Ты мне доверяешь?

××К××

Шёлковые простыни обдают приятной прохладой. Комната наполнена дневным жёстким светом, а не лёгким сиянием ночника, через которые едва проглядываются силуэты. Постель на удивление мягкая, словно пуховая перина. Я лежу с прикрытыми глазами, хотя уже давно не сплю. Не желаю их открывать, тогда вся блаженность момента закончится. Просто улетучится через открытое окно. Знаю, что его руки блуждают по моему телу, пальцы едва касаются кожи, оставляя на их месте ощущение приятного пощипывания. Ладони запечатляют свои обжигающие следы везде, то на шее и ключицах, то на талии и бёдрах, новые нежные касания на ногах. Каждое из них трепетное и аккуратное, как касание бабочки, словно он всё ещё боится спугнуть меня. Но продолжает прикасаться. Не может заставить себя прекратить. А я не прошу. Невольно извиваюсь от щекотки, а он упирает свою тёплую ладонь мне прямо в живот и говорит: «Не шевелись!». Его голос нарочито серьёзен и строг, я знаю, что он забавляется от этого так же как и я. Стараюсь не шевелиться, хотя под его острым и внимательным взглядом это сложно. Знаю, что он рассматривает моё обнажённое тело, не смотрю, но даже так вижу обожание и восхищение в его глазах. Он убирает свою ладонь с моего живота и вместо приятного огня я чувствую там только гнетущую нарастающую прохладу, хочу, чтобы он вернул её обратно. Но вместо этого он касается внутренней стороны моего бедра, чуть выше колена, оставляя очередной яркий след, и что-то искромётное проносится по всему телу, разливаясь жидким фейерверком. Где-то внизу скручивается тугой узел, который мне не терпится развязать. Не выдерживаю — в таких ситуациях у меня крайне мало самообладания, — хватаю его за шею и притягиваю к себе за поцелуем. Он сопротивляется, говорит, что я всё испорчу, но мне наплевать, я требую его губы, жажду их и получаю. Мы улыбаемся сквозь поцелуи, я скольжу ладонями по его лицу, он моё не трогает, не желая испачкать в краске. Поднимаю свои веки. Полные любви и нежности глаза Пита смотрят прямо на меня. Такие лучезарные и счастливые. — Вся простыня испачкана, ты довольна? — серьёзно причитает он. Довольно киваю, опускаю взгляд вниз на своё тело. При таком освещении работа художника видна во всех деталях. Я — его полотно. А следы его рук — разноцветные: яркие, пастельные и совсем тусклые — отражение его чувств. Его картина. Следы ладоней аккуратным веером проходятся по бёдрам до талии, от неё до линии груди чистая полоса, и новые следы от груди до самой шеи. Пит написал картину на мне. Мы просто дурачились, но я вижу в этом нечто прекрасное. Прекрасное и возбуждающее. К сожалению… картину придётся испортить. Так надо. Поднимаю свой взгляд обратно на два плещущихся страстью голубых огонька. Замечаю, как тяжело дышу, и как тяжело дышит он, удерживая вес своего тела над моим так, чтобы не касаться. Одну руку запускаю в его запутанные и взъерошенные волосы, а другой проскальзываю под рукой за его спину, склоняя и прижимая к себе. — Мне пришлось испачкать и тебя, — шепчу я ему почти на самые губы. Его голова опускается мне между ключицей и шеей, утыкаясь в спутанные волосы, и тяжело втягивает воздух. Будто я и есть его воздух. Его горячее дыхание щекочет и будоражит, посылая новую волну по телу, которая сходится всё в той же нижней части живота, что сегодня слишком часто о себе напоминает. Неловко ёрзаю под ним, сжимая ноги, и чувствую его реакцию, что ещё больше распаляет меня. Он возвращается ко мне с поцелуем, больше не в силах терпеть мои издевательства, слегка кусает мою нижнюю губу, я отвечаю. Больше мне не до смеха, сейчас всё произойдёт. Спускаю руку по его спине к резинке штанов и… Распахиваю глаза. В комнате полумрак, сглаживающий углы, на улице темень. Тяну руку к телефону, яркий свет тут же бьёт в глаза, но я успеваю рассмотреть время: три часа ночи. Лежу, глядя в потолок, и продолжаю тяжело дышать, как после марафона. В груди оглушающий шум, отдающийся затейливым ритмом в моих висках. Мышцы ноют приятно и неприятно одновременно. Внизу живота ком спутанных ощущений. Чувствую недовольство. Думаю о глазах, которые мне приснились, о руках, которые так реально касались моего тела, и моя собственная рука невольно скользит вниз по телу, по груди, по животу. Резко отдёргиваю. Нельзя. Не буду. Само пройдёт. Сажусь, свешивая ноги и упираясь руками на край кровати, и сижу так какое-то время. Но всё без толку. Сердце по-прежнему заходится в бешеном ритме, а неугомонные «шевеления» в животе всё не унимаются. Не сравниваю их с бабочками, это не то. Совсем другое, что-то более жадное и требующее, дикое. Совсем новое для меня. Иду на кухню и ставлю чайник. Отгоняю от себя любые мысли о произошедшем, но долго я так всё равно не протяну. Пока вода греется подхожу к окну, распахиваю его, желая подышать свежим воздухом. Рассматриваю ночной город. Внизу как всегда горят фонари, между нашим и соседним домом пролегает узкая односторонняя дорога и тротуар по одной его стороне. По нему идёт пара молодых людей. Девушка на несуразных каблуках и с фиолетовым париком набекрень, в руках бутылка шампанского — насколько я могу разглядеть — и она громко смеётся. Явно пьяна и, скорее всего, возвращается из клуба в сопровождении своего ухажёра. Когда Джоанна таскала меня в эти заведения я сотнями видела таких капитолийцев. Всё что для них важно — это развлечение, не даром мы живём в Панеме, само название говорит за себя. Парень крепко держит её за руку, но даже при этом я не понимаю, как она до сих пор умудряется не переломать себе ноги. Они скрываются за поворотом, и улица вновь заполняется тишиной. Где-то на соседней улице слышен шум ночных дорог — там оживлённое шоссе, даже в такое время. Почти все окна домов скрыты темнотой. В доме передо мной горят лишь несколько окон. Где-то на самом верху, и практически напротив, этажом выше. Интересно, чем люди занимаются в такое время? Увы, я не могу подглядеть, одно окно плотно занавешено какой-то материей, а у соседнего абсолютно пусто, что виден лишь одинокий угол комнаты. Слышу, как намеревается свистеть чайник и тут же спешу его выключить, чтобы не разбудить ни Прим, ни маму. Ещё не решила вопрос с чаем, но недавно я купила обычную мяту, потому завариваю только её. Приятный терпкий вкус успокаивает и меня, и желудок. Напитку нужно немного настояться, поэтому беру кружку в свою комнату и оставляю на прикроватной тумбочке, сама иду в душ. Напряжение уже почти отпустило, но я снова отгоняю от себя эти мысли, контрастный душ помогает расслабиться. Возвращаюсь в комнату, делаю глоток уже остывшего и настоявшегося напитка, смакуя приятный вкус. Напоминает о доме. Скидываю полотенце на пол, и, прежде чем одеться, в голову всё же прокрадывается запретная мысль. Делаю несмелый шаг в сторону большого зеркала, стоящего недалеко от окна и под светом луны разглядываю своё тело. Вспоминаю, как спокойно воспринимала свою наготу во сне, перед Питом. Тут же сжимаюсь от досадливого осознания, что в жизни я вряд ли так перед кем-то смогу. Я сама на себя-то почти не смотрю, так как сейчас, например. Меня это пугает, нервирует. Это всегда воспринимается как что-то неправильное, плохое. Появляется рефлекторное желание развернуться и вновь обернуться в полотенце, но я стою, не двигаюсь. Сейчас меня словно окутывает какое-то принятие, будто моё тело красивое, и оно восхищает кого-то. По-настоящему восхищает. Прикрываю глаза и снова вижу тот взгляд: смесь обожания, любви и страсти, скользящий по мне, по моему лицу, телу, даже по волосам. Рассматриваю свой живот и бёдра, вспоминаю, как во сне все эти места были испачканы в аккуратных следах краски. Чёткие контуры его ладоней сами рисуются в воображении, запечатляясь разными оттенками на моей бархатной коже. «А это красиво», — думаю я, изумлённо. Словно глядя на себя не своими глазами. И так необъяснимо… лично, чувственно. Его чувства на моей коже. Медленно скольжу ладонью по бедру по плавному изгибу прямо до талии. По телу проходят мурашки и дурацкий узел снова норовит затянуться. Отступаю и быстро одеваюсь. Допиваю напиток и кутаюсь в одеяло. Ворочаюсь, не могу уснуть. Решаю, что попытаюсь без света. Лучше уж пусть приснится кошмар, он хотя бы переплюнет собой последние впечатления, так долго не отпускающие меня. Выключаю. Но всё равно не могу уснуть, тупо пялясь в потолок. До самого утра размышляю о том, почему именно Мелларк решил явиться ко мне во сне, да ещё и таком… Неужели я слишком много о нём думаю? Нет. Осознаю, что даже сейчас, настойчиво отвергая эту мысль, всё равно думаю о нём. Тяжело вздыхаю. Что он для меня значит? Нравится ли мне он? Да, с ним легко и приятно общаться. Влюблена ли я в него? Не знаю. Как это — быть влюблённой? Желать с человеком встречи и бояться этого? Ловить его взгляды и наслаждаться ими или пугаться их? Непреодолимо хотеть прикоснуться? Нет. Всё не то. Я не знаю, каково это. Но что-то между нами определённо происходит. Ещё и это глупое желание помочь парню. Я желаю ему успеха. Хочу увидеть его работы. Нет, хочу увидеть его лицо, когда он занимается тем, что любит. Хочу наблюдать за его руками, пока он будет водить кистью по холсту. Хочу рассмотреть его взгляд, пока он будет сосредоточен и поглощён кропотливой работой. Хочу наблюдать за его мерным дыханием. Сама не замечаю как представляю, как он будет писать мой портрет. Что это будет? Как? Верчу головой, отбрасывая эти мысли. Ты даже его картин не видела, Китнисс. И уж не думаешь ли ты, что тебе будет в радость сидеть несколько часов неподвижно, пока кто-то будет копировать каждую твою чёрточку? Мне удаётся подремать буквально час, но я позволяю поваляться себе немного подольше, потому что обычная дневная рутина уже была исполнена ночью. Не даёт мне этого сделать только очередной звонок. — Привет, Кискисс, — раздаётся в трубке. — Привет, Гейл, что у нас на сегодня? — чуть хрипло отвечаю я из-за долгого молчания. — Фера-Франческа, там сегодня вечером фестиваль, — закатываю глаза. Фера-Франческа — одна из больших открытых площадей города, где иногда хозяева с ближайших ресторанов любят устраивать небольшие мероприятия с целью привлечения новых клиентов. — Может, съездим? — Мы и так туда поедем. Доставлять продукты. — Нет, я имею в виду на фестиваль. Повеселимся, — затягиваю с ответом, не хочу, чтобы он думал, что это свидание, но и отказывать в очередной раз уже нет никакой уважительной причины. Но, как ни странно, напарник сам спасает положение: — Возьмёшь Прим, маму, будет весело. Ещё пару секунд раздумываю. Вероятно, это неплохой вариант провести вечер. Мама кроме работы вообще никуда не ходит, а Прим такие развлечения точно понравятся, может, там даже будет кто-то из её знакомых, а, может, заведёт новых, у неё это получается лучше, чем у меня. — Хорошо, тогда встретимся на работе. Кажется, что он хочет сказать что-то ещё, потому что долго и громко дышит в трубку, а мне приходится слушать, но в итоге просто сбрасывает, не попрощавшись. Затем звоню Джоанне, впрочем, как и всегда, уточняя свой график и маршрут на сегодня. Помимо того, что я разъезжаю с Гейлом, за мной стоит ещё и контроль качества и заполнение кое-каких бумаг. Мейсон пользуется всеми качествами своих сотрудников сполна. Но я и не жалуюсь. За дополнительную работу дополнительная плата, а подруга не скупится на это. Дальше день проходит в уже привычном для меня режиме. Часам к семи вечера мы с сестрой уже собираемся на прогулку. — Ты собираешься идти в этом? — ужасается она, видя, что я нацепила лёгкую водолазку и джинсы. Киваю. Разглядываю наряд Утёнка. На ней летнее летящее платье до колена, светлое в мелкий оранжево-голубой цветочек с квадратным вырезом. Она заходит в мою комнату и принимается перебирать вещи в шкафу, выбор там не особо богатый, если не считать сумасбродных ярких вещичек, которыми Эффи обновила мой шкаф по приезде, и думает, что я не замечаю, как она всё подкидывает новые; и ужасно непристойно коротких платьев Джоанны, которые она посылает мне перед каждым «приглашением» — хотя ни одно из них я всё равно так и не надела, слишком откровенно. Но Прим удаётся отыскать довольно простое платье с симпатичным верхом, словно топик с переплетением разных верёвочек. Всё в белом цвете и поэтому композиция выглядит не слишком пугающие, как если бы всё было чёрным, тогда я бы точно не надела такое. Платье не выглядит праздничным за счёт простоты своей ткани, так что я не похожа на сбежавшую из-под алтаря невесту, а скорее на убежавшую с поля фермерскую девушку. Отыскиваю светло-серый кардиган крупной вязки, потому что знаю, что к ночи станет прохладней, заставляю сестру захватить что-нибудь тёплое ей и маме. Она в свою очередь выдвигает условие в виде босоножек на небольшом каблуке на моих ногах. Смотрю на себя в зеркало и сама удивляюсь. Давно я не носила платья, оказывается, мне идёт. Жаль, ящики с продуктами в таких не потаскаешь, можно было бы заявиться так на работу… Нет. Ещё чего. Гейл решит, что я для него наряжаюсь. А сегодня можно, я делаю это для Прим. Проезжаем целых одиннадцать остановок на автобусе и выходим. Площадь представляет собой круглое пространство, где по сторонам, словно лучи солнца, тянутся здания, усыпанные бутиками и ресторанами. Всего через две улицы отсюда находится «El Capitol» — ресторан, в котором работает Пит, интересно, будет ли их сегодня кто-нибудь представлять, или им не очень-то и нужна бесплатная реклама? То тут, то там установлены торговые палатки престижного вида, это вам не харчевня какая, всё в лучших традициях Капитолия. Избалованные роскошью и излишествами людишки снуют туда-сюда в поисках лучших яств. В одной стороне установлена небольшая полукруглая сцена, где так же, полукругом, сидят музыканты, разливая свою музыку на всю площадь. Кто-то танцует, кто-то играет с детьми, бегая вокруг уличных фонарей, мягко освещающих куски пространства. В другой стороне, на краю, поставили — так же полукругом — киоски с разной всячиной, от сладостей до причудливых игрушек, в другом продают цветы и растения. Прим сразу тянет маму туда, желая изучить всё. Я же продолжаю изучать площадь, медленно обходя её по кругу. Недалеко от сцены установлен большой бар и небольшие круглые барные столики. У одного из таких замечаю знакомое лицо. Хеймитч, увидев меня, улыбается мне в ответ и сжимает в некрепкие объятия, тут же выпуская. В руках он вертит бокал безалкогольного вина. Не понимаю, что его так привлекает в этом вкусе, если чувства оно совсем не притупляет. Наверно, старая глупая привычка, или свой собственный ритуал, которым он прощается с пьянством вот уже несколько лет. Нет, он не срывается, но порой кажется, что ему ужасно сложно держаться. — Хочешь? — предлагает мне он, крутя бокалом в воздухе. — Никогда, — смеюсь. Мне хватило того случая с падением и головокружительным асфальтом, и того с огнём. Больше к алкоголю не притронусь. Даже под натиском Джоанны. Тем более под натиском Джоанны! — Эффи не здесь? — Она у киоска с игрушками, думаю, скупает всё милое и розовое. — А Адалинда? — спрашиваю я. — С няней. Решили сегодня отдохнуть, — невесело выдыхает приятель. — Что-то случилось? — Ты случилась, Птичка. С тех пор, как ты согласилась на песню, Эффи мне все мозги съела. Не думал, что будет так туго. Заливаюсь румянцем, но старик добродушно смеётся. На самом деле он не старый, сорок лет — плюс минус, но я настолько привыкла к его роли в моей жизни, как кого-то старшего, учителя, наставника, отца, что он воспринимается в моей голове как что-то очень старое и мудрое. — На самом деле, она очень взволнована и пытается найти и организовать всё самым лучшим образом. Только лишь мягко улыбаюсь, не желая возражать, чего уж теперь, когда согласилась. Эффи застаёт нас врасплох. Она как всегда шустра, весела и суетлива. Много болтает, смеётся и озаряет всех своим странным свечением. Отмечаю, что она похорошела. Выглядит… ярче. Но не так, как все на этой площади, не ярким париком, — она давно сменила их более спокойными или вообще прекрасно чувствует себя и без них, — не абсурдным макияжем, — его она тоже больше не делает, продвигая «естественный, лёгкий макияж», — это её внутренняя яркость. Кажется, так выглядит счастливый человек. — Дорогая, когда мы увидим творения твоего друга? Было бы неплохо хотя бы знать в каком стиле он пишет, — она бросает многозначительный, ничего не значащий конкретно для меня, взгляд на супруга. Потягиваю газировку из трубочки, пожимая плечами. Эффи охает. — Ты, что же, и сама не знаешь? Виновато улыбаюсь. — Скоро увижу. И вы увидите. Стараюсь уверить её, как безгранично верю в мастерство рук и разума будущей новой звезды Капитолия, а она в очередной раз перескакивает на то, что звёзд скоро станет больше. Закатываю глаза, но не злюсь на неё. Сегодня у меня на удивление хорошее настроение. Поэтому благополучно пропускаю мимо ушей её толки и восторги. Оставляю их и снова встречаюсь с Прим, они с мамой купили небольшой букетик полевых ромашек. В обычных здешних цветочных магазинах их не продают, считают слишком простыми, а нам приятно напоминают о доме. Сестра протягивает букетик мне. Примерно через полчаса появляется Гейл. Он приоделся. На нём строгая чёрная рубашка и брюки. Замечая меня, он расплывается в улыбке. — Милые штанишки, — шутя, язвлю я. — Милый букетик, — отвечает он, сверля выискивающим взглядом пространство вокруг. О Господи, неужели он действительно думает, что мне его кто-то подарил? — Прим купила, — не знаю зачем оправдываюсь я. — Знаешь же, как она любит полевые цветы. Удивительно, как эти вообще сюда занесло, — машу букетом перед своим лицом. — Наверное, Джоанна постаралась, — он расслабленно улыбается, и меня тоже отпускает напряжение, хотя внутри что-то продолжает неприятно терзаться, давая о себе знать. Подбегает Прим, и Гейл сгребает её в объятия, поднимая над землёй и кружа, как когда она была совсем маленькой. Сейчас она стала выше и тяжелее, но в руках высокого и крепкого парня она снова пушинка. — Примроуз, надень куртку, — мама протягивает ей короткую джинсовку. — Да тут же совсем не холодно, — возражает та. Я сама уже давно надела кардиган, мама тоже, а Прим достаточно того тепла, которое она перенимает от людей и передаёт его дальше. Словно она является проводником тепла, любви, доброты и уюта. В этом она вся. Притягиваю её в свои объятия, сцепляя ладони сбоку от неё. Она не сопротивляется. — Прим сама как жаркое солнышко, — говорю я, греясь её теплом. Но мама не сдаётся и всё равно заставляет сестру одеться. Та недовольно, но не серьёзно ворчит. Сестра убегает танцевать с другими молодыми людьми. С некоторыми она, должно быть, уже успела познакомиться. Я вручаю маме букетик, и она отходит к семейству Эбернети-Тринкет обсуждать прелести воспитания детей. Весёлая музыка вдруг сменяется более спокойной, можно даже сказать романтичной. Боюсь того, что сейчас может произойти, и моё сердце сжимается, когда я вижу протянутую Гейлом ладонь. — Потанцуем? Останусь ли я хорошим другом, если откажу ему? — Ты же знаешь, что я не люблю, — пытаюсь изобразить усталость. Он смотрит на меня пристальным взглядом серых глаз, словно гипнотизируя согласиться. Руку не отпускает, отступать не планирует. Закатываю глаза и вкладываю свою ладонь в его. Она большая и шершавая, но всё равно тёплая. Гейл мягко сжимает мою руку и ведёт к танцполу. Вторую ладонь он бесцеремонно пристраивает низко на талии, я поправляю, приподнимая её чуть выше. Мы начинаем медленно переминаться с ноги на ногу в такт музыке. Стараюсь не смотреть ему в глаза, но чувствую, что он меня разглядывает. Становится труднее дышать, но лишь потому, что создаётся впечатление, что я прохожу какой-то невероятно сложный тест, и тысячи глаз уставлены на меня, ожидая, когда я вот-вот провалюсь. В толпе замечаю Прим, танцующую с каким-то парнем примерно её возраста. Тот выглядит… сносно, не похож на напомаженную куклу. Хотя в этом вопросе можно быть спокойной. Сестра — благоразумная девушка, она очень хорошо понимает других людей и никогда не свяжется ни с кем недостойным. — Видел сегодня Хеймитча после работы, — вдруг говорит друг, пока мы продолжаем медленно кружиться. — Сказал, что ты будешь петь. Чуть не наступаю Гейлу на ногу от удивления и смятения. Почему Хеймитч ничего не сказал о встрече с Гейлом, пока мы разговаривали? Вот жук! Прочищаю горло и как будто совсем незаинтересованно отвечаю: — Просто пообещала записать им одну песню. — С чего это вдруг? — интересуется он. — Ты же так долго противилась их помощи, а тут неожиданно решила согласиться. Мне кажется, что я слышу укор в его голосе. — Появились… обстоятельства. — Какие? — Гейл сощуривает глаза, вглядываясь, а я не задерживаю на нём внимания, словно и сама тема, и его мнение мне глубоко безразличны. Не отвечаю на вопрос. Мелодия заканчивается. Понимаю, что к концу рука друга снова оказалась на границе талии и бедра. Появляется Прим — моё спасение. — Хочу потанцевать с Прим, — осторожно выскальзываю из хватки, и хватаю ту за руку, доказывая свои намерения. Оставляем Гейла в стороне, тот ещё какое-то время наблюдает за нами, потом разворачивается и уходит. — Что произошло? — спрашивает сестра, заглядывая мне в лицо. Под её взглядом совсем не хочется делать вид, что ничего меня не заботит, или скрывать свои чувства. Сестрёнка всё равно всё поймёт. — Не знаю, как объяснить Гейлу, что он не интересует меня как парень, и при этом не потерять его как друга. — Я думала, ты не знаешь, — шепчет она. — Не знаю чего? — Того, что он к тебе чувствует. Ты порой так холодно на него смотришь, что мне его даже становится жалко. — Вот уж чего ему от нас не надо, так это нашей жалости, — прижимаю сестру покрепче к себе. — Может, тебе завести парня? — через ещё какое-то время предлагает Прим. Я насмешливо фыркаю. Но тут же прекращаю, видя, что она говорит серьёзно. — Парень — не ручная зверушка, его не завести по прихоти. — Скажи это моим будущим одногрупницам, с которыми мы вместе сидим на подготовительных занятиях, — она закатывает глаза, но улыбается, я тоже. Продолжаем медленно кружиться. Интересно, могло бы у нас с Питом что-нибудь получиться? Мы могли бы узнать друг друга получше, и признаться, мне этого даже хочется. Хочется задать ему тысячу вопросов, о его семье, детстве, друзьях. Узнать, как он развлекается, о чём думает в одиночестве. Хочется знать о нём непозволительно много. Знать, каков он, когда готов отдавать всю свою ласку кому-то… — О ком-то подумала? — я натыкаюсь на изучающий меня взгляд Прим. — С чего ты взяла? Она улыбается. — У тебя было такое мечтательное выражение лица, и ты улыбалась. Это тот парень с фонариками? Странно даже для меня, но я смеюсь. Хочу рассказать сестре всё. — Вообще-то да, — чуть краснею, но стараюсь согнать с себя краску. Если уж с кем я и могу быть откровенной, так это с ней. Глаза сестрёнки распахиваются прямо на уровне моих. Сейчас мы одного роста. Она ждёт объяснений. — Его зовут Пит. Я тебе говорила, что мы познакомились на работе. Ну, он работает в ресторане, куда мы доставляем продукты. Замечаю, как шестерёнки лихорадочно начинают крутиться в её голове, а небесного отлива взгляд задумчиво проникает в самую мою глубь. — Это от него были те булочки? — Да откуда ты вечно всё знаешь? — Я знаю тебя шестнадцать лет, и прекрасно вижу, когда ты выдумываешь небылицы, — сестра многозначительно улыбается. — Так у вас что-то есть? Она задаёт вопросы не настойчиво, без напористости. — Сложно сказать. Один поцелуй, да и то ничего не понятно, как всё обернулось бы, не окажись я такой неуклюжей. Смеёмся. — Но он тебе нравится? Смотрю вверх на небо. По краям моего обзора как светлая вуаль пляшет свет, в темноте не проглядывается ни одной звезды. Вспоминаю улыбку Пита, когда он привёл меня в своё тайное место. — Нравится. Он хороший парень. — Тогда почему ты не скажешь ему об этом? — Я не настолько смелая, Утёнок, — снова прижимаю её к себе, вздыхая. — К тому же, я не уверена, что хочу отношений. Не думаю, что я готова к такому шагу. Это же серьёзно. Быть с кем-то. Быть для кого-то. Она мягко отстраняется от меня, вижу в её глазах понимание. Сестрёнка сжимает мои пальцы в своей всё ещё маленькой ладошке. — Думаю, к этому нельзя быть готовой. В один прекрасный момент ты просто сама всё поймёшь. Не обойдётся и без ошибок, но это одна из составляющих наших жизней, без них ты не поймёшь, что делает тебя счастливой. Как всегда — мудра не по годам. Обнимаю сестру. — Спасибо, Утёнок. Давно мы так не говорили. Не отстраняюсь, чувствуя, как набегающие слёзы размывают взгляд, не хочу, чтобы она видела, как растрогала меня, и стараюсь незаметно, не размазав тушь, быстренько утереть их. — Ну, теперь колись ты. Знаю, что у тебя в группе много симпатичных мальчишек. Мы разговариваем ещё где-то два медленных танца, когда спокойная музыка снова сменяется весёлой. Мы с Прим тоже меняем наши движения, теперь мы прыгаем, скачем и кружимся, размахивая полами платьев. Меня уже нисколько не смущает огромное количество незнакомых мне людей, потому что мне важны только те, что рядом. А перед ними я не хочу стесняться, хочу быть собой. С площади, по меркам капитолийцев, мы уходим рано. Не понимаю, как это работает, но даже один откровенный разговор прибавляет тепла и уюта в домашней атмосфере, кружащей над нами. Теперь квартиру, в которой мы обосновались, уже чуточку смелее можно назвать нашим «домом».