не даю возможности ему ответить, — Да и вообще слово «натурщица» мне не нравится. Воспринимается как что-то грязное и слишком… эротическое. Я снова краснею, отводя взгляд. — Ничего грязного и… эротического, — уголки его губ ползут вверх, но, видя моё недовольство, он безнадёжно плохо пытается это скрыть, из-за чего ему снова приходится погрузиться в готовку. — Просто портрет. Я делаю глубокий вдох в надежде, что это поможет мне всё обдумать. Портрет. Пойдёт ли это Эффи? Чёрт, нет, это же будет мой портрет. Не хочу, чтобы Эффи или Хеймитч смотрели на него. Снова вспоминаю их дурацкую уловку со сделкой. И вдруг меня осеняет. — Хорошо, — нарочито спокойно произношу я. — Но прежде, чем я стану твоей натурщицей, — специально растягиваю последнее слово, закатывая глаза, — ты нарисуешь мне несколько картин, скажем, пять. Он приподнимает одну бровь, явно заинтересованный таким предложением. Но решает уточнить. — Любых картин? — Самых лучших, на какие способен, — я хмурюсь, выпрямляя спину. — Договорились, — Пит протягивает мне руку испачканную в муке. Пожимаю её, но не отпускаю. И отчего-то начинаю смеяться. Чувствую себя так, будто заключила крупнейшую сделку в своей жизни. Как глупо. Тем не менее, с души словно камень упал. Наконец обращаю внимание на то, что он готовит. — Торт? — Пирог, — скромно улыбается Пит, запуская готовое изделие в разогретую духовку. — Хотел после работы завезти родителям. Они любят ягоды, вот, решил приготовить. Кто же знал, что моя задержка на работе обернётся таким приятным сюрпризом. Начинаю покусывать губу, сдирая с неё кусочки кожи прямо до крови. — Тесто осталось. Хочешь что-нибудь сделать? — спрашивает он, возвращаясь к столу, за которым раскатывал предыдущий пласт. — А что можно сделать из этого теста? — А что бы ты хотела? — Пит задорно улыбается. А я в это время размышляю. — Булочки. С сыром. — Запросто, — он обходит стол и уходит куда-то, пока я продолжаю пялиться на оставшийся кусок теста. Вдруг он что-то накидывает на меня через голову и через секунду его руки уже скользят вокруг моей талии, заставляя тело напрячься. — Мы же не хотим, чтобы ты вся оказалась в муке, — Пит завязывает на мне фартук. — Я не думала, что мне тоже придётся этим заниматься. — Придётся. Ты же на кухне, а на кухне готовят, иначе ты здесь почти противозаконно, — он всё ещё стоит сзади, через его дыхание, ударяющееся о мою шею, я чувствую, как он ухмыляется. Его руки всё ещё покоятся на моей талии, подталкивая меня чуть вперёд к столу, но я выворачиваюсь. — Мне нужно помыть руки. — Вот видишь, ты ещё и отменный повар, первое правило точно соблюдаешь, даже без подсказки. Демонстративно закатив глаза, принимаюсь усердно намыливать руки, когда Пит становится рядом, принимаясь делать то же самое. — Что? — непринуждённо спрашивает парень. — Я ведь тоже уже коснулся множества вещей. Мы склоняемся над одной раковиной. Я желаю поскорее смыть мыло с рук, подставляя их под струю воду, но случайно толкаю Пита бедром в сторону. Он расценивает это как вызов, и мы начинаем сражаться за место у раковины, толкаясь в стороны бёдрами, то он меня, то я его. Через минуту мы уже громко смеёмся, невольно наполовину обрызганные водой. В Через пару минут мы возвращаемся к нужному нам столу. Он показывает что и как делать, я стараюсь — правда стараюсь — повторять за ним. Выходит не так быстро и умело, но довольно симпатично. Расставляю получившиеся витиеватые пышки на противень, когда Пит за другим столом занимается приготовлением сыра. Парень извлекает из духовки готовый пирог, и мы уже готовы отправить туда булочки. Он посыпает их сыром, и я отправляю их печься. Со здешним оборудованием займёт это всё не более десяти минут. Я сажусь на высокий — похожий на барный — стул, подпирая ноги на нижней подставке, и принимаюсь развязывать фартук. На телефон приходит сообщение от Прим, что она переживает о том, куда я пропала в столь позднее время, я быстро отвечаю, что уже скоро буду дома, и отмечаю про себя, что уже действительно довольно поздно — пол двенадцатого ночи. Домой придётся ехать на такси. — Так ты действительно этого хочешь? — спрашиваю я Пита, который сидит так же, как и я, сверля взглядом прозрачное стекло духовки и подпирая щеку кулаком. — Чего? — Нарисовать меня, — говорю это на выдохе, чтобы он не уловил дрожи в моём голосе. — Кажется, больше всего на свете, — почти бесшумно произносит он, глядя мне прямо в глаза. Нет. В душу. И как у него это только получается. Говорить такие интимные вещи так, будто это самая обычная тема для разговора, будто такое с ним каждый день происходит. От ответа меня спасает сигнал духовки, оповещающий готовность. Парень сам срывается с места, чтобы достать готовую выпечку. Мы оставляем пару на пробу, остальное он вкладывает в бумажные пакеты, вручает всё мне, но я протестую, и в итоге мы делим провизию так: два пакетика остаются у меня, один — у него. На другое он не соглашается. Я пробую булочку, аккуратно откусывая небольшой кусок. Знаю, что он наблюдает за мной, прямо как тогда в зале ресторана. И я так же, как там, блаженно прикрываю глаза, наслаждаясь вкусом. Никогда не думала, что даже элементарные булочки с сыром можно приготовить столь изумительно вкусно. Открываю глаза, чтобы взглянуть на парня, но его рядом уже нет. Разворачиваюсь от стола и натыкаюсь на его широкую грудь. Он упирает руки по обе стороны от меня, прямо на столешницу, а я вжимаюсь в неё поясницей. — А ты действительно этого хочешь? — тихо повторяет он мой немного ранее заданный вопрос. Я медленно откладываю булочку на стол, упираясь на него руками, но не отрывая своего взгляда от его глаз, так опасно блестящих каким-то озорным и рискованным мерцанием. — Чего? — сглатываю. — Чтобы я написал те картины. Я почти ощущаю его дыхание на своих губах. Он стоит так близко. Очень близко. Я чувствую тепло и крепость его тела. Чувствую его аромат: смесь корицы и ванили. Жар, исходящий от его кожи. Дыхание Пита становится всё тяжелее, как и моё. — Хочу, — еле шепчу я, хотя уже забыла вопрос. Его взгляд опускается на мои губы, и я уже не выдерживаю, готова сама податься вперёд, как вдруг он сам делает это. Его мягкие губы касаются моих, они прохладные, но я чувствую настоящий жар. Он разливается по горлу и ниже, до самого живота, захватывая в свои владения всё. Пит чуть ближе прижимается ко мне, и я чувствую его тело, ощущаю его реакцию на себя. Впервые поцелуй пробуждает у меня в груди какое-то особенное чувство, тёплое и волнующее. Я захватываю своими губами его, он делает то же самое. Сквозь поцелуй чувствую его улыбку и поддаюсь этому, издавая тихий смешок. Он смелеет, проводя по моей нижней губе языком, распаляя. С губ срывается тихий вздох, рукой пытаюсь поудобнее упереться на столешницу сзади, но вспотевшая ладонь неловко соскальзывает, и поцелуй случайно разрывается. Не решаюсь посмотреть ему в глаза, мы оба тяжело дышим. Пит чуть отодвигается, давая мне возможность сбежать, чем я и пользуюсь, но не слишком быстро, чтобы это не сочлось настоящим бегством. — Сестра ждёт меня дома. Я обещала ей ещё тёплые булочки. — Прости, я не должен был, — он оборачивается, я смотрю ему в глаза, кажется ему искренне жаль. Всё внутри противно сжимается, потому что я ничего не понимаю. Беру пакетики с булочками в дрожащие руки и не спеша выхожу, еле сдерживая непонятную дрожь в теле.