Ты мне доверяешь?

××П××

Сев за руль автомобиля, я не сразу его завожу. Уложенные рядом на пассажирское сиденье коробка с пирогом и пакет с булочками своими приятными пряно-сладкими ароматами быстро заполняют весь салон. Выезжаю со двора ресторана и еду в сторону квартиры родителей. Стараюсь не думать о Китнисс и о том, что натворил, стараюсь не думать вообще ни о чём, внимательно следя за дорогой. Ночной город как всегда плещет светом и жизнью. Понятие «ночь» в этом месте всегда относительное. Особой разницы между количеством людей, расхаживающих в полдень и полночь, я ещё не замечал, а то количество света, что льётся из кучи фонарей и вывесок, никогда не дадут тебе вглядеться в настоящую темноту. И сколько электричества они переводят. Можно с лёгкостью осветить все двенадцать дистриктов, не обделяя никого, но нет, мы лучше зажжём новые билборды с ненужной никому рекламой крема для чистки пяток. Квартиру родителей я открываю своим ключом. Выключенный свет и отсутствие звуков говорят о том, что все спят. Тихо оставляю пирог на кухонном столе и так же тихо покидаю дом. Еду в квартиру на Карвин-Дью, если Глория будет сегодня там… Ещё только подъезжая, замечаю свет в своём окне и тихо ругаюсь. Вот и кто тянул меня дать девчонке ключи от квартиры, теперь является, когда хочет, и даже не спрашивает, хочу ли этого я. Паркуюсь и тяжело выдыхаю, собираясь выходить из машины, как раздаётся телефонный звонок, первым делом смотрю на время в уголке экрана — пол первого ночи. — Финник? — принимаю звонок, устало потирая пальцами переносицу. Гадаю, что другу могло понадобиться в такое время. — Сигнализация в ресторане не включена, ребята сказали, ты последний уходил. Зубы сжимаются, пропуская через себя холодный воздух, сами собой. После ухода Китнисс у меня всё повылетало из головы. Сначала забыл ключи от машины, потом чуть было не забыл запереть заднюю дверь. А запер ли? — Должно быть, забыл, я съезжу проверю, — говорю я. На самом деле, я даже рад перспективе не подниматься домой. Может, когда я вернусь она уже будет спать. — Ты ещё не дома? — интересуется Финник, но явно заботясь не о сигнализации. — Нет, в машине, недалеко, — вру я. Теперь я точно не хочу домой. — После можешь подтянуться к нам. Мы с парнями сидим в «Делишес». Если что — ждём, — в подтверждение его слов музыка на заднем плане становится громче, и там же кто-то заразительно хохочет. Предложение друга заманчиво тем, что подразумевает собой мысль отсидеться где-то в дали от дома, но перспектива самого такого времяпрепровождения в данный момент не интересует меня. Поэтому я просто непонятливо вздыхаю, прикрывая глаза, обещаю ему подумать и сбрасываю. Еду обратно. Дверь, как оказалось, я всё же закрыл, что радует. Включаю сигнализацию. И снова принимаюсь раздумывать над сделанным ранее предложением. Ехать к Финнику в бар, отдохнуть и расслабиться, может, даже отвлечься от мыслей о Китнисс, найти причину не возвращаться домой. Или поехать туда… Руки сами печатают Глории смс: «Сегодня с Финником и ребятами из ресторана, не жди. Целую.» Решаю, что это нечестно. Игра, в которую я не хотел играть, поэтому стираю последнее слово и отправляю. Ответ приходит почти сразу: «Приду завтра лично отведать твоего фирменного блюда, споки: *» Ладно, от неё мне в любом случае никуда не деться, но сейчас меня куда больше манит другое. По почти тёмным подворотням заезжаю в один из средних районов Капитолия. Не то чтобы самый плохой, но и не самый хороший. Жильё вполне доступное и годное для жизни, но вот уровень преступности тут большой и весьма печальный, что лично меня крайне заботит. Оставляю машину во внутреннем дворе и поднимаюсь в квартиру на пятом этаже. Свет не включаю, через небольшую гостиную сразу направляюсь в единственную спальню. Бросив пиджак на кровать, льну к окну и всматриваюсь в то, что таится за ним. На душе сразу становится спокойнее, когда в окне дома напротив, этажом ниже, я замечаю в комнате прямо параллельной моей едва приглушённый свет. Она почти всегда спит со светом, редко в полной темноте. Должно быть, ей снятся кошмары, таящиеся во тьме. Я понял это по тому, как иногда её сестра прибегает к ней посреди ночи, успокаивая. Я видел их сестринские объятия через окно, иногда слёзы, чаще успокаивающие разговоры. В моей семье никогда такого не было. Отсюда мне открывается почти идеальный вид на её спальню, и лишь на уголок кровати, стоящей по центру, но мне этого достаточно. Не хватало ещё, чтобы она сама смогла заметить меня, часто заглядываясь в окно, в своих попытках отыскать сон. В её комнате полупрозрачные занавески, не скрывающие почти ничего, у меня же плотные жалюзи, которые днём не позволяют свету проникнуть извне, а ночью наружу. Сейчас она спит. Должно быть, спит. Вот только я сегодня вряд ли усну. Не после того, что сделал. Не после её мягких, слаще любых десертов Капитолия, губ. Нет. Я не смогу. Иду в душ, в надежде смыть с себя это наваждение. Без толку. Сбросить с себя мысли о ней не помогает ни ледяная, ни горячая вода. В комнате включаю ночник, ударяющий светом в потолок, но приятно рассеивающийся теплом по другим частям комнаты, мягко сглаживая углы. Падаю на кровать, скрещивая ноги и подпирая одну руку под голову. Смотрю на мольберт, одиноко стоящий у второго окна слева, примерно в метре от первого. Я соврал ей. Сказал, что больше не пишу. Но ведь я и не пишу. То, что происходит на моих полотнах сложно назвать искусством. Какие-то пятна боли и одиночества. Ненависти и злобы. Печали и страха. Иногда мне кажется, что я пытаюсь перехватить на холсте то, что по ночам преследует Китнисс. Просто закрываю глаза и вывожу линии, думая о том, как спасаю от догоняющих её из ночи в ночь кошмаров. В основном выходит полная ерунда, но если что-то дополнить, позволить воображению поиграть с имеющимся материалом может получиться что-нибудь интересное. Она попросила пять картин. Лучшего из того, что я смогу сделать. И тогда она позволит написать свой портрет. По-настоящему позволит. Не придётся делать этого по памяти и злиться от того, что не получается передать каждую деталь. Она сама проведёт со мной каждый час того времени, что мне понадобится. Эта мысль подстрекает меня прямо сейчас вскочить с кровати и приняться за работу. Энергия непонятно откуда взявшейся силой бьёт в самый мозг. Я не врал ей, когда говорил, что она вдохновляет, это чистейшая правда. Вдоль стены, лицевой стороной к ней стоит множество полотен, каждое из которых не было закончено, а некоторые и начаты. Выбираю среди тех, что рисовал по её кошмарам. Рассматриваю каждую, прикидывая, что, где и как можно придумать. Глаза зацепляются за одну, и в голову сразу приходит идея. Дурная, но вполне осмысленная и легко реализуемая. Ставлю небольшое полотно на мольберт, смешиваю нужные мне оттенки — от тёмного грязно-красного до чистейшего алого — и принимаюсь выполнять задуманное. Два кровожадных пятна, блестящих злобой и яркостью отчаяния, вырастают на тёмно-сером фоне мгновенно. Уже выглядит многообещающе, что подзадоривает меня ещё больше. Хочется взглянуть конечному результаты прямо в лицо. Старательно прорисовываю каждую ворсинку, шерстинку и волосинку, придавая максимального реализма. Так, чтобы невольно захотелось прикоснуться и ощутить мягкость нарисованной шерсти, почувствовать её холодок или, наоборот, тепло. Не забываю про морду, челюсти и полупрозрачные, с каплями крови слюни, беспощадно стекающие с острых длинных клыков. Довольно долго вожусь с тенями и светом, потому что уже давно не уделял картинам такого внимания и до этого этапа обычно даже не доходило. То и дело поглядываю через соседнее окно в дом напротив. Всё так же. Хочется думать, что мне удалось перетянуть её кошмары на своё полотно. Очень на это надеюсь. Заканчиваю я только под самый рассвет, когда фонари тускнеют, а над высотками зданий пробиваются первые лучи солнца, раскрашивая небо не в голубой или персиковый, а светло-серый с примесью грязи. Такова уж здешняя реальность. Спину от непривычки тянет, а глаза слипаются от отпустившей напряжённости. Впервые за долгие годы я закончил картину. Решаю, что ещё придётся кое-что подправить, но уже когда глаз немного отдохнёт и отвыкнет, чтобы иметь возможность заметить новые несовершенства. Напоследок заглядываю в окно напротив и обнаруживаю, что Китнисс уже проснулась. Она рано встаёт. Окно слева от её спальни — их кухня, ещё левее — гостиная. В уме я уже успел предположить примерную планировку их квартирки. Китнисс любит пить по утрам чай, сидя спиной прямо к окну, подперев подбородок одним коленом. А я люблю наблюдать за тем, как её блестящие чёрные волосы веером рассыпаются по спине, или как блестит при утреннем мягком свете её коса, в которую она их чаще всего собирает. Когда-то она носила их две. Стряхиваю с себя нахлынувшие воспоминания, замечая движение в комнате Китнисс. Она заправляет постель, копошится в ящике шкафа, раскладывает приготовленные вещи на покрывале и отправляется в душ. Я продолжаю сидеть и наблюдать, зная, что через пятнадцать минут она вернётся в одном полотенце. Посидит у стола отвечая на чей-то ранний звонок, который, как по расписанию, раздаётся каждое утро в одно и то же время. Затем скинет с себя полотенце и наденет нижнее бельё. Пройдётся по комнате, промакивая мокрые волосы полотенцем, а они от этих движений превратятся в забавно закрученные кудряшки, раскиданные по её плечам. Оденется, расчешется, соберёт волосы в косу и отправится на кухню, где будет пить чай с сестрой, пока та не убежит с утра пораньше на занятия, а Китнисс через ещё несколько часов отправится на работу. Как я и рассчитывал, через пятнадцать минут она возвращается, повторяет уже заученный мною и ею ритуал: разговор по телефону, улыбки и смех, который не доносится до меня даже через открытые окна, она выглядит свежей и отдохнувшей, видимо, кошмаров сегодня и правда не было; она отходит к тумбочке, скидывает полотенце на кровать, всё, что предоставляется моему обзору — её стройные ноги до бёдер. Она словно знает, что кто-то наблюдает на ней, и намеренно дразнит, не позволяя разглядеть больше; нижнее белье в этот раз простое кружевное, нежно-оливкового цвета. Она нагибается, опуская голову вниз, аккуратно промакивает волосы полотенцем, не растирая, как порой это бездумно делает Глория, затем аккуратно расчёсывает, ещё сырыми заплетает в аккуратную косичку, даже отсюда я чётко вижу, как она перебирает каждым пальчиком, подхватывая новую прядь, а мне хочется прядь за прядью эту косу расплести, медленно и бережно. Аккуратно и нежно. Если она позволит, конечно. Китнисс натягивает на себя короткую футболку цвета тёмного зелёного чая, подходящую ей под бельё, хотя об этом, разумеется, никто кроме нас не узнает, джинсы на высокой талии и отправляется на кухню. Я ещё какое-то время наблюдаю за ней. За линией её позвоночника, которую отчётливо видно через обтягивающую ткань, за подрагиванием её плеч, когда она смеётся. За её улыбкой, которую можно заметить, когда она поворачивается в профиль. Даже за тем, как она раз за разом отпихивает от себя кота, не позволяя ему ластиться у своих ног. Что это, Китнисс? Ты не любишь ласку? Не хочешь принимать её? Или просто не любишь котов? За два месяца наблюдения я ни разу не замечал с ней парня. Иногда к ней заходит её друг, с которым она вместе работает, но я не заметил в ней никакого интереса к нему. Чего, конечно, не скажешь о нём. Что здесь, что на работе я замечал его властные, почти собственнические взгляды на неё, словно она его, но она об этом просто пока ещё не знает. Иногда приходит Мейсон, но в основном, чтобы нарядить Китнисс в абсурдный наряд и утащить в очередной бар, где в её компании Джоанне не будет одиноко. Странно, как между этими двумя вообще завязалась дружба. Глаза сонно слипаются. Зеваю и валюсь на кровать. Часы на прикроватном столике показывают шесть утра, значит, до начала моего рабочего дня у меня есть как минимум часов семь, как максимум — девять. После трудоёмкой — в творческом плане — ночи сон сам забирает меня в свои манящие объятия, затягивая всё глубже.

××××

Просыпаюсь от звука смс: «Приду к четырём: *» Глория… Что же мне делать с тобой? Время почти два, и я решаю, что валяться дальше нет смысла, лучше всё равно не станет. Поднимаю тяжёлое, ватное после сбитого режима сна, тело на ноги и снова отправляюсь в душ, чтобы привести себя в чувство. Поспешно завтракаю и отправляюсь на работу к трём, как раз к моей смене я уже там. Как шеф-повару, мне желательно находиться на кухне постоянно, весь день, и чаще всего я так и делаю — очевидно когда не трачу всю ночь на картину, которую я пишу, ради другой — будущей — картины. Но официально мой рабочий день начинается в три, когда меню в ресторане сменяется на вечернее. А до этого за порядком на кухне надзирает су-шеф — Цеп, неплохой парень, единственный на этой кухне — кроме меня — не уроженец Капитолия. Крепкого телосложения, устрашающего на вид, так что никто не посмеет ему возразить, он отлично справляется со своей задачей. Возможно, окажись он здесь раньше меня, с лёгкостью получил бы моё место. Проходя на кухню, приветствую всех кивком головы. Толпа отвечают мне кратко и понуро, и я, кажется, сразу понимаю в чём дело. Захожу в свой кабинет — небольшое помещение, тоже имеющее окно в стене, чтобы можно было всегда наблюдать за процессом на кухне, но почти всегда занавешенное тонкими полосками металлического жалюзи. Прямо под этим окошком, рядом с дверью расположен небольшой диванчик. На нём, держась за голову и не умещаясь, развалился Финник, его ноги почти наполовину свисают на пол, а голова покоится на мягком подлокотнике, но в неудобной позе. Слышу, как он измученно постанывает, когда я коленом тормошу его ноги, давая понять, что я здесь. — Почему отсыпаешься здесь, а не дома? — ухмыляюсь я. — Потому что дома не открывают, когда ты являешься в пять утра, — сопит он, прикрывая глаза локтем, будто свет в помещении слишком режет ему глаза, хотя тут практически темно. — В чём же проблема являться домой не в пять утра? — Вот приехал бы и сам отправил меня пораньше, благоразумный мальчик, — Финник запускает в меня маленькой подушкой с дивана, лишаясь единственного снаряда, и безжалостно промахивается, подушка врезается в стену в полутора метрах от меня. Я стою с запрятанными в карманы руками и перекатываюсь в туфлях с пятки на носок. — Как-то было не до этого. Глория дома ждала. — Твоя невеста меня раздражает, — ворчит он, по-прежнему не смотря на меня. — А меня-то как, знал бы ты, — думаю я, но вслух произношу другое: — Ты же знаешь, что всё это формальность. — Когда у вас появятся дети, они тоже будут считаться формальностью? Закусываю внутреннюю сторону щеки, продолжая нервно переминаться. Одэйр всегда знает, как поддеть за живое, затронуть волнующее и такое терзающее. Всё равно, что второй голос совести, только громче, ворчливее и настойчивее первого. И жаль, что совсем не маленький сверчок, от которого легко избавиться. — Пора бы тебе с этим завязать, Мелларк, — он медленно разлепляет глаза, встаёт и направляется в уборную комнату, не удосужившись закрыть за собой дверь. Слышу сначала звуки одной струи воды, затем шипение другой, когда он моет руки. — Не могу. Пока не могу. — Только и отвечаю я, усаживаясь за стол. Он ничего не говорит в ответ. Открывает дверь на кухню, решив, что все там слишком вялые, подгоняет их, проходится мимо столов, пробуя что-то, просит приготовить ему чего-нибудь — буквально что угодно — с морепродуктами и возвращается в кабинет, снова заваливаясь на диван. Я за это время разобрался с кое-какими бумагами и складываю их на краю стола. — Не забудь потом забрать, — говорю «Боссу», но в ответ слышу лишь мирное сопение. Ухожу на кухню, снуя туда-сюда какое-то время. Стрелки часов безжалостно клонятся к четверти пятого, когда поступает первый заказ на блюдо от шеф-повара. Только заканчиваю промывать чернослив, как замечаю движение через большое стекло в складском помещении. Привезли продукты и выкладывают их на стол. Замечательно, этого-то я и ждал. Отличный повод избавить себя от необходимости готовить блюдо для Глории — уверен, именно она заказала его, — обычно раньше шести заказов для меня не поступает вообще. Заодно немного отвлекусь и взбодрюсь. Состояние явно какое-то вялое, впрочем, как и у всех сегодня. Скидываю свою ношу на нехрупкие плечи Цепа, он справится ничуть не хуже меня, и лично отправляюсь принимать продукты. Хоторн — так когда-то представился этот парень — сегодня опять один перетаскивает все ящики. Не спешу ему помогать. Китнисс снова избегает меня. Конечно. Идиот, заслужил. Беру планшет и принимаюсь сверять всё по нему, попутно окидывая продукты в каждом ящике взглядом, особенно хрупкие проверяю на ощупь. Но мысли летают далеко от помидоров трёх разных видов и атлантической сельди, которая ещё сегодня, вероятно, плавала в океане. Китнисс. Будет ли она ещё говорить со мной после моей вопиющей вчерашней выходки? Сам не понимаю, как такое могло произойти, я не планировал целовать её. Нет, конечно хотел, всегда хотел, но не планировал. Думал, моя сила воли куда сильнее, а вон оно как оказалось. А ещё как мальчишка гордился собой, что не набросился на неё с поцелуями при нашей первой прогулке по парку, вёл себя как джентльмен. Наивный, жалкий, бесхребетный идио… — Ты уже принялся за них? Знакомый голос заставляет подпрыгнуть от неожиданности, чуть не выпуская ручку и планшет из рук. Резко оборачиваюсь назад и вижу её. В той же обтягивающей футболке, что и утром, разве что расстояние заставило меня промахнуться с цветом, это не оттенок тёмного зелёного чая, а серо-зелёный, так хорошо подчёркивающий её серые глаза, делая их темнее и глубже, как самое настоящее грозовое небо, в них разве что только молний не хватает, но без этого мы лучше даже обойдёмся. Понимаю, что что-то всё же не так и обнаруживаю, что на ней не те обтягивающие джинсы, что были с утра, а довольно свободные, спортивного кроя чёрные штаны. Почему она переоделась? Решила, что выглядит слишком хорошо? Слишком сексуально? Не хотела светить формами? Передо мной или перед Хоторном? Моё молчание вдруг гулким громким эхом отдаётся в мозгах, когда я понимаю, что просто разглядываю её, но, думаю, она вполне может понять моё замешательство. Китнисс стоит тут, передо мной, такая спокойная и даже улыбчивая, явно в хорошем настроении, после того, как вчера сбежала, чуть ли не готовая зарыдать. Я уже совсем ничего не понимаю. — Да, — смущённо отвечаю я, — откуда ты знаешь? Она подходит, тянет руку к воротнику моей футболки, но при появлении своего напарника сразу отдёргивает её, передумав касаться. Хоторн бросает на нас недовольный изучающий взгляд холодных серых глаз — совсем не таких, как у Китнисс, у неё они представляют смесь между шиферным и базальтовым серым, у него же цвет глаз какой-то мышиный, абсолютно не представляющий никакого интереса. Я в ответ смотрю с предостерегающей укоризной, давая понять, чтобы не лез. Внутри начинает плескаться раздражение. Видно, что нехотя, но парень отступает и отправляется за следующей партией. — У тебя пятно краски на шее. Сзади, — смущённо улыбается Китнисс, на её щеках проступают лёгкие ямочки. — И ты умудрился как-то замарать ей воротник. Начинаю вертеться, пытаясь оттянуть заднюю часть воротника чтобы рассмотреть, девушка начинает смеяться. Возникает мысль вообще снять футболку, но я отказываюсь от этой идеи, когда вижу через окно изучающие взоры работников. Одним искромётным взглядом даю им понять, чтобы возвращались к своей работе, и они тут же усердно пытаются принять подобающий вид. Китнисс продолжает стоять всего в нескольких шагах от меня. Ладонью она поглаживает предплечье другой руки и как-то неуверенно жмётся ногами, будто она решается на что-то или ждёт чего-то от меня. Но моё внимание зацепляется за её губы, которые она нервно покусывает, сдирая с них кожу. Быстро перевожу взгляд на глаза и снова на губы. Думает ли она о вчерашнем? Вспоминает ли, стоя здесь и сейчас, наш поцелуй и тесные соприкосновения тел? Судя по её скованной позе — именно об этом она и думает. — Сестре очень понравились булочки, — произносит она, заставляя наконец отвлечься от её губ, которые я ещё буквально помню на вкус и на ощупь, но уже так желаю опробовать вновь — вдруг что-то изменилось? — А тебе? Я прекрасно помню, что мы обсудили этот вопрос ещё вчера, а она прекрасно понимает, что именно я имею в виду под своим вопросом. Она краснеет, но старается не подавать виду, что это её как-то смутило. Трёт рукой тыльную сторону шеи, склоняя голову и уклончиво отвечает: — Прим сказала, что вкуснее нигде не найти. Лёгкая довольная ухмылка искажает моё лицо. Это не было «Да», но это и не было «Нет». Хорошо, в эту игру могут играть двое. Её задача — уклонение, моя — нападение, пусть и не в открытой форме. — Значит, в следующий раз приготовим больше. Она вопросительно поднимает брови, но я вижу, что за этим жестом она пытается скрыть улыбку. Китнисс нервозно сцепляет руки за спиной принимаясь медленно вертеться. — В следующий раз, боюсь, — она задумывается, — я не окажусь в столь поздний час поблизости. Чувствую, что мы ещё долго можем играть так друг с другом, перекидываться двусмысленными фразочками, понятными только нам. Только собираюсь ответить ей очередным намёком, но откуда-то с кухни, или, точнее, из моего кабинета сквозь приоткрытую дверь раздаётся крик Финника: — Мелларк, Глория здесь, она тебя хочет. В груди тут же вспыхивает злость по отношению к другу, желание настучать по голове за идиотские, такие же двусмысленные, как у нас с Китнисс, фразочки, разве, что не такие безобидные и не такие приятные… Всё что мне остаётся это сделать вид, что меня это совсем не заботит, но мысленно я понимаю, что нужно попрощаться с Китнисс прямо сейчас. Бросаю взгляд на кухню, в дверях у раздачи стоит невысокая миловидная блондинка с ярко-оранжевыми прядями в волосах, бросающимися в глаза. Она разглядывает работников кухни в поисках меня. С Китнисс ей меня лучше не видеть, а то потом вопросов не оберёшься. — Извини, — в моём голосе неподдельная досада, — работа не ждёт, — Китнисс неловко мнётся на месте, я обхожу её стороной, аккуратно скользнув ладонью по её спине и по пояснице, словно слегка отодвигая, будто она мешает мне пройти. Конечно же, можно было обойти её, но соблазн коснуться её оказался слишком велик, и риск оправдывает себя. Даже за это мимолётное касание я успеваю ощутить, как она напряглась и задержала дыхание. Проходя мимо неё в непосредственной близости, я улавливаю лёгкий аромат мяты, тот же, что был и вчера, и две недели назад и, скорее всего, пятнадцать лет назад. Ещё от неё пахнет дождём и природой. Не знаю, как это возможно в каменных джунглях Капитолия, но она пахнет лесом. Это её личный непередаваемый аромат, присущий только ей. Закрыв за собой дверь, тяжело выдыхаю и запрещаю себе оборачиваться. Направляюсь в сторону Глории, которая при виде меня начинает вся сиять и улыбаться самой солнечной улыбкой, которая бы сразила любого парня. Любого другого парня, чьё сердце ещё не занято. В моих намерениях поскорее выпроводить её обратно в зал ресторана, поэтому я непринуждённо подталкиваю её, держа руку на пояснице, но она успевает запечатлеть на моей щеке чувственный поцелуй, который явно не остаётся без внимания публики, что в зале, что на кухне. Но меня волнует только один зритель. Всё ещё не позволяю себе развернуться и посмотреть, тогда это точно выставит меня виноватым. Обещаю Глории скорее принести блюдо и лично посидеть с ней, а когда возвращаюсь на кухню, ни Китнисс, ни их машины через стекло я уже не вижу.